 |
|
|
История 20 века |
|
|
Глава 9. Сынки с автоматами
Охраняли в долгих шинелях с чёрными обшлагами. Охраняли красноармейцы. Охраняли самоохранники. Охраняли запасники-старики. Наконец пришли молодые ядрёные мальчики, рожденные в первую пятилетку, не видавшие войны, взяли новенькие автоматы - и пошли нас охранять. Каждый день два раза по часу мы бредём, соединённые молчаливой смертной связью: любой из них волен убить любого из нас. Каждое утро мы - по дороге, они - по задороге, вяло бредём, куда не нужно ни им, ни нам. Каждый вечер бодро спешим: мы - в свой загон, они - в свой. И так как [дома] настоящего у нас нет - загоны эти служат нам домами. Мы идём и совсем не смотрим на их полушубки, на их автоматы - зачем они нам? Они идут и всё время смотрят на чёрные наши ряды. Им по уставу надо всё время смотреть на нас, им так приказано, в этом их служба. Они должны пресечь выстрелом наше каждое движение и шаг. Какими кажемся мы им, в наших чёрных бушлатах, в наших серых шапках сталинского меха, в наших уродливых, третьего срока, четырежды подшитых валенках, - и все обляпанные латками номеров, как не могут же поступить с подлинными людьми? Удивляться ли, что вид наш вызывает гадливость? - ведь он так и рассчитан, наш вид. Вольные жители посёлка, особенно школьники и учительницы, со страхом косятся с тротуарных тропинок на наши колонны, ведомые по широкой улице. Передают: они очень боятся, что мы, исчадия фашизма, вдруг бросимся врассыпную, сомнём конвой, - и ринемся грабить, насиловать, жечь, убивать. Ведь наверно такие только желания доступны столь звероподобным существам. И вот от этих зверей охраняет жителей посёлка - конвой. Благородный конвой. В клубе, построенном нами, вполне может чувствовать себя рыцарем сержант конвоя, предлагая учительнице потанцевать. Эти сынки всё время смотрят на нас - и из оцепления, и с вышек, но ничего им не дано знать о нас, а только право дано: стрелять без предупреждения! О, если бы по вечерам они приходили к нам, в наши бараки, садились бы на наши вагонки и слушали: за что вот этот сел старик, за что вот этот папаша. Опустели бы эти вышки и не стреляли бы эти автоматы. Но вся хитрость и сила системы в том, что смертная наша связь основана на неведении. Их сочувствие к нам карается как измена родине, их желание с нами поговорить - как нарушение священной присяги. И зачем говорить с нами, когда придёт политрук в час, назначенный по графику, и проведёт с ними беседу - о политическом и моральном лице охраняемых врагов народа. Он подробно и с повторениями разъяснит, насколько эти чучела вредны и тяготят государство. (Тем заманчивее проверить их как живую мишень.) Он принесёт под мышкой какие-то папки и скажет, что в спецчасти лагеря ему дали на один вечер [дела]. Он прочтет оттуда машинописные бумажки о злодеяниях, за которые мало всех печей Освенцима - и припишет их тому электрику, который чинил свет на столбе, или тому столяру, у которого рядовые товарищи такие-то неосторожно хотели заказать тумбочку. Политрук не собьётся, не оговорится. Он никогда не расскажет мальчикам, что люди тут сидят и просто за веру в Бога, и просто за жажду правды, и просто за любовь к справедливости. И еще - ни за что вообще. Вся сила системы в том, что нельзя человеку просто говорить с человеком, а только через офицера и политрука. Вся сила этих мальчиков - в их незнании. Вся сила лагерей - в этих мальчиках. Краснопогонниках. Убийцах с вышек и ловцах беглецов. Вот одна такая политбеседа по воспоминаниям тогдашнего конвоира (Ныроблаг): "Лейтенант Самутин - узкоплечий, долговязый, голова приплюснутая с висков. Напоминает змею. Белый, почти безбровый. Знаем, что прежде он самолично расстреливал. Сейчас на политзанятиях читает монотонно: "Враги народа, которых вы охраняете - это те же фашисты, нечисть. Мы осуществляем силу и карающий меч Родины и должны быть твёрдыми. Никаких сантиментов, никакой жалости". И вот так-то формируются мальчики, которые упавшего