Педагогическая деятельность Ферсмана. Профессор Народного университета им. А. Л. Шанявского и Высших женских курсов (Бестужевских), Ленинградского университета, Географического института, читал лекции в Ленинградском горном институте, Уральском геологоразведочном институте

Метод и стиль работы А. Е. Ферсмана

Что может быть прекраснее научного творчества!

А. Е. Ферсман

А. Е. Ферсман работал с увлечением, отдавая себя любимому делу. «Тот, кто не занимался сбором минералов и поисками редких природных тел,—писал он,—не знает, что такое полевая работа минералога. Это скорее игра, азарт — открыть новое месторождение. Это дело удачи, тонкого понимания, часто какого-то подсознательного нюха, часто дело увлечения»\

Об увлеченности А. Е. Ферсмана вспоминают почти все его современники. В. В. Щербина писал: «А. Е. Ферсман работал с вдохновением и увлечением. Помню один из осенних дней в Ленинграде, когда в своем кабинете при Минералогическом музее он собрал тогда еще очень немногочисленных (10—15 человек) своих сотрудников, чтобы от каждого из них получить краткую информацию о последних результатах работы. Он внимательно слушал, часто перебивая речь выступающих встречными вопросами, и, видимо, был доволен теми небольшими успехами, которых удалось достичь за небольшой отрезок времени после предыдущей встречи.

В заключение он высказал некоторые пожелания на будущее, и пока говорил — в голову приходили новые планы, новые идеи, он оживился, увлеченно, ярко и зажигательно рисовал собравшимся программу геохимических исследований будущего, рельефно выдвигал научное значение отдельных вопросов, делая в то же время научный анализ их значимости, вдохновляя присутствующих, которые слушали как зачарованные, на решение поставленных задач, возбуждая горячее желание скорее приняться за работу.

Умение увлечь своих коллег решением научных задач, пробудить интерес и любовь к научной работе, даже иногда к трудному и „неблагодарному“ исследованию было одной из ценнейших особенностей Александра Евгеньевича» 2.

По словам А. А. Саукова, Александр Евгеньевич считал, что без оптимизма вообще нельзя браться ни за какое дело, а тем более за поиски природных богатств. Его энтузиазм, вера в правильность своих идей, в их практическое значение сыграли огромную роль при решении таких исключительно сложных задач, как освоение Хибин.

Осенью 1940 г. А. Е. Ферсман участвовал в заседании техсовета Наркомхимпрома, на котором обсуждалось комплексное использование апатито-нефелиновых руд. «После заседания мы пошли пешком,—вспоминает Б. Н. Меленть- ев,— Александр Евгеньевич все еще находился под впечатлением прений и, горячо, по-юношески размахивая руками, продолжал переживать перипетии баталии, которая происходила на заседании,— противники комплексности вызывали у него негодование» 3.

Как уже говорилось, А. Е. Ферсман разрабатывал сразу несколько научных вопросов, причем часто довольно далеких друг от друга по тематике. Например, в 1944 г. он трудился над «Стратегическим сырьем», «Историей камня в истории культуры», «Очерками по минералогии и геохимии». В одном из своих последних публичных выступлений (2 ноября 1944 г.) ученый сказал: «Я думаю, что многие из вас знают, что я вообще привык работать одновременно над несколькими темами, что меня всегда увлекает одновременно ряд отдельных, даже часто как будто бы не связанных задач. Эти работы, несмотря на их различие по тематике и по содержанию, тем не менее связаны одной чертой, которая вообще всегда характеризует мою работу,— это увлечение. Нет никакого сомнения, что это большой недостаток в моей работе, но может быть, отчасти и достоинство, так как фактически я работать могу интенсивно только в момент увлечения» 4.

Важное место в научной работе А. Е. Ферсман отводил накоплению фактического материала. «Для естественника,— писал он,— факт, правильно наблюденный, точно описанный и продуманно сопоставленный, составляет основу работы и является залогом успеха» 5.

Многие современники отмечали исключительную наблюдательность А. Е. Ферсмана. Он был подлинным натуралистом, умел подмечать в природе такие стороны, на которые не обращали внимания. В этом, конечно, сказались и его талант ученого, и огромный опыт полевых работ, и обширнейшие знания. А. Е. Ферсман так сформулировал свое отношение к наблюдениям, к сбору и описанию фактического материала: «Дать точное описание наблюдавшихся явлений природы, выхватить из многообразия деталей и мелочей главные, характерные черты, в резкой и краткой форме сформулировать все, что видел глаз и схватила мысль,— это настолько сложная и важная задача, что перед ней бледнеют все трудности лабораторного исследования или теоретического анализа в кабинетах ученых» в.

Направляясь в новые края, А. Е. Ферсман всегда подробно расспрашивал местных жителей о их быте, заходил на рынок, где получал информацию о хозяйственной жизни, посещал кладбища — источник сведений о местных камнях.

