Тюремные порядки, привычки. Зэки как нация. Архипелаг Гулаг. Солженицын

<<<<Вся библиотека         Поиск >>>

 

Вся электронная библиотека >>>

Русская история >>>

 Александр Солженицын >>>

 

История 20 века

Александр Исаевич Солженицын
Александр Исаевич Солженицын


 

Разделы:   Русская история   ГУЛАГ

Рефераты по русской истории

  

Архипелаг ГУЛаг

 Часть третья. Истребительно-трудовые

 

Глава 19. Зэки как нация

 

   (Этнографический очерк Фан Фаныча)

 

   В этом очерке, если ничто не помешает, мы намерены сделать важное научное

открытие.

   При развитии своей гипотезы мы бы никак не хотели прийти в противоречие с

Передовым Учением.

   Автор этих строк, влекомый загадочностью туземного  племени,  населяющего

Архипелаг, предпринял туда длительную научную командировку и собрал обильный

материал.

   В результате нам ничего не стоит сейчас доказать, что  [зэки]  Архипелага

составляют  [класс]  общества.  Ведь  эта  многочисленная  (многомиллионная)

группа людей имеет единое (общее для всех них)  отношение  к  [производству]

(именно: подчинённое, закрепленное и  без  всяких  прав  этим  производством

руководить). Также имеет она  единое  общее  отношение  и  к  [распределению

продуктов] труда (именно: никакого отношения, получает лишь  ничтожную  долю

продуктов, необходимую для худого поддержания  собственного  существования).

Кроме того, вся работа их - не мелочь, а одна из главных  составных  частей

всей государственной экономики. *(1)

   Но нашему честолюбию этого уже мало.

   Гораздо сенсационнее было бы доказать, что эти опустившиеся  существа  (в

прошлом - безусловно люди) являются совсем [иным  биологическим  типом]  по

сравнению с homo sapiens. *(2) Однако, эти выводы у нас еще не  все  готовы.

Здесь можно читателю только намекнуть. Вообразите, что человеку пришлось  бы

внезапно и вопреки желанию, но с неотклонимой необходимостью и  без  надежды

на возврат, перейти  в  разряд  медведей  или  барсуков  (уж  не  используем

затрёпанного по метафорам волка) и оказалось бы, что телесно  он  выдюживает

(кто сразу ножки съёжит, с того и спроса нет), - так вот мог ли бы он, ведя

новую жизнь, всё же остаться среди барсуков - человеком? Думаем,  что  нет,

так и стал бы барсуком: и шерсть бы выросла, и заострилась морда, и  уже  не

надо было бы ему варёного-жареного, а вполне бы он лопал сырое.

   Представьте же, что островная  среда  так  резко  отличается  от  обычной

человеческой и так жестоко предлагает человеку или немедленно приспособиться

или немедленно умереть, - что мнет и жует характер  его  куда  решительней,

чем чужая национальная или  чужая  социальная  среда.  Это  только  и  можно

сравнить с переходом именно в животный мир.

   Но это мы отложим до  следующей  работы.  А  здесь  поставим  себе  такую

ограниченную задачу: доказать, что зэки составляют особую отдельную [нацию].

   Почему в обычной жизни классы не становятся нациями в нации?  Потому  что

они живут территориально перемешано с другими классами, встречаются  с  ними

на улицах, в магазинах, поездах  и  пароходах,  в  зрелищах  и  общественных

увеселениях, и разговаривают, и обмениваются  идеями  через  голос  и  через

печать. Зэки живут, напротив, совершенно обособленно, на своих островах,  их

жизнь проходит  в  общении  только  друг  с  другом  (вольных  работодателей

большинство их даже не видит, а когда видит, то ничего  кроме  приказаний  и

ругательств  не  слышит).  Ещё  углубляется  их  отобщённость  тем,  что   у

большинства нет ясных возможностей покинуть это состояние прежде смерти,  то

есть, выбиться в другие, более высокие классы общества.

   Кто  из  нас   ещё   в   средней   школе   не   изучал   широкоизвестного

единственно-научного определения нации, данного товарищем Сталиным: нация -

это исторически сложившаяся (но не расовая, не  племенная)  общность  людей,

имеющих общую территорию; общий язык, общность экономической жизни; общность

психического склада, проявляющегося  в  общности  культуры.  Так  всем  этим

требованиям туземцы Архипелага вполне удовлетворяют! - и даже  ещё  гораздо

больше!  (Нас  особенно  освобождает  здесь  гениальное  замечание  товарища

Сталина, что расово-племенная общность крови совсем не обязательна!)

   Наши туземцы занимают вполне определённую [[общую  территорию]]  (хотя  и

раздробленную на острова, но в Тихом же океане мы этому не удивляемся),  где

другие  народы  не  живут.  [[Экономический  уклад]]   их   однообразен   до

поразительности: он  весь  исчерпывающе  описывается  на  двух  машинописных

страницах (котловка и указание бухгалтерии, как перечислять мнимую  зарплату

зэков на содержание зоны, охраны,  островного  руководства  и  государства.)

Если включать в  экономику  и  [бытовой  уклад],  то  он  до  такой  степени

единообразен на островах (но нигде больше!), что переброшенные с острова  на

остров зэки ничему  не  удивляются,  не  задают  глупых  вопросов,  а  сразу

безошибочно действуют на новом месте ("питаться на научной основе,  воровать

как сумеешь"). Они едят [пищу], которой никто больше на земле не ест,  носят

[одежду], которой никто больше не носит, и даже [распорядок дня]  у  них -

един по всем островам и обязателен для каждого зэка. (Какой этнограф  укажет

нам другую нацию, все члены которой имеют  единые  распорядок  дня,  пищу  и

одежду?)

   Что понимается в научном определении нации под общностью [[культуры]] -

там недостаточно расшифровано. Единство науки и  изящной  литературы  мы  не

можем требовать от зэков по той причине, что у них [нет  письменности].  (Но

ведь это - почти у всех островных туземных народов,  у  большинства - по

недостатку именно культуры, у зэков - по  избытку  цензуры.)  Зато  мы  с

преизбытком надеемся показать в нашем очерке - общность [психологии] зэков,

единообразие  их  [жизненного   поведения],   даже   единство   [философских

взглядов], о чём можно только мечтать другим народам и что  не  оговорено  в

научном определении нации. Именно ясно выраженный [народный характер]  сразу

замечает исследователь у зэков. У них есть и свой фольклор,  и  свои  образы

героев. Наконец, тесно объединяет их еще один уголок культуры,  который  уже

неразрывно сливается с [[языком]], и который мы  лишь  приблизительно  можем

описать бледным термином [матерщина] (от латинского mater). Это - та особая

форма выражения эмоций, которая даже важнее всего остального  языка,  потому

что позволяет зэкам общаться друг с другом в  более  энергичной  и  короткой

форме,  чем  обычные  языковые  средства.  *(3)  Постоянное  психологическое

состояние  зэков  получает  наилучшую  разрядку  и  находит  себе   наиболее

адекватное выражение именно в этой высоко-организованной матерщине.  Поэтому

весь прочий язык как бы отступает на второй план. Но и в  нём  мы  наблюдаем

удивительное сходство выражений, одну и ту же языковую логику от Колымы и до

Молдавии.

   Язык  туземцев  Архипелага  без  особого  изучения   так   же   непонятен

постороннему, как  и  всякий  иностранный  язык.  (Ну,  например,  может  ли

читатель понять такие выражения, как:

   - Сблочивай лепе'нь!

   - я ещё клыкаю

   - дать набой (о чём)

   - лепить от фонаря

   - петушок к петушку, раковые шейки в сторону!?)

   Всё сказанное и разрешает нам смело утверждать, что туземное состояние на

Архипелаге есть особое национальное  состояние,  в  котором  гаснет  прежняя

национальная принадлежность человека.

   Предвидим такое  возражение.  Нам  скажут:  но  народ  ли  это,  если  он

пополняется не обычным способом деторождения? (Кстати, в единственно-научном

определении нации это условие не оговорено!)  Ответим:  да,  он  пополняется

техническим способом [посадки] (а своих собственных  детёнышей  по  странной

прихоти отдаёт соседним народам). Однако, ведь цыплят выводят  в  инкубаторе

- и мы же не перестаём от этого считать  их  курами,  когда  пользуемся  их

мясом?

   Но если даже возникает  какое-то  сомнение  в  том,  как  зэки  [начинают

существование], то в том, как они его [прекращают], сомненья быть не  может.

Они умирают, как и все, только гораздо гуще и преждевременней. И  похоронный

обряд их мрачен, скуп и жесток.