беглеца стараются бить ногой непременно в голову. Те, кто у седого старика в наручниках выбивают ногою хлеб изо рта. Те, кто равнодушно смотрят как бьётся закованный беглец о занозистые доски кузова - ему лицо кровянит, ему голову разбивает, они смотрят равнодушно. Ведь они - карающий меч Родины, а он, говорят, - американский полковник. Уже после смерти Сталина, уже вечно-ссыльный, я лежал в обычной [вольной] ташкентской клинике. Вдруг слышу: молодой узбек, больной, рассказывает соседям о своей службе в [армии]. Их часть охраняла палачей и зверей. Узбек признался, что конвоиры тоже были не вполне сыты, и их зло брало, что заключённые, как шахтёры, получают пайку (это за 120%, конечно), немного лишь меньшую их честной солдатской. И еще их злило, что им, конвоирам, приходится на вышках мёрзнуть зимой (правда в тулупах до пят), а враги народа, войдя в рабочую зону, будто на весь день рассыпаются по обогревалкам (он и с вышки мог бы видеть, что это не так) и там целый день спят (он серьёзно представлял, что государство благодетельствует своих врагов). Интересный вышел случай! - посмотреть на Особлаг глазами конвоира! Я стал спрашивать, что ж это были за гады и разговаривал ли с ними мой узбек лично. И вот тут он мне рассказал, что всё это узнал от политруков, что даже "дела" им зачитывали на политбеседах. И эта неразборчивая его злоба, что заключённые целый день спят, тоже конечно, утвердилась в нём не без того, чтобы офицеры кивали согласительно. О, вы, соблазнившие малых сих!.. Лучше бы вам и не родиться!.. Рассказал узбек и о том, что рядовой солдат МВД получает 230 рублей в месяц (в 12 раз больше, чем армейский! Откуда такая щедрость? Может быть, служба его в 12 раз трудней?), а в Заполярьи даже и 400 рублей - это на срочной службе и на всём готовом. И еще рассказывал случаи разные. Например, товарищ его шёл в оцеплении и померещилось ему, что из колонны кто-то [хочет] выбежать. Он нажал спуск и одной очередью убил [пятерых] заключённых. Так как потом все конвоиры показали, что колонна шла спокойно, то солдат понёс строгое наказание: за пять смертей дали ему пятнадцать суток ареста (на тёплой гауптвахте, конечно). А уж этих-то случаев кто не знает, кто не расскажет из туземцев Архипелага!.. Сколько мы знали их в ИТЛ: на работах, где зоны нет, а есть невидимая черта оцепления - раздаётся выстрел, и заключённый падает мёртв: он переступил черту, говорят. Может быть вовсе не переступил - ведь линия невидимая, а никто второй не подойдёт сейчас её проверить, чтобы не лечь рядом. И комиссия тоже не придёт проверять, где лежат ноги убитого. А может быть он и переступил - ведь это конвоир может следить за невидимой чертой, а заключённый работает. Тот-то зэк и получает эту пулю, кто увлеченней и честней работает. На станции Новочунка (Озерлаг) на сенокосе - видит в двух-трёх шагах еще сенцо, а сердце хозяйское, дай подгребу в копёнку - пуля! И солдату - месяц отпуска! А еще бывает, что именно этот охранник именно на этого заключённого зол (не выполнил тот заказа, просьбы), - и тогда выстрел есть месть. Иногда с коварством: конвоир же и велит заключённому что-то взять и принести из-за черты. И когда тот доверчиво идёт - стреляет. Можно папиросу ему туда бросить - на, закури! Заключённый пойдет и за папиросой, он такой, презренное существо. Зачем стреляют? - это не всегда поймёшь. Вот в Кенгире, в устроенной зоне, днём, где никаким побегам не пахнет, девушка Лида, западная украинка, управилась между работой постирать чулки и повесила их сушить на откосах предзонника. Приложился с вышки - и убил её наповал. (Смутно рассказывали, что потом и сам хотел с собой кончить.) Зачем! Человек с ружьём! Бесконтрольная власть одного человека - убить или не убить другого! А тут еще - выгодно! Начальство всегда на твоей стороне. За убийство никогда не накажут. Напротив, похвалят, наградят, и чем раньше ты его угрохал, еще на половине первого шага - тем выше твоя бдительность, тем выше