Русская история. Романовы

 Великая княгиня

Ольга Александровна

Русская история и культура

Рефераты по истории России

Династия Романовых

     Возлюбленный    Ольгой    Александровной   "Кукушкин"   не

предъявлял никаких претензий к внешнему виду супруги.  Несмотря

на то, что она постарела и была одета кое-как, в его глазах она

оставалась все той же сияющей молодой женщиной, какой он увидел

ее  апрельским  днем  1903  года, когда они полюбили друг друга

навсегда.

     Зимой 1957-58 годов здоровье полковника Куликовского резко

ухудшилось. Доктор посоветовал положить его в главный госпиталь

Торонто, но Ольга Александровна, сверкая глазами, заявила,  что

сама будет ухаживать за мужем.

     Нагрузки  на нее увеличивались изо дня в день. Конечно же,

нужно было как-то облегчить  положение  больного,  и  время  от

времени  Ольга Александровна приглашала помощницу для работы по

дому. А  с  деньгами  становилось  хуже  некуда.  Если  бы  она

решилась написать своим августейшим родственникам, те сейчас бы

отозвались  на ее просьбу, но Великая княгиня, с благодарностью

принимавшая добровольную помощь, сама ни к кому  не  обращалась

за   поддержкой.   Она   решила  расстаться  с  теми  немногими

драгоценностями,  которые  у  нее  еще  сохранились   благодаря

стараниям преданной Мимки.

     Их  было действительно мало: две-три броши, подвеска, пара

браслетов и еще кое-какие безделушки. Главным образом это  были

бриллианты,  рубины  и  сапфиры  в  очаровательной  старомодной

оправе. Чтобы  оценить  их,  Великая  княгиня  отнесла  изделия

ювелиру. Сумма, которую тот предложил, была смехотворно низкой.

Оценщик  стал  утверждать,  будто оправа в значительной степени

снижала стоимость  камней.  Тогда  Ольга  Александровна  решила

продать  ювелирные  изделия частным лицам. Сумма, которую она в

конечном счета получила, хотя и оказалась значительной, но,  по

мнению Великой княгини, все же недостаточной.

     - Лучше  об  этом  не  вспоминать,  - проговорила  она

отрывисто,  и  у  меня  возникло  такое  чувство,   будто   над

Романовскими сокровищами тяготеет проклятие.

     В  конце  весны  1958  года полковника Куликовского разбил

паралич.  Он  лежал  на  диване  в  жилой  комнате,   и   Ольга

Александровна  заботилась  о  нем  до  самого конца. Однажды он

уснул и не проснулся. Ему было  семьдесят  шесть  лет.  Супруги

прожили  сорок  два  года  совместной  счастливой жизни, вынеся

сообща все потрясения и невзгоды.

     - В ту последнюю ночь, - рассказала мне Великая княгиня,

- я проснулась, как всегда, чтобы выяснить, не  нужно  ли  ему

чего-нибудь.  Он  бодрствовал  и  улыбнулся  мне. Когда я утром

проснулась, то увидела, что он мертв.  Пожалуй,  есть  какое-то

утешение   в   том,  что  смерть  избавила  его  от  дальнейших

страданий. Моя вера подсказывает мне, что он по-прежнему  рядом

со мной.

     Конечно  же,  Ольга Александровна была глубоко верующей. И

все-таки  смерть  ее   супруга   произвела   в   ней   ощущение

невосполнимой  потери.  Он  был всем для нее, этот единственный

человек,  который  оказывал  ей  ту   душевную   и   умственную

поддержку, в которой она нуждалась. В полковнике Куликовском не

было  жилки предпринимателя, но он обладал практическим складом

ума, чтобы как-то компенсировать  полную  непрактичность  жены.

Они были так близки друг другу, что все их реакции и взгляды на

жизнь и на людей в конечном счета совпадали. В своем муже Ольга

Александровна   лишилась   не   только  единственного  мужчины,

которого любила всю свою жизнь, но и последней ниточки, которая

связывала ее с самыми дорогими воспоминаниями об  Императорской

России. Сыновья ее, родившиеся во время революции, принадлежали

к  поколению,  которое  знало  о  той  Росс лишь понаслышке. Им

трудно было представить себе ее природу, и красота ее  была  им

незнакома.