   Два слова о самом термине зэки.  До  1934  года  официальный  термин  был

[лишённые свободы]. Сокращалось это л/с и осмысливали  ли  туземцы  себя  по

этим буквочкам как "элэсов" - свидетельств не сохранилось. Но с  1934  года

термин  сменили  на  "заключённые"  (вспомним,  что  Архипелаг  уже  начинал

каменеть, и даже официальный язык приспосабливался, он не мог вынести, чтобы

в определении туземцев было больше [свободы], чем тюрьмы). Сокращённо  стали

писать: для единственного числа з/к (зэ-ка'), для множественного - з/к  з/к

(зэ-ка' зэ-ка'). Это и произносилось опекунами туземцев очень  часто,  всеми

слышалось, все привыкали. Однако казённо рожденное слово не могло склоняться

не только по падежам, но даже и по числам, оно было достойным дитём  мёртвой

и безграмотной эпохи. Живое ухо смышленых туземцев не могло с этим мириться,

и, посмеиваясь, на разных островах, в разных местностях стали его по-разному

к  себе  переиначивать:  в  одних  местах  говорили  "Захар  Кузьмич",   или

(Норильск) "заполярные комсомольцы", в других (Карелия)  больше  "зак"  (это

верней всего этимологически),  в  иных  (Инта) - "зык".  Мне  приходилось

слышать  "зэк".  *(4)  Во  всех  этих  случаях  оживлённое  слово   начинало

склоняться по падежам и числам. (А на  Колыме,  настаивает  Шаламов,  так  и

держалось в разговоре "зэ-ка". Остаётся пожалеть, что у колымчан от  морозов

окостенело ухо.) Пишем же мы это слово через "э", а не "е" потому, что иначе

нельзя обеспечить твёрдого произношения звука "з".

 

 

 

   [[Климат]] Архипелага - всегда полярный, даже если островок затесался  и

в южные моря. Климат Архипелага - ДВЕНАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ ЗИМА, ОСТАЛЬНОЕ  ЛЕТО.

Самый воздух обжигает и колет, и не только от мороза, не только от природы.

   Одеты зэки даже и летом в мягкую серую броню телогреек. Одно  это  вместе

со сплошною стрижкою голов у мужчин придаёт им единство  [[внешнего  вида]]:

осуровленность, безличность.  Но  даже  немного  понаблюдав  их,  вы  будете

поражены также  и  общностью  выражений  их  лиц - всегда  настороженных,

неприветливых,  безо  всякого   доброжелательства,   легко   переходящих   в

решительность и даже жестокость. Выражения их лиц таковы,  как  если  б  они

были отлиты из этого смугло-медного (зэ-ки относятся  очевидно  к  индейской

расе), шершавого, почти уже  и  не  телесного  материала,  для  того,  чтобы

постоянно идти против встречного ветра, на  каждом  шагу  еще  ожидая  укуса

слева или справа. Также вы могли бы  заметить,  что  в  действии,  работе  и

борьбе их плечи развёрнуты,  груди  готовы  принять  сопротивление,  но  как

только зэк остаётся в бездействии, в одиночестве и в размышлениях - шея его

перестаёт  выдерживать  тяжесть  головы,  плечи  и  спина   сразу   выражают

необратимую  сутулость,  как  бы  даже  прирождённую.   Самое   естественное

положение, которое принимают его освободившиеся руки, это -   соединиться  в

кистях за спиною, если он идёт, либо уж  вовсе  повиснуть,  если  он  сидит.

Сутулость и придавленность будут в нём и когда он подойдёт к вам - вольному

человеку, а потому и возможному начальству. Он будет стараться  не  смотреть

вам в глаза, а в землю, но если вынужден будет посмотреть - вас поразит его

тупой  бестолковый  взгляд,  хотя  и  старательный   к   выполнению   вашего

распоряжения (впрочем, не доверяйтесь: он его не выполнит). Если  вы  велите

ему снять шапку (или он сам  догадается) - его  обритый  череп  неприятно

поразит  вас  антропологически - шишками,  впадинами  и  ассиметричностью

явно-дегенеративного типа.

   В разговоре с вами он будет короткословен, говорить будет без  выражения,

монотонно-тупо либо с подобострастием,  если  ему  о  чём-нибудь  нужно  вас

просить. Но если бы вам удалось  как-нибудь  невидимо  подслушать  туземцев,

когда они между собой, вы пожалуй навсегда бы запомнили эту особую [[речевую

манеру]] - как бы  толкающую  звуками,  зло-насмешливую,  требовательную  и

никогда не сердечную. Она настолько свойственна  туземцам,  что  даже  когда

туземец  остаётся  наедине  с  туземкою  (кстати  островными  законами   это

строжайше воспрещено), то представить себе нельзя, чтоб он  от  этой  манеры

освободился. Вероятно и ей высказывается также толкающе-повелительно,  никак

нельзя вообразить зэка, говорящего нежные слова. Но и нельзя не признать  за

речью зэков большой энергичности. Отчасти это потому, что она освобождена от

всяких  избыточных   выражений,   от   вводных   слов   вроде:   "простите",

"пожалуйста", "если вы не возражаете", так же  и  от  лишних  местоимений  и

междометий. Речь зэка прямо идёт к цели, как сам он  прёт  против  полярного

ветра. Он говорит, будто лепит своему собеседнику в морду, бьёт словами. Как

опытный боец старается  сшибить  противника  с  ног  обязательно  первым  же

ударом, так и зэк старается озадачить собеседника, сделать его  немым,  даже

заставить захрипеть от первой же фразы. Встречный к себе вопрос  он  тут  же

отшибает начисто.

   С этой отталкивающей манерой читатель даже и сегодня может встретиться  в

непредвиденных обстоятельствах. Например,  на  троллейбусной  остановке  при

сильном ветре сосед сыпет вам крупным горячим пеплом на ваше  новое  пальто,

грозя прожечь. Вы довольно наглядно стряхнули раз, он продолжает сыпать.  Вы

говорите ему:

   - Послушайте, товарищ, вы бы с курением всё-таки поосторожнее, а?..

   Он же не только  не  извиняется,  не  предостерегается  с  папиросой,  но

коротко гавкает вам:

   - А вы не застрахованы?

   И пока вы ищете, что же ответить (ведь не найдёшься), он уже лезет раньше

вас в троллейбус. Вот это очень всё похоже на туземную манеру.

   Помимо прямых многослойных ругательств, зэки имеют, по-видимому, также  и

набор   готовых   выражений,   онемляющих   всякое   разумное    постороннее

вмешательство и указание. Такие выражения, как:

   - Не подначивайте, я не вашего бога!

 

или

   - Тебя не <гребут> - не подмахивай!  (Здесь  в  квадратных  скобках  мы

поставили фонетический аналог другого, ругательного, слова,  от  которого  и

второй глагол во фразе сразу приобретает совершенно неприличный смысл.)

   Подобные отбривающие выражения особенно неотразимо звучат из уст туземок,

так как именно  они  особенно  вольно  используют  для  метафор  эротическое

основание. Мы сожалеем, что нравственные рамки  не  позволяют  нам  украсить

исследование ещё и этими примерами. Мы осмелимся привести  только  еще  одну

иллюстрацию подобной быстроты и ловкости зэков на  язык.  Некий  туземец  по

фамилии  Глик  был  привезен  с  обычного  острова  на  особый,  в  закрытый

научно-исследовательский  институт  (некоторые  туземцы  до  такой   степени

развиты от природы, что даже  годны  для  ведения  научной  работы),  но  по

каким-то личным соображениям новое льготное место его не устраивало, а хотел

он вернуться на свои прежний остров. Когда его  вызвали  перед  лицо  весьма

авторитетной комиссии с крупными звёздами на погонах, и там ему объявили:

   - Вот вы - инженер-радист, и мы хотим вас использовать...

   он не дал им договорить "по специальности". Он резко дёрнулся:

   - [Использовать?] Так что - стать раком?

   И взялся за пряжку брюк, и уже как бы сделал  движение  занять  указанную

позу. Естественно, что комиссия онемела, и никаких переговоров, ни  уговоров

не состоялось. Глик был тут же отправлен.

   Любопытно отметить, что сами  туземцы  Архипелага  отлично  сознают,  что

вызывают большой интерес со стороны антропологии и этнографии, и  даже  этим

они бахвалятся, это как бы  увеличивает  их  собственную  ценность  в  своих

глазах. Среди них распространена и часто  рассказывается  легенда-анекдот  о

том, что некий профессор-этнограф, очевидно наш  предшественник,  всю  жизнь

изучал породу зэков и написал в двух томах пухлое сочинение,  где  пришел  к

тому окончательному выводу, что [арестант - ленив, обжорлив и хитёр] (здесь

и рассказчик и слушатели довольно смеются, как бы любуясь собою со стороны).