награда! Месячный оклад. Месячный отпуск. (Да станьте же в положение Командования: если дивизион не имеет на счету случаев проявленной бдительности, - то что это за дивизион? что у него за командиры? или такие зэки смирные, что надо сократить охрану? Однажды созданная охранная система [требует смертей!]) И между стрелками охраны возникает даже дух соревнования: ты убил и на премию купил сливочного масла. Так и я убью и тоже куплю сливочного масла. Надо к себе домой съездить, девку свою полапать? - подстрели одно это серое существо и езжай на месяц. Все эти случаи хорошо мы знали в ИТЛ. Но в Особлагах появились вот такие новинки: стрелять прямо в строй, как товарищ этого узбека. Как в Озерлаге на вахте 8 сентября 1952 года. Или с вышек по зоне. Значит - так их готовили. Это - работа политруков. В мае 1953 года в Кенгире эти сынки с автоматами дали внезапную и ничем не вызванную очередь по колонне, уже пришедшей к лагерю и ожидающей входного обыска. Было 16 раненых - но если бы просто раненых! Стреляли разрывными пулями, давно запрещенными всеми конвенциями капиталистов и социалистов. Пули выходили из тел воро'нками - разворачивали внутренности, челюсти, дробили конечности. Почему именно [разрывными] пулями вооружён конвой Особлагов? [Кто] это утвердил? Мы никогда этого не узнаем... Однако, ка'к обиделся мир охраны, прочтя в моей повести, что заключённые зовут их "попками", и вот теперь это повторено для всего света. Нет, заключённые должны были их любить и звать ангелами-хранителями! А один из этих сынков - правда, из лучших, не обиделся, но хочет отстоять истину - Владилен Задорный, 1933 года, служивший в ВСО (Военизированной стрелковой охране) МВД в Ныроблаге от своих восемнадцати до своих двадцати лет. Он написал мне несколько писем: "Мальчишки не сами же шли туда - их призывал военкомат. Военкомат передавал их МВД. Мальчишек учили стрелять и стоять на посту. Мальчишки мёрзли и плакали по ночам - на кой им чёрт нужны были Ныроблаги со всем их содержимым! Ребят не нужно винить - они были солдатами, они несли службу Родине и, хотя в этой нелепой и страшной службе не всё было понятно (а [что' - было] понятно?.. Или всё или ничего, - А. С.), - но они приняли присягу, их служба не была лёгкой". Искренне, правдиво. Задумаешься. Огородили этих мальцов кольями - присяга! служба Родине! вы - солдаты! Но и - слаба ж была в них, значит, общечеловеческая закладка, да никакой просто, - если не устояла она против присяги и политбесед. Не изо всех поколений и не всех народов можно вылепить таких мальчиков. Не главный ли это вопрос XX века: допустимо ли исполнять приказы, передоверив совесть свою - другим? Можно ли не иметь своих представлений о дурном и хорошем и черпать их из печатных инструкций и устных указаний начальников? Присяга! Эти торжественные заклинания, произносимые с дрожью в голосе и по смыслу направленные для защиты народа от злодеев - ведь вот как легко направить их на службу злодеям и против народа! Вспомним, что' собирался Василий Власов сказать своему палачу еще в 1937-м: ты один! - [ты один] виноват, что убивают людей! На тебе [одном] моя смерть, и с этим живи! Не было бы палачей - не было бы казней! Не было бы конвойных войск - не было бы и лагерей! Конечно, ни современники, ни история не упустят иерархии виновности. Конечно, всем ясно, что их офицеры виноваты больше; их оперуполномоченные - еще больше; писавшие инструкции и приказы - еще больше; а дававшие указание их писать - больше всех. *(1) Но стреляли, но охраняли, но автоматы держали наперевес всё-таки не те, а - мальчики! Но лежащих били сапогами по голове - всё-таки мальчики!.. Еще пишет Владилен: "Нам внедряли в головы, нас заставляли зубрить УСО-43 сс - устав стрелковой охраны 43 года совершенно секретный *(2), жестокий и грозный устав. Да присяга. Да наблюдение оперов и замполитов. Наушничество, доносы. На самих стрелков заводимые [дела]... Разделённые частоколом и колючей проволокой, люди в бушлатах и