     Надо  с  грустью  отметить,  что со смертью мужа для Ольги

Александровны исчез  смысл  существования.  А  мир  сузился  до

размеров  ее  тесной жилой комнаты. Но она по-прежнему гуляла в

саду, если стояла хорошая погода. Рисовала и время  от  времени

выставляла на продажу свои изысканные натюрморты с цветами. Все

также  принимала  у  себя  кое-кого  из  старых друзей, и объем

переписки ее  нисколько  не  уменьшился.  Она  с  удовольствием

обедала  в обществе английской королевы на борту "Британии", ей

доставил  удовольствие   визит   лорда   и   леди   Маунтбаттен

Бирманских,  которые  во  время  официальной  поездке по Канаде

прилетели из  Оттавы  затем,  чтобы  повидаться  с  престарелой

родственницей.  В тот августовский день 1959 года состоялась ее

последняя встреча со своими родичами из королевской  семьи.  Но

оба  эти  знаменательные события, хотя и доставили ей искреннюю

радость, все же не  настолько  взволновали  ее  душу,  как  это

случилось  бы  прежде.  Теперь  ей  не  с  кем  было поделиться

впечатлениями в теплой домашней обстановке.

     Осенью 1959 года сдала и сама ольга Александровна,  однако

она  не хотела уступать, как она выразилась, "немощи плоти". Но

однажды утром, когда мы с ней просматривали  записи,  сделанные

накануне, она неожиданно проговорила:

     -  Нам   следовало  бы  поторопиться.  Времени  осталось

немного.

     Я посмотрел на нее. В это время она разглядывала небольшую

цветную  литографию  - репродукцию  замечательного   портрета

Императора Николая II кисти Серова.

     - Я  так  рада,  что  он  есть у меня. Это один из самых

лучших живописных портретов  Ники,  - заявила  она.  А  затем

добавила:   -  Он   святой.  Знаете,  трагедия  и  страдания,

по-видимому, неотъемлемые элементы жизни. Никто на свете  не  в

силах  избежать  того  или  другого.  Но  я  твердо  верю,  что

существует иная жизнь, в которой человек обретает  счастье,  и,

быть  может,  чем  больше страданий выпадает на его долю здесь,

тем больше  вероятность  того,  что  он  станет  счастлив  там.

Однако,  что бы ни произошло, нельзя недооценивать веру в людей

и их доброту.

     Здоровье   Ольги   александровны   ухудшалось,   но    она

по-прежнему  отказывалась  обращаться  к  врачам.  Утешение она

находила в молитве. Сама мысль оказаться в  больнице  приводила

ее  в ужас. Она решила окончить свои дни в собственном домике в

Куксвилле. Когда Великой княгине стало невмоготу справляться со

шваброй,  тряпкой  и  сковородками,  шведская  королева   Луиза

предложила  прислать  ей  свою фрейлину, чтобы та помогла Ольге

Александровне по хозяйству. Предложили свою  помощь  и  соседи.

Все  обитатели  и обитательницы Куксвилля были готовы облегчить

своим  трудом  ее  жизнь.  Даже  молочник,  прежде  оставлявший

бутылки у порога, входил прямо в дом и ставил их в холодильник.

     Великая  княгиня  получала  многочисленные  приглашения от

друзей со всего мира. Они настолько советовали ей  переехать  в

какую-нибудь  страну  с  более мягким климатом - в Центральной

или Южной Америке или даже в  Европе.  Но  Ольга  Александровна

отказывалась от всех этих приглашений.

     - Никуда  я не поеду, - твердо заявила она. - Я решила

окончить свои дни здесь, но конец мой не так уж далек,  поэтому

мы  должны  с  вами  торопиться,  торопиться. Мне нужно еще так

много рассказать вам.

     Придя  к  ней  однажды  утром,   я   увидел,   что   Ольга

Александровна  читает  письмо  от  какой-то восточно-германской

организации.

