СУД и УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕСС РАННЕФЕОДАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА

Обвинительный процесс в феодальной Франции

Ордалии – божий суд. Судебный поединок

Основной формой процесса во всех перечисленных судах, формой, засвидетельствованной во множестве сборников местных кутюмов и отдельных документах, — был в XI и начале XII вв. обвинительный процесс.

Каковы основные черты обвинительного процесса? Прежде всего — одинаковость процедуры в судебных делах, уголовных и гражданских.

Всякое судебное дело представляется публичным спором между обиженным и обидчиком, как бы они ни назывались: истцом и ответчиком или обвинителем и обвиняемым. И этот спор происходил перед судом устно и в строгих, установленных феодальным обычаем формах.

Стороны имеют одинаковые процессуальные права и одинаково отвечают друг перед другом и перед судом. Как в гражданских делах исходом дела является признание правоты одной и неправоты другой стороны, так и в уголовном процессе одной из сторон всегда грозит наказание.

При осуждении наказывается обвиняемый, при оправдании наказание, грозившее обвиняемому, применяется к обвинителю. Он не мог доказать обвинения, значит он сам виновен.

Полное равенство прав и обязанностей сторон выражалось и в том, что в случае отложения дела обвинитель и обвиняемый подвергались одному и тому же режиму, например должны были представить поручительство; если же обвиняемого заключали в тюрьму, а это было правилом в делах о тяжких преступлениях, то в такую же тюрьму помещали и обвинителя. Этим думали предотвратить возможность искусственного создания доказательств той из сторон, которая находилась в более благоприятных условиях, то есть на свободе.

Стороны лично ведут процесс, делая все необходимые заявления и возражения. Сказанные ими слова играют исключительную роль; только на сказанных сторонами словах должно быть основано решение суда. Это один из главных принципов, многократно подчеркнутый в источниках.

Это правило сохраняется в течение нескольких веков, и мы встречаемся с ним в судебной практике XIII—XIV вв.

Необходимо было придерживаться при этом строгих форм, установленных феодальными обычаями. Малейшее отступление от них влекло проигрыш дела. Судят не по намерениям, а по сказанным словам. «И то, что сделано, не может быть еще раз, в исправленном виде, переделано. И то, что сказано, не может быть взято назад или повторено с необходимыми поправками».

«Parole, une fois volee, ne peut plus estre rapelee».

Кто обвиняет неправильно, с нарушением установленных форм, тот теряет свое право на обвинение, кто неправильно отвечает на обвинение, тот считается отказавшимся от защиты, и суд осуждает его.

Во всех источниках кутюмного права у юристов этой эпохи постоянно подчеркивается невозможность вернуть сказанное, роковое значение допущенной ошибки, даже ничтожной словесной оговорки.

Так, обвиняя кого-либо в совершении тяжкого преступления в Нормандии, обвинитель обязан был упомянуть, что данное злодеяние совершено с нарушением мира божьего и герцогского (cum felonia in расе Dei et ducis).

Если обвинитель вызывал обвиняемого на поединок, то должны были быть сказаны именно те слова, которые влекут назначение поединка.

В большей или меньшей степени этот формализм был свойственен и всем судам старой Франции. Не трудно установить классовую направленность этого формализма, если иметь в виду такое, например, правило древнего кутюма Бретани как запрещение приглашать в качестве судей людей низшего сословия. Этот запрет мотивируется трудностью для простых, необразованных людей запомнить все происходящее в суде.

И если впоследствии им пришлось бы дать отчет о том, что происходило в суде (record), они очень легко могли бы спутать, что правильно или неправильно совершалось сторонами. Отсюда ясный вывод: следует приглашать в качестве судей дворян, лучше знакомых со сложным формальным производством и не рискующих впасть в ошибки. Но то, что прямо сказано в кутюме одного из феодальных владений, было более или менее общим неписанным правилом в судах других феодалов, как общим для них всех был вышеописанный формализм

Обвинителем, как правило, мог быть или сам потерпевший или ближайшие его родственники; за обиды, нанесенные жене, мог выступать обвинителем муж. В одних кутюмах допускались более отдаленные родственники. В других точно перечислялись отношения, приравниваемые — в смысле права выступать в суде — к родственным.