люди в шинелях были равно заключёнными - одни на двадцать пять лет, другие на три года". Это - выражено сильно, что стрелки тоже как бы [посажены], только не военным трибуналом, а военным комиссариатом. Но [ра'вно]-то, равно-то нет! - потому что люди в шинелях отлично секли автоматами по людям в бушлатах, и даже по толпам, как мы увидим скоро. Разъясняет еще Владилен: "Ребята были разные. Были ограниченные служаки, слепо ненавидевшие зэ-ка. Кстати, очень ревностными были новобранцы из национальных меньшинств - башкиры, буряты, якуты. Потом были равнодушные - этих больше всего. Несли службу тихо и безропотно. Больше всего любили отрывной календарь и час, когда привозят почту. И наконец, были хорошие хлопцы, сочувствующие зэ-ка, как людям, попавшим в беду. И большинство нас понимало, что служба наша в народе непопулярна. Когда ездили в отпуск - формы не носили". А лучше всего свою мысль Владилен защитит собственной историей. Хотя уж таких-то, как он, и вовсе были единицы. Его пропустили в конвойные войска по недосмотру ленивой спецчасти. Его отчим, старый профсоюзный работник Войнино, был арестован в 37-м году, мать за это исключена из партии. Отец же, комбриг ВЧК, член партии с 17-го года, поспешил отречься и от бывшей жены и заодно от сына (он сохранил так партбилет, но ромб НКВД всё-таки потерял. *(3) Мать смывала свою запятнанность донорской кровью во время войны. (Ничего, кровь её брали и партийные, и беспартийные.) Мальчик "синие фуражки ненавидел с детства, а тут самому надели на голову... Слишком ярко врезалась в младенческую память страшная ночь, когда люди в отцовской форме бесцеремонно рылись в моей детской кровати". "Я не был хорошим конвойным: вступал в беседы с зэками, исполнял их поручения. Оставлял винтовку у костра, ходил купить им в ларьке или бросить письма. Думаю, что на ОЛПах Промежуточная, Мысакорт, Парма еще вспоминали стрелка Володю. Бригадир зэ-ка как-то сказал мне: "Смотри на людей, слушай их горе, тогда поймёшь..." А я и так в каждом из политических видел деда, дядю, тётю... Командиров своих я просто ненавидел. Роптал, возмущался, говорил стрелкам -"вот настоящие враги народа!" За это, за прямое неподчинение ("саботаж"), за связь с зэ-ка меня отдали под следствие... Долговязый Самутин... хлестал меня по щекам, бил пресс-папье по пальцам - за то, что я не подписывал признания о письмах зэ-ка. Быть бы этой глисте в жмуриках, у меня второй разряд по боксу, я крестился двухпудовой гирей - но два надзирателя повисли на руках... Однако следствию было не до меня: такое шатание-топтание пошло в 53-м году по МВД. Срока мне не дали, дали волчий билет - статья 47-Г: "уволен из органов МВД за крайнюю недисциплинированность и грубые нарушения устава МВД". И с гауптвахты дивизиона - избитого, измороженного, выбросили ехать домой... Освободившийся бригадир Арсен ухаживал за мной в дороге". А вообразим, что захотел бы проявить снисходительность к заключённым [офицер] конвоя. Ведь он мог бы сделать это только при солдатах и через солдат. А значит, при общей озлобленности, ему было бы и невозможно это, да и "неловко". Да и кто-нибудь на него бы тотчас донёс. Система!
1. Это не значит, что их будут судить. Важно проверить, довольны ли они пенсиями и дачами.
2. Кстати, вполне ли мы замечаем это зловещее присвистывание "эс-эс" в нашей жизни - то в одном сокращении, то в другом, начиная с КПэсэс и, значит, КПэсэсовцев? Вот, оказывается, еще и устав был "эс-эс" (как и всё слишком секретное тоже "эс-эс") - понимали, значит, его подлость составители - понимали и составляли - да в какое время: едва отбили немцев от Сталинграда! Еще один плод народной победы.
3. Хотя мы ко всему давно привыкли, но иногда и удивишься: арестован второй муж покинутой жены - и поэтому надо отречься от четырёхлетнего сына? И это - для комбрига ВЧК? |
<<< Александр Солженицын: АРХИПЕЛАГ ГУЛаг Следующая глава >>>
|
Смотрите также: |
В. Шаламов. Колымские рассказы. Очерки преступного мира |
