БУРЖУАЗНЫЕ УГОЛОВНО-ПРОЦЕССУАЛЬНЫЕ ТЕОРИИ И БУРЖУАЗНЫЙ ТИП УГОЛОВНОГО ПРОЦЕССА

Ломброзо, Гарофало, Ферри

Антропологическая или антрополого-позитивная школа уголовного права

Новые направления в буржуазной уголовно-процессуальной теории

Все рассмотренные нами до сих пор оттенки уголовно-процессуальной теории имели общую почву единого понимания уголовного права. Исходя из основных начал классической школы уголовного права, криминалисты рассматривали индивидуальную вину как основу наказания и мерило его тяжести в каждом конкретном случае совершения преступления. Поэтому они считали, что уголовный суд- должен наказывать только вменяемого и виновного, следовательно, и от- ветственного за свое деяние преступника.

Именно преступное деяние является объектом судебного исследования, а не преступник. Степень вины в каждом отдельном случае соразмеряется с тяжестью содеянного, заранее определенной в уголовном законе

Новое направление в буржуазной науке уголовного процесса возникает в семидесятых годах XIX в., когда начался период упадка капитализма, получившего первый удар от Парижской коммуны, период перерастания старого «свободного» капитализма в империализм.

Напуганная ростом активности пролетариата и быстрым увеличением преступности вообще и, в частности, преступности юношеской и «профессиональной», буржуазия ищет новых методов борьбы с врагами капиталистического строя.

 В этот период и зарождается новая антропологическая или антрополого-позитивная школа уголовного права, выдвинувшая программу радикальной борьбы с преступностью. Для понимания процессуальных предложений этой школы необходимо вкратце остановиться на ее взглядах по основным вопросам уголовного права.

Возникновение новой школы связано с рядом работ профессора судебной медицины в Турине Чезаре Ломброзо, появившихся в 1871—1876 гг. Затем выступили главные сторонники новых взглядов проф. Э. Ферри и прокурор Р. Гарофало. На основе их работ, как и работ других сторонников антропологического направления и его критиков, Ломброзо в 1884 году в третьем издании своего главного труда «Прирожденный преступник» («Delinquente nato») изложил в значительно измененном виде свои основные идеи.

«Преступный человек» согласно этому учению по своим физическим качествам принадлежит к низшему человеческому типу, является выродком, воспроизводящим собою черты наших отдаленных предков — дикарей. С анатомической и физиологической стороны его характеризуют ассиметричность черепа с большим преобладанием правой стороны, усиленное развитие челюстей и надбровных дуг, убегающий назад лоб, особенности формы уха, меньшая мускульная сила, левшизм, пониженная реакция кровеносных сосудов и неспособность краснеть, бледный цвет лица, нечувствительность к боли и т. д. Из особенностей психики отмечаются нравственная нечувствительность, склонность к самоубийству, крайнее тщеславие, полная непредусмотрительность и легкомыслие, жестокость, кровожадность, слабые умственные способности, малая энергия.

Отмечаются также своеобразный жаргон преступников, их странная непристойная литература (надписи На тюремных книгах и стенах), их склонность к татуированию тела, которой они также приближаются к дикарям. Сам Ломброзо пришел в выводу, что исследованные им преступники сходны по своему типу с австралийцами и монголами, то есть «низшими расами». По своим особенностям они приближаются, с одной стороны, к дикарям, с другой — к душевнобольным. В позднейших трудах Ломброзо утверждает, что «прирожденный преступник» тождествен с так называемым «нравственно-помешанным».

Он представляет собою одновременно результат болезненных отклонений и результат атавизма: «Это дикий и вместе больной человек». Отсюда понятно, что преступление есть «явление столь же естественное и необходимое, как рождение, смерть, зачатие, психические болезни, печальной разновидностью которых оно часто является»

Естественным выводом из утверждения, что преступления совершаются особой породой людей, осужденных от рождения самой природой, является взгляд на наказание как на средство выкорчевать преступность. Почти все преступники неисправимы (так как природу не исправишь), и они должны быть навсегда изъяты из общества.