Труды А. Е. Ферсмана всегда насыщены фактическим материалом; обращаясь к истории исследуемого вопроса, он нередко ссылался на произведения ученых XVII— XVIII вв. Работа в Минералогическом музее, знакомство с месторождениями Советского Союза и Западной Европы, изучение обширной литературы — вот источники тех колоссальных познаний Александра Евгеньевича в области минералогии, которые поражали его собеседников.

Над отдельными темами, книгами А. Е. Ферсман работал много лет, а порой и не одно десятилетие. В специальные папки ученый помещал выписки из книг и статей, мысли, относящиеся к данной теме, и т. д. Так, сведения о роли камня в истории культуры он собирал в течение 35 лет в архивах, музеях, на месторождениях, на ювелирных и гранильных фабриках и в мастерских. В итоге А. Е. Ферсман накопил свыше 20 тыс. различных текстовых материалов, более 1000 фотографий, карт и рисунков. Сохранились папки с материалами для будущих книг: «Цвета природы», «Пегматиты щелочной магмы», «Хибины» и др.

Как правило, труды А. Е. Ферсмана содержат большие списки литературы, в том числе на многих языках. С детства он знал немецкий и французский, в гимназии освоил греческий и латинский, в Италии быстро изучил итальянский. На английском он не говорил, но читал свободно.

Большое значение А. Е. Ферсман придавал обобщению фактов, логическому мышлению, разработке рабочих гипотез и созданию научной теории. Он хорошо понимал роль интуиции в науке, отдавал должное научной фантазии. «Я совершенно сознательно поставил в качестве motto к моему очерку слова Нансена „о научной фантазии“,— писал А. Е. Ферсман.-— В эти слова он, реальнейший из реальных исследователей земли и моря, вложил глубокий смысл интуиции или попытки перескочить через логически нанизанные факты и понятия и попытаться посмотреть вперед, из всей совокупности данных и наблюдений коллективной научной работы строя будущее в формах, которые нельзя пока доказать и можно лишь предвидеть. И понятая в таком смысле научная фантазия есть действительно одно из ценнейших достижений науки, не всегда признаваемая, вызывающая часто возражения, критику1 п даже насмешку,— и в таком узком подходе сходятся как схоластики своей специальности, не позволяющие мыслить вне факта и за его пределами, гак и педантичные и узкие схематики, которые хотят вложить проблемы науки в области неизвестного и неизведанного в твердые рамки уже готовых схем.

А между тем именно в области научной мысли мы не должны бояться дерзать; мы только должны всегда помнить, что это дерзание, и не принимать его за реальность и за факт. В наш век накопления огромного описательного, наблюдательного, экспериментального и аналитического материала без обобщающей рабочей гипотезы работать нельзя, надо ее создавать, но не надо бояться ее оставить, если факты и наблюдения ее перерастут» 7.

И действительно, дерзание, научная фантазия, смелая гипотеза были в высокой степени присущи творчеству А. Е. Ферсмана. Они были ему необходимы и для оценки перспектив Хибин, Средней Азии, Урала, и для создания геоэнергетической теории, и при решении других вопросов. Так, нужно было обладать большой интуицией, чтобы в 20-х годах определить перспективы развития Средней Азии, тогда еще почти не изученной. А. Е. Ферсман сделал это, и его прогнозы оправдались. Вряд ли можно было без научной интуиции говорить в 1937 г. о новом энергетическом этапе в развитии геохимии. В наши дни — это реальность.

А. Е. Ферсман призывал к «осторожному обращению» с теорией, к тесной увязке фактов и теории. «Успех научных завоеваний,— писал он,— заключается именно в умелом и гармоничном объединении трех частей единой проблемы, объединении, решаемом только путем другого треугольника, заключающего в себе сочетание наблюдения, опыта и теории, что было подчеркнуто еще Бойлем» 8.

Характерная особенность научного мировоззрения А. Е. Ферсмана — глубокое понимание связи теории с практикой, необходимости практической направленности в исследованиях. Ученый глубоко верил в науку, в ее необходимость и полезность для человечества, в ее преобразующую роль. Этой убежденностью проникнуты все его выступления и творческие начинания, особенно работы в Хибинах.

Как уже говорилось, А. Е. Ферсман был не только ученым, но и художником слова. Он не только тонко чувствовал красоту природы, и особенно камня, но и умел это передать. В своих научных трудах Александр Евгеньевич нередко прибегал к яркой образности, приводил цитаты из книг поэтов и писателей. Большие возможности представляла для этого научная популяризация. Книги А. Е. Ферсмана «Занимательная минералогия», «Рассказы о самоцветах» и др. вполне можно назвать научно-художественными. С одной стороны, для них характерна научная строгость, а с другой — красочность описаний. К художественному творчеству А. Е. Ферсмана влекло постоянно.