Но что якобы вскоре  после  этого  [посадили]  и  самого  профессора  (очень

неприятный конец, но без вины у нас не сажают, значит, что-то было). И  вот,

потолкавшись на пересылках  и  [дойдя]  на  [общих],  профессор  понял  свою

ошибку, он  понял,  что  на  самом  деле  [арестант - звонкий,  тонкий  и

прозрачный]. (Характеристика - весьма меткая и опять-таки в чём-то лестная.

Все снова смеются.)

   Мы уже говорили, что у зэков нет своей письменности. Но в личном  примере

старых островитян, в устном предании и в фольклоре  выработан  и  передаётся

новичкам весь кодекс [правильного] зэческого поведения, основные заповеди  в

отношении к работе, к работодателям, к окружающим и к самому себе. Весь этот

вместе взятый кодекс, запечатленный, осуществленный в нравственной структуре

туземца, и даёт то, что мы называем [национальным типом зэка].  Печать  этой

принадлежности втравливается  в  человека  глубоко  и  навсегда.  Много  лет

спустя, если он окажется вне Архпелага, сперва в человеке  узнаешь  зэка,  а

лишь потом - русского или татарина или поляка.

   В  дальнейшем  изложении  мы  и  постараемся  черта  за  чертою  оглядеть

комплексно  то,  что'  есть  народный  характер,  жизненная   психология   и

нормативная этика нации зэков.

 

 

 

   [[Отношение]]  к  казённой  [[работе]].  У   зэков   абсолютно   неверное

представление, что работа призвана высосать из них  всю  жизнь,  значит,  их

главное спасение: работая, не отдать себя  работе.  Хорошо  известно  зэкам:

всей работы не переделаешь (никогда не гонись за  тем,  что  вот  мол  кончу

побыстрей и присяду отдохнуть: как только присядешь, сейчас же дадут  другую

работу). [Работа дураков любит].

   Но как же быть? Отказываться от работы открыто? Пуще нельзя! - сгноят  в

карцерах, сморят голодом. Выходить на работу - неизбежно,  но  там-то,  в

рабочий день,  надо  не  [вкалывать],  а  "ковыряться",  не  [мантулить],  а

[кантоваться, филонить] (то есть, не работать  всё  равно).  Туземец  ни  от

одного приказания не отказывается открыто, наотрез - это бы  его  погубило.

Но он - [тянет резину]. "Тянуть резину" - одно  из  главнейших  понятий  и

выражений  Архипелага,  это - главное   спасительное   достижение   зэков

(впоследствии оно широко перенято и работягами [воли]). Зэк выслушивает всё,

что ему приказывают, и утвердительно кивает головой. И - уходит  выполнять.

Но - не выполняет! Даже чаще всего - и не начинает. Это иногда приводит  в

отчаяние целеустремлённых неутомимых  командиров  производства!  Естественно

возникает желание - кулаком  его  в  морду  или  по  захрястку,  это  тупое

бессмысленное животное в лохмотьях - ведь  ему  же  русским  языком  было

сказано!.. Что за беспонятливость? (Но в том-то и  дело,  что  русский  язык

плохо понимается туземцами, ряду наших современных представлений - например

"рабочая честь", "сознательная дисциплина" - на их убогом  языке  даже  нет

эквивалента.) Однако,  едва  наскочит  начальник  вторично - зэк  покорно

сгибается  под  ругательствами  и  тут   же   начинает   выполнять.   Сердце

работодателя  слегка  отпускает,  он  идёт  дальше   по   своим   неотложным

многочисленным руководящим делам - а зэк за его спиной сейчас же садится  и

бросает работу (если нет над ним бригадирского кулака, или  лишение  хлебной

пайки не угрожает ему сегодня же, а также если нет приманки в виде зачётов).

Нам, нормальным людям, даже трудно понять эту психологию, но она такова.

   Беспонятливость?  Наоборот,  высшая   понятливость,   приспособленная   к

условиям. На что он может рассчитывать? ведь работа  сама  не  сделается,  а

начальник подойдёт ещё раз - будет хуже? А  вот  на  что  он  рассчитывает:

сегодня третий раз начальник скорей всего и не подойдёт.  А  до  завтра  ещё

дожить надо. Еще сегодня вечером зэка могут услать на этап, или перевести  в

другую бригаду, или положить  в  больничку,  или  посадить  в  карцер - а

отработанное им тогда достанется другому? А завтра  этого  же  зэка  в  этой

бригаде могут перекинуть на другую работу. Или сам же начальник отменит, что

делать этого не надо или совсем не так надо делать. От многих таких  случаев

усвоили зэки прочно: [не делай сегодня того, что можно сделать  завтра].  На

зэка, [где сядешь, там и слезешь]. Опасается  он  потратить  лишнюю  калорию

там, где её может быть, можно и не тратить. (Понятие о калориях  у  туземцев

есть и очень популярно.) Между собою зэки так  откровенно  и  говорят:  [кто

везет, того и погоняют] (а кто, мол, не тянет, на того  и  рукой  машут).  В

общем работает зэк [лишь бы день до вечера].

   (Но тут научная добросовестность  заставляет  нас  признать  и  некоторую

слабость нашего хода рассуждения. Прежде всего потому, что лагерное  правило

"кто везёт, того и  погоняют"  оказывается  одновременно  и  старой  русской

пословицей. Находим мы у Даля *(5) также и другое чисто-зэковское выражение:

"живёт [как бы день к  вечеру]".  Такое  совпадение  вызывает  у  нас  вихрь

мыслей: теория заимствования? теория странствующих  сюжетов?  мифологическая

школа? - Продолжая эти опасные  сопоставления,  мы  находим  среди  русских

пословиц, сложившихся при крепостном праве и уже  отстоявшихся  к  XIX  веку

такие:

   - Дела не делай, от дела не бегай (поразительно! но ведь это же  и  есть

принцип лагерной [резины!])

   - Дай Бог всё уметь, да не всё делать.

   - Господской работы не переделаешь.

   - Ретивая лошадка недолго живёт.

   - Дадут ломоть, да заставят неделю молоть. (Очень  похоже  на  зэковскую

реакционную теорию, что даже большая пайка не восполняет трудовых затрат. )

   Что ж это получается? Что черезо все светлые рубежи наших освободительных

реформ, просветительства, революций и социализма, екатерининский  крепостной

мужик и сталинский зэк, несмотря на  полное  несходство  своего  социального

положения - пожимают друг другу чёрные корявые руки?.. Этого не может быть!

   Здесь наша эрудиция обрывается, и мы возвращаемся к своему изложению.)

   Из отношения к работе вытекает у зэка  и  [отношение  к  начальству].  По

видимости он очень послушен ему; например одна  из  "заповедей"  зэков:  [не

залупайся!] - то есть никогда не спорь с начальством. По видимости он очень

боится его, гнёт спину, когда начальник его ругает или даже рядом стоит.  На

самом деле здесь простой расчёт: избежать лишних наказаний.  На  самом  деле

зэк совершенно презирает своё начальство - и лагерное  и  производственное,

но прикровенно, не выказывая этого, чтобы не пострадать.  Гурьбой  расходясь

после всяких деловых объявлений, нотаций и выговоров, зэки тут же вполголоса

смеются между собой: [было бы сказано,  а  забыть  успеем!]  Зэки  внутренне

считают, что они превосходят своё начальство - и  по  грамотности,  и  по

владению  трудовыми  специальностями  и  по   общему   пониманию   жизненных

обстоятельств. Приходится признать, что часто так и бывает, но  тут  зэки  в

своём  самодовольстве  упускают,  что  зато  администрация  островов   имеет

[постоянное] преимущество перед  туземцами  в  [мировоззрении].  Вот  почему

совершенно несостоятельно наивное представление зэков, что начальство - это

[как хочу, так и кручу] или [закон здесь - я].

   Однако это даёт нам счастливый повод провести различительную черту  между

туземным состоянием и старым  крепостным  правом.  Мужик  не  любил  барина,

посмеивался над ним, но привык чувствовать в нём нечто высшее, отчего бывали

во множестве Савельичи и Фирсы, преданные рабы. Вот с этим душевным рабством

раз  и  навсегда  покончено.  И  среди  десятков  миллионов   зэков   нельзя

представить себе ни одного, который бы искренно обожал своего начальника.

   А вот и важное национальное отличие зэков  от  наших  с  вами,  читатель,

соотечественников: зэки не тянутся за похвалой,  за  почётными  грамотами  и

красными досками (если они не связаны прямо  с  дополнительными  пирожками).