Один из последователей этого учения Гарофало прямо отвергал мысль о влиянии бедности на преступность. Преступниками делает не экономическое положение, а особое психическое состояние, характеризующееся уменьшением или даже полным отсутствием у данного лица врожденного чувства честности и пренебрежением к хорошей репутации. Только бесчестные люди становятся преступниками, и преступления никогда не исчезнут даже в том строе, где не будет бедняков: «Раса лентяев и бродяг не вымрет никогда»

Другим основным чувством, врожденным среди нормальных людей, Гарофало считает жалость. Его отсутствием объясняется склонность к совершению убийств и других посягательств против личности.

Вполне естественно, что криминалисты-антропологи высказывались за применение самых суровых мер против «бесчестных» и «безжалостных». Ломброзо рекомендовал широкое применение пожизненного заключения и смертной казни, которая навсегда освобождает общество от преступников. Гарофало наряду со смертной казнью для убийц требовал применения в отношении разбойников и насильников ссылки в пустынные или обитаемые дикарями местности .

Так как антропологи составили список признаков, по которым можно определять «прирожденных преступников», то естественным выводом казалось предоставление ученым специалистам давать заключение о наличии этих признаков у данного лица и затем производить отсечение от общества его зараженных неизлечимой болезнью — преступностью — членов, не стесняясь в выборе мер. Таким образом, не преступление, а преступник делался основным предметом исследования криминалистов. Преступление было лишь одним из симптомов, по которым обнаруживался «преступный человек». Отсюда легко было сделать вывод о возможности применения предупредительных мер, по существу таких же длительных и суровых, к лицам, еще не совершившим преступления, но представляющим социальную опасность по наличию признаков «прирожденного преступника».

Политическая ' реакционность учения антропологической школы, ее классовая направленность делаются особенно ясными, если учесть, что сам Ломброзо и ряд его учеников прямо объявляли «политических преступников», в частности, деятелей Парижской коммуны, — «нравственно-помешанными» .

Криминалисты-антропологи выдвинули радикальную программу реформы всего уголовного процесса, в которой отрицали основные идеи буржуазных теоретиков конца XVIII и начала XIX в. Они упрекали современный процесс в крайне вредном для общества покровительстве обвиняемым, считали невозможным сохранение карательной власти в руках юристов, восставали против суда присяжных.

Уголовное правосудие требует знания, говорил Э. Ферри В настоящее же время оно находится в том же примитивном и эмпирическом периоде, в каком находится эмпирическая медицина у дикарей или у самых невежественных классов, где диагноз болезни вверяется пророческому вдохновению лекаря, а лечение болезни понимается в смысле изгнания злого духа, которого грехи больного навлекли на его тело. В уголовном правосудии следует применять научную диагностику, основанную на био-социальном изучении личности преступника, и позитивную терапию. Наши присяжные, будучи лишены специальных знаний и опыта, не могут как следует разбираться в сложных делах. Присяжные вообще обнаруживают лишь низшие формы умственной деятельности и руководствуются только «здравым смыслом»  .

Гарофало упрекал суд присяжных за мягкость репрессии, за необоснованные оправдательные вердикты. «Народ видит только одно: юстиция сделалась пустым словом. Нельзя быть уверенным, что наиболее изобличаемый злоумышленник будет осужден. С другой стороны, невинный не может быть уверен в своем оправдании» . Наконец, Гарофало утверждал, что присяжные легко поддаются подкупу.

Ферри, приведя множество самых различных соображений об эволюции общества от низших форм к высшим, о законе естественного подбора, об «атрофии органов», делает вывод, что суд присяжных был. заимствован из Англии, не имея никакой опоры в исторической жизни европейского материка, и что суд присяжных, подобно таким явлениям разложения, как революция или болезнь, грозит разложением судебному организму.

И Гарофало, и Ферри выдвигали требование о таких ограничениях суда присяжных, которые равносильны его упразднению. Так, присяжные совершенно устранялись от разбора дела, если обвиняемый был схвачен на месте преступления или же сознался в его совершении. В случаях отрицания подсудимым совершения им преступления допускается обсуждение фактической стороны с участием защитника. Но прокурор не участвует в суде, в который он направляет материалы дела со своим заключением. Место обвинения занимает заключение судьи-докладчика. Свидетели допрашиваются для установления фактов. Публичность, уст- ность и состязательность оканчиваются с постановлением решения о фактах: подсудимый А. украл часы из кармана такого-то, кража совершена в третий раз, подсудимый — сын каторжника и проститутки и никогда не занимался честным промыслом. При установлении этих фактов остается определить класс, подвид, разновидность, к которым относится преступник, и применение карательного режима. Эта задача поручается - определенным должностным лицам, обладающим специальными знаниями в области наук антропологических и социологических.