Науку и искусство объединяет одно — объект их изучения-жизнь. В историю культуры навечно вошли имена людей, успешно совмещавших работу в этих областях: Леонардо да Винчи, М. В. Ломоносов, И.-В. Гёте, В. А. Обручев. Этот список достаточно велик, и с полным основанием его может продолжить А. Е. Ферсман.

А. Е. Ферсман не терпел праздности, пустых разговоров, и в этом, несомненно, одна из причин поразительной продуктивности его деятельности.

По его словам, «умение работать со стороны самого исследователя есть важнейшая сторона успешности и дается не всем и не всегда легко. Распределение работы по часам, интенсивность самой работы, целеустремленность в каждой детали, но при этом умение отличить главное от мелочи, точность наблюдений и записи, знание литературы, систематичность и последовательность — все это дается не сразу, а требует огромной работы по самодисциплине и самообучению. Концентрация внимания и сил в одни часы при полном отдыхе в другие, умение в упорной работе не считаться со временем и нередко жертвовать многим не могут быть ни предписаны, ни предложены — они должны вытекать для каждого работника из необходимости выполнения соответственных условий продуктивности и сроков работы. Правильность в распределении времени и сил экономит и силы и время, но эта правильность не может быть предписана просто планом. Только огромной работой исследователя над самим собой, волей — твердой и ясной, четкой постановкой задачи и цели и почти фанатическим упрямством в ее достижении постепенно вырабатывается научный исследователь. Только годы и десятки лет такой жизненной закалки и школы могут выработать необходимые для ученого черты: целеустремленность, самокритику, сознание недостаточности своих знаний и напряжение воли, ту страсть, о которой говорил И. П. Павлов в своем последнем письме к советской молодежи» 9.

Поэт Л. И. Ошанин вспоминает следующую сценку в Хибинах:

«Дождь. Все сидят в палатке. Не хочется высовывать носа, не хочется мочить ног и одежды. Но вдруг встает Ферсман, он натягивает свою «геохимическую» кепку, выглядывает из палатки.

— Пора, пора,— говорит академик,— идем.

— Куда идем?— раздаются жалобные голоса.— Дождь.

Тогда Александр Евгеньевич объявляет, что дождь надо использовать для перехода. Это же так понятно!»10.

Во время полевых работ в Средней Азии А. Е. Ферсман часто экономил время, организуя ночные переезды от одного рудника до другого. И это после целого дня напряженной работы! По словам М. И. Савицкой, Александр Евгеньевич, проводя экскурсии со студентами в 1919 г., на привале правил корректуры. Таких примеров можно привести много. Ученый всегда был занят, и, если здоровье не позволяло ему писать монографии, он начинал работать над популярными статьями, художественными очерками и т. д. Лучшим отдыхом для него являлась смена занятий.

Постоянная загруженность определила и распорядок дня ученого. Утренние и дневные часы А. Е. Ферсман обычно проводил в Ломоносовском институте, в Президиуме Академии наук, принимал сотрудников, руководил заседаниями. И так из месяца в месяц, оставалось лишь недоумевать, когда он успевал писать труды. Возвратившись домой, отдохнув 1,5—2 часа, А. Е. Ферсман начинал прием на дому, который нередко продолжался до 1—2 часов ночи. «Каждому был доступен,—пишет В. А. Варсанофьева,— уютный кабинет его квартиры на Сретенском бульваре, даже в те годы, когда его работа в Академии наук стала особенно напряженной и свидания с желающими его видеть назначались поздно, иногда на одиннадцать часов вечера, настолько он был занят. Везде требовалось его присутствие, и редкий вечер обходился без его участия в каком-либо заседании. Иногда до половины двенадцатого приходилось ждать его, беседуя с гостеприимной и всегда приветливой Е. М. Ферсман. Александр Евгеньевич возвращался после целого дня напряженной работы веселый, оживленный, как будто не чувствовавший никакой усталости. После чая, во время которого он рассказывал об интересных впечатлениях дня, переходили в кабинет, где начиналась оживленная беседа, часто такая увлекательная, что все забывали о времени и вспоминали о нем тогда, когда уже прекращалось движение трамваев, автобусов и метро, и гость нередко был вынужден пользоваться гостеприимством хозяев до утра. И каждый уходил от Александра Евгеньевича обогащенный новыми мыслями, с новым запасом энергии и творческих сил, с новым интересом к жизни, самые разнообразные стороны которой затрагивались в яркой, полной содержания беседе» и.

После окончания приема Александр Евгеньевич приступал к работе над своими книгами. Часто рабочие сутки Ферсмана заканчивались далеко за полночь. В 10—11 часов утра он снова появлялся в институте. И в таком темпе проходили годы напряженной, целеустремленной работы.

