ГОСУДАРСТВЕННЫЙ И ПОЛИТИЧЕСКИЙ СТРОЙ РОССИИ 17 ВЕКА

Церковный суд. О богохульниках и церковных мятежниках. Неприкосновенность духовного сословия

Указанное ограничение привилегий церкви в области управления и суда не проведено в Уложении последовательно и до конца. В руках главы церкви — патриарха — оставался высший орган управления патриаршими вотчинами и всеми людьми, подчиненными патриарху: Патриарший двор, на котором «судные дела слушает и указывает патриарх».

Для выполнения таких функций в распоряжении патриарха были приказы и свой штат приказных людей (XII, I).12 Патриарший двор одновременно являлся высшим церковным судом для всего государства в отношении преступлений по делам религии и значительной части бытовых преступлений.

Церковь как феодальный институт продолжала еще сохранять привилегии, которых уже были лишены другие крупные феодалы. Патриарх, митрополиты, архиепископы имели служилых людей — дворян и детей боярских, которых наделяли поместьями из своих земель (XII, 1; XIII, I),13 Однако в отношении юрисдикции ограничения коснулись и патриарха. Если Патриарший двор был высшей инстанцией по церковным делам, то этого не было в отношении дел светских даже применительно к патриаршим людям. Уложение оговаривало, что если «патриарши приказные люди в каком деле правого обвинят, а виноватого оправят по посулом, или по дружбе, или по недружбе», то потерпевшим предоставлялось право «на тех патриарших приказных людей бити челом государю». По этим челобитьям спорные дела предписывалось «из патриарших приказов взносить к государю и ко всем бояром» (XII, 2).

Отсюда следует, что Боярская дума и царь, являлись высшей апелляционной инстанцией в отношении церковного суда — по крайней мере по делам, не имеющим отношения к преступлениям против религии.14 За неправый суд, вызванный взяткой или пристрастным отношением к сторонам (дружба, вражда)', патриаршие судьи несли ответственность наравне с государственными судьями. Так же как и в отношении Монастырского приказа, церковные люди, подчиненные Патриаршему двору, могли судиться и не в церковном суде, если иск, поданный ими, касался лиц, подсудных другим приказам. Подсудность дела тому или иному суду определялась по ответчику (XII, З).

Благодаря Уложению церковный суд воспринял ряд процедурных моментов светского суда, фиксированных в X главе — «О суде». В ш числе были очные ставки и повальные обыски, которых не было в церковном суде до 1649 г.

Самодержавие XVII в. стремилось, с одной стороны, ограничить экономическую мощь церкви и подчинить ее общегосударственной системе централизации, а с другой — решительно брало церковь под защиту закона с целью оградить ее учение, идеи и организацию самой церковной жизни от посягательств как ее идейных противников, так и уголовных элементов и нарушителей установленного порядка. Обе эти стороны политики самодержавия четко представлены в Уложении.

В какой мере правительство придавало значение защите церкви как своего идейного штаба, показывает то обстоятельство, что в Уложении первой дана глава «О богохульниках и о церковных мятежниках» и лишь на втором месте глава о чести государя и о предупреждении посягательств на его здоровье. «Уложение явилось первым светским законодательным памятником, в котором были подробно разработаны, определены и поставлены на первое место составы преступных деяний против религии».

В Судебнике 1497 г. среди наиболее опасных преступлений названа церковная татьба, под которой в соответствии с переводом Герберштейна понимается святотатство.  Однако, как отмечено в литературе, специальных составов святотатства Судебники 1497 и 1550 гг. не содержат. В значительно большей мере враждебные христианской церкви проявления культа — языческие обряды, суеверия, волхование, чародейство, скоморошество и т. п.— получили определение и осуждение в постановлениях Стоглавого собора 1551 г.