«Специальная научная компетенция — вот принцип, — говорит Ферри, — которым определяется фундаментальная реформа уголовной магистратуры и который наносит смертельный удар суду присяжных»

Сознавая, очевидно, что «общественные учреждения легче вводятся, чем отменяются», и что вряд ли суд присяжных будет отменен, антропологи-криминалисты переходят далее к требованию проведения существенных изменений в порядке отправления правосудия с участием присяжных. Ферри и Гарофало перечисляют такие реформы: 1) изъятие из ведомства присяжных дел о сознавшихся подсудимых для устранения наиболее скандальных оправданий; 2) ограничение права отвода присяжных без указания причин, ведущего к устранению лучших элементов из состава присяжных; 3) расширение власти суда на отмену явно несправедливых решений присяжных о виновности или невиновности; 4) предоставление присяжным права объявлять недоказанной виновность подсудимого с передачей дела на новое судебное рассмотрение; 5) расширение института возобновления уголовных дел после вступления приговора в законную силу; 6) расширение прав присяжных на переход к менее тяжкому составу преступления и к признанию специальных смягчающих обстоятельств. Введением этого права присяжных авторы рассчитывали уменьшить число оправдательных вердиктов.

В связи с основным положением новой школы о задаче суда стоит и требование о реформе экспертизы. Гарофало, Ферри и Ломброзо сходятся в том, что при наличии в деле вопросов, требующих для своего разрешения специальных познаний, должна составляться коллегия экспертов («техническое жюри»), обоснованное заключение которой является обязательным для суда. Мнение коллегии экспертов должно быть единогласным. При наличии расхождений запрашивается решение высшего научного учреждения, которому и подчиняются как эксперты, так и судьи.

Выдвигают представители новой школы и требования о перестройке предварительного расследования. Прежде всего они считают недопустимым ограничение права прокуратуры на возбуждение преследования по ряду дел требованием потерпевшего. Так как основным является вопрос о принадлежности преступника к определенной антропологической категории, то нельзя ограничивать прокуратуру в возбуждении дел об изнасиловании, нанесении даже легких телесных повреждений, причинении имущественного ущерба' мошенническими действиями. Уголовный процесс должен возникать независимо от жалобы потерпевшего во всех случаях, когда надо исследовать виновного для установления его преступного типа и определенного карательного режима.

По мнению Гарофало, постановления о подследств!енном аресте неудовлетворительны с точки зрения репрессивности процесса. Надо расширить объем его применения. Арест должен предупреждать не только побег обвиняемого, но также истребление следов преступления, сговор обвиняемого с соучастниками; помешать подкупу или устрашению свидетелей обвинения. Подследственный арест может иметь целью как побудить обвиняемого к сознанию, так и охранить его от мести потерпевшего.

Гарофало резко высказывается не только против допущения защитника в стадии предварительного следствия, но и против сообщения следователем обвиняемому изобличающих его данных дела. Он также против самостоятельной стадии предания обвиняемого суду. Все эти гарантии соблюдения прав обвиняемого он считает «индивидуалистическими преувеличениями» классической школы уголовного права, которая достаточно заботилась об интересах обвиняемого н очень мало — об интересах общества.

Теоретики новой школы высказываются отрицательно о существующих в современном процессе способах обжалования приговоров осужденными. Апелляция, по их мнению, ослабляет репрессию, затягивая исполнение приговора, оставляя осужденного на свободе, лишая апелляционную инстанцию возможности повысить меру наказания апеллянту без наличия протеста прокурора. Гарофало высказывается за то, чтобы осужденный немедленно заключался под стражу, чтобы предварительное заключение не засчитывалось в срок наказания, чтобы апелляционные суды имели право повышать назначенное судом первой инстанции наказание.

Главным возражением против действующей системы кассации является указание Гарофало на преувеличенное значение, придаваемое в этом производстве нарушениям пустых формальностей процесса. Кроме того, он высказывается против французского института «платонической кассации», принятого и в Италии: непонятно, почему опротестование прокурором и отмена высшим судом неправильного оправдательного приговора не влечет нового рассмотрения дела?