В экспедиции распорядок, естественно, менялся. Однако темп жизни не становился медленнее, напротив, порой даже еще больше ускорялся. Характерен эпизод, о котором рассказал В. В. Щербина. В 1930 г. он поехал с А. Е. Ферсманом в Хибины. «Александр Евгеньевич вошел в вагон за несколько минут до отхода поезда, громко и оживленно беседуя с провожавшими его сотрудниками. Перед этим он был нездоров и не было уверенности, что он сможет поехать <...>

Купе Ферсмана напоминало собою рабочий кабинет ученого: хотя поезд только отошел, книги и рукописи уже были вынуты из чемодана и расположены в определенном порядке <...>

Когда я вошел, Ферсман с жизнерадостной улыбкой обратился ко мне:

— А ну-ка, Щербинка, садись. Слушай, химик, у тебя, говорят, почерк очень разборчивый!

— Некрасивый, но разборчивый!

— Телеграммы будешь писать! Итак, диктую, пиши!

— Ну и почерк, как у школьницы! По чистописанию получал пятерки? Пиши, пиши, будь полезен человечеству!1 (последнее было его любимой поговоркой) : „Ленинград, Менделеевская линия, 1, Минералогический музей, Крыжановскому“ — это было срочное распоряжение по поводу какой-то коллекции минералов.

„Москва, ВСНХ, Орджоникидзе“ — это была довольно длинная телеграмма, касавшаяся правительственных мероприятий, связанных с освоением хибинских апатитов.

„Ленинград, Смольный, Кирову“ — Ферсман сообщал о том, что выезжает в Хибины, чтобы лично ознакомиться с мероприятиями, о которых он с Сергеем Мироновичем педавпо беседовал при одном из обсуждений хибинской проблемы.

Одна из телеграмм была адресована геологу Рихтеру, работавшему в Карелии в районе железнодорожной станции, на которой в 2 часа ночи наш поезд должен был остановиться. Ферсман просил Рихтера купить билет в мягкий вагон в его купе до следующей станции, куда поезд должен был прибыть в 4 часа утра. Александр Евгеньевич вызвал Рихтера, чтобы узнать о проведенных им геологических работах. После беседы Рихтер встречным поездом возвратился к себе. Я мысленно посочувствовал геологу, который ради двухчасового доклада проведет бессонную ночь, но Ферсман был очень оперативен, и головокружительные темпы первой пятилетки, выполняемой за четыре года, Александру Евгеньевичу были по душе. В 2 часа ночи Рихтер вошел в поезд, и до 4 часов утра он информировал академика о результатах геологических работ — у них шла оживленная беседа.

Не помню адресов и содержаний остальных семи телеграмм. Первая десятиминутная остановка была на станции Мга. К счастью, наш вагон остановился у станционного телеграфа и никто, кроме меня, не отправлял телеграмм, поэтому я успел сдать все одиннадцать телеграмм и благодаря умению быстро бегать уже на ходу вскочил в отходивший поезд.

„Ну вот теперь я смогу облегченно вздохнуть“,— подумал я. Однако не тут-то было! Усадив против себя, Александр Евгеньевич начал очень внимательно и подробно расспрашивать меня о моей студенческой практике на Урале <...) Это был своеобразный экзамен, длившийся два часа, после которого я себя чувствовал вконец измотанным» 12.

О поездке с А. Е. Ферсманом в Хибины В. И. Гераси- мовский писал следующее: «Вокруг Александра Евгеньевича все кипело: он умел расшевеливать людей, включить их в какой-то новый напряженный и приподнятый ритм работы, который был для него характерен всю жизнь» 13.

За исключительную подвижность сотрудники прозвали Александра Евгеньевича «Шаровой молнией». А вот впечатления Д. И. Щербакова от своего первого путешествия с А. Ё. Ферсманом в Среднюю Азию: «Вскоре (после выезда из Москвы.—А. П.) Александр Евгеньевич вернулся в купе, уселся поудобнее у столика, достал свой громадный саквояж, раскрыл и вынул из него массу книг.

— Ну, а теперь за дело. Прежде всего наметим распорядок дня. До вечера займемся чтением книг, а с 7 часов будем слушать доклады. Начнешь ты,— сказал Александр Евгеньевич, обращаясь ко мне. — Твой доклад по геологии района будет вводным, а затем послушаем наших спутников.

Это был обычный стиль работы Александра Евгеньевича, который никогда не терял в дороге время и особенно плодотворно использовал его в вагоне, где никто не moi отрывать его от занятий.

Мы разобрали предназначенные нам книги и углубились в чтение. Александр Евгеньевич просматривал книги с большой быстротой, делал пометки и выписки на обложках. Около него постепенно вырастала стопка уже просмотренных книг. Временами он подходил к окну и долго глядел на мелькающие виды, потом опять брался за работу» 14.