Первая глава Уложения показывает, что царская власть брала под защиту закона христианское вероучение в целом, определяя всякое выступление против него как возложение хулы на бога. Эта емкая формула позволяла подвести под нее любое враждебное православию религиозное и общественное движение или учение. Вместе с тем понятие хулы .вносило в определение состава преступления целенаправленный политический смысл. В этой связи Уложение вводило понятие «богохульства» и определило за него безотносительно к конкретной форме проявления квалифицированную смертную казнь через сожжение (I, 1).

Вместе с тем из 9 статей I главы Уложения только 1-я статья брала под защиту, да и то в общей форме, вероучение хрйстианской церкви.  Остальные 8 статей брали под защиту закона саму церковь как учреждение и сложившийся в ней чин службы. Другим предметом заботы законодателя была охрана чести и неприкосновенности высших иерархов — патриарха, митрополитов, архиепископов, епископов и т. д.,— прежде всего в момент совершения ими службы в храме. Все эти статьи в смысле состава деяний, подлежащих осуждению, носят сугубо конкретный и в значительной мере светский, гражданский характер. Любой человек, именуемый в Уложении «бесчинником», за срыв богослужения в церкви любым способом подлежал смертной казни «безо всякия пощады» (I, 2). «Безчинником» именуется и то лицо, которое в церкви «учнет говорити непристойные речи патриарху или митрополиту, или архиепископу или епископу, или архимандриту или игумену и священническому чину, и тем в церкви божественному пению учинит мятеж». Виновному в таком случае назначалась торговая казнь, т. е. битье кнутом на базарной площади (I, 3). В данном случае нельзя не видеть отклика на события 1648 г. в Москве и других городах, затронувшие не только церковные круги в целом, в особенности высший клир, но и порядок церковных служб. Впрочем, для включения в Уложение 1649 г. соответствующих статей были основания и в повседневной жизни церкви. Занявший пост патриарха после Филарета Иоасаф жаловался на беспорядки в церквах: «...мирские люди стоят в церквах с безстрашием и со всяким небрежением, во время св. пения беседы творят неподобные с смехотворе- нием... во время же св. пения ходят по церквам шпыни с безстрашием. .. от них в церквах великая смута и мятеж, то они бранятся, то дерутся... иные во время св. пения в церквах ползают, писк творят и большой соблазн возбуждают в простых людях».  Утрата благочестия, а отсюда и покорности — вот что страшило высшие церковные круги и само правительство.

Не отрицая возможности заимствований из Моисеева закона, Кормчйх, Стоглава как источников при составлении статей I главы Уложения, на что указывают многие историки, следует подчеркнуть, что сама действительность 30—40-х гг. XVII в. давала для этого более чем достаточный материал.

Последующие 4 статьи I главы касаются уголовных преступлений, совершенных в стенах церкви. Убийство каралось смертной казнью (I, 4). А при ранении как следствии нападения и и&- биения назначалась «торговая казнь без пощады», тюремное заключение на месяц и возмещение в двойном размере бесчестья раненому (I, 5). Характер санкций определялся местом совершения проступка. Тем же определялась и смертная казнь за убийство в церкви без рассмотрения в данном случае обстоятельств и мотивов преступления, хотя Уложение в иных случаях отличало преднамеренное убийство от непреднамеренного. Убийство, совершенное вне стен церкви без умысла —в драке или в состоянии опьянения, — каралось торговой казнью (XXI, 69). Повышенное наказание определялось и в случаях удара без ранения или словесного оскорбления, нанесенных в церкви, — батоги и выплата бесчестья потерпевшему в первом случае, тюремное заключение на месяц и выплата бесчестия — во втором. За определением санкций следует сентенция: «...чтобы на то смотря в церкви божии никакова безчинства не было» (I, 6, 7). Во всех таких случаях совершивший преступление определялся как «безчинник» — термин, который в других случаях в Уложении не встречается.

И уж совсем мирским веет от двух последних статей I главы, запрещавших во время церковной службы подачу челобитных царю и патриарху и другим церковным чинам о личных делах. И здесь запрет объяснен опасением, чтобы «от того в церкви бояшей церковному пению смятения не было, понеже церковь божия устроена приходити на молитву» (I, 8). Нарушителя этого запрета, как лицо, забывшее страх божий и презревшее царское повеление, надлежало «вкинути в тюрьму, на сколько государь укажет» (I, 9)   И как общая сентенция ко всем статьям I главы, за исключением разве 1-й статьи, дано поучение: «И православным христианом подобает в церкви стояти и молитися со страхом, а не земная мыслити».

Любопытно, что кража церковного имущества, совершение которой предполагается вне времени богослужения, выделена из состава преступлений против церкви и рассматривается в общем составе статей XXI главы —«О разбойных и о татиных делех». И тем более странным и непоследовательным выглядит выделение из 1 главы и помещение в составе других уголовных преступлений, наказуемых смертной казнью, совращения православных в нехристианскую веру, по смыслу статьи в мусульманскую, поскольку речь в ней идет о бусурмане и обрезании. Бусурмана в таком случае предписано «сжечь огнем безо всякого милосердия», а совращенного русского человека направить к патриарху или к иным духовным властям (XXII, 24).

Анализ I главы Уложения «О богохульниках и церковных мятежниках» показывает, что подавляющее внимание уделено в ней именно мятеяшикам, или, как они именуются в тексте статей, бесчинникам. Беря под защиту закона основы православного вероучения в самой общей форме, без определения направлений, враждебных ему, и объединяя эти движения под общим наименованием богохульства, государственная власть как бы предоставляла церковникам самим разбираться в делах веры. Другое дело, когда речь шла о порядке и благочинии церковных служб. Видя в их ослаблении падение авторитета церкви и ее влияния на массы, законодатели включили в Уложение детально очерченный состав преступлений уголовного и политического характера, угрожавших церковному благочинию, и дифференцировали санкции в отношении виновных.

Стремление подкрепить авторитет церкви, и прежде всего высших иерархов, пронизывает все Уложение. В духе традиции любое перечисление феодалов начинается с высших духовных чинов — патриарха, митрополитов и т. д.; за ними идут думные чины — бояре, окольничие и прочив; и, наконец, чины московские и городовые.

Неприкосновенность духовного сословия особенно ярко проступает в вопросе возмещений и наказаний за бесчестье. Из 73 статей X главы Уложения, посвященных этому вопросу, 64 касаются возмещения за бесчестье духовенства всех рангов. В их составе значительное место заняло перечисление крупнейших монастырей по городам с указанием суммы штрафа за бесчестье архимандритов, игуменов и келарей этих монастырей (X, 32—81). Две статьи посвящены бесчестью приказных людей патриарха и его слуг. Таким образом, определение взысканий за бесчестье лиц недуховных сословий дано всего в 7 статьях. Только в одной — 94-й статье X главы — определены штрафы за бесчестье для лиц недворянского и недуховного сословий, начиная с именитых людей Строгановых и кончая крестьянами. Если охране чести государя посвящена в Уложении отдельная глава,23 то защита чести патриарха открывает собою шкалу взысканий за бесчестье. За бесчестье патриарха словом даже думные чины —бояре, окольничие и другие думные люди — отдавались патриарху головою (X, 27). Бесчестье со стороны патриарха в отношении каких бы то ни было лиц законом не предусмотрено. А бесчестье со стороны митрополитов и ниже, вплоть до монастырских старцев, в отношении бояр, окольничих, думных людей и других рангов феодалов и гостей каралось штрафом в пользу потерпевших «против их окладов, что кому государева денежного жалованья» (X, 83).

Таким образом, Уложение подтверждает высказанную в литературе мысль, что главенство в православной церкви принадлежало царю. Это официально было подтверждено Церковным собором 1660 г.: «...ему же [царю] свою церковь господь преда», обязав его «о благочинии церковном тщатися» и «о православный церкви благостроения попечение творити».24 Именно это «тщание» и «попечение» о церковном благочинии и благострое- нии и получило отражение в Уложении 1649 г. в виде комплекса определенных правовых норм.