Великие художники

Сальвадор Дали

Разделы: Живопись: картины великих художников

Биография и картины Сальвадора Дали

Скачать:     Электронный альбом С.Дали (7,5 Мб)

   Мое второе путешествие в Америку можно было бы назвать официальным началом

"славы". Все картины были распроданы в день открытия выставки. Газета  "Таймс

Мэгэзин" поместила на обложке мою фотографию, сделанную Ман Роем, под броским

заголовком: "Сюрреалист Сальвадор Дали: кипарис, архиепископ и облако  перьев

вылетают через окно". Со всех сторон мне говорили об этом номере, но  пока  у

меня не было экземпляра "Таймс Мэгэзин", я был очень расстроен, поскольку ду-

мал, что речь идет о малотиражной газете. Лишь  потом  я  понял  чрезвычайную

важность этого издания, которым зачитывается вся Америка. В одном мгновение я

стал знаменит. Меня останавливали на улице и просили  дать  автограф.  Хлынул

поток писем из самых отдаленных уголков Америки: ко мне обращались  с  самыми

экстравагантными предложениями.

   Приведу одно доказательство своей известности. Я согласился сделать сюрре-

алистическую выставку в витрине магазина Бонвит-Теллера. (Все остальные  тоже

приняли потом сюрреалистскую форму). Я поставил там манекен - его голова была

украшена красными розами, а ногти покрыты ярко-алым лаком, на столе я устано-

вил телефон, превращающийся в омара, а на стул положил мою пресловутую потря-

сающую куртку, на которой были приклеены 88 ликерных стаканчиков, доверху на-

полненных зеленой мятой и увенчанных  соломинкой  для  коктейля.  Эта  куртка

пользовалась большим успехом на выставке сюрреалистов также в Лондоне, где  я

произнес большую речь в скафандре. Лорд Барнерс по  телефону  заказал  костюм

напрокат  и  у  него  спросили,  на  какую  глубину  намеревается   совершить

погружение мистер Дали. Чрезвычайно серьезно лорд Барнерс ответствовал:

   - На глубину подсознания. И тут же начнет подъем.

   - Очень хорошо, сударь,- сказал прокатчик,- в таком случае мы наденем  ему

специальный шлем.

   Свинцовые туфли оказались настолько тяжелыми, что я едва  смог  приподнять

ноги. Двое друзей помогли мне дотащиться до трибуны, где я появился  в  своем

странном костюме, держа на поводке двух белых борзых. Похоже, лондонская пуб-

лика очень перепугалась, поскольку в зале установилась  полная  тишина.  Меня

посадили перед микрофоном и  до  меня,  наконец,  дошло,  что  сквозь  стекло

скафандра говорить невозможно.  В  то  же  мгновение  я  понял,  что  вот-вот

задохнусь, и поспешно позвал друзей  развинтить  шлем.  К  сожалению,  знаток

скафандра вышел, и никто не знал, как взяться за  дело.  Пытались  сорвать  с

меня костюм и,  наконец,  разбили  стекло  молотком.  При  каждом  ударе  мне

казалось, что  я  умираю.  Публика,  уверенная,  что  перед  ней  разыгрывают

задуманную  заранее  пантомиму,  взорвалась  аплодисментами.   Наконец,   мне

освободили голову и когда я наконец появился бледный,  почти  умирающий,  все

были потрясены драматичностью происшедшего,  без  чего,  замечу,  никогда  не

обходится ни одно из моих действий.

   Этот невольный успех и более благополучный успех моей лондонской  выставки

(Мисгер Мак-Дональд открыл в своей галерее экспозицию:  Сезанн,  Коро,  Дали)

были признаками, что все идет хорошо. Я вроде должен был быть окрыленным.  Но

оказался в глубокой депрессии.  И  захотел  как  можно  быстрее  вернуться  в

Испанию. Неодолимая усталость увеличивала мою и без того не малую истерию.  Я

был  сыт  по  горло   скафандрами,   омарами-телефонами,   мягкими   роялями,

архиепископами и кипарисами, которые вылетают в окно, своей  популярностью  и

коктейль-парти. Мне снова хотелось увидеть Порт-Льигат,  где  я,  наконец-то,

возьмусь за "самое важное". Мы приехали в Порт-Льигат в конце  декабря.  Мне,

как никогда,  была  внятна  незабываемая  красота  этого  пейзажа.  Я  клялся

наслаждаться каждой секундой своего пребывания здесь, но где-то под  ложечкой

сидел тихий страх. В первую ночь я не мог заснуть. На другой день  отправился

на прогулку вдоль морского побережья. Блестящая  жизнь  последних  месяцев  в

Лондоне, Нью-Йорке, Париже показалась мне  долгой  и  нереальной.  Я  не  мог

определить ни причину, ни природу того, что меня угнетает.  Что  с  тобой?  У

тебя есть все, о чем ты мечтал десять лет. Ты в ПортЛьигате -  это  место  ты

любишь больше всего в мире. Тебя больше  не  угнетают  унизительные  денежные

заботы. Ты можешь  заняться  самыми  главными,  выношенными  в  глубине  души

произведениями. Ты  совершенно  здоров.  Ты  волен  выбирать  любой  из  всех

кинематографических или театральных проектов, которые тебе предлагают... Гала

будет счастлива и ее не будут беспокоить заботы, омрачающие лицо...

   Я яростно вздохнул - откуда этот страх, разрушающий мои иллюзии? Ничто  не

помогало. Даже самые разумные доводы