Но общее правило одно: обвинителем не может выступать «чужой».

Сообразно со сказанным о процессе, как о личном споре сторон, неявившаяся по троекратному вызову суда сторона проигрывает дело самым фактом своего отсутствия (par defaut).

Представительство при строго личном характере процесса не допускалось. В уголовных делах это правило соблюдалось даже тогда, когда в гражданском процессе широко было допущено участие представителей (procureurs). Обвиняемый должен являться лично. То же правило применяется и к обвинителю.

Защиты в современном значении этого слова не было. Но стороны на равных, конечно, правах могли пользоваться советами так называемых «avant-parliers» или даже судей. Порядок вызова в суд и сроки явки зависят от социального положения вызываемого. Если это дворянин, то сеньор-судья обязан послать ему извещение о вызове через равных ему лиц за 15 дней.

Что же касается «своих подданных» — простолюдинов, их вызывают через сержанта накануне суда, или даже утром в тот же день.

Обвинитель формулирует обвинение и обязуется доказать указанные им факты. Но возможен случай, когда обвинителю не придется прибегать к доказательствам, потому что обвиняемый либо не отвечает, как должно, на обвинение, либо признает совершение приписываемого ему преступления. Основным правилом процесса является немедленное и детализованное отрицание обвинения, в точности соответствующее формуле, выдвинутой обвинителем, отвергающее эту формулу слово за словом— de verbo ad verbum. Непредставление защитительных доводов влекло за собой осуждение.

Сознание обвиняемого, как это соответствует формализму всего процесса, является решающим для исхода судебного дела. Бомануар, перечисляя все виды доказательств, говорит, что сознание является лучшим, наиболее ясным и самым дешевым из всех доказательств.

Если же сознания не последовало и обвиняемый возразил по всем требованиям формы против обвинения, обвинитель должен доказать утверждаемые им факты: он либо представляет свидетелей, либо предлагает обвиняемому поединок.

Но, избрав один путь, обвинитель уже не мог перейти к другому; при неудаче со свидетелями нельзя было требовать поединка.

Свидетелей требовалось не меньше двух. В ряде случаев их показания сохраняют еще более архаическую форму — форму заявления соприсяжников: в торжественной формуле, от которой нельзя было сделать никакого отступления, свидетели подтверждают все сказанное вызвавшей их стороной, утверждая при этом, что они были очевидцами.

Позже кутюмы разделяли свидетелей — в более современном смысле этого слова — на три категории, сообразно тому, видели ли они сами тот факт, о котором говорят, или слышали от других, или же высказывают свое мнение о нем.

Но до принятия свидетелями присяги обвиняемый может заявить против каждого из них мотивированное возражение — recusation. Таким же правом в отношении свидетелей обвиняемого пользовался обвинитель.

Независимо от этого, к свидетельству в пользу сторон не допускались ни родственники сторон, ни дети, ни слуги, или вообще люди, находившиеся в зависимости от них. Но эти лица могли свидетельствовать против своих родичей, хозяев и пр. Не могли быть свидетелями люди, осужденные за преступления. Наконец, в делах, касавшихся свободных людей, не допускались к свидетельству сервы.

Это было одно из тех ограничений, которое касалось основного метода доказательства в процессе XII в., и основного его ядра — судебного поединка. Лично закрепощенные (serfs de corps) не могли выходить на поединок против свободных, а в связи с этим не могли ни обвинять их, ни быть свидетелями против них, ибо в XII в. в огромном большинстве случаев «обо- лживление» свидетеля влекло за собой поединок.