Об умении А. Е. Ферсмана работать в любой обстановке писал и В. И. Влодавец. В 1919 г. они ездили в Петергоф на гранильную фабрику. В то время нерегулярно ходившие поезда осаждались толпами пассажиров, в нетопленых вокзальных помещениях стоял шум. А. Е. Ферсман занял столик на вокзале, достал из портфеля материал и, несмотря на шум и холод, начал писать. На вопрос В. И. Вло- давца, как можно работать в такой обстановке, А. Е. Ферсман отвечал: «Я в детстве и в юношеские годы жил и работал в проходной комнате, и с детства выработалась привычка, если я чем-нибудь занят, не обращать никакого ' внимания на окружающую обстановку, а полностью заниматься своим делом» 15.

А. Е. Ферсман выступал за планирование научной работы и строгие сроки ее окончания. Если в срок исследование не завершалось, то это означало, что тема не созрела, мала фактическая база. В этом случае А. Е. Ферсман прекращал работу, чтобы позднее к ней вернуться, но с другой стороны, на основе новых наблюдений, литературных данных.

Большое значение ученый придавал выделению законченных этапов работы. Их результаты должны оформляться в виде самостоятельных статей. По словам А. Е. Ферсмана, «разбивание работы на отдельные этапы, ступени и последовательный подъем по ним есть один из важнейших методов исследования» 16.

Серьезным недостатком А. Е. Ферсман считал много- предметность, распыление сил и, как следствие, затягивание исследований. Он особенно обращал внимание на преемственность в научной работе и тематике, на развитие научных школ, объединенных единством цели и методов работы. По мнению А. Е. Ферсмана, ценность научного коллектива и успех работы института определяются не тем, что в нем разрабатываются все разделы данной науки, а тем, что все усилия коллектива гармонично направлены к разрешению одной задачи.

«Я глубоко убежден,— писал А. Е. Ферсман,— что если бы Ломоносовский институт на два года бросил главную часть своих работников на составление, например, „Минералогии и геохимии Союза“ как основы всей теоретической и прикладной работы в нашей стране, то он осуществил бы это многотомное дело действительно в 25 месяцев, спаял бы работников единством цели, поднял бы знания молодежи и дал бы стране по существу гораздо больше, чем он дает сейчас разрозненными силами своих 100 сотрудников. Я взял означенную тему как пример относительно простой, но гораздо менее показательный и менее яркий, чем объединение всех работников одной большой общей теоретической идеей и практическими перспективами, например энергией решетки и ее анализом. Иногда, может быть, надо временно ломать работу, чтобы перейти на новые рельсы»17.

А. Е. Ферсман был блестящим организатором и руководителем научных совещаний. «Александр Евгеньевич приезжал на Кольскую базу за несколько дней до открытия традиционных полярных совещаний,— писал Б. Н. Ме- лентьев.— Сразу же в день приезда начиналась разработка деталей предстоящего совещания. Ничто не ускользало от его внимания. Определялось, кому и как встречать гостей, кому заниматься подготовкой помещения для заседаний, и, наконец, составлялась программа самого совещания. Это была для нас, молодых работников, великолепная школа по технике организации совещаний.

За редким исключением, все заседания вел он сам. Сидя по обыкновению несколько боком к залу, чтобы видеть и выступающего и зал, Александр Евгеньевич внимательно следил за докладом и прениями, делая лаконичные пометки в своем блокноте. Обладая исключительной способностью моментально оценивать положительные и негативные стороны новой идеи, он всегда почти без ошибок предугадывал ее дальнейшую судьбу» 18.

В мае 1939 г. А. Е. Ферсман принимал участие в работе конференции по пегматитам Украины. «На конференции Александр Евгеньевич сразу и полностью овладел аудиторией,— вспоминал Ю. Ю. Юрк.— Заседания проходили в большом конференц-зале АН УССР на Владимирской улице. Здесь мы увидели ферсмановский талант организатора, услышали несравненного оратора, были пленены его аналитическим умом и особым умением руководить научными заседаниями.

В конце каждого заседания Александр Евгеньевич давал анализ каждому из заслушанных докладов и в заключение — резюме по всем заслушанным докладам. Это у него получалось даже красивее и нередко понятнее, чем у докладчиков. Он ежедневно выступал на конференции не менее двух раз. Кроме того, в перерывах между заседаниями нередко устраивал где-нибудь в кабинете частные совещания по тому или иному вопросу и всегда в быстром темпе, энергично.

В заключительном слове на последнем заседании Александр Евгеньевич, высказывая благодарность организатор рам конференции, в поэтических выражениях восторгался нашим чудесным городом, его цветущими каштанами» 19.

Исключительное значение придавал А. Е. Ферсман внедрению результатов работ, связи науки с производством. Ученый подчеркивал, что научный процесс «заканчивается лишь после внедрения выводов в жизнь в самых разнообразных ее формах в. зависимости от характера и содержания науки и исследования. Здесь было бы огромной ошибкой сводить этот последний этап работы к узкопрактической проблеме сегодняшнего дня. Понимание практицизма и пользы в строительстве новой культуры и нового человека слишком многогранно и многообразно, чтобы оценивать его лишь как конкретный практический факт, вроде открытия нового месторождения или получения нового химического красителя. Последний этап работы заключается в том культурном сдвиге, том шаге вперед, который исследование дает, в результате чего создаются новые ценности социалистического прогресса» .