Всё то, что на воле называется трудовой славой, для зэков по их  тупости -

лишь пустой деревянный звон. Тем еще более они независимы от своих опекунов,

от необходимости угождать.

   Вообще у зэков вся [[шкала ценностей]], - перепрокинутая,  но  это  не

должно нас удивлять,  если  мы  вспомним,  что  у  дикарей  всегда  так:  за

крохотное зеркальце они отдают жирную свинью, за  дешевые  бусы - корзину

кокосовых орехов. То, что дорого нам с вами, читатель, - ценности  идейные,

жертвенность и желание бескорыстно трудиться для  будущего - у  зэков  не

только отсутствует, но даже ни в грош ими не ставится.  Достаточно  сказать,

что зэки [нацело лишены патриотического чувства], они совсем не любят  своих

родных островов. Вспомним хотя бы слова их народной песни:

 

   "Будь проклята ты, Колыма!

   Придумали ж гады планету!.."

 

   Оттого они нередко  предпринимают  рискованные  дальние  поиски  счастья,

которые называются в просторечии [побегами].

   Выше всего у зэков ценится и на  первое  место  ставится  так  называемая

[пайка] - это кусок чёрного хлеба с подмесями, дурной выпечки, который мы с

вами и есть бы не стали. И тем дороже считается у них  эта  пайка,  чем  она

крупней и тяжелей. Тем, кто видел, с какой жадностью набрасываются  зэки  на

свою утреннюю пайку и доедают её почти до рук - трудно отогнать от себя это

неэстетическое воспоминание. На втором месте у них идёт махорка или самосад,

причём меновые соотношения дико-произвольные, не считающиеся  с  количеством

общественно-полезного труда, заложенного  в  то  и  другое.  Это  тем  более

чудовищно, что махорка у них является  как  бы  всеобщей  валютой  (денежной

системы на островах нет). На третьем месте идёт баланда (островной  суп  без

жиров, без мяса, без круп и  овощей,  по  обычаю  туземцев).  Пожалуй,  даже

парадный ход гвардейцев точно в ногу,  в  сияющей  форме  и  с  оружием,  не

производит на зрителя такого устрашающего впечатления, как вечерний  вход  в

столовую бригады зэков  за  баландою:  эти  бритые  головы,  шапки-нашлёпки,

лохмотья связаны верёвочками, лица злые, кривые (откуда у них на баланде эти

жилы и силы?) - и  двадцатью  пятью  парами  ботинок,  чуней  и  лаптей -

туп-туп, туп-туп, [отдай пайку, начальничек!] Посторонитесь,  кто  не  нашей

веры! В эту минуту на двадцати пяти лицах у самой уже добычи  приоткрывается

вам явственно [национальный характер] зэка.

   Мы замечаем,  что  рассуждая  о  народе  зэков,  почти  как-то  не  можем

представить себе индивидуальностей, отдельных лиц и имён. Но это - не порок

нашего метода, это отражение того [[стадного строя  жизни]],  который  ведёт

этот странный народ, отказавшийся от столь обычной у других народов семейной

жизни и оставления потомства (они  уверены,  что  их  народ  будет  пополнен

другим путём). На Архипелаге  очень  своеобразен  именно  этот  коллективный

образ жизни - то ли наследие первобытного  общества,  то  ли - уже  заря

будущего. Вероятно - будущего.

   Следующая у зэков  ценность - сон.  Нормальный  человек  может  только

удивляться,  как  много   способен   спать   зэк   и   в   каких   различных

обстоятельствах. Нечего и говорить,  что  им  неведома  бессонница,  они  не

применяют снотворных, спят все ночи напролёт, а если  выпадет  свободный  от

работы день, то и его весь спят. Достоверно установлено,  что  они  успевают

заснуть, присев у пустых носилок, пока  те  нагружаются;  умеют  заснуть  на

разводе, расставив ноги; и даже идя под конвоем в строю на  работу - тоже

умеют заснуть, но не все: некоторые при этом падают и просыпаются. Для всего

этого обоснование у них такое: во сне [срок] быстрей идёт. И еще  [ночь  для

сна, а день для отдыха]. *(6)

   Мы возвращаемся  к  образу  бригады,  топающей  за  "законной"  (как  они

говорят) баландой. Мы видим здесь выражение одной из главнейших национальных

черт народа зэков - [[жизненного напора]] (и это не идёт в  противоречие  с

их склонностью часто засыпать. Вот для  того-то  они  и  засыпают,  чтобы  в

промежутке иметь силы для напора!). Напор этот - и буквальный,  физический,

на финишных прямых перед целью - едой, теплой печкой, сушилкой, укрытием от

дождя - и зэк не стесняется в этой толкучке садануть соседа плечом  в  бок;

идут ли два зэка поднять бревно - оба они направляются к хлыстовому  концу,

так чтобы комлевой достался напарнику. И напор в более общем смысле - напор

для занятия более  выгодного  жизненного  положения.  В  жестоких  островных

условиях (столь близких к условиям животного мира, что мы безошибочно  можем

прилагать сюда дарвиновскую struggle for life)  от  успеха  или  неуспеха  в

борьбе за место часто зависит сама жизнь - и в этом пробитии дороги себе за

счёт других, туземцы не знают сдерживающих  этических  начал.  Так  прямо  и

говорят: [совесть? в личном деле осталась]. При  важных  жизненных  решениях

они  руководятся  известным  правилом  Архипелага:  [лучше  ссучиться,   чем

мучиться].

   Но напор может быть успешным, если он сопровождается жизненной ловкостью,

[[изворотливостью]] в труднейших  обстоятельствах.  *(7)  Это  качество  зэк

должен проявлять ежедневно, по самым простым и ничтожным поводам:  для  того

чтобы сохранить от гибели  своё  жалкое  ублюдочное  добро  -   какой-нибудь

погнутый котелок, тряпку вонючую, деревянную ложку, иголку-работницу. Однако

в борьбе за важное место в островной иерархии - и  изворотливость  должна

быть более высокая, тонкая, рассчитанная [темниловка].  Чтобы  не  отяжелять

исследование - вот один пример. Некий зэк  сумел  занять  важную  должность

начальника промышленных мастерских при хоздворе. Одни работы его  мастерским

удаются, другие нет, но крепость его положения зависит даже не  от  удачного

хода дел, а от того [понта], с которым он  держится.  Вот  приходят  к  нему

офицеры МВД и видят на его письменном столе какие-то глиняные конусы. - "А

это - что у тебя?" - "Конусы  Зегера".  -   "А  зачем?" - "Определять

температуру в печах." - "А-а-а," - с  уважением  протянет  начальник  и

подумает: ну,  и  хорошего  ж  я  инженера  поставил.  А  конусы  эти  своим

плавлением никакой температуры определить не могут, потому что они из  глины

не только не стандартной, а - неизвестно какой. Примелькиваются конусы, -

и у начальника мастерских новая игрушка на столе -   оптический  прибор  без

единой линзы (где ж на Архипелаге линзы брать?). И опять все удивляются.

   И постоянно должна быть голова зэка занята вот  такими  ложными  боковыми

ходами.

   Сообразно обстановке и психологически  оценивая  противника,  зэк  должен

проявлять [[гибкость поведения]] - от грубого действия кулаком  или  горлом

до тончайшего притворства, от полного бесстыдства до святой верности  слову,

данному с глазу на глаз  и,  казалось  бы,  совсем  не  обязательному.  (Так

почему-то  все  зэки  свято  верны  обязательствам  по  тайным   взяткам   и

исключительно  терпеливы  и  добросовестны  в  выполнении  частных  заказов.

Рассматривая  какую-нибудь  чудесную   островную   выделку   с   резьбой   и

инкрустацией, подобные которым мы видим только  в  музее  Останкино,  бывает

нельзя поверить,  что  это  делали  те  самые  руки,  которые  сдают  работу

десятнику, лишь колышком подперев, а там пусть сразу и рухнет.)

   Эта же гибкость поведения отражается и известным правилом зэков: [дают -

бери, бьют - беги].