Как видно из изложения Бомануара, во второй половине XIII в. это устранение сервов из процесса начало несколько смягчаться. Они допускались или в тех делах, которые по своей незначительности не могли влечь поединка, или в тех судах, которые, находясь в королевских доменах, не применяли поединка, запрещенного Людовиком IX.

Свидетели, против которых заявлялись отводы со ссылками на наличие вражды, предшествовавшие делу угрозы причинить вред данной стороне, или получение вознаграждения от противной стороны, или с простым утверждением лживости данного свидетеля могли просто устраниться от свидетельства, и этим вопрос о них исчерпывался. Сторона, выдвинувшая их, могла представить других свидетелей. Но поскольку вышеприведенное обоснование отвода само по себе являлось обвинением в нелояльности, в готовности дать под присягой ложное показание, обиженный таким отводом свидетель мог сам вызвать отводящую его сторону на поединок или потребовать, чтобы его защиту приняла на себя сторона, пригласившая его в суд

Таким образом, даже порядок доказательства свидетельскими показаниями мог легко переходить в доказательство путем поединка. Но сам по себе этот вид доказательства являлся нормальным, и во всех делах о тяжких преступлениях обвинитель мог сразу обращаться к нему, вызываясь доказать правильность своего обвинения путем поединка с обвиняемым, кроме случаев явной неосновательности обвинения и очевидной невиновности обвиняемого.

Ряд преступлений исключал возможность применения поединка. Так повсеместно соблюдалось правило о недопустимости v его в делах о краже.

Выше указывалось уже на строгость форм, соблюдавшихся'; при вызове на поединок. Тут обязательно было произнесение V установленной формулы, которая, в свою очередь, обязывала f противную сторону или к немедленному признанию своей вины, или к немедленному же принятию вызова  .

После принятия вызова суд брал у сторон специальный залог и назначал место и время поединка. Согласно установленным в капитуляриях Каролингской монархии правилам выходившие на поединок стороны были одинаково вооружены — палкой и щитом (cum scuto et fuste).

В XI—XII вв. сеньоры дрались верхом в полном вооружении, с головой, прикрытой шлемом. Только виланы дрались палками, с неприкрытым лицом. Однако если рыцаря обвиняли в низком, позорном поступке, например, изменническом убийстве, он должен был драться, как крестьянин. Дальнейшие правила регулировали возможные случаи столкновения в суде в качестве противников рыцарей и простолюдинов или, как их часто называют источники, hommes de poeste (то есть людей, находящихся sub potestate).

Фактическое соотношение сил этих двух категорий людей было таково, что сеньоры никогда не являлись обвинителями или истцами в делах против простолюдинов. Они просто брали то, что считали «своим» или причиняли ущерб простолюдинам своими охотами и иными барскими забавами. Таким образом, этим последним приходилось, если они отваживались вести судебное дело против благородного рыцаря, выступать в суде в роли обвинителя или истца. А правила, установленные благородными же (и позже записанные в кутюмах), были очень определенны и строги. Если рыцарь унижался до того, что вызывал простолюдина, то он должен был др'аться, как простолюдин, то есть без шлема, пеший, с палкой в руках, что уравнивало шансы противников. Но если простолюдин обвинял рыцаря или предъявлял к нему иск, то кутюмы считали «весьма естественным» дать защищавшемуся преимущество: драться своим оружием. Иногда только чудо могло помочь обвинителю, вооруженному палкой, доказать свою правоту в поединке с конным рыцарем, закованным в латы и вооруженным мечом и копьем.