Свои принципы и идеи по организации науки А. Е. Ферсман старался внедрять в Ломоносовском институте. По словам А. А. Саукова, «работать с Александром Евгеньевичем было легко и интересно: он горячо поддерживал инициативу своих подчиненных, никогда не выражая недовольства, если какой-нибудь вопрос решался без него и решался правильно. Он был ярым врагом штампа в научной работе и терпеть не мог ненужных бюрократических рогаток, которые кое-где расставлялись чиновниками от науки» 20 21.

А. Е. Ферсман прекрасно понимал природу научного творчества, психологию ученого. «Забота о человеке, подчас мелочная, но дружеская и товарищеская,— подчеркивал он,— есть огромный фактор его воспитания и в нужных случаях — перевоспитания» 22.

Много нового внес А. Е. Ферсман в организацию экспедиций. Основываясь на личном опыте, он пришел к выводу, что экспедиции должны быть многолетними. По его мнению, первый год обычно уходит на ориентировку в районе исследований, второй — на постановку проблемы, и только третий год в лучшем случае начинает приносить результаты. Поэтому ученый предостерегал против частой смены тематики.

Важное место в жизни А. Е. Ферсмана занимала педагогическая деятельность. Он был профессором Народного университета им. А. Л. Шанявского и Высших женских курсов (Бестужевских), Ленинградского университета, Географического института, читал лекции в Ленинградском горном институте, Уральском геологоразведочном институте (Свердловск) и других вузах. Его лекции отличались глубиной и оригинальностью изложения материала. Эмоциональная настроенность лектора производила сильное впечатление на слушателей.

Вспоминая курс лекций А. Е. Ферсмана в Ленинградском университете, И. И. Шафрановский писал: «Сейчас в моей памяти эти лекции сохранились как нечто чрезвычайно праздничное, радужное и радостное <...)

Лекции знаменитого ученого привели нас, юнцов, в восторг. После академически размеренных, сухих и довольно- таки скучноватых профессорских выступлений на нас был обрушен искрометный, кипящий водопад новых понятий, смелых до дерзновения идей, грандиозных обобщений. Увлекаемые этим потоком, мы совершенно забывали о наших студенческих тетрадках и только слушали с упоением и глядели во все глаза на нашего чудесного лектора <...)

Вспоминая сейчас курс «Введение в минералогию», я прихожу к выводу, что наш выдающийся учитель стремился прежде всего зажечь и всячески заинтересовать нас. Основной его целью было приобщить своих слушателей к дивному миру минералов, показать, как он разнообразен и прекрасен. Александр Евгеньевич старался внушить нам, что неизбежная сухость и строгость дальнейших специальных минералогических дисциплин не так уж страшны. Зато, преодолев их, мы получим доступ в то волшебное каменное царство, где сам он чувствовал себя таким полноправным хозяином. Думаю, что и легкость его экзаменационных вопросов объясняется желанием не отпугнуть начинающего, а ободрить его и заранее приобщить к семье советских минералогов. Время показало, что в этом отношении наш замечательный лектор полностью достиг своей цели,— уже через год группа его слушателей отправилась вместе с сотрудниками Минералогического музея в Хибины. А еще через несколько лет мы всецело посвятили себя минералогии и кристаллографии, о которых так красочно рассказывал Александр Евгеньевич» 23.

Академик Д. С. Коржинский, говоря о лекциях А. Е. Ферсмана по геохимии, прочитанных в 1924 г. студентам Ленинградского горного института, подчеркивал, что эти лекции поражали воображение необычностью тематики и красочностью изложения.

«Говорил он всегда вдохновенно, художественно выразительно, с врожденным талантом оратора и блеском мыслителя,— писал академик В. И. Смирнов.— Причем это не были выступления артиста или чтеца с заранее разученной ролью. Наоборот, в его речах было много экспромт- ного, когда его в порыве ораторского возбуждения поражала неожиданно налетевшая мысль и он искрометно развивал ее, постепенно накаляя себя и покоряя затаившую дыхание аудиторию, бешено аплодировавшую ему, когда он кончал речь и, обессиленный и обмякший, садился на стул.

Я помню одно из таких выступлений в Московском геологоразведочном институте. В сравнительно небольшой комнате, переполненной слушателями, Александр Евгеньевич рассказывал об атомистической геохимии. Речь шла об атоме, его строении, о роли особенностей его структуры для геохимических процессов. В комнате стоял рояль. Александр Евгеньевич начал говорить, опершись о его полированную поверхность. Затем он заметил рояль, и вдруг его мысль заработала в этом направлении. Он начал сравнивать строение атома со строением рояля, показывая, что атом так же сложен, как этот музыкальный инструмент, начиненный огромным количеством тончайших деталей, сопряженных между собой таким стройным образом, что они способны создавать волнующую гармонию музыки. По красоте и силе воздействия это была одна из самых великолепных речей, когда-либо мною слышанных»24.