   Важнейшим условием успеха в  жизненной  борьбе  является  для  островитян

ГУЛага их [[скрытность]]. Их характер и замыслы настолько глубоко  спрятаны,

что непривыкшему начинающему работодателю по началу кажется, что зэки гнутся

как травка - от ветра и сапога. *(8) (Лишь позже он с  горечью  убедится  в

лукавстве и неискренности  островитян.)  Скрытность - едва  ли  не  самая

характерная черта зэковского племени. Зэк должен  скрывать  свои  намерения,

свои поступки и от работодателей и от надзирателей, и от бригадира, и от так

называемых "стукачей". *(9) Скрывать  ему  надо  удачи  свои,  чтобы  их  не

перебили. Скрывать надо  планы,  расчёты,  надежды - готовится  ли  он  к

большому "побегу", или надумал, где собрать стружку для матраца. В зэковской

жизни всегда так, что открыться - значит потерять... Один туземец, которого

я угостил махоркой, объяснил мне так (даю в русском переводе):  "откроешься,

где спать тепло, где десятник не найдёт - и все туда  налезут,  и  десятник

нанюхает. Откроешься, что письмо послал через вольного *(10),  и  все  этому

вольному письма понесут и накроют его с теми письмами. И  если  обещал  тебе

каптёр сорочку рваную сменить - молчи, пока не сменишь, а когда сменишь -

опять же молчи: и его не подводи и тебе еще пригодится. *(11) С  годами  ээк

настолько привыкает всё скрывать, что даже усилия над собой ему для этого не

надо делать: у него отмирает естественное  человеческое  желание  поделиться

переживаемым. (Может быть следует признать в этой скрытности как бы защитную

реакцию против общего [закрытого хода вещей?] Ведь  от  него  тоже  всячески

скрывают информацию, касающуюся его судьбы.)

   Скрытность зэка  вытекает  из  его  [[круговой  недоверчивости]]:  он  не

доверяет всем  вокруг.  Поступок,  по  виду  бескорыстный,  вызывает  в  нём

особенно сильное подозрение. [Закон-тайга], вот как  он  формулирует  высший

императив человеческих отношений. (На островах  Архипелага  и  действительно

большие массивы тайги.)

   Тот туземец, который наиболее  полно  совместил  и  проявил  в  себе  эти

племенные качества - жизненного  напора,  безжалостности,  изворотливости,

скрытности и  недоверчивости,  сам  себя  называет  и  его  называют  [сыном

ГУЛага]. Это у них - как бы звание  почётного  гражданина  и  приобретается

оно, конечно, долгими годами островной жизни.

   Сын ГУЛага считает себя непроницаемым, но что,  напротив,  он  сам  видит

окружающих насквозь и, как говорится, на два метра под  ними  вглубь.  Может

быть это и так, но тут-то и выявляется,  что  даже  у  самых  проницательных

зэков - обрывистый кругозор, [[недальний взгляд]] вперёд. Очень трезво судя

о поступках, близких к нему, и очень  точно  рассчитывая  свои  действия  на

ближайшие часы, рядовой зэк, да даже и сын ГУЛага  не  способен  ни  мыслить

абстрактно, ни охватить явлений общего характера, ни  даже  разговаривать  о

будущем. У них и в грамматике будущее  время  употребляется  редко:  даже  к

завтрашнему дню оно применяется с оттенком условности, еще осторожнее - к

дням уже начавшейся недели, и никогда не услышишь от зэка фразы: "на будущую

весну я..." Потому что все знают, что еще перезимовать надо, да  и  в  любой

день судьба может перебросить его с острова на остров. Воистину: день мой -

век мой!

   Сыновья ГУЛага являются и главными носителями традиций и  так  называемых

[[заповедей зэков]]. На разных островах этих  заповедей  насчитывают  разное

количество, не совпадают в точности их формулировки, и было бы увлекательным

отдельным исследованием провести  их  систематизацию.  Заповеди  эти  ничего

общего не имеют с христианством. (Зэки - не только атеистический народ,  но

для них вообще нет ничего  святого,  и  всякую  возвышенную  субстанцию  они

всегда спешат высмеять и унизить. Это отражается и  в  их  языке.)  Но,  как

уверяют сыновья ГУЛага, живя по их заповедям, на Архипелаге не пропадешь.

   Есть такие заповеди, как: [не стучи] (как это понять? очевидно,  чтоб  не

было лишнего шума); [не лижи мисок], то есть, не опускайся до  помоек,  что'

считается у них быстрой и крутой гибелью. [Не шакаль]. И другие.

   Интересна заповедь: [не суй носа в чужой котелок!] Мы бы сказали, что это

- высокое достижение туземной мысли: ведь это принцип  негативной  свободы,

это как бы обёрнутый my home is my castle и даже выше него,  ибо  говорит  о

котелке не своём, а  чужом  (но  свой - подразумевается).  Зная  туземные

условия, мы должны здесь понять "котелок" широко: не только  как  закопченую

погнутую посудину,  и  даже  не  как  конкретное  непривлекательное  варево,

содержащееся в нём, но и как все способы добывания еды, все приёмы в  борьбе

за существование и даже ещё шире: как [душу] зэка.  Одним  словом,  дай  мне

жить, как я хочу, и сам живи, как хочешь - вот  что  значит  этот  завет.

Твердый жестокий сын ГУЛага этим заветом обязуется не применять своей силы и

напора из  пустого  любопытства  (но  одновременно  и  освобождает  себя  от

каких-либо моральных обязательств: хоть ты рядом и околей - мне всё  равно.

Жестокий закон, и всё же гораздо человечнее закона  "блатных" - островных

каннибалов: "подохни ты сегодня, а я  завтра".  Каннибал-блатной  отнюдь  не

равнодушен к соседу: он ускорит его смерть, чтоб отодвинуть свою,  а  иногда

для потехи или из любопытства понаблюдать за ней).

   Наконец, существует сводная заповедь [не верь, не  бойся,  не  проси!]  В

этой заповеди с большой  ясностью,  даже  скульптурностью  отливается  общий

национальный характер зэка.

   Как можно управлять (на воле) народом, если бы  он  весь  проникся  такой

гордой заповедью?.. Страшно подумать.

   Эта заповедь переводит нас к рассмотрению  уже  не  жизненного  поведения

зэков, а их психологической сути.

   Первое, что мы сразу же замечаем в сыне ГУЛага и потом всё более и  более

наблюдаем: [[душевная уравновешенность]], психологическая устойчивость.  Тут

интересен общий философский взгляд  зэка  на  своё  место  во  вселенной.  В

отличие от англичанина и француза, которые всю жизнь гордятся тем,  что  они

родились англичанином и французом, зэк совсем не гордится своей национальной

принадлежностью,  напротив:  он  понимает  её  как  жестокое  испытание,  но

испытание это он хочет пронести с достоинством.  У  зэков  есть  даже  такой

примечательный миф: будто где-то существуют "ворота  Архипелага"  (сравни  в

античности столпы Геркулеса), так вот на  лицевой  стороне  этих  ворот  для

входящего будто бы надпись: "[не падай духом!]", а на обратной  стороне  для

выходящего: "[не слишком радуйся!]". И главное, добавляют зэки: надписи  эти

видят только умные, а дураки их не видят. Часто выражают  этот  миф  простым

жизненным правилом: [приходящий не грусти, уходящий не радуйся]. Вот в  этом

ключе и следует воспринимать взгляды зэка на жизнь  Архипелага  и  на  жизнь

обмыкающего пространства. Такая философия и  есть  источник  психологической

устойчивости зэка. Как бы мрачно ни складывались против него обстоятельства,

он хмурит брови на своём грубом обветренном лице и говорит: [глубже шахты не

опустят]. Или успокаивают друг друга: [бывает хуже!] -   и  действительно  в

самых глубоких страданиях голода, холода и душевного упадка  это  убеждение:

[могло быть и хуже!] явно поддерживает и приободряет их.

   Зэк всегда [[настроен на худшее]], он так и  живёт,  что  постоянно  ждет

ударов судьбы и укусов нечисти. Напротив,  всякое  временное  полегчание  он

воспринимает как недосмотр, как ошибку.  В  этом  постоянном  ожидании  беды

вызревает суровая душа зэка, бестрепетная к своей судьбе  и  безжалостная  к

судьбам чужим.

   Отклонения от равновесного состояния очень малы у зэка - как  в  сторону

светлую, так и в сторону тёмную, как в сторону отчаяния,  так  и  в  сторону

радости.

   Это удачно выразил Тарас Шевченко (немного побывавший на островах  еще  в

доисторическую эпоху): "У меня теперь почти нет ни грусти, ни радости.  Зато

есть  моральное  спокойствие  до  рыбьего  хладнокровия.  Ужели   постоянные

несчастья могут так переработать человека?" *(12)

   Именно. Именно могут. [Устойчивое  равнодушное  состояние]  является  для

зэка необходимой защитой,  чтобы  пережить  долгие  годы  угрюмой  островной

жизни. Если в первый год на Архипелаге он не достигает этого тусклого, этого

пригашенного состояния, то обычно он и умирает.  Достигнув  же - остаётся

жить. Одним словом: не околешь - так натореешь.