В ряде случаев стороны могли, не сражаясь лично, выдвинуть вместо себя своих представителей — avoues. Этой привилегией пользовались духовные лица, женщины, дети, старики в возрасте более 60 лет, калеки. В ряде судов как светских, так и церковных, существовали даже штатные платные бойцы — сат- piones. В отношении их действовал закон, направленный, .очевидно, против обманных соглашений их между собой: бойцу, побежденному на поединке, отрубали кисть правой руки. Исход поединка решал судьбу дела: побежденный признавался неправым и приговаривалсй к соответствующему наказанию. А так как основным правилом обвинительного процесса было полное равенство сторон и в смысле грозившей проигравшей стороне ответственности, то при поединке по делам о преступлениях, влекущих смертную казнь, арена поединка обязательно превращалась в место казни. Если стороны сражались лично, то побежденного немедленно волокли к виселице, заранее воздвигнутой, и тут же вешали, проделывая это в случае его смерти и с трупом. Если же сражались бойцы, то стороны до начала боя отводились на такое расстояние от арены, что не могли видеть хода поединка. Здесь они сидели, окруженные стражей, с веревкой на шее: побежденного немедленно вешали на этой' же веревке.

В эту эпоху дворяне еще не пользовались «привилегией меча», и виселица была общим для всех сословий орудием казни. До XV в. исключение делали для женщин: вместо повешения они зарывались живыми в землю. В судебном поединке особенно соблюдались мельчайшие детали установленной формы. Недаром Бомануар предостерегает прибегавших к этому виду доказательства об особой его опасности.

Но судебный поединок, отражавший идеологию господствующего класса — крупных землевладельцев, отражал также в период расцвета феодализма и материальную силу этих владельцев, а одновременно и слабость той власти, которой они номинально подчинялись, власги их сюзеренов — графов, герцогов, королей.

Говоря это, мы имеем в виду самый типичный для феодального процесса институт — appel de faux jugement, который можно довольно точно обозначить термином истории русского права — «оболживление приговора».

Оболживить вынесенный судом приговор — значило не просто жаловаться на его неправильность, но объявить его нелояльным, бесчестным и, следовательно, тем самым приписать эти пороки вынесшим его судьям. Практически это означало, что проигравшая дело сторона вызывала судью (или судей) на поединок, которым она и рассчитывала доказать правоту своего дела и вместе с тем нелояльность судьи. Такой акт был вполне естественным в среде, где любой спор решался войной: война была правом частных людей, а все право в целом характеризуется как кулачное.

Этот вызов должен был следовать немедленно за произнесением приговора. Недовольный им заявлял, что приговор суда лжив и вызывался путем поединка сделать судей «мертвыми или покаявшимися». Эта процедура — естественное приложение и продолжение «суда равных». Там, где сюзерен лишь председательствует в суде, а решают дело его вассалы, равные по рангу со сторонами, недовольная их решением сторона вызывает на поединок именно судей — jugeursПоединок происходит перед судом высшего феодала. Право оболживления приговора было естественной привилегией дворян. Вилан, как правило, не мог оболживить приговор своего сеньора. Об этом совершенно ясно говорят источники. Практика продиктовала также следующее ограничение оболживления приговора: оно запрещалось осужденным при наличии очевидных доказательств и тем, которые сами признали свою вину. Побежденный на поединке с судьей апеллянт вплоть до конца XII в. подвергался смертной казни или изгнанию в зависимости от тяжести основного обвинения.

В XIII в. наступает смягчение: он уплачивал лишь штраф в 60 ливров сеньору и каждому из судей, которые участвовали в вынесении оболживленного приговора, проигрывал свое дело и терял лошадь и оружие.

Можно признать, учтя все описанное выше, что действительно в судебных делах XII в. поединок в его различных формах — между сторонами, или стороной и свидетелем, или стороной и судьей — являлся смягчением частной войны и в то же время решающим средством процесса.

Отрицательная оценка судебного поединка как метода доказательства, несмотря на все религиозные обряды, сопровождавшие его, и на господство религиозной идеологии, проскальзывала у современников еще и во времена, когда поединок царил в доктрине и судебной практике.

Народная мудрость, как всегда насмешливая и скептическая, отметила в поговорках и песенках, что меч оказывается правым перед палкой и что тот, кто побит, платит штраф, хотя бы он кругом был прав.