Александр Евгеньевич неустанно заботился о широте кругозора будущих минералогов и геохимиков. Его лекции нередко содержали экскурсы в смежные дисциплины, в историю, искусство. А. Е. Ферсман считал, что специалист должен владеть историческим и философским анализом, иметь представление о науке в целом. Вспоминая свои студенческие годы, ученый отмечал, что в формировании его научного мировоззрения большую роль сыграли курсы политической экономии, архитектуры, истории искусств, прослушанные в Одессе, а также курс русской истории В. О. Ключевского в Москве.

На экзаменах А. Е. Ферсман мог спросить москвича, почему Москва называется белокаменной, уроженца Кун- гура — о знаменитой ледяной пещере, а уральцев — об уральских месторождениях и минералах. И. И. Шафранов- ский вспоминает, что из всех его однокурсников только один — сын директора Керамического института провалился на экзаменах у А. Е. Ферсмана, не ответив на вопрос, что такое керамика.

В подготовке специалистов большое место А. Е. Ферсман отводил экскурсиям. В письме Г. С. Грицаенко он писал: «Рад за подрастающую молодежь. Учите их хорошенько, чтобы вышли хорошие специалисты и своим делом занимались с увлечением, а не формально. Надо организовать подмосковные поездки — экскурсии, чтобы студенты могли наблюдать самую природу и прониклись бы ею. Нельзя отрывать минерал от природы — он будет мертв» 25.

А. Е. Ферсман сам руководил экскурсиями по окрестностям Москвы, Ленинграда, причем проводил их не только со студентами, но и с группами учителей и школьников. Профессор Б. Е. Райков, вспоминая экскурсии по берегам реки Поповки под Ленинградом, подчеркивает, что А. Е. Ферсман показал себя опытным экскурсоводом, у которого было чему поучиться учителям.

«Прежде всего у него была четко выраженная тема экскурсии — та общая, объединяющая весь материал идея, которую должен был выявить этот поход в природу. Поэтому он показывал не все сплошь — иное опускал, а выделял и демонстрировал только то, что разъясняло и утверждало эту идею. Идею экскурсий Ферсмана можно выразить в двух словах: камни живут. Он старался подвести экскурсантов к мысли о мертвой природе как о живой, вечно движущейся и изменяющейся <...)

Природа постоянно разрушается, но непременно возникает в новых формах. Держа в руках какой-нибудь кусок горной породы или найденный в русле осколок минерала, А. Е. Ферсман красочно разъяснял, чем был этот камень и что с ним станется впоследствии. Этим он искусно раскрывал невидимую для непосвященных жизнь неживой природы, и слушатели начинали понимать, что в этом голом русле среди наваленных грудами каменных обломков все живет — незримо для простого глаза, но видимо для глаза, вооруженного научным знанием.

Для такого раскрытия темы Ферсману приходилось прибегать к данным физики, химии, метеорологии, геологии и минералогии, а кроме того, оперировать «фактором времени», чтобы создать у слушателей правильное представление о мощи этого фактора. Делал он это очень красочно <...>

Было бы, однако, ошибкой думать, что Ферсман в качестве руководителя экскурсий действовал на участников только рассказом и показом. Не будучи школьным учителем, Александр Евгеньевич отлично понимал, лучше иных ярофессионалов, что материал, воспринятый путем активного участия экскурсантов в работе, лучше уясняется и запоминается, чем со слов или путем простого показа. Он всегда предлагал участникам экскурсии ряд практических задач: измерить высоту обнажения и мощность пластов, взять образцы из каждого слоя, сделать зарисовки и непременно собирать для себя и для школы коллекцию встречающихся горных пород и минералов, а также окаменелостей. Уходили с его экскурсий всегда с коллекцией образцов.

Я лишь беглыми штрихами обрисовал А. Е. Ферсмана в роли экскурсовода. Но и из сказанного ясно, как этот талантливый человек умел воздействовать на окружающих в процессе своей работы. Сила его была в том, что он обращался не только к уму, но и к чувству своих учеников и слушателей. Здесь большую роль играли те эмоции, которые он умел возбуждать как своим блестящим рассказом, так и самой своей личностью. Участники его экскурсий не могли не почувствовать, как этот человек любит природу и свою работу в ней. Поэтому экскурсии Ферсмана имели не только образовательное, но и глубокое воспитательное значение. Возвращались экскурсанты в город не только с запасом новых впечатлений, но взволнованные знакомством с настоящим ученым, подлинным энтузиастом научного знания» 26.

Свой энтузиазм, веру в науку, умение бороться с трудностями А. Е. Ферсман стремился передать студентам и молодым специалистам. В периоды особого нервного напряжения (экзамен, защита диссертации, доклад и т. д.) он старался создать атмосферу непринужденности и доброжелательства. Заседания, где председательствовал Александр Евгеньевич, проходили оживленно и интересно. Он умел «подправлять» и делать интересными с помощью наводящего вопроса или реплики даже неудачные по форме доклады.