   У зэка притуплены  все  чувства,  огрублены  нервы.  Став  равнодушным  к

собственному горю и даже  к  наказаниям,  накладываемым  на  него  опекунами

племени, и почти уже даже - ко  всей  своей  жизни, - он  не  испытывает

душевного сочувствия и к горю окружающих. Чей-то крик боли или женские слёзы

почти не заставляют его повернуть голову - так  притуплены  реакции.  Часто

зэки проявляют безжалостность к неопытным новичкам, смеются над их промахами

и несчастьями - но не судите их за это сурово: это они не по злу - у  них

просто атрофировалось сочувствие, и остаётся для них заметной  лишь  смешная

сторона события.

   Самое распространённое среди них мировоззрение - [[фатализм]]. Это - их

всеобщая  глубокая  черта.  Она  объясняется  их  подневольным   положением,

совершенным незнанием  того,  что  случится  с  ними  в  ближайшее  время  и

практической неспособностью повлиять на  события.  Фатализм  даже  необходим

зэку, потому что он утверждает его в его душевной устойчивости.  Сын  ГУЛага

считает, что самый спокойный путь - это полагаться на  судьбу.  Будущее -

это кот в мешке, и не понимая его толком, и не представляя, что  случится  с

тобой при разных жизненных вариантах, не  надо  слишком  настойчиво  чего-то

добиваться или слишком упорно от чего-то отказываться - переводят ли тебя в

другой барак, бригаду, на другой лагпункт. Может это будет к лучшему,  может

к худшему, но во всяком случае ты освобождаешься от самоупрёков: пусть будет

тебе и хуже, но не твоими руками это сделано. И так  ты  сохраняешь  дорогое

чувство бестрепетности, не впадаешь в суетливость и искательность.

   При такой тёмной судьбе сильны у зэков многочисленные [[суеверия]].  Одно

из них тесно примыкает к фатализму: если будешь слишком заботиться  о  своём

устройстве или даже уюте - обязательно [погоришь на этап]. *(13)

   Фатализм распространяется у них не только на личную судьбу, но и на общий

ход вещей. Им никак не может придти в голову, что [общий ход] событий  можно

было бы изменить. У  них  такое  представление,  что  Архипелаг  существовал

[вечно] и раньше на нём было еще хуже.

   Но пожалуй самый интересный психологический поворот здесь тот,  что  зэки

воспринимают своё устойчивое равнодушное состояние в их неприхотливых убогих

условиях - как победу  [[жизнелюбия]].  Достаточно  череде  несчастий  хоть

несколько разредеть, ударам судьбы несколько ослабнуть - и зэк уже выражает

[[удовлетворение жизнью]] и гордится своим  поведением  в  ней.  Может  быть

читатель больше поверит в эту  парадоксальную  черту,  если  мы  процитируем

Чехова. В его рассказе "В ссылке" перевозчик  Семен  Толковый  выражает  это

чувство так:

   "Я... довёл себя до такой точки, что могу голый на земле  спать  и  траву

жрать. [И дай Бог всякому такой жизни]. (Курсив наш). Ничего мне не  надо  и

никого не боюсь, и так себя понимаю, что  богаче  и  вольнее  меня  человека

нет".

   Эти поразительные слова так и стоят у нас в ушах: мы слышали их не раз от

зэков Архипелага (и только удивляемся, где их мог подцепить А. П. Чехов?). И

дай Бог всякому такой жизни! - как вам это понравится?

 

   До сих пор мы говорили о положительных сторонах народного  характера.  Но

нельзя  закрывать  глаз  и  на  его  отрицательные  стороны,  на   некоторые

трогательные  народные  слабости,  которые  стоят  как  бы  в  исключении  и

противоречии с предыдущим.

   Чем бестрепетнее, чем суровее неверие этого  казалось  бы  атеистического

народа (совершенно высмеивающего, например, евангельский тезис "не [судите],

да [не судимы] будете", они считают, что судимость от этого не зависит), -

тем лихорадочнее настигают его припадки безоглядной легковерности. Можно так

различить: на том коротком кругозоре, где зэк хорошо видит, - он ни во  что

не верит. Но лишенный зрения абстрактного, лишенный  исторического  расчёта,

он с дикарскою наивностью отдаётся вере в любой  дальний  слух,  в  туземные

чудеса.

   Давний пример  туземного  [[легковерия]] - это  надежды,  связанные  с

приездом Горького на Соловки. Но нет надобности так далеко забираться.  Есть

почти постоянная и почти всеобщая религия на  Архипелаге:  это  вера  в  так

называемую [амнистию]. Трудно объяснить,  что  это  такое.  Это - не  имя

женского божества, как мог бы подумать читатель. Это - нечто  сходное  со

Вторым  Пришествием  у  христианских   народов,   это   наступление   такого

ослепительного сияния, при котором мгновенно растопятся льды  Архипелага,  и

даже расплавятся сами острова, а все туземцы на тёплых  волнах  понесутся  в

солнечные края, где они тотчас же найдут близких приятных им людей. Пожалуй,

это несколько трансформированная вера в Царство Божие на  земле.  Вера  эта,

никогда не подтвержденная ни единым реальным чудом, однако  очень  живуча  и

упорна. И как другие народы связывают свои важные обряды с зимним  и  летним

солнцеворотом, так и зэки  мистически  ожидают  (всегда  безуспешно)  первых

чисел ноября и мая. Подует ли на Архипелаг южный ветер, тотчас шепчут с  уха

на ухо: "наверно, будет амнистия! уже начинается!" Установятся  ли  жестокие

северные ветры - зэки согревают  дыханием  окоченевшие  пальцы,  трут  уши,

отаптываются и подбодряют друг  друга:  "Значит,  будет  Амнистия.  А  иначе

замёрзнем все на...! (тут - непереводимое выражение).  Очевидно - теперь

будет".

   Вред всякой религии давно доказан - и  тут  тоже  мы  его  видим.  Эти

верования  в  Амнистию  очень  расслабляют  туземцев,  они  приводят  их   в

несвойственное  состояние  мечтательности,  и  бывают  такие   эпидемические

периоды, когда из  рук  зэков  буквально  вываливается  необходимая  срочная

казённая работа - практически такое же действие, как и  от  противоположных

мрачных  слухов  об  "этапах".  Для  повседневного  же  строительства  всего

выгоднее, чтобы туземцы не испытывали никаких отклонений чувств.

   И еще есть  у  зэков  некая  национальная  слабость,  которая  непонятным

образом удерживается в них вопреки всему строю  их  жизни  -   это  [[тайная

жажда справедливости]].

   Это странное чувство наблюдал и Чехов на острове совсем впрочем не нашего

Архипелага: "Каторжник, как бы глубоко ни был он  испорчен  и  несправедлив,

любит больше всего справедливость, и если её нет в людях, поставленных  выше

него, то он из года в год впадает в озлобление, в крайнее неверие".

   Хотя наблюдения Чехова ни с какой стороны не относятся к  нашему  случаю,

однако они поражают нас своей верностью.

   Начиная с попадания зэков на Архипелаг, каждый  день  и  час  их  здешней

жизни есть сплошная несправедливость, и сами они в этой обстановке совершают

одни несправедливости - и, казалось бы, давно пора им к этому привыкнуть  и

принять  несправедливость  как  всеобщую  норму  жизни.   Но   нет!   Каждая

несправедливость от старших в племени и от племенных опекунов продолжает  их

ранить и ранить так же, как и в первый день. (А несправедливость,  исходящая

снизу вверх, вызывает их бурный одобрительный смех.) И в фольклоре своём они

создают легенды уже даже не о справедливости, а - утрируя чувство это - о

неоправданном [великодушии]. (Так, в частности, и был создан  и  десятилетия

держался на Архипелаге миф о великодушии с Ф. Каплан - будто бы она не была

расстреляна, будто пожизненно сидит в  разных  тюрьмах,  и  находились  даже

многие свидетели, кто был с нею на  этапах  или  получал  от  неё  книги  из

бутырской библиотеки. *(14) Спрашивается, зачем  понадобился  туземцам  этот

вздорный миф? Только как крайний случай непомерного великодушия,  в  которое

им хочется верить. Они тогда могут мысленно обратить его к себе.)

   Ещё известны  случаи,  когда  зэк  полюбил  на  Архипелаге  труд  (А.  С.

Братчиков: "горжусь тем, что сделали мои  руки")  или  по  крайней  мере  не

разлюбил  его  (зэки  немецкого  происхождения),   но   эти   случаи   столь

исключительны, что мы не  станем  их  выдвигать  как  общенародную,  даже  и

причудливую черту.

