КОНДАРАКИ. ОПИСАНИЕ КРЫМА. 1873

Инкерманская долина. Чёргун и Шуля

Инкерманская долина прекращается у соседства татарскаго селения Чёргун, расположеннаго в котловине гор, большинством заросших лесною растительностию. Селение это, по мнению нашему, основано турками, занявшими приморския местности Тавриды после 1475 года. в настоящее время оно невелико, но принадлежит к числу лучших татарских по опрятности и постройкамъ. Народонаселение его занято всеми почти сельско-хозяйственными промыслами и именно: хлебопашеством, скотоводством, садоводством, огородами, табаководством, пчеловодством и сенокосами, которыя доставляли отличное вознаграждение до разрушения многолюднаго и богатаго Севастополя. Чергун расположен на левом берегу Черной речки, изобилующей здесь раками. Река эта у туземцев именуется Казыклы-узен, но русские присвоили ей название по деревни Чёргун, а впоследствии для легкости назвало Черной.

Осматривая это счастливое местоположение, я подошел к прекрасной и всецело сохранившейся у конца деревни многогранной крепости. Судя по архитектуре, укрепление это воздвигнуто было турками из штучнаго инкерманскаго камня. Но с какою целью оно воздвигнуто? Ясно, что оно служило прикрытием для турецкаго гарнизона, имеющаго надзор за Инкерманом и Севастопольскою бухтою; между тем я слышал от местных жителей, что крепость эта сооружена турецким пашою, при содействии какого-то богача Кара-хады, чтобы предоставить возможность жителям укрываться в ней от Черкезскаго племени Чавка, делающаго набеги со стороны южнаго берега.

В окрестностях Чёргуна добывается меловая глина, известная у татар под именем Киля, а у нас землянаго мыла. Киль этот охотно приобретается туземными народами, как превосходное средство для очистки волос и головы от лупы и т.п. Кроме этого, невдали отсюда, по направлению к дер. Коклузу, в округе Ханды-дересе, в ямах Боя-чухурлар, добывается прекрасная темнозеленая глина, которою татаре любят красить стены и полы своих жилищъ. Глиною этою и килем преимущественно торгуют цыгане и как говорили мне со значительною выгодою.

Осмотрев все достопримечательности этой, деревни, я посетил деревенскаго муллу с целью поразузнать кое-что о местных преданиях и памятниках старины. Почтенный татарин, приняв нас со всеми знаками почтительности, предложил кофе и закуску, и за столом отвечал на все мои вопросы. По его мнению здешние татаре болыиинством принадлежат турецкому происхождению, составляя поколение всех турков, которыя не пожелали возвратиться на родину после Кучукъ-кайнарджинскаго мира, лишившаго их господства в Крыму. Предположение это, присутствующие здесь татаре, считали ошибочным и старались опровергнуть его особенностию своего наречия, трудолюбием и ловкостию — качествами, которыми преобладают турки; мулла, оскорбившись этим неосновательным противоречием, неожиданно спросилъ: «Неужели вы думаете, что турки, охранявшие эти места, могли в течении 300 лет оставаться безпорочными волками? Если же вы мне станете отвечать, что татаре не выдавали за них дочерей, так я должен буду предполагать, что деды и прадеды ваши прижиты от них незаконным путем и все таки выйдет, что вы происходите от турецкой крови».

Меткое замечание духовника отчасти подтверждалось и наружными чертами лица Чергунских татар и кроме того тем еще, что они не сохранили никаких преданий, которыми изобилуют татаре, при наполнении им ханских временъ. После долгой беседы с этими татарами, я составил себе убеждение, что они в минувшем изредка сообщались с внутренностию Тавриды, а большинством принадлежали к числу мореходцев и что Севастопольский залив получил название Кады-лемана вследствие того, что в нем зимовало множество судов, принадлежащих Чергунскому Кадию, известному под именем Хара-Кады.

После полудня, наняв опытнаго проводника, я направился в Эске-Керман, замечательный в Крыму, как местность, сохранившая жилища первобытнаго человека. Выехав за деревню, мы вскоре повернули по направлению на Бахчисарай и очутились на меловых возвышенностях, заросших густою лесною растительностию, только что отродившагося леса, после безжалостнаго истребления его в Крымскую войну. Путь этот, не смотря на то, что состоял из толстаго слоя пыли ослепительной белизны и легко подымающейся облаком, безпрестанно представлял живописныя полянки и разнообразные холмы. Проводник мой, веселый татарин, не переставал разсказывать про свое житье-бытье и похождения друзей. из всего переданнаго мне им, один эпизод остановил мое внимание как небывалое событие в мусульманском мире: где-то по соседству Чергуна молодая татарка, имеющая 5-ти летняго сына, полюбила юношу и в те дни, когда муж ея отъезжал из дому, она не разлучалась с нимъ.