Г. С. Грицаенко вспоминает, как в 1933 г., еще будучи студенткой, она должна была выступить с докладом в УФАНе (Свердловск) и страшно волновалась. «Но вот появился Александр Евгеньевич — улыбающийся, веселый — и сразу же подошел к столу с образцами: „Ну, ну, что тут у Вас, покажите-ка. Интересно, интересно!“ Увидев образец гелевидного ревдиыита, палил в стакан воду и бросил туда кусочек этого минерала, который с треском стал там распадаться на скорлуповатые осколочки. „Его нужно было назвать не ревдинит, а „аквакряхтит!“ — воскликнул Александр Евгеньевич. Все рассмеялись, и сразу же создалась теплая непринужденная обстановка, страх куда-то исчез, и осталось одно только желание, как можно лучше рассказать о своих наблюдениях, поделиться сомнениями и просить помощи в решении неясных вопросов, которых, конечно же, было очень много.

Но вот изложен фактический материал, и докладчица остановилась, не зная, как подойти к его обобщению. И тут снова на выручку пришел А. Е. Ферсман. Словно не понимая затруднений студентки, он сказал, что хочет сам нарисовать картину распределения минералов на месторождении и показать основные закономерности сочетания и концентрации элементов, а докладчица пусть скажет, правильно ли он все это „угадал“.

И Александр Евгеньевич произнес блестящую речь об элементах семейства железа, о роли никеля и кобальта в этом семействе, о специфике минералов, которые должны образовываться в тех или иных условиях, и указал возможные места наибольшей концентрации никеля. Он никогда не был на этих месторождениях, но картина, нарисованная им, была так ярка и красочна, как будто все он видел собственными глазами.

На всю жизнь останется в памяти это выступление. Так мог говорить только человек, владеющий замечательным даром научного предвидения, понимающий до конца душу камня и умеющий читать его историю в нем самом» 27.

Неудивительно, что А. Е. Ферсман сыграл большую роль в судьбе многих начинающих ученых, следил за их творческим ростом. Примером может служить путь в йауку академика Академий наук Таджикской ССР С. М. Юсуповой. В 1934 г., заканчивая химический факультет Московского университета, будущий минералог и геохимик избрала темой дипломной работы минералогию глин Шорсу. Но глина в те годы не пользовалась большим «авторитетом» в минералогических кругах, и С. М. Юсупова засомневалась. Письмо от А. Е. Ферсмана рассеяло все сомнения. «Глинами надо заниматься,—писал он,— неверно, что па глины смотрят как на малополезные ископаемые» 28.

В 1936 г. молодая таджичка снова приезжает в Москву для поступления в аспирантуру Ломоносовского института. Вскоре начались экзамены кандидатского минимума. «Второй экзамен —по минералогии. Председатель экзаменационной комиссии А. Е. Ферсман, члены комиссии — Д. И. Щербаков и Ф. В. Чухров. Сидела в приемной академика и ждала, очень волновалась. Вдруг услышала громкий голос Александра Евгеньевича Ферсмана. Он поднимался по лестнице на второй этаж, кто-то его ловил на ходу, задавал вопросы и получал ответы <...) Меня пригласили в кабинет. Там уже сидели Щербаков и Чухров. Посоветовавшись, предложили три вопроса. Помню только последний — минералы метаморфических пород. Мне поставили „отлично“. Заметив, что я смутилась, Ферсман, как всегда, подбодрил меня: „Это ничего, очень важно, чтобы ты хорошо училась и систематически собирала новые и новые факты“» 29.

В 1939 г. С. М. Юсупова успешно защитила кандидатскую диссертацию. Одним из ее оппонентов был А. Е. Ферсман. После защиты он сказал ей: «Теперь только начинается твоя творческая работа. Будут большие трудности, но ты сумей преодолеть их. Это участь всех начинающих ученых. Сильные побеждают» 30.

По рекомендации Александра Евгеньевича С. М. Юсупова организовала в Узбекистане первую в Средней Азии рентгеновскую лабораторию для изучения глин. А. Е. Ферсман писал ей, присылал литературу, интересовался ходом исследований. В 1940 г. Александр Евгеньевич, будучи в Ташкенте, посетил новую лабораторию, подробно обсудив с ее сотрудниками проводившиеся исследования. В 1942 г. он выслал С. М. Юсуповой статью из журнала «American Mineralogist». А вскоре она получила рекомендацию для поступления в докторантуру Академии наук и письмо к Б. Б. Полынову с просьбой поддержать ее кандидатуру. Когда в 1943 г. С. М. Юсупова была принята в докторантуру, ее консультантом назначили А. Е. Ферсмана.

К содержанию книги: Биография и книги Ферсмана