   Пусть не покажется противоречием уже названной туземной черте  скрытности

--  другая  туземная  черта:  любовь  [[рассказывать  о  прошлом]].  У  всех

остальных народов это - стариковская привычка, а люди среднего возраста как

раз не любят и даже опасаются рассказывать о прошлом (особенно  -  женщины,

особенно - заполняющие анкеты, да и вообще все). Зэки же в  этом  отношении

ведут себя  как  нация  сплошных  стариков.  (В  другом  отношении - имея

[воспитателей], напротив содержатся как нация сплошных детей.) Слова из  них

не выдавишь по поводу  сегодняшних  мелких  бытовых  секретов  (где  котелок

нагреть, у кого махорку выменять), но о прошлом расскажут тебе  без  утайки,

нараспашку всё: и как жил до Архипелага, и с кем жил, и  как  [сюда  попал].

(Часами они слушают, кто как "попал",  и  им  эти  однообразные  истории  не

прискучивают нисколько. И чем случайнее, поверхностней, короче встреча  двух

зэков (одну ночь рядом  полежали  на  так  называемой  "пересылке") - тем

развернутей и подробней они спешат друг другу всё рассказать о себе.

   Тут интересно сравнить  с  наблюдением  Достоевского.  Он  отмечает,  что

каждый вынашивал и отмучивал в себе историю своего попадания в "Мёртвый дом"

- и говорить об этом было у них совсем не принято. Нам это понятно:  потому

что  в  "Мёртвый  дом"  попадали  за  [преступление],  и  вспоминать  о  нём

каторжникам было тяжело.

   На Архипелаг же зэк попадает необъяснимым ходом рока или  злым  стечением

мстительных обстоятельств - но в девяти случаях из десяти он  не  чувствует

за собой никакого "преступления" - и поэтому нет  на  Архипелаге  рассказов

более интересных и вызывающих более живое сочувствие аудитории чем - "[как

попал]".

   Обильные рассказы зэков о прошлом, которыми наполняются все вечера  в  их

бараках, имеют ещё и другую  цель  и  другой  смысл.  Насколько  неустойчиво

настоящее и будущее зэка - настолько незыблемо его прошедшее.  Про  шедшего

уже никто не может отнять у зэка, да и каждый  был  в  прошлой  жизни  нечто

бо'льшее, чем сейчас (ибо нельзя быть ниже, чем зэк;  даже  пьяного  бродягу

вне Архипелага называют [товарищем]). Поэтому в воспоминаниях самолюбие зэка

берёт назад те высоты, с которых его свергла жизнь. *(15)  Воспоминания  еще

обязательно  приукрашиваются,  в  них  вставляются  выдуманные  (но   весьма

правдоподобно) эпизоды - и  зэк-рассказчик  (да  и  слушатели)  чувствуют

живительный [возврат веры в себя].

   Есть и другая  форма  укрепления  этой  веры  в  себя  -   многочисленные

[[фольклорные рассказы]] о ловкости  и  удачливости  народа  зэков.  Это -

довольно  грубые  рассказы,  напоминающие  солдатские  легенды  николаевских

времён (когда солдата брали на двадцать пять лет). Вам расскажут и как  один

зэк пошел к начальнику дрова колоть для кухни - начальникова  дочка  сама

прибежала к нему в сарай. И как хитрый дневальный сделал  лаз  под  барак  и

подставлял там котелок под слив, проделанный в полу посылочной  комнаты.  (В

посылках извне иногда приходит водка, но на Архипелаге - сухой закон, и  её

по акту должны тут же выливать на землю (впрочем никогда не выливали) - так

вот дневальный собирал в котелок и всегда пьян был.)

   Вообще зэки ценят и любят [[юмор]] - и это больше всего  свидетельствует

о здоровой основе психики тех туземцев, которые сумели не умереть  в  первый

год. Они исходят из того, что слезами не оправдаться, а смехом не задолжать.

Юмор - их постоянный союзник, без которого, пожалуй,  жизнь  на  Архипелаге

была бы совершенно невозможна.  Они  и  ругань-то  ценят  именно  по  юмору:

которая смешней, вот та их  особенно  и  убеждает.  Хоть  небольшой  толикою

юмора, но сдабривается всякий их ответ на  вопрос,  всякое  их  суждение  об

окружающем, Спросишь зэка, сколько он уже пробыл  на  Архипелаге - он  не

скажет вам "пять лет", а:

   - Да пять январей просидел.

   (Своё пребывание на Архипелаге они почему-то  называют  [сиденьем],  хотя

сидеть-то им приходится меньше всего.)

   - "Трудно?" - спросишь. Ответит, зубоскаля:

   - Трудно только первые десять лет.

   Посочувствуешь, что жить ему приходится в таком тяжелом климате, ответит:

   - Климат плохой, но общество хорошее.

   Или вот говорят о ком-то уехавшем с Архипелага:

   - Дали три, отсидел пять, выпустили досрочно.

   А когда стали приезжать на Архипелаг с путёвками на четверть столетия:

   - Теперь двадцать пять лет жизни обеспечено!

   Вообще же об Архипелаге они судят так:

   - Кто не был - тот побудет, кто был - тот не забудет.

   (Здесь - неправомерное обобщение:  мы-то  с  вами,  читатель,  вовсе  не

собираемся там быть, правда?) Где бы когда бы ни услышали  туземцы  чью-либо

просьбу чего-нибудь [добавить] (хоть кипятку в кружку), - все хором  тотчас

же кричат:

   - Прокурор [добавит!]

   (Вообще  к  прокурорам  у  зэков  непонятное   ожесточение,   оно   часто

прорывается.  Вот  например  по  Архипелагу   очень   распространено   такое

несправедливое выражение:

   - Прокурор - топор.

   Кроме точной рифмы мы не видим  тут  никакого  смысла.  Мы  с  огорчением

должны отметить здесь один из  случаев  разрыва  ассоциативных  и  причинных

связей, которые  снижают  мышление  зэков  ниже  среднего  общечеловеческого

уровня. Об этом чуть дальше.)

   Вот еще образцы из милых беззлобных шуток:

   - Спит-спит, а отдохнуть некогда.

   - Воды не пьёшь - от чего сила будет?

   О ненавистной работе к концу рабочего  дня  (когда  уже  томятся  и  ждут

съёма) обязательно шутят:

   - Эх, только работа пошла да день мал!

   Утром же вместо того, чтобы приняться за эту работу,  ходят  от  места  к

месту и говорят:

   - Скорей бы вечер, да завтра (!) на работу!

   А вот где видим мы  [[перерывы  в  их  логическом  мышлении]].  Известное

выражение туземцев:

   - Мы этого лесу не сажали и валить его не будем.

   Но если так рассуждать - леспромхозы тоже лесу не сажали, однако  сводят

его весьма успешно! Так что здесь - типичная детскость туземного  мышления,

своеобразный дадаизм.

   Или вот ещё (со времени Беломорканала):

   - Пусть медведь работает!

   Ну как, серьёзно говоря, можно представить себе медведя,  прокладывающего

великий канал? Вопрос о медвежьей работе был достаточно освещен ещё в трудах

И. А.  Крылова.  Если  была  бы  малейшая  возможность  запрячь  медведей  в

целенаправленную работу - не  сомневайтесь,  что  это  было  бы  сделано  в

новейшие десятилетия, и были бы целые медвежьи бригады и медвежьи лагпункты.

   Правда, у туземцев есть еще параллельное высказывание о медведях - очень

несправедливое, но въевшееся:

   - Начальник - медведь.

   Мы даже  не  можем  понять - какая  ассоциация  могла  породить  такое

выражение? Мы не хотели бы думать  о  туземцах  так  дурно,  чтобы  эти  два

выражения сопоставить и отсюда что-то заключить.

 

   Переходя к вопросу о [[языке]] зэков, мы находимся в большом затруднении.

Не говоря о том, что всякое исследование о новооткрытом  языке  есть  всегда

отдельная книга и особый научный курс, в нашем случае есть ещё специфические

трудности.

   Одна из них - аггломератное соединение языка с руганью,  на  которое  мы

уже ссылались. Разделить этого не смог бы никто (потому  что  нельзя  делить

живое!) *(16), но и помещать всё как есть, на научные страницы,  мешает  нам

забота о нашей молодёжи.