     - У меня их и без того много, - заметила  она,  швырнув

письмо   в  мусорную  корзину.  - Они  все  уговаривают  меня

вернуться в Россию. Похоже на злую шутку. Если бы  я  оказалась

настолько  глупой,  чтобы  принять  их  предложение, вы бы меня

больше  не  увидели.  И  тогда  бы,  скорее  всего,   появилось

объявление,  что  я  внезапно  заболела.  Представляю себе, что

значит   заболеть   у   них   и   лечиться   у    какого-нибудь

душки-доктора...  Тут  бы  мне  и  крышка!  - засмеялась Ольга

Александровна.

     - Я так часто видел, как вы смеетесь, - заметил я. - Но

вы никогда еще не плакали!

     - Стоит  мне  только  заплакать,  - отозвалась  Великая

княгиня  с  неожиданно  посерьезневшим лицом, - и я, возможно,

никогда не перестану. Поэтому я предпочитаю смеяться.

     Ольга  Александровна  упорно  отказывалась  обращаться   к

услугам  врачей,  но  от  советов  друзей и соседей и не думала

открещиваться.  Шведская  королева   Луиза   в   своем   письме

порекомендовала  ей  каждое утро пить свежий лимонад, и рецепту

этому Ольга Александровна неукоснительно следовала до тех  пор,

пока  не надоело. Другая подруга, заядлая вегетарианка, убедила

Великую княгиню исключить из рациона рыбу и мясо. Совету  этому

было  довольно  сложно  следовать:  в дом к Ольге Александровне

приносили столько еды, а среди жителей Куксвилля  вегетарианцев

не было.

     Очевидно, Великая княгиня унаследовала от отца недоверие и

неприязнь к представителям медицинской профессии.

     - Как часто люди страдают от ошибок врачей - это просто

поразительно,  - заявила  она.  - А  доктора  очень   часто

предписывают   то,   что   нравится   им  самим.  Однажды  врач

посоветовал мне лечиться водкой, убеждая меня,  что  она  очень

полезна. Проверять это на себе я не стала: очень уж красный нос

был у этого господина.

     Довольно  скоро  я выяснил, что Великой княгине доставляет

удовольствие ставить диагноз своим недугам. Нередко  случалось,

что  в продолжение одной недели или около того, она определяла,

что у нее флебит, неизвестный порок сердца и артрит. Она так  и

писала  подруге: "Вчера у меня был сердечный приступ... Сегодня

я вновь здорова... только чувствую себя усталой и сонной... так

что  длинное  письмо  написать  не  смогу".  А  другая  подруга

неожиданно  узнает,  что Великая княгиня "была несколько недель

прикована к постели... но я снова наслаждаюсь жизнью...  сейчас

я в саду... солнце сияет, и я чувствую себя, как в раю".

     Как  ни  фантастичны  были  ее  собственные  диагнозы,  но

недомогания ее, разумеется, усиливались. Были такие дни,  когда

все  ее  тело  становилось  словно  одеревенелым и болело. "Мне

кажется, что боль меня больше не отпустит, поэтому  стараюсь  к

ней  привыкнуть.  Солнце светит, я гляжу в окно и чувствую себя

счастливой - было бы гораздо хуже, если бы я ничего  этого  не

видела..."

     Она  никогда не предавалась чревоугодию, теперь же и вовсе

едва притрагивалась к пище.

     Много дней просидел я в той комнате, которая, при всей  ее

бедности  и беспорядке, который в ней царил, сохраняла, как мне

казалось, отпечаток величия  Дома  Романовых.  С  каждым  днем,

мысленно  путешествуя  вместе  с  Великой княгиней из дворцов в

крестьянские избы, с одного континента на другой, я все  больше

поражался ее памяти. Она почти без усилия вспоминала любое имя.

Ко    всему,    в    ее    рассказах    всегда   присутствовали

непосредственность  и  прирожденная  любезность,   свойственные

минувшей    эпохе.    С    безграничной   терпеливостью   Ольга

александровна выписывала для меня  незнакомые  мне  названия  и

имена,  объясняла  местонахождение  того  или  иного города или

селения,  несколькими  меткими  фразами  обрисовывала  какой-то

уголок  местности,  который  тотчас  же  ярко  возникал  в моем

воображении.

     И при этом ее никогда не оставляло  чувство  неотложности.

"Нужно  еще  так много рассказать... Нам следует торопиться..."