Как неоднократно указывали представители антропологической школы, ее задачами в области процесса являлись: а) восстановление равенства прав и гарантий между преступником и «честным обществом», нарушенного индивидуалистическими преувеличениями классической школы; б) установление судом не нравственной ответственности, а антропологической категории преступника и степени внушаемого им страха.

При этом подчеркивалось, что новые улики против обвиняемого должны извлекаться из данных статистики, а равно уголовной антропологии, каковы неизгладимые клейма, татуировки, очертания черепа и физиономии, психологические и физиологические особенности, облегчающие розыск и осуждение преступников.

В этих общих положениях ясно обрисовано политическое лицо новой школы, отказывающейся от когда-то выдвинутых буржуазией прогрессивных лозунгов, демократических прав граждан. Эти демократические права граждан теперь рассматриваются господствующим классом как «вредные стеснения» органов государства в их борьбе со всеми врагами буржуазно-капиталистических порядков. «Социальная защита» от «преступного человека», провозглашенная антропологической школой, была удобнее для империализма, чем «старый» суд присяжных с буржуазно-демократическими гарантиями прав обвиняемого.

Если в семидесятых годах XIX в. буржуазия еще не могла отбросить все демократические гарантии прав граждан, то с дальнейшим развитием империализма лозунги антропологической школы, мнимо научная расистская теория «преступного человека» казались все более приемлемыми.

В. И. Ленин писал об этом характерном для империализма повороте к политической реакции: «Политической надстройкой над новой экономикой, над монополистическим капитализмом (империализм есть монополистический капитализм) является поворот от демократии к политической реакции. Свободной конкуренции соответствует демократия. Монополии соответствует политическая реакция»

Новое, так называемое социологическое направление в уголовном праве оформилось в Западной Европе в конце восьмидесятых—,в начале девяностых годов XIX в. Однако некоторые положения, включенные в теоретические требования представителей этого направления, значительно раньше подверглись обсуждению и даже были практически приняты в ряде штатов Северной Америки.

Здесь прежде всего подверглась оспариванию мысль об определенности и незыблемости судебного при- говора. Ссылаясь на полную бесплодность краткосрочного лишения свободы, отмеряемого судом в зависимости от тяжести совершенного преступления, и подчеркивая, что суд не может заранее определить срок, необходимый для действительного исправления каждого отдельного преступника, ряд деятелей тюремного дела выдвинули в Соединенных Штатах уже в семидесятых годах идею неопределенных приговоров. Идея эта, конечно, нарушала основные положения классической школы уголовного права и связанных с ними процессуальных прав обвиняемого, с одной стороны, и суда — с другой. Обвиняемый при системе неопределенных приговоров лишался гарантии применения к нему заранее установленного законом наказания за совершенное им деяние. Суд лишался права назначать конкретную меру наказания, исходя из своей оценки тяжести преступления и виновности его совершителя. Функция определения конкретной меры наказания лишением свободы в каждом отдельном случае переходила из рук суда в руки других органов, чисто административных (например, директора тюрьмы) или смешанного, административно-общественного по составу органа (например, особая комиссия из представителей тюремной администрации и представителей общества патроната, тюремных попечительств и т. п.).

Несмотря на то что при выдвижении идеи неопределенных приговоров она подверглась резкой критике с точки зрения подрыва авторитета суда и нарушения индивидуальных прав граждан, законодательство отдельных штатов признало возможным в качестве опыта применить эту меру к отдельным категориям правонарушителей, в частности к несовершеннолетним преступникам.

Датой введения неопределенных приговоров в Соединенных Штатах можно считать 1877 год, когда эта система была принята законом штата Нью-Йорк в отношении несовершеннолетних преступников, направляемых в специальный реформаторий в городе Эльмайре .

Вслед за этим неопределенные приговоры были введены в штатах Пенсильвания, Массачузетс и др.

Теоретически этот вопрос обсуждался впервые на тюремном конгрессе в Цинциннати по докладу директора Эльмайрского реформатория 3. Броквея, где были приняты благоприятные для этого .института резолюции.