Судебный поединок применялся не только в судах светских сеньоров, но и в судах епископов, аббатств и монастырей. Ряд источников, относящихся к IX—XII вв., подтверждает это. Точно так же применялся поединок и в курии короля, которая, как было уже указано, ничем не отличалась в XII в. от сеньориальных судов.

Там действовали те же правила обвинительного процесса, так же устно выступали стороны с исками и обвинениями и возражениями против них на латинском и французском языках.

Так же, как описано выше, выступали и присягали свидетели, а в случае обвинения их в лживости суд прибегал к единственному возможному средству — поединку.

Очень часто королевская курия назначала судебный поединок как основное средство доказывания.

Характерно, что многие церковники не хотели отказаться от применения поединков в своих судах даже после того, как поединки были запрещены ордонансом Людовика IX (1260 г.).

Этот ордонанс не касался земель французских феодалов, а только королевских доменов, но даже в них он не мог прекратить сразу многовековой практики. Преемники Людовика IX снова разрешили судебные поединки. В эпоху же феодальной реакции Людовику X пришлось признать применение поединка даже в делах о воровстве.

Но было бы неправильным думать, что широкое развитие судебного поединка окончательно вытеснило из всех судов и всех видов процесса другой метод — «божьего суда», унаследованный также от языческих времен, но с большим успехом христианизированный затем церковью. Это — ордалии в самых разнообразных их формах.

Не случайно один анжуйский аббат называет ордалии «церковным методом» суда. Они получили такое широкое распространение в церковных судах, что в литературе даже высказывался взгляд о введении их впервые в этих судах.

Но, не являясь автором этого «метода», католическая церковь освятила его своим авторитетом и постоянным применением в самых сложных и разнообразных вопросах судебной практики — в делах, относившихся и к вере, и к браку, и к имущественным спорам. В X и XI вв. вера в ордалии была всеобщая

И только в начале XIII в. папа Иннокентий III посланиями 1206 и 1211 гг. провозгласил отмену ордалий в церковных судах, а Латеранский собор 1215 года запретил священникам принимать какое-либо участие в процедуре ордалий в тех случаях, когда их устраивают светские суды.

Церковь применяла самые различные виды ордалий. На первом месте стояли испытания холодной и кипящей водой и раскаленным железом. Реже применялось испытание «святым причастием» или куском хлеба и сыра: считалось, что, съедая их, виновный обязательно подавится. Легчайшей формой считалось испытание крестом. При нем оба тяжущиеся раскидывали руки крестом, и тот, кто первый опускал руки от усталости, считался проигравшим тяжбу.

Но эти виды испытания постепенно вышли из употребления, а судебная практика XI и XII вв. знала ордалии холодной водой, кипящей водой и раскаленным железом. Все они происходили как часть религиозного ритуала, начинались обязательно в церкви с установленного для данного случая богослужения; в самом проведении испытания, а затем в оценке его результатов обязательно принимали участие церковники.

Перед испытанием холодной водой над ней произносилось специальное заклинание

Испытание производили в специальном бассейне или реке; на поверхность воды осторожно опускали человека, связанного в согнутом положении веревками; в случае сомнительности результата испытание повторяли снова  .

Этот вид ордалий был в XII в. в большом почете при испытании заподозренных в ереси. И Реймсский собор 1157 года и Веронский собор 1184 года прямо указывают, что эти лица должны пройти «соответствующее очищение» —congrua purgatio, — которое совершается «согласно обычаю страны».

Испытание кипящей водой происходило так: подвергавшийся ему после трех дней надзора отводился в церковь; здесь, прослушав мессу и причастившись, он произносил над святыми реликвиями присягу в правоте своего дела; присяга эта скреплялась подписью. Затем его подводили к чаше, в которой находилась вода, сильно нагретая, но не кипящая, в которую он и погружал руку.

Сейчас же руку обертывали полотном, на которое ставились печати обеих сторон. В течение трех дней испытуемый находился опять под бдительным надзором сторон (в ряде случаев, приведенных в хартулариях, испытанию подвергается «представитель» стороны), а затем производился публичный (например, на площади перед церковью) осмотр руки. Если" судьи признавали, что она не повреждена, сторона, за которую выступал испытуемый, выигрывала дело, в противном 'случае проигрывала.

Оспорить такое доказательство можно было, только показав фальшь самой процедуры проведения испытания. Аналогично происходили ордалии при помощи раскаленного железа, кусок которого испытуемый, после произнесения соответствующих религиозных формул, должен был взять в правую руку и пронести определенное число шагов. Дальнейшая процедура — та же, что и при испытании кипящей водой. Эти два вида испытаний часто применялись в XII в.

Первое, что надо отметить во всех приведенных здесь случаях ордалий, — это то, что они перестали быть двусторонним испытанием.

Тут состязательность либо искажается, как в случае испытания представителя одной из сторон, либо отсутствует вовсе, как это ясно видно во всех случаях с испытаниями заподозренных в ереси.

Такая форма ордалий представляет уже в руках судей очень удобное средство для достижения определенных результатов судебного процесса. И отказ от испытания после' соответствующего увещания о «непогублении души лжеприсягой», и неудача испытания, которая почти во всех случаях может быть предсказана заранее, одинаково служат основанием для осуждения или для отказа в иске.

В отдельных случаях, при меньшей важности разбираемого дела, спор сторон мог быть решен на основании присяги. В ряде случаев присяга стороны подкреплялась присягой необходимого по обычаям числа соприсяжников.

Присяга в том виде, как она существовала в XI—XII вв., — это торжественное, в определенной форме заключенное утверждение стороной своей правоты в споре, с призывом бога и его святых в свидетели этой правоты.

Суд определял, кто из сторон должен был принести присягу, а также каков ее результат, то есть принесена ли она правильно, с соблюдением необходимых формальностей. Малейшее нарушение их влекло проигрыш дела для присягавшей стороны без того, чтобы противная сторона должна была что-либо доказывать.

При необходимости соприсяжничества сторона должна была доставить в суд определенное, >в зависимости от важности 'предмета спора, число людей, подтверждающих своей присягой правоту данной стороны. Нарушение необходимых формальностей, хотя бы одним из соприсяжников, вело к проигрышу дела. Считалось, что божественные силы не позволили неправой стороне соблюсти нужные правила.

Принесению присяги предшествовало увещание о грехе лжеприсяги. Отказ от принесения присяги сам по себе был достаточен для того, чтобы сторона была признана неправой.

Описанные здесь формы суда и процесса действовали более или менее регулярно только в отношении представителей дворянства и духовенства и их тяжб между собой. Об этом говорят многочисленные документы эпохи. Что касается крестьян, то чаще всего им просто предписывалось выполнение воли сеньора; возражения, жалобы и невыполнения распоряжений влекли применение насилия. Однако в ряде мест существовали сеньориальные судьи — prevots, voyers (vicarius): интересы феодалов требовали упорядочения разрешения споров крестьян между собой.

Что касается сервов, то в отношении их даже этот мало связанный правилами суд не имел применения. Тут действовала голая расправа. Сеньор мог держать своих сервов в тюрьме, казнить и миловать их по своему усмотрению, и никаких жалоб на него приносить было нельзя. Еще в XIII в. законники считали это положение правомерным

Следует тут же отметить, что феодалы-церковники ничуть не отличались от светских во всем, что касалось их «подданных»: те же злоупотребления в области суда, те же притеснения в области налогов и поборов, те же унизительные повинности и та же самая жестокость в области суда и расправы.

Церковь усиленно обличала своеволие светских феодалов и произвол их суда. Но, захватив в свои руки феодальную власть над землей и людьми, она обратилась к тем же методам «правосудия», подкрепляя их дополнительно именем бога.

Таков был господский суд и господская расправа феодалов XI—XII вв., от которых страдал французский крестьянин, прозванный в насмешку этими же сеньорами Жаком Простаком — Jacques Bonhomme.