   Другая трудность - необходимость  разграничить  собственно  язык  народа

зэков  от  языка  племени  каннибалов  (иначе  называемых   "блатными"   или

"урками"), рассеянного среди них. Язык племени  каннибалов  есть  совершенно

отдельная ветвь филологического древа,  не  имеющая  себе  ни  подобных,  ни

родственных. Этот предмет  достоин  отдельного  исследования,  а  нас  здесь

только  запутала  бы  непонятная  каннибальская  лексика  (вроде:  ксива -

документ, марочка - носовой платок, угол - чемодан,  луковица - часы,

прохоря' - сапоги). Но трудность в том,  что  другие  лексические  элементы

каннибальского языка,  напротив  усваиваются  языком  зэков  и  образно  его

обогащают:

   свистеть; темнить; раскидывать чернуху; кантоваться; лукаться;  филонить;

мантулить; цвет; полуцвет; духовой; кондей; шмон; костыль; фитиль; шестёрка;

сосаловка; отрицаловка; с понтом; гумозница; шалашовка; бациллы; хилять  под

блатного; заблатниться; и другие, и другие.

   Многим  из  этих  слов  нельзя  отказать  в  меткости,  образности,  даже

общепонятности. Венцом их является окрик [на цирлах!] Его можно перевести на

русский язык только сложно-описательно. Бежать или  подавать  что-нибудь  на

цирлах значит: и на цыпочках, и стремительно, и с душевным усердием - и всё

это одновременно.

   Нам просто кажется, что и современному  русскому  языку  этого  выражения

очень не хватает! - особенно потому, что в жизни часто встречается подобное

действие.

   Но это попечение - уже  излишнее.  Автор  этих  строк,  закончив  свою

длительную научную  поездку  на  Архипелаг,  очень  беспокоился,  сумеет  ли

вернуться к преподаванию в этнографическом институте, - то есть, не  только

в смысле отдела кадров, но: не отстал ли он от современного русского языка и

хорошо ли будут его понимать студенты. И вдруг с недоумением и  радостью  он

услышал от первокурсников те самые выражения, к которым привыкло его ухо  на

Архипелаге и которых так до сих пор не хватало  русскому  языку:  "с  ходу",

"всю дорогу", "по новой", "раскурочить", "заначить", "фраер", "дурак  и  уши

холодные", "она с парнями шьётся" и еще многие, многие!

   Это означает большую энергию  языка  зэков,  помогающую  ему  необъяснимо

просачиваться в нашу страну и прежде  всего  в  язык  молодёжи.  Это  подаёт

надежду, что в будущем процесс пойдёт еще решительней  и  все  перечисленные

выше слова тоже вольются в русский язык, а может быть даже  и  составят  его

украшение.

   Но тем трудней становится задача  исследователя:  разделить  теперь  язык

русский и язык зэческий!

   И, наконец, добросовестность мешает нам  обойти  и  четвёртую  трудность:

первичное, какое-то доисторическое влияние самого  русского  языка  на  язык

зэков и даже на язык каннибалов (сейчас такого влияния уже не  наблюдается).

Чем  иначе  можно  объяснить,  что  мы  находим   у   Даля   такие   аналоги

специфически-островных выражений:

   жить законом (костромское) - в смысле жить с женой (на Архипелаге:  жить

с ней в законе);

   вы'начить  (офенское) - выудить  из  кармана.  (на  островах   сменили

приставку - заначить);

   подходить - значит: беднеть, истощаться. (сравни "доходить")

   или пословица у Даля

   "щи - добрые люди" - и целая цепь  островных  выражений:  мороз-человек

(если не крепкий), костёр-человек и т. д.

   И "мышей не ловит" - мы тоже находим у Даля.  *(17)  А  "сука"  означало

"шпиона" уже при П. Ф. Якубовиче.

   А ещё превосходное выражение  туземцев  [упираться  рогами]  (обо  всякой

упорно выполняемой работе и  вообще  обо  всяком  упорстве,  настаивании  на

своём), [сбить рога, сшибить  рога] - восстанавливают  для  современности

именно  древний  русский  и  славянский  смысл  слова  "рога"   (кичливость,

высокомерие,  надменность)  вопреки  пришлому,  переводному  с  французского

"наставить рога" (как измена жены), которое в простом народе  совершенно  не

привилось, да и интеллигенцией  уже  было  бы  забыто,  не  будь  связано  с

пушкинской дуэлью.

   Все эти бесчисленные трудности вынуждают нас пока отложить языковую часть

исследования.

 

   В заключение несколько личных строк. Автора  этой  статьи  во  время  его

расспросов зэки вначале чуждались: они полагали, что эти  расспросы  ведутся

для [кума] (душевно близкий им попечитель, к которому они,  однако,  как  ко

всем своим попечителям, неблагодарны и несправедливы). Убедясь, что  это  не

так, к тому ж из разу в  раз  угощаемые  махоркою  (дорогих  сортов  они  не

курят), они стали относиться к  исследователю  весьма  добродушно,  открывая

неиспорченность своего нутра. Они даже очень мило стали звать  исследователя

в одних местах Укроп Помидорович, в других - Фан Фаныч. Надо  сказать,  что

на Архипелаге отчества вообще не употребляются, и поэтому такое почтительное

обращение носит  оттенок  юмористический.  Одновременно  в  этом  выразилась

недоступность для их интеллекта смысла данной работы.

   Автор же полагает, что настоящее исследование  удалось,  гипотеза  вполне

доказана, открыта в середине XX века совершенно новая  никому  не  известная

нация, этническим объёмом во много миллионов человек.

 

 

   1. Этого никак не скажешь об отверженных в западных странах, Там  они -

либо  порознь  томящиеся   одиночки   и   вовсе   не   работают,   либо  -

немногочисленные  гнёзда  каторги,  труд  которых  почти  не  отзывается  на

экономике своей страны.

 

   2. Может быть как раз - недостающим для  теории  эволюции  промежуточным

звеном.

 

   3. Экономность этого способа общения заставляет задуматься,  нет  ли  тут

зачатков Языка Будущего?

 

   4. Старый соловчанин Д.С.Л. уверяет, что он в 1931 г. слышал, как коивоир

спросил туземца: "Ты кто? - зэк?"

 

   5. В. Даль - "Пословицы русского народа". М., 1957, стр. 257

 

   6. Парадоксально, но сходные пословицы есть и у русского народа:

   - Ходя наемся, стоя высплюсь.

   - Где щель, там и постель.

 

   7. У русских: "Передом кланяется, боком глядит, задом щупает".

 

   8. Сравни у русских: "Лучше гнуться, чем переломиться."

 

   9. Малозначительное островное явление, касаться которого в  нашем  очерке

мы считаем излишним.

 

   10.  На  островах  есть  своя  почта,  но  туземцы  предпочитают  ею   не

пользоваться.

 

   11. Сравни у русских "нашел - молчи,  потерял  -   молчи".  Откровенно

говоря, параллелизм этих жизненных правил ставит нас несколько в тупик.

 

   12. Письмо к Репниной.

 

   13. [[Пожары]] в буквальном смысле  не  волнуют  зэков,  они  не  дорожат

своими жилищами, даже не спасают горящих зданий, уверенные,  что  их  всегда

заменят. [[Погореть]] у них применяется только в смысле личной судьбы.

 

   14.  Недавно  комендант  Кремля  товарищ  Мальков  официально  эти  слухи

опроверг и рассказал, как он расстрелял Каплан тогда же. Да и Демьян  Бедный

присутствовал  при  этом  расстреле.  Да  отсутствие  её  свидетельницей  на

процессе эсеров 1922 г. могло бы убедить зэков! - так  они  того  процесса

вообще не помнят. Мы предполагаем, что  слух  о  пожизненном  заключении  Ф.

Каплан потянулся от пожизненного заключения Берты  Гандаль.  Эта  ничего  не

подозревающая женщина приехала из Риги в Москву как  раз  в  дни  покушения,

когда братья Гандаль (ожидавшие Каплан в автомашине) были расстреляны. За то

и получила Берта пожизненное.

 

   15.  А  ведь   самолюбие   и   у   старого   глухого   жестянщика   и   у

мальчишки-подсобника  маляра  ничуть  не  меньше,   чем   у   прославленного

столичного режиссёра, это надо иметь в виду.

 

   16. Только недавно некая Сталевская из села Долгодеревенского Челябинской

области  нашла  путь:  "Почему  не  боролись  за   чистоту   языка?   Почему

[[организованно]]  не  обратились  к  [[воспитателю   за   помощью?]]"   Эта

замечательная идея  нам  просто  в  голову  не  пришла,  когда  мы  были  на

Архипелаге, мы б её зэкам подсказали.

 

   17. Пословицы русского народа. М., 1957, стр. 357

 

<<< Александр Солженицын: АРХИПЕЛАГ ГУЛаг     Следующая глава  >>> 

 

Смотрите также:

В. Шаламов. Колымские рассказы. Очерки преступного мира

Архипелаг ГУЛАГ

Троцкий "Сталин"

"Дело" Гумилёва
Воспоминания дочери Сталина

Тамбовский волк тебе товарищ