Народ знал об их греховных заблуждениях, но хранил молчание; между тем любовникам стала невыносима подобная жизнь: они во что-бы ни стало хотели законно принадлежать другъ-другу, а чтобы безпрепятственно достигнуть этого, решили убить ничего не подозревающаго мужа. И вот в темную ночь, когда заботливый отец возвратился домой, прежде чем он успел перешагнуть свой порог, любовники страшным ударом топора, разсекли ему черепъ; затем изрубив его в клочки, сложили в бочку и прикрыли кусками солонины. Убийство это совершилось на глазах малютки сына, который на другой-же день разсказал в деревне и преступники отправлены были в городъ. По этому поводу впоследствии, когда эти разбойники были жестоко наказаны и сосланы в Сибирь, выдумана была следующаго рода песнь, которая до настоящаго времени поется у нас и вызывает вздохи у старых и молодыхъ:

«Бог свидетель, что я сгубила напрасно мужа добраго. Любовь безумная, со страхом опозорить себя, сделали меня убийцею.

Ах зачем я полюбила так страстно и безумно его! Ах зачем он обласкал меня? С собою и его я погубила!

Бедняжка, он ждал отрадной жизни, мечтал о светлых дняхъ: обманулся юноша несчастный!

Ох, как страшно припомнить, когда арба подвезла меня к темнице и как безъучастно взглянули на нас судьи безжалостные.

О, Аллах от тебя ждем милости!

Призвали меня на суд гяуры противные. Тут был и малютка мой сынокъ. И этот малютка, взлелеянный у груди, уличил родную мать в убийстве отца.

Ах кто мог думать, что настанет время, когда собственная кровь посягнет на себя!

О, Аллах ты прости тварь ничтожную твою!

Не расцветшей розой я была, расцвела завяла.

Жаль юности моей: только что воспламенилась как уже и потухла.

Час спустя, мы въехали в дер. Шуля, некогда принадлежавшую знаменитому естествоиспытателю Палласу. Деревня эта населена татарами и по положению своему едва-ли не принадлежит к самым очаровательным к Крыму. Покоясь у подошвы гор, покрытых лесами, она изобилует ключевыми источниками и множеством тенистых садовъ. Здесь в таком изобилии ростут роскошныя грецкие орехи и так велики огороды овощей, что я положительно изумился избранной и страго преследуемой специальности татарина. Не менее меня изумился-бы и читатель, еслиб я сказал, что многие из них имеют обширныя огороды, исключительно засаженныя красными помидорами, которыя чуть-ли не миллионами ежедневно отправляются на арбах в Севастополь.

Усердный проводник мой пригласил меня заехать на отдых в дом своего родственника. Невыносимая жара и притом любознательность заставила меня воспользоваться этим приглашениемъ. Минуту спустя мы вошли в убогую хижину пожилаго татарина, который, как показалось мне, не охотно встретил насъ. Подобные приемы татаре оказывают вообще полицейским чиновникам и сейчасъ-же делаются услужливыми, если узнают, что приезжие не принадлежат к числу забитов (властей). Расположившись на войлоке, и освежившись прохладою землянки, я начал делать необходимыя для меня этнографическия, топографическия и т.п. справки. Старичек сообщил мне, что поселение татар существует здесь со времени турецких времен, раньше-же оно, по его мнению, было занято женевезами (Генуэзцами), которые имели здесь виноградники* и вели торговлю с Бахчисараем и иностранными державами чрез Кады-лиманский заливъ. От отца он слышал, что за деревнею существовали развалины какого-то обширнаго здания о котором не сохранилось никакого предания. Затем он начал разсказывать мне о бедственном положении этого поселения в Крымскую войну. И действительно, лежа между двух враждебных позиций, обитатели его вселяли к себе подозрения, с одной, так равно и с другой стороны, вследствие чего терпели голод и всевозможныя недостатки и лишения.

В то время, когда я оставался один в комнате и мечтал вздремнуть, мне послышалось пение у окна. Любя татарские песни, я быстро выхватил из кармана записную книжку и придвинулся к решетчатому отверзтию. Женщина пела отрывки из известной мне сказки Ашыкъ-гарипа; но потом по просьбе кого-то начала следующую неслыханную мною до этого песню:

Наша жизнь подобна странствию по бурному морю,

Наши желания сладки и безпредельны;

Но ах, чего мне желать, когда отходит душа!

Беда великая приближается ко мне:

Я слышу мой предсмертный запах,

Мне подан уже шербет смертоносный!

Мать моя, ты верно уже имеешь известие,

Что не долго мне оставаться с чужими.

***

Дочь Святаго духа будет сопутником мне;

Она уже подала мне связку цветовъ.

Ай, гай это ли, что называют смертию?

Ай, смерть как ты невыразимо ужасна!...

Смерти не избегнеть и однажды живущий,

И тот, кто тысячи раз оживалъ-бы.

Ах смерть, как ты ужасна!...

Делать нечего, мучь меня,

Но только с верою перенеси меня—

И в шербет отрады опусти меня.

Наступил день чтения наших грехов,

Наступил день дачи ответовъ.

Моя запись уже вознесена на небо.

Эй, гей страшныя дни подходятъ.

И никто не в силах судьбы изменить!

Так и ваши деяния записаны будут,—

Аллах их сам прочитаетъ.

Не дай же Боже отстраниться от религии,

И чистых спаси от безпутныхъ!