Несомненно, что сведения о применении неопределенных приговоров в Соединенных Штатах, проникшие в Европу, оказали известное воздействие на авторов некоторых ранних работ, выдвинувших предложения о введении этой системы на европейской почве

Однако прошло много лет, прежде чем европейские теоретики усвоили эту идею.

Но в то же время в Западной Европе были уже широко известны взгляды криминалистов-антропологов на сущность преступления и вытекающие из них требования об изменении полномочий суда по назначению наказания. Ферри и Гарофало, говоря об устранении из общества опасных по своему типу преступников, выдвигали требование об устранении из судебных приговоров точных указаний на срок лишения свободы осужденного.

Под перекрещивающимся влиянием американской практики и выводов «антропологов» ряд западноевропейских теоретиков стал выдвигать требование об индивидуализации наказания, о расширении полномочий судей по назначению наказания. Эти теоретики подчеркивали в отличие от «антропологов» социально-экономические факторы преступности. Исходя из данных судебной статистики, они пытались установить «социальные типы» преступников, наиболее опасных для общества, относя к ним «преступников профессиональных» и «преступников привычных».

При учреждении в 1889 году Международного союза криминалистов его основатели — голландец Ван-Гамель, бельгиец А. Прэнс и немец Ф. Лист выдвинули вслед за антропологами положение о том, что не деяние, а деятель, не преступление, а преступник являются предметом изучения теории и уголовного суда и что репрессия должна соразмеряться не с тяжестью содеянного, а с преступным типом, к которому относится подсудимый.

На первый взгляд кажется, что «социологи» исходят из совершенно других предпосылок, чем «антропологи», потому что они считают преступление явлением социальным, а не биологическим. И в учении о факторах преступности они в первую очередь останавливаются на социальных факторах.

Так, немецкий криминалист Ф. Лист следующим образом формулировал выводы изучения германской уголовной статистики.

«Зависимость преступности от экономического положения народа является давно известным и неоспоримым фактом. Всем известно, что, если неблагоприятные экономические условия продержатся некоторое время, число преступлений повышается весьма заметно, особенно же преступлений против собственности, — главным образом, краж... Экономические условия отдельных провинций объясняют и географическое распределение преступности: характерной является на карте преступности Германии широкая темная полоса, которая занимает всю восточную часть прусского королевства, ими же объясняется и ежегодное сильное повышение числа преступлений против собственности в декабре, январе и феврале, обусловленное сокращением спроса на труд при увеличении потребности в пище, одежде и отоплении. Почему женщины в пять раз менее преступны, чем мужчины? Не вследствие женской слабости и доброты, а потому, что женщины менее участвуют в борьбе за существование, отчасти и оттого, что менее заражены алкоголизмом...»

Лист отмечает далее, что: «значительное влияние оказало неожиданное развитие всей германской экономической жизни, создавшее бесчисленные новые мотивы и импульсы к преступлениям и одновременно с тем увеличившее потребности, не обеспечив в такой же мере средств к их удовлетворению... Кроме того, укажу иа возрастающее злоупотребление алкоголем, имеющее последствием вырождение потомства, а также на политическую борьбу»

Отметив, таким образом, социальные факторы преступности, Лист резко критикует действующую карательную систему. «Вся наша современная система наказаний основана на лишении свободы, и нам не следует увлекаться тем, что статистика показывает увеличивающееся число денежных штрафов. Денежные штрафы, будучи непосильными для присужденных к ним, превращаются в наказание посредством лишения свободы, чем устанавливается то странное положение, встречающееся в современном законодательстве всех культурных стран, что за проступок, за который богатый отделывается лишь небольшим денежным штрафом, — бедный должен поплатиться своим телом и, — прибавлю от себя, — своей душой. Тюремное наказание отрывает осужденного от семьи и занятий. В тюрьме, где он нередко остается без контроля и работы, он соприкасается с лицами, не раз уже отбывшими наказание. Когда его, наконец, освобождают через несколько недель, месяцев, лет, то связь его с семейством ослабела, если не порвалась совсем, при поисках места он всюду находит перед собой, как отбывший наказание, закрытые двери».

 «Социологи» не ограничиваются установлением социальных факторов преступности. Они говорят и об антропологических факторах, заимствуя их из учения «ломброзианцев», и о факторах космических (или физических). Поэтому в споре с социологами «классики» постоянно упрекали их в эклектизме и беспринципности.

Прэнс, Ван-Гамель и Лист много писали о пороках современной карательной системы, в частности о вредном влиянии краткосрочного тюремного заключения па осужденных. По их мнению, оно не только не достигает цели исправления или устрашения, но, наоборот, приучает впервые попавших в тюрьму к мысли о ней как о месте отдыха Б суровое время года; очень часто тюрьма служит «академией преступности», в которой новички заканчивают обучение в среде профессиональных преступников. Отсюда — нередко высказываемая «социологами» мысль, что всех преступников можно разделить на две группы: одни из них никогда не должны были бы попадать в тюрьму, другие никогда не должны были бы выходить из нее.

Поэтому в своих практических предложениях «социологи», с одной стороны, рекомендовали внести в уголовные кодексы условное осуждение для лиц, совершивших впервые не слишком тяжкое преступление, и принудительные работы без лишения свободы за легкие проступки. С другой же стороны, они требовали применения весьма суровых, длительных по сроку наказаний для лиц, которые обнаруживают свое «опасное состояние».

Они представляли его весьма неопределенно как такое состояние, которое дает возможность ожидать, что данное лицо способно совершить преступление. Таким образом, последовательное применение мер «социальной защиты» к лицам, находящимся в «опасном состоянии», должно было бы привести к полному отказу от связанности суда принципом «нет преступления и наказания без соответствующего уголовного закона», к ликвидации пропорциональности между тяжестью преступления и мерой наказания. Суд, определив «социальную опасность» обвиняемого, должен был бы сразу назначить в отношении него «меру социальной защиты», которая обеспечивала бы общество надолго, если не навсегда, от возможности повторения преступления со стороны этого лица.

Так как судьи не всегда могут во время хода процесса точно установить степень опасности подсудимого, «социологи» предлагали ввести «неопределенные приговоры», то есть такие, в которых обозначался бы лишь минимум или максимум наказания. При этой системе фактически определение срока освобождения осужденного передавалось бы в руки тюремной администрации, которая периодически должна была бы решать вопрос о том, исправился или не исправился данный осужденный.

Такими предложениями «социологи» также приближались к антропологам, которые рекомендовали весьма длительные сроки лишения свободы.

Правда, «социологи» много спорили в своих работах и на конгрессах о признаках опасного состояния, об условиях, при наличии которых эти признаки могут заменить для суда установление определенного состава преступления, совершенного обвиняемым, а также об отличиях «мер социальной защиты» от «наказания».

Но так как практически предложений «социологов» удовлетворяли потребностям империалистической буржуазии в усилении репрессии, в сокращении или полной отмене формальных буржуазно-демократических гарантий прав обвиняемых, то практические выводы нового направления были восприняты некоторыми государствами.

Ряд законов конца XIX и начала XX века дал судам значительные полномочия по применению под различными названиями предлагаемых социологами «мер социальной защиты» для усиления борьбы с преступлениями, в частности с рецидивом.

Первой из стран, ставших на путь применения суровых дополнительных мер репрессии в отношении рецидивистов, была Франция. Здесь закон 1885 года осуществил то требование, которое несколько позже было наиболее отчетливо выражено французским представителем «социологов» — проф. Гарро: «...переменить роли и заменить сентиментальную и бесплодную уголовную

репрессию законной и решительной организацией, которая защищала бы честных людей от преступников» '.

Закон 1885 года «о рецидивистах» ввел для некоторых категорий осужденных дополнительную меру наказания — так называемую релегацию, то есть пожизненную ссылку: коллективную, то есть ссылку на вечные каторжные работы, и индивидуальную, то есть ссылку на вечное поселение. .

В Бельгии по закону 1891 года суд получил право приговаривать нищих и бродяг, признанных профессиональными и трудоспособными, к заключению от двух до семи лет.

В Норвегии новый Уголовный кодекс 1902 года был построен на выдвинутых социологической школой началах. По ст. 65 кодекса в случае обвинения подсудимого в совершении нескольких тягчайших преступлений (поджог, отравление, убийство, разбой и др.) одновременно или после предшествовавшей судимости за одно из них суду было предоставлено право ставить присяжным вопрос: «Не является ли подсудимый опасным для общества или для отдельных лиц?» При утвердительном ответе на этот вопрос суд, приговорив осужденного к определенному наказанию, указывает в приговоре на возможность продления наказания на неопределенный срок. Вопрос об освобождении такого осужденного по отбытии им срока наказания должен ставиться каждый год и решаться в зависимости от его поведения. Если в течение , пяти лет он не будет освобожден, его можно перевести в работный дом.

Кодекс предусматривал также возможность заключения в больницы для душевнобольных, в учреждения для алкоголиков и в особые отделения рабочих домов лиц, оправданных по суду или приговоренных к смягченному наказанию, если суд признает, что совершивший преступление находился в этот момент в состоянии душевного волнения, опьянения или вообще в состоянии пол- ( ной или частичной невменяемости.

В Англии мысль о введении подобного закона обсуждалась с начала девятисотых годов. Одним из инициаторов введения предупредительного (превентивного) заключения для «привычных \. преступников» был начальник лондонской уголовной полиции Р. Андерсон. В ряде статей и в специальной книге о преступни- ках и преступлениях он писал: «Я полагаю, что, если бы наши

уголовные суды имели дело больше с самим преступником, нежели с преступлениями, преступления против собственности значительно сократились бы, и профессиональная преступность могла бы быть совершенно устранена. Некоторые судьи хотят поступать так. Они не довольствуются специальным досье подсудимого, а стремятся расследовать его характер, прошлую жизнь в широком смысле и назначают наказания в зависимости от этого расследования. Но закон не дает этому санкции, и, конечно, он не содержит постановлений о производстве таких расследований открыто и со справедливым вниманием к подсудимому».

Один из известных уголовных судей А. Уильз поддержал мысль Андерсона о необходимости назначать профессиональным преступникам более длительные по сроку, но менее тяжелые по характеру наказания лишением свободы. Эти наказания должны зависеть не столько от состава совершенного ими последнего преступления, сколько от принадлежности их к группе профессиональных преступников. «...Имеются и такие лица, — писал он, — которые занимаются преступлением, как своей жизненной профессией, которые учитывают и допускают весь риск ее, которые сознательно перестали работать, если только когда-либо они работали, и нисколько не желают вновь приниматься за труд. Такие люди фактически являются безнадежными. Никакое наказание не может исправить их...»

В 1901 году собрание судей Королевской скамьи, а в 1904 году комиссия министерства внутренних дел признали, что ввиду угрожающих размеров рецидива желательно установление новых мер репрессии. Комиссия рекомендовала, чтобы по отношению к рецидивистам суды получили новое средство наказания — детенирование (заключение) на более продолжительный срок, которое должно служить как целям устрашения, так и целям общественной безопасности.

В 1908 году законопроект о «предупреждении преступлений», вторая часть которого посвящена была «мерам предупредительного детенирования» по отношению к привычным преступникам, был внесен в парламент. В декабре 1908 года закон был утвержден и вступил в действие с 1 августа 1909 года.

Закон 1908 года «о предупреждении преступлений» предоставил судам право относить к категории «привычных преступников» лиц, осужденных по достижении ими 16 лет не менее трех раз за серьезные преступления и ведущих преступный образ жизни. В таких случаях суд, приговорив осужденного к каторге, может постановить, что по отбытии каторги осужденный должен быть подвергнут особому режиму, срок которого, указанный в приговоре, не может быть менее пяти и более десяти лет с тем, однако, что он может быть освобожден и ранее, если будет этого заслуживать.

Проект Уголовного кодекса Австрии 1909 года определял: «Тот, кто подвергался, по крайней мере, двум уголовным карам.., при совершении вновь одного из этих проступков до истечения 5 лет со времени отбытия последнего наказания, после нового осуждения может быть подвергнут дополнительному тюремному заключению'от 3 до 10 лет, если преступление обнаруживает его опасность» '.

Вместе с принятием в ряде государств законов об усилении наказаний, применяемых к опасным для правопорядка преступникам — рецидивистам и профессионалам, получала все большее распространение среди теоретиков «социологов» идея неопреде- ' ленных приговоров.

«Социологи» сперва усиленно подчеркивали необходимость расширения полномочий судей по назначению наказаний и по применению параллельно с ними мер социальной защиты. Это требование они обосновывали отказом от идеи возмездия классической школы уголовного права и необходимостью выдвинуть на первый план задачу исправления преступника и связанную с ней идею охраны общества от опасных преступников .

Однако вскоре мысль о расширении полномочий суда по назначению мер наказания перестала удовлетворять «социологов».

Расширение полномочий судьи на избрание меры защиты, соответствующей характеру данного преступника, говорил Ф. Лист, может быть полезным только тогда, когда судья выяснит все особенности психики преступника, его склонности и мотивы преступления. Принимая же во внимание, что знакомство судьи с преступником ограничивается несколькими часами (в редких случаях днями) судебного процесса, надо прийти к выводу о сомнительности практических выгод чрезмерного расширения судейских полномочий  .

Исходя из таких соображений, «социологи» стали склоняться к мысли об ограничении функции суда лишь установлением совершения преступления подсудимым и указанием в приговоре на необходимость подвергнуть его исправительному воздействию Б месте лишения свободы. Самый срок исправительного воздействия не должен определяться судом в момент вынесения приговора, а будет зависеть от того, кем по своим свойствам окажется осужденный в период отбытия лишения свободы.

Однако конкретные предложения Листа и других «социологов» были не очень радикальны. Они говорили о неопределенности срока лишения свободы в довольно узких пределах минимума и максимума наказания, устанавливаемых судом. Но и эти требования на ряде конгрессов Международного союза криминалистов откладывались без обсуждения, а на Брюссельском тюремном конгрессе 1900 года предложение о введении неопределенных приговоров вызвало резкую оппозицию.

Но с дальнейшим развитием империализма и необходимости для правящих классов усилить борьбусо всеми проявлениями протеста против существующего порядка требования «социологов» становились более решительными, связываясь с идеей «опасного состояния» преступника. В 1910 году на Брюссельском конгрессе Международного союза криминалистов в докладе Ф. Листа об опасном состоянии и мерах социальной защиты была выдвинута мысль о «мерах устрашения» (mesures d'elimination), а в прениях указывалось на возможность неопределенных приговоров (Ван-Гамель и др.). В том же 1910 году на Вашингтонском тюремном конгрессе представители американских тюрьмове- дов доказывали, что принцип неопределенности приговоров наиболее соответствует исправительной задаче наказания. Ряд европейских ученых соглашался с самим принципом, но настаивал на различных дополнительных условиях: одни возражали против «подрыва авторитета судов», другие опасались произвола со стороны тюремной администрации После продолжительных дебатов были приняты следующие два тезиса: «Неопределенные приговоры должны применяться к нравственно и умственно-де- фективным» (предложение Прэнса).

«Неопределенные приговоры должны также применяться как существенная часть воспитательной системы по отношению к преступникам; в особенности юным, нуждающимся в воспитательном воздействии, преступления которых вызваны главным образом причинами, зависящими от характера индивида».

Принятие этой резолюции расценивалось как победа Америки над Европой. Но уже через три года на Копенгагенском конгрессе Международного союза криминалистов (1913 г.) никто из европейцев не возражал принципиально против понятия «опасного состояния», и некоторые докладчики требовали назначения

судом особых «мер безопасности», не определенных по сроку, для «опасных преступников». Среди сторонников неопределенных приговоров был и ранее весьма умеренный «социолог», — французский криминалист Гарро.

Полную неопределенность приговоров приветствовал представитель итальянской антропологической школы Гарофало, считая, что определенность срока детенирования, присоединяемого к наказанию для тяжких преступников, приближается к старой системе усиления наказания за рецидив. Конгресс принял резолюцию, рекомендовавшую применение неопределенных приговоров только к «привычным преступникам» — рецидивистам.

Только представитель русской группы Международного союза криминалистов резко возражал против неопределенных приговоров. Он учитывал при этом реакционный политический строй России и подчеркивал, что неопределенные приговоры угрожают личной свободе граждан.

Но сущность его возражений против признания понятия «опасного состояния» и применения неопределенных приговоров имеет и более широкий смысл. Нельзя не признать, что рекомендуемые «антропологами» и «социологами» меры «социальной защиты» в руках реакционных государств эпохи империализма являются весьма удобным средством расправы со всеми демократическими деятелями: они легко могут быть подводимы судами этих государств под понятие «опасных преступников». Эта мысль полностью подтвердилась на практике и в тех странах, где после первой мировой войны была установлена фашистская диктатура, и в ряде империалистических государств в наши дни