- имела она обыкновение  повторять,  но  в  то  же  время  это

ощущение настоятельности задачи ни в коей мере не противоречило

присущей  Ольге Александровне безмятежности и спокойствию духа.

К своей кончине Ольга Александровна относилась,  как  к  началу

какой-то  иной,  новой  жизни.  Я полагаю, что у нее никогда не

возникало никаких сомнений на этот счет. Вера ее  была  так  же

чиста и искренна, как и ее изысканные натюрморты с цветами.

     Однажды Великая княгиня рассказала мне:

     - В  Гатчинском  парке  был  мостик,  перекинутый  через

водопад. Вода неслась с оглушительным ревом, а  мостик  казался

таким  непрочным,  что многие боялись ходить по нему. А если же

людям все-таки нужно было перебраться на  другую  сторону,  они

прибегали к мостику, не задерживаясь ни на секунду. Так вот, мы

с  моим братом Михаилом частенько ходили к водопаду и стояли на

мостике. Стояли, вероятно, всего несколько минут. Но минуты эти

мне казались долгими часами. Нам  было  ужасно  страшно,  и  мы

дрожали,   разглядывая   грохочущие,   пенящиеся   струи  воды,

мчавшиеся внизу. Но делали мы это не напрасно. Покидая  мостик,

мы  испытывали  волнение  и  такое  чувство,  будто  мы чего-то

достигли.  Хотя  и  небольшое,  но   это   было   действительно

достижение.  Я хочу, чтобы вы знали про этот мостик, потому что

я  намерена   окончить   свои   дни   с   таким   же   чувством

удовлетворения.  Хотя  я  и была не в силах дать много, но я не

думаю, чтобы я не старалась, как  могла,  служить  своей  милой

родине в качестве представительницы семьи Романовых.

     Слова  эти  были  произнесены  очень  просто,  без  всякой

рисовки. И я знал, что она действительно всю  жизнь  оставалась

истинной  Романовой  со  всеми  присущими им чертами характера.

Ольгу Александровну никогда не  оставлял,  по  существу,  страх

оказаться  жертвой  покушения.  По  ее  словам  она  никогда не

ложилась спать, не выглянув перед этим за дверь и не  посмотрев

под  кровать.  Однажды,  когда с оглушительным грохотом лопнула

водонапорная  труба,  первой  ее  реакцией  было  позвонить   в

полицию.  Она  решила,  что  это взорвалась бомба. Подобно всем

по-настоящему храбрым людям,  она  никогда  не  скрывала  и  не

стыдилась  своего  страха.  Однако,  к  концу ее жизни ее стали

преследовать кошмары. Однажды утром  она  рассказала  мне,  что

видела  ночью,  как  от  стены  к  стене  в ее спальне движется

красная звезда.

     - Это  было  что-то  жуткое...  Неужели  они   и   здесь

преследуют меня?

     Она  поведала  мне историю своей жизни, ни раза не сгустив

краски, описывая тот или иной  эпизод,  который  она  наблюдала

сама  или же о котором слышала, однако ее строгая объективность

и беспристрастность лишний раз  свидетельствовали  о  том,  что

страшные  испытания  тех  лет  по-прежнему  жили  в ее памяти и

преследовали ее.

     В начале апреля 1960 года лечащий врач Ольги Александровны

решил навестить свою пациентку. Он был  настолько  потрясен  ее

состоянием,  что  тотчас  повез ее в главный госпиталь Торонто.

Великая  княгиня   была   настолько   слаба,   что   не   могла

протестовать.  Она перестала бороться за жизнь. Единственное, о

чем она молила небо - это о  скорой  кончине.  Но  молитва  ее

услышана не была.

     - Какой толк от всех их стараний? - заявила она, когда я

навестил  ее. - Я же знаю, что умираю. Почему они не дадут мне

спокойно умереть? Ну, конечно же, они очень добры  ко  мне,  но

зачем  подвергать  меня рентгеноскопии? Я так устала. А они еще

хотят, чтобы я ела. Мне просто не хочется  думать  о  пище.  -

Понюхав  миску  с  супом,  она  попыталась  улыбнуться. - А вы

знаете, половина удовольствия в жизни - это нюхать пищу, а  не

есть ее.

     Она  нашла,  что  в  больнице "очень уж все по-казенному".

Больничные правила раздражали ее. Однажды утром  она  вспомнила

свою юность.

     - Мы  с  Мама  имели  обыкновение посещать петербургские

больницы. Помню, к больным приезжали их родичи вместе со своими

детьми и вещами, чтобы подежурить у их коек. Никто против этого

не возражал. Их даже кормили из больничного котла.

     Даже  лежа  в  больнице,  когда   все   ее   щуплое   тело

представляло собой сплошную боль, Великая княгиня была не прочь

пошутить.

     - А вы знаете, тут есть очень симпатичные доктора. Нынче

утром  приходил  один  - высокий,  темноволосый,   невероятно

красивый.  Я ему сказала: "Какая жалость, что мы не встретились

с вами лет пятьдесят назад!"

     Прошло  несколько  недель,  и  Ольга  Александровна  стала

иногда  забываться.  Она возвращалась в прошлое, снова гуляла с

отцом по Гатчинскому парку, вместе с братом  Михаилом  залезала

на  крышу  дворца,  передразнивала  графа  Витте,  который  был

недоволен простыми блюдами,  которые  подавались  во  дворце  в

Гатчине,    или   же   восхищалась   парадным   платьем   своей

родительницы. Наряду со столь безобидными экскурсами в прошлое,

мысли ее иногда направлялись и по гораздо более опасному  пути.

Однажды  она  приказала  выгнать  медицинскую сестру "за ворота

дворца" за то, что она шпионила  за  ней,  и  угрожала  девушке

заключением  в крепости. Приказание прозвучало так угрожающе из

уст Ольги Александровны, что бедная девушка боялась заходить  в

ее палату.

     "Это же настоящий тиран!" - заявила сестра и с изумлением

посмотрела на меня, когда я покачал головой.

     "Конечно,  тиран,  - повторила  девушка.  - И все в ее

семействе были тиранами, разве не так?"

     Я понял, что этой фразой она  выразила  то  предубежденное

мнение,  которое сложилось во всем мире против великой семьи, о

которой люди так мало знают. Я мог бы рассказать  этой  молодой

медицинской  сестре  о  том,  что  ее  беспомощная  престарелая

пациентка - одна из самых любезных и  сострадательных  женщин,

которых  я  имел  честь  знать,  которая  некогда  боролась  за

собственную свободу и никогда не  ущемляла  чьих-то  прав  жить

свободной   жизнью.   Но   я   понял,   что  семена  упадут  на

неблагодарную почву и ничего не сказал.

     Друзья Великой княгини благоразумно утаили от нее известие

о кончине ее сестры, Ксении  Александровны,  которая  почила  в

Бозе 22 апреля 1960 года в Лондоне в возрасте восьмидесяти пяти

лет.  Телеграмму  от  королевы  Елизаветы  и  принца Филиппа, в

которой выражалось соболезнование по поводу смерти  ее  старшей

сестры, скрыли от Ольги Александровны.

     Однако  в  последние  месяцы  ее жизни периоды затмения ее

рассудка стали непродолжительными. Временами по утрам, когда  я

к  ней  заходил,  она  удивляла  меня тем живейшим интересом, с

каким она относилась ко всему, что происходит в мире.

     - Неужели нигде не была  опубликована  фотография  принца

Эндрю?  - спросила она один раз и была очень обрадована, когда

на следующий день я принес ей газетную вырезку.

     Как-то майским днем, узнав об ущербе, нанесенном в  Японии

цунами, она заявила, что очень об этом сожалеет.

     - Вы знаете, по-моему, я начинаю испытывать сочувствие к

японцам, - проговорила она, и я улыбнулся невольно. Для  Ольги

Александровны  со  времен войны 1904-1905 годов Япония являлась

bete noire. [предмет ненависти (франц.)]

     Кто-то рассказал ей о том, что советские ученые  запустили

в  космос спутник с собакой на борту. В тот день она была очень

рассержена и расстроена.

     - Использовать животных в таких целях - жестоко и подло.

Ведь собака не понимает, что с нею делают и зачем.

     Проходило лето, и всем докторам  стало  понятно,  что  они

ничем  больше  не  могут  помочь  Великой  княгине. Несмотря на

интерес к текущим событиям, она утратила волю к жизни  вдобавок

к  своим  хворобам.  В больничном распорядке было много такого,

что досаждало и беспокоило ее,  поэтому  было  решено  дать  ей

возможность  в мирных и более естественных условиях. О коттедже

в Куксвилле, естественно, не могло быть и речи. Дело  кончилось

тем,  что старые друзья Ольги Николаевны - пожилой гвардейский

офицер,  капитан  Мартемьянов,  и  его  жена,   предложили   ей

поселиться  у них, где они смогли бы за ней присматривать. Жили

они в скромной квартире, расположенной над  салоном  красоты  в

одном  из  беднейших  кварталов Торонто, которой было далеко до

простора и великолепия Гатчинского или Аничковского дворца,  но

стоявшая   на   краю   могилы   Великая   княгиня   чрезвычайно

обрадовалась такому предложению. Так  многое  в  квартире  четы

Мартемьяновых  напоминало  ей  о  прошлом.  Перед  иконами в ее

спальне теплились свечи. Она  слышала  милые  ее  сердцу  звуки

родного  языка.  Капитан и госпожа Мартемьянова не щадили себя,

чтобы оказать любую помощь и  утешить  последнюю  оставшуюся  в

живых сестру их последнего Императора.

     Прожив  в  изгнании  свыше сорока лет, лишенная состояния,

последняя  Великая  княгиня  умирала  в  бедности,   но   магия

знаменитого рода была все еще настолько велика, что притягивала

к себе внимание всего мира. На квартиру Мартемьяновых изо дня в

день  приходили письма, выражавший сочувствие, тревогу, надежду

на выздоровление больной. Во время литургии во  всех  храмах  и

монастырях   Русской   Православной   Церкви  в  разных  частях

свободного мира провозглашалась особая молитва "за болящую рабу

Твою  Государыню  и  Великую  Княгиню  Ольгу  Александровну"  и

служились  молебны  о  ее  здравии.  Из  русского  монастыря  в

Нью-Йорке прислали чудотворную  икону  Божьем  Матери,  которая

находилась  у  постели  больной. Из Калифорнии приехал ее друг,

епископ  Сан-Францискский  князь  Иоанн  Шаховский,   чтобы   в

последний раз причастить Великую княгиню.

     Одним  из  последних  лиц,  приехавших  повидаться  с нею,

которого Ольга Александровна  узнала,  был  сэр  Эдвард  Пикок.

Прибыл  он  27  сентября. Сделав над собой усилие, она раскрыла

объятия и поцеловала ему руки, шепча при этом:  "один  из  моих

самых старых друзей..."

     После  этого  свеча, горевшая в ней, начала мигать, хотя и

не гасла еще в течение двух месяцев. 21 ноября Великая  княгиня

впала  в  коматозное  состояние. Три дня спустя, 24 ноября 1960

года, она скончалась, так и не придя в сознание. Это  произошло

в 11 часов 35 минут вечера. Ей шел семьдесят девятый год.

     В  от  вечер  я  должен  был  отправиться в Брантфорд, что

неподалеку от Торонто, читать лекцию. Когда я стал возвращаться

в  Торонто,  было  уже  поздно.  В  ночном  воздухе  попахивало

морозцем,  все  небо  было  усыпано звездами. Я уже подъезжал к

городу, и вдруг меня неожиданно охватило чувство одиночества. Я

остановил  машину  и  посмотрел  ввысь.  Звезды  сверкали  ярче

обычного, и я понял, что Ольги больше нет.

     Раздавшийся рано утром звонок подтвердил мое предчувствие.

В тот  же день, но несколько позднее, у нее в спальне собрались

ее родные и близкие - ее сын Тихон, чета Мартемьяновых и я  -

на  первую  панихиду.  Панихиду  служил отец Дьячина, священник

русского православного собора в Торонто. С затепленными свечами

в  руках,  все  мы  преклонили  колена,  повернувшись  лицом  к

смертному  одру.  Последняя Великая княгиня обрела покой. Более

того: на лице  ее  была  такая  просветленность,  какой  я  еще

никогда  не видел. Я вслушивался в слова заупокойной молитвы, в

которой звучала пламенная надежда на  то,  что  усопшая  найдет

покой  рядом со святыми Господа нашего. Но когда я посмотрел на

ее лицо,  на  простой  деревянный  крест  в  ссохшихся  пальцах

усопшей,  то  понял,  что  молитва уже была услышана. Последняя

Российская Великая княгиня поистине опочила о Господе, и все ее

слезы осушил и все ее великие горести утишил Своей любовью Тот,

Который все эти тяжкие годы был ее другом и заступником.

     Именно в этой комнате я  сказал  свое  последнее  "прости"

Ольге  Александровне, великодушная дружба которой так много мне

дала и столь многому научила.

     То, что происходило  в  дни,  предшествовавшие  похоронам,

казалось  довольно  жалкой  попыткой возродить величие, которое

отошло в прошлое. В течение пяти дней  гроб  с  прахом  Великой

княгини стоял в соборе, чтобы с ним могли попрощаться все. День

и  ночь  несли  караул  у  открытого  гроба  оставшиеся в живых

офицеры и нижние  чины  Гусарского  Ахтырского  Е.И.В.  Великой

Княгини Ольги Александровны полка.

     Церемония  погребения состоялась 30 ноября после панихиды,

которая  продолжалась  почти  три  часа.  Краткую   поминальную

проповедь    произнес   епископ   Афиногор,   глава   греческой

православной церкви в  Канаде.  Служба  состоялась  при  соборе

представителей православных общин со всего Нового Света.

     Открытый  гроб,  задрапированный Императорским штандартом,

был установлен на катафалк, окруженный стеной цветов.  В  ногах

гроба   стоял   щит,   шитый  золотом  и  серебром,  увенчанный

Императорской короной с инициалами О.А. (Ольга  Александровна).

В  продолжение  всей  службы гроб охраняли ахтырцы. Пропето "Со

святыми упокой", отдано последнее целование, и  крохотный  гроб

закрыли   и   украсили   Императорским  штандартом  и  полковым

знаменем, спасенным одним  из  гусар  и  привезенным  в  Канаду

вскоре после революции.

     В  соборе было много народа - яблоку негде упасть. Многие

из прощающихся вынуждены были остаться  за  стенами  собора  на

улице.   Представители   родовитого   дворянства,  канадские  и

американские друзья Великой  княгини  и  многие  сотни  русских

эмигрантов, принадлежавшие к различным сословиям, - все стояли

вместе.  Было  совершенно  очевидно, что собрались они здесь не

для  того,  чтобы  воздать  должное  привычной   традиции   или

вспомнить  ушедшее  прошлое.  Пришли  они  затем, чтобы сказать

последнее "прощай" горячо любимому другу, и  такую  дань  своей

памяти наверняка оценила бы сама Ольга Александровна.

     На  лентах  венков  было множество августейших имен. Ольгу

Александровну вспомнили ее родные, разбросанные по всей Европе,

а из Нью-Йорка приехала ее  двоюродная  сестра  Великая  княжна

Вера Константиновна [Одна из дочерей Великого князя Константина

Константиновича   (поэта  К.Р.),  скончавшегося  в  1915  году,

который   был   похоронен   в    Великокняжеской    усыпальнице

Петропавловского  собора  в  Петрограде.  Вторая  дочь Великого

князя, Татьяна  Константиновна,  в  1960  году  была  игуменьей

Русского  православного  женского  монастыря  в  Иерусалиме. Их

семейство, известное  в  старой  России,  как  Константиновичи,

больше  всех пострадало во время красного террора. Трое из пяти

сыновей Великого князя Константина  константиновича  - князья

Иоанн,  Игорь  и  Константин были брошены живыми в старую шахту

вблизи  сибирского  города  Алапаевска  в  июле  1918  г.  Брат

Великого   князя,  Дмитрий  Константинович,  был  расстрелян  в

Петрограде в июле 1919 г. По словам очевидцев, перед смертью он

молился за своих палачей.]

     Всю свою жизнь Великая княгиня Ольга Александровна, по  ее

же   словам,   "презирала  политику".  Разумеется,  она  всегда

держалась  в  стороне  от  нее.  Однако,  такое  понятие,   как

"политическая   целесообразность"   было   затронуто  и  на  ее

похоронах. За исключением датчан,  ни  один  из  представителей

значительного   дипломатического   корпуса,  аккредитованных  в

Торонто, не  присутствовал  на  заупокойной  службе  в  соборе.

Греческий   консул   объяснил  неловкое  положение,  в  котором

оказался, тем, что он пришел бы, как частное лицо,  но  не  мог

присутствовать   при   отпевании,  будучи  "официальным  лицом,

поскольку  Греция  признала  коммунистический  режим".  Эстонец

привел  гораздо  более  резкие  доводы.  "Мы  выступали  против

царизма в такой же степени, как и теперь - против коммунизма",

- заявил он. В американском консульстве  за  день  до  похорон

никто не знал о них. Какой-то чиновник поинтересовался, когда и

где   они   состоятся,   но   отказался   сообщить,   будет  ли

присутствовать   на   церемонии   кто-нибудь   из   сотрудников

консульства.

     Как  жестоко  бы  оскорбилась Ольга Александровна за честь

своей Семьи и как убийственно сыронизировала бы над собой.  Она

наверняка  сказала бы: "К чему столько хлопот по поводу похорон

какой-то старухи? Да и большинство иностранцев  сомлели  бы  во

время заупокойной службы - она ведь такая длинная".

     В  полдень  все мы поехали на Йоркское кладбище. Небольшое

гроб,  по-прежнему  драпированный  Императорским  штандартом  и

бело-сине-красным   русским  национальным  флагом,  был  вскоре

опущен  в  неприметную  могилу  рядом  с   могилой   полковника

Куликовского. Когда отец Дьячина приблизился к ее краю и бросил

на  крышку гроба горсть русской земли, вряд ли у кого-нибудь из

присутствующих не блеснули слезы.

     День  выдался  холодный,  ненастный,  по  кладбищу   гулял

ледяной   ветер.   Где-то   совсем   в   другом  мире  остались

позолоченные   купола   и   шпили   старого   Санкт-Петербурга,

великолепие  Императорских  бракосочетаний и траурных кортежей,

грохот орудий, оповещающих о рождениях и  кончинах  Царственных

особ.  Стоя  у  могилы  под  стылым канадским небом, я вспомнил

последние слова Великой княгини.

     За день до того, как она впала в беспамятство, я застыл  у

ее постели. Какое-то непонятное чувство подсказало мне, что это

последняя  наша  встреча на земле. Она узнала меня. Глаза ее, в

которых я увидел несказанную усталость, осветились  на  миг,  и

из-под  одеяла появилась маленькая иссохшая рука. Наклонившись,

я поцеловал ее, и тут послышался едва различимый шепот:

     - Закат завершен.

     Больше Великая княгиня не произнесла ни слова.

     Когда ы сидели с ней  в  ее  гостиной  или  же  в  саду  в

Куксвилле,  Ольга  Александровна  часто сравнивала свою жизнь с

чем-то, напоминающим медленный закат солнца: "Каждое событие  в

моей жизни мне представляется залитым светом заходящего солнца,

и  это  придает картине особую ясность. Хорошо, что я так долго

ждала возможности поведать свою историю. Теперь я вижу и сужу о

людях и событиях гораздо вернее, чем была бы  в  состоянии  это

сделать много лет тому назад".

     Она  поведала  свою историю, свой рассказ о горячо любимой

племяннице, правду о Распутине, какой она представлялась Ольге,

о великолепии и терроре одновременно, о роскоши и  лишениях.  И

через  всю  эту  ткань  повествования,  освещая  самые  мрачные

страницы   жизни,   проходила   нитью   из    чистого    золота

бесхитростная,  как  у  ребенка,  вера  в  Бога ее предков и ее

народа.

     А под конец, изложив все факты  ее  наполненной  событиями

жизни, Ольга Александровна позволила себе задуматься и о многом

другом.   И  мысли,  высказанные  ею,  вполне  могут  послужить

эпилогом к этому повествованию  - повествованию  о  последней

русской Великой княгине.