СУД и УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕСС РАННЕФЕОДАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА

Когда появилась прокуратура

Развитие и укрепление розыскного процесса в королевских судах

Дальнейшему экономическому развитию и, в частности, расширению торговли, образованию национального рынка препятствовала феодальная раздробленность государства. Крупные и мелкие феодалы по своему произволу устанавливали пошлины за провоз товаров, за их продажу, нарушали безопасность движения по водным и сухопутным дорогам.

Потребности экономического развития вызывали необходимость в укреплении централизованной власти, могущей обуздать своеволие мелких феодалов, а также вести энергичную борьбу с «лихими людьми», бродягами, нищими, разбойниками.

Во Франции такими крупными феодалами, вступившими в союз с буржуазными элементами страны, оказались короли Капетингской династии.

Рост королевских доменов и более реальное подчинение отдельных феодалов королю как верховному сюзерену, конечно, приветствовались буржуазными элементами общества

Вступая в союз с буржуазными элементами и прежде всего с городами, французские короли преследовали не только цель усиления своих финансов (плата за дарование прав коммун, торговые налоги), но и политические цели. Города, особенно по границам королевских владений, оказывали значительную помощь своими ополчениями королям в их войнах с непокорными феодалами. Из числа представителей крупной городской буржуазии короли вербуют агентов своей администрации и суда, проводивших политику ослабления феодалов и отстаивания интересов торговли и ремесел. Именно с царствования Филиппа-Августа законники-легисты, выходцы из рядов городской буржуазии, начинают играть роль и в финансовых органах короля, и в его курии, из которой впоследствии выделился парламент как высший королевский суд.

Усилившаяся в союзе с буржуазией королевская власть Капетингов во Франции наряду с другими орудиями борьбы с непокорными феодалами использует и суд. Вводится система королевских судов, образуя стоящую над феодальными судами лестницу: внизу — суды п р е в о, над ними суды королевских наместников — бальи (на юге сенешалей), а над всеми ними — суд Парижского парламента, постепенно выделившегося в качестве судебного органа из королевского совета. Пользуясь своей возросшей силой, короли расширяют число дел, по которым могут судить только их суды («королевские случаи»). Это не только наиболее тяжкие преступления, но и всякие «нарушения королевского мира», стесняющие буржуазные промыслы и торговлю, от которых короли имели доходы. Затем короли вводят право обжалования всех приговоров и решений феодальных судов в свои суды (апелляция), запрещая поединок как способ разрешения тяжб и как средство «оболжив- ления приговора»

В долгой борьбе с феодалами короли устанавливают подсудность по месту совершения преступления вместо феодальной подсудности по месту «подданства». Это мероприятие передает огромное число дел в королевские суды и ускоряет процесс. Одновременно короли начинают борьбу за расширение подсудности своих судов и с «судами христианства», сокращая число «религиозных» преступлений и число лиц, пользующихся привилегией церковного суда.

Так как судебные дела являлись источником дохода для сеньоров, то светские и церковные феодалы долго боролись за свой суд . Но их экономический упадок, уменьшение значения рыцарских дружин в связи с изменившейся военной тактикой и появлением у королей постоянного наемного войска, а затем и артиллерии, борьба городов и крестьянства против крепостников-феодалов помогли королям преодолеть это сопротивление. Не случайно короли «освобождают» крестьян в своих владениях и охотно поселяют в них беглых людей феодалов.

Укрепление королевской власти вовсе не означало облегчения положения широких масс трудящихся. Непосильные налоги, особенно возросшие в связи со Столетней войной с Англией, разорение, обусловленное вражеским нашествием и грабежами со стороны сеньоров, периодически вызывали восстания крестьян. Королевская власть наряду с военным подавлением восстаний прибегала и к помощи судов для поддержания крепостной эксплуатации.

Особенно жестоко расправляются с нищими, бродягами и другими подозрительными элементами. Вместе с централизацией королевского суда растет значение королевского прокурора.

Эта должность выросла из института поверенных сторон, прокураторов. Обвинительный процесс XI—XII BIB. требовал личного участия тяжущихся и неохотно допускал их поверенных.

XIII в. знает уже многочисленные исключения, самым главным из которых была привилегия короля действовать через своих прокураторов. Но эти поверенные, выбираемые обычно из среды адвокатов, не отличались по своим правам и обязанностям от поверенных других лиц, получающих право иметь их. В ряде парламентских указов есть упоминание о действиях прокураторов отдельных сеньоров, о назначении королем прокуратора немощному тяжущемуся и т. in.

Бомануар выдвигает уже как общее положение право ответчика иметь в суде прокурора: но истец пользуется этим правом как специальной привилегией. В уголовных же делах действовал общий запрет, в силу которого и обвинителю и обвиняемому нельзя было заменять себя поверенными. Таким образом, первоначально прокуроры короля могли участвовать лишь в гражданских делах.

Отдельные указания на выступления королевских прокуроров по уголовным делам встречаются в документах конца XIII в.

Но как постоянный институт прокуратура учреждается при Филиппе Красивом. Ордонанс 23 марта 1302 г. приказывает «королевским прокурорам» приносить ту же присягу, какую приносят бальи, сенешали и прево, а также при выступлениях в судах от имени короля — специальную, процессуальную присягу («jurarfientum calumniae»), обязательную для всех поверенных. Тем же указом королевским прокурорам запрещается вести процессы частных лиц, если только они не связаны общим процессуальным интересом с королем.

С этого момента прокуроры — gens du roy — вошли в общий строй королевских чиновников. Они явились как бы «ответвлением должности бальи» для восполнения его деятельности по охране фискальных и гражданско-правовых интересов короля, в частности, путем выступления в суде в качестве стороны.

Из некоторых парламентских указов можно сделать вывод о широком разветвлении должностей королевских прокуроров: они были не только при судах бальяжных, но также и при прево- тальных и даже церковных судах.

Очевидно, Филипп Красивый придавал этому институту большое значение, так как есть указание на- то, что он сам выбирал специального прокурора для проведения сессии Grand Jours de Troyes.

В литературе распространено мнение, что прокуроры могли действовать в уголовном процессе, лишь выполняя поручения бальи или сенешаля.

Правильнее будет сказать, что в делах, в которых в первую очередь был заинтересован король (нарушение публичного мира), право возбуждения уголовного преследования было признано за прокуратурой с самого начала ее деятельности.

Без этой стороны деятельности прокуроров было бы трудно понять, почему они вызвали за короткий срок — в 10—12 лет — ожесточенную ненависть и феодального дворянства, и горожан тех городов, которые подчинялись королевскому суду. А между тем в эпоху феодальной реакции Филиппу Длинному пришлось в 1318 году пойти на упразднение прокуроров «в стране обычного права», то есть на севере Франции.,

Но институт прокуратуры явно соответствовал интересам королевской власти, и временная замена прокуроров специальными «добрыми советниками», избираемыми бальи для защиты интересов короля в его делах, длилась недолго. Трудно даже сказать, были ли на самом деле упразднены прокуроры или ордонанс остался пустым обещанием короля, как многие другие мероприятия, проведения которых добивались феодалы после смерти Филиппа Красивого.

Ордонанс 1318 года упоминает, между прочим, двух прокуроров короля в парламенте. А начиная с 1321 года здесь появляется «генеральный прокурор» (procureur general).

О значении данного института говорит то обстоятельство, что уже очень скоро право выбора и утверждения прокуроров перешло от бальи к королю, которому они должны были представлять кандидатов.

Институт прокуратуры оказался таким удобным орудием проведения судебной политики и охраны финансовых интересов королевской власти, что по примеру короля его создают и феодальные сеньоры, светские и духовные. Название «procureurs fiscaux», укрепившееся за прокурорами феодалов, хорошо отражает эту сторону их деятельности.

В уголовных регистрах феодальных судов ряда церквей Парижа в 30-х годах XIV в. встречаются многократные указания на участие в процессах прокуроров этих судов.

В судах церкви («христианства»), то есть официалов, также появляются промоторы.

Промотор — это прокурор, осуществляющий постоянное представительство епископа. Он защищает его интересы, возбуждает от его имени преследование преступлений или присоединяется к жалобщикам, если надо оказать помощь вдовам, сиротам и т. п. Этот институт был создан по образцу королевских прокуроров

Став постоянным участником уголовного процесса, королевский прокурор получил широкие полномочия. Теперь прокурор сам возбуждает дело или требует от судьи возбуждения его, принимает от частных лиц сообщения о преступлениях (доносы), следит за тем, чтобы судья при наличии хотя бы минимальных доказательств не прекращал преследования, проверяет его действия и в различные моменты процесса дает заключения о мерах, которые надлежит принять. При отсутствии общего законодательства для всей страны указания прокуроров, которыми руководил из центра канцлер королевства, сыграли огромную роль в выработке нового, уже не обычного, а чиновничьего, королевского права, материального и процессуального.

В начале XIV в. прокурор выступал в старых формах обвинительного процесса с некоторыми отступлениями: так, прокурор не нес обычной ответственности потерпевшего за правдивость обвинения и не мог быть подвергнут взысканию в случае оправдания подсудимого.

Но наряду с выступлением вместо потерпевшего или рядом с ним прокурор все чаще принимает на себя проведение неофициального, секретного расследования, information, которое имело своим назначением подкрепить выдвинутое потерпевшим или посторонним лицом указание на факт совершения преступления определенным человеком.

Ряд документов XIV в. свидетельствует, что, проводя такое дознание, прокуроры часто обращаются в суды бальи или парламента с предложением о применении пытки к несознающемуся заподозренному, особенно когда речь идет о преступлениях, угрожающих «королевскому миру» и совершаемых лицами, не имеющими прочного общественного положения и «пользующимися дурной репутацией».

Правда, обвиняемый мог еще требовать применения в его деле расследования через лиц, живших с ним в соседстве длительное время (на его родине или в месте постоянного жительства, или в месте, где произошло преступление).

Но с течением времени высшие судебные инстанции считают себя вправе отказывать заподозренным в производстве этой «enquete du pays», если неофициальное дознание (information) собрало против них достаточное число улик.

Такая деятельность прокурора, с одной стороны, все более вытесняла из процесса потерпевшего как сторону, превращая его в жалобщика, а с другой — все более сокращала число случаев применения старых форм обвинительного процесса. В литературе конца XIV в. уже встречается наименование экстраординарного процесса, противопоставляемое старому обвинительному процессу как ординарному.

У писателя конца XIV в. Бутийе   мы находим указание на то, что существует четыре порядка преследования совершенных преступлений: в силу денунциации, в силу поимки в момент совершения преступления, в силу обвинения потерпевшим как стороной и в силу общей молвы, по которой произведено расследование и предварительное дознание.

Характерно, что обвинение со стороны потерпевшего, или, как теперь начинают говорить, par partie formee, называется уже не на первом месте. И дальше Бутийе указывает на редкость этой формы процесса в судебной практике, на связанную с ее применением опасность для обвинителя.

В силу общей молвы — или предварительного расследования (дознания), или, иначе еще, в силу известной дурной славы, согласно которой кого-либо считали в данном округе убийцей или разбойником, — преследование преступления может начинаться в должностном порядке, без всякого обвинителя, то есть ex officio судьей или прокурором. И судья может вести производство по требованию прокурора. Дальше Бутийе описывает, в каком процессуальном порядке происходит это преследование. После тайного дознания (information) производили вызов или арест обвиняемого . Следствие (inqueste) начиналось с вопроса судьи обвиняемому, хочет ли он признать или отрицать обвинение. Сознание являлось достаточным основанием для обвинительного приговора. В случае же отрицательного ответа судья предлагал обвиняемому согласиться на enquete du pays. Бутийе при этом указывает, что судья может советовать обвиняемому не отводить никого от свидетельства, раз он чувствует себя невиновным. Однако заявленный отвод, если он подкреплялся ссылкой на враждебные отношения, должен быть удовлетворен. Обвиняемый мог также назвать лиц, на которых он ссылается в свою защиту. Допрос свидетелей производился тайно. По составлении протокола показаний обвиняемый получал право на формальную защиту, основанную на содержании актов enquete. Судья докладывал дело в присутствии сторон. Затем суд выносил свое решение.

Третьей процессуальной возможностью был отказ обвиняемого от подчинения процедуре расследования. Бутийе подчеркивает, что выбор обвиняемым того или иного пути является окончательным: переход от одного порядка к другому не допускался. Согласие обвиняемого на equete, как это уже указывалось раньше, устраняло применение к обвиняемому пытки. В этом случае, говорит в другом месте Бутийе, к обвиняемому должен применяться ординарный порядок .

Экстраординарный (в понимании Бутийе) порядок должен применяться в случаях тяжких преступлений, совершенных тайно и при отсутствии сознания обвиняемого. Это — случаи преследования на основании общей молвы. Основным методом получения отсутствующих доказательств в этом случае был допрос обвиняемого с применением пытки. Пытка должна была соразмеряться с-физическим состоянием обвиняемого: судья должен был остерегаться причинить пыткой смерть или увечье; поэтому официально была запрещена пытка огнем. Но зато «более мягкий» вид пытки мог при отсутствии сознания применяться второй, третий и даже четвертый раз.

Вполне понятно, что тот же пыточный метод получения сознания применялся в случае поимки на месте преступления — en flagrant delit — это наиболее ранний случай применения принуждения и пытки к обвиняемому. Здесь не нужны ни денун- циация, ни предшествующее дознание. Если обвиняемый признает свою вину, судья применяет наказание сообразно тяжести преступления. Если же он отрицает вину, а обстоятельства дела таковы, что она может быть легко доказана, судья или прокурор должен взять на себя доказывание. Но если вина не может быть доказана так легко, судья имеет право и должен отыскать истину путем применения пытки и пустить в ход все средства, чтобы зло было наказано.

Столь часто пускаемое в ход и столь эффективное средство, как пытка, переносится и в неизжитый еще окончательно обвинительный процесс. Если истина не обнаруживается здесь обычными свидетельскими показаниями, а вместе с тем обвинение является столь тяжелым, что исход дела интересует органы правосудия, они находят и здесь возможным обращаться к пытке.

Бутийе пытается обосновать это положение по делам об убийстве, когда судье виновность кажется более вероятной, чем невиновность. Но ясно, что принятие подобной доктрины в корне нарушает основные положения старого обвинительного процесса.

У Бутийе мы находим еще одно интересное место, показывающее, как деятельность королевских судей и прокуроров приводила к единству пестрое разнообразие местных кутюмов.

Согласно кутюмам Артуа подозреваемое в совершении преступления лицо имело право лично явиться к судье, чтобы очиститься от подозрения, заявляя о своей невиновности. В этих случаях судья, арестовав заподозренного, должен был вызвать лиц, желающих поддержать обвинение. Если обвинитель не являлся, задержанный должен был быть освобожден. К нему никоим образом нельзя было применить пытки экстраординарного процесса.

Судебная практика конца XIV в. не могла уже мириться с таким окончанием процесса при более тяжких преступлениях. Бутийе перечисляет множество преступлений (измена, ересь, убийство, грабеж, изнасилование), по которым не может быть допущена процедура «очищения» (purge). Для их раскрытия необходим экстраординарный процесс — иначе все тайно совершенные преступления оставались бы безнаказанными.

Сохранившийся регистр уголовных дел Парижского суда (шатлэ), относящийся к тому же времени, что и книга Бутийе (записи в нем датируются 1389—1392 гг.), показывает те же особенности процесса: отмирание обвинительной формы с участием потерпевшего, который является теперь только денунциан- том; активное участие королевского прокурора, требующего производства дознания и выступающего при производстве расследования в качестве обвинителя.

Обвиняемый подвергается допросу с принесением торжественной присяги в том, что будет говорить правду.

Пытка применяется здесь в качестве общего правила, причем согласие на производство расследования, необходимое полвека назад, совершенно теряет значение. Пытку применяют не только для получения сознания в том преступлении, в котором предъявлено обвинение, но и' к сознавшемуся обвиняемому для того, чтобы он сознался в других преступлениях, которые, быть может, совершил.

Обычной формой пытки была пытка водой, но в отдельных случаях упоминаются и другие виды пыток. Иногда соединяли отдельные виды пыток. Применяли пытку не только три раза, но и четыре, пять и даже больше.

В очень кратких мотивировках применения пытки ясно вы-, ступает задача борьбы с подозрительными «лихими» людьми.

В отдельных случаях неприменения пытки при, обвинении в имущественных преступлениях обвиняемого спасает его внешний вид — порядочного, хорошо одетого и, значит, не нуждающегося в деньгах человека. В других случаях применение пытки мотивируется «подозрительным характером» обвиняемого, низким социальным положением его, отсутствием у него постоянного источника доходов, наличием «дурной молвы» о нем и т. д.

Хотя в отдельных стадиях рассмотренных нами форм процесса сохраняются еще остатки гласности и права на защиту, но вместе с пыткой получает все большее развитие и вторая черта розыскного официального процесса — тайна производства. Эсмен приводит очень характерное дело Жана де Map, из которого видно, что в Парижском шатлэ в гражданских делах сообщают сторонам показания и имена свидетелей, в уголовных же — только имена, но не содержание показаний. Комментатор одобряет такое положение ссылкой на возможное бегство лиц, которые увидят что они изобличены в преступлении, и на месть с их стороны свидетелям.

Таким образом, уже к началу XV в. королевский розыскной процесс оттеснил на второй план, если еще не вытеснил совершенно, старый, обвинительный процесс кутюмов.

В середине XV в. закончилась столетняя война между Англией и Францией. Экономическим ее последствием для Франции было почти полное разорение. Но политическим итогом было образование французского национализма, конец феодальной раздробленности земель, крах притязаний английских королей на французскую корону.

Окончание войны и победа королевской власти вызвали роспуск феодальных дружин и части королевских войск, образовавших класс людей, который жил войной и для войны Война обездолила множество крестьян, имущество которых было сожжено, разоренных ремесленников, ограбленных торговцев, студентов, священников, монахов. Все эти люди образовали огромные группы нищих, бродяг и грабителей, получивших в это время специальное название «ecorcheurs» («живодеров»).

Говоря об этом времени в Англии и отчасти во Франции, Маркс и Энгельс указывают: «одновременно с возникновением мануфактур начался и период бродяжничества, вызванный упразднением феодальных дружин, роспуском войск, образованных из всякого сброда и служивших королям против их вассалов, улучшением земледелия и превращением огромных пространств пахотной земли в пастбища. Уже отсюда ясно, что это бродяжничество было тесно связано с распадом феодализма. Уже в XIII веке были отдельные периоды подобного бродяжничества, но всеобщим и длительным явлением оно становится лишь в конце XV и в начале XVI века»

Королевская власть еще во время столетней войны пыталась бороться с нищенством и бродяжничеством с помощью грозных ордонансов. По просьбе генеральных штатов в 1456 году был издан ордонанс об учреждении для борьбы со всеми этими преступниками особых правительственных комиссаров. Они должны были использовать свои чрезвычайные полномочия для «очищения страны» от преступников и бродяг «либо путем суда, либо направляя их на галеры или другие тяжкие работы, где они не имели бы возможности совершать новые преступления».

Деятельность таких королевских комиссаров, провинциальных бальи и прокуроров, а также и новых парламентов, возникших в XVI в., постепенно стирала всякие различия между порядками суда и наказаниями по отдельным провинциальным кутюмам. Вместо них она вводила единое королевское (бюрократическое) уголовное и процессуальное право.

Характеризуя этот период, Маркс и Энгельс указывали: «Как раз в промежуточную эпоху между господством аристократии и господством буржуазии, когда сталкивались между собой интересы обоих классов, когда стали приобретать существенное значение торговые отношения между европейскими нациями и сами международные отношения стали принимать 'поэтому буржуазный характер,—как раз в это время начала приобретать существенное значение и власть судов...»  .

Суды эти носили уже явно антифеодальный характер.

С XIV в. королевский суд и суды крупных феодалов мало-помалу заполняются чиновниками-юристами, большей частью выходцами из рядов буржуазии. Историк середины XV в. Тома Базэн говорит уже как о чем-то бесспорном о необходимости юридических знаний для отправления правосудия.

Энгельс подчеркивает буржуазный характер деятельности легистов и ее прогрессивное значение.

В его характеристике «сословия юристов» проведена резкая грань между отживающими в ту эпоху законниками феодализма — церковниками и нарождающимися законниками короля и горожан — светскими юристами, выходцами из буржуазии. «Как короли, так и горожане нашли могущественную поддержку в сословии юристов, влияние которого возрастало. Одновременно с тем, когда снова открыли римское право, установилось разделение труда — между папами, юридическими консультантами феодальной эпохи, и учеными юристами, не принадлежавшими к духовному сословию. Эти новые юристы, разумеется, по самому существу своему принадлежали к городскому сословию; да к тому же и то право, которое они изучали сами, которому учили других и которое применяли, по характеру своему было решительным образом антифеодальным и в известных отношениях буржуазным»

И этот суд, несмотря на все злоупотребления, лихоимство, волокиту, дороговизну гражданских процессов и постепенное усиление розыскных элементов и связанного с ним употребления пытки в процессе уголовном, был, несомненно, явлением прогрессивным по сравнению с судом феодалов.

Там царил ничем не ограниченный произвол сеньориального ' владельца, буквальное «поедание деревень». Если же и допускались формы обвинительного процесса, то поскольку содержание его не было связано с существом рассматриваемой судом тяжбы, решение зависело либо от превосходства в грубой физической силе (поединок), либо от усмотрения суда, определявшего порядок применения ордалий.

Введение упорядоченного производства с проверкой и оценкой доказательств — даже в присущей процессу того времени форме — являлось большим шагом вперед и вместе с возможностью апелляционного обжалования давало некоторые гарантии прав и потерпевшему, и обвиняемому, особенно если стороны принадлежали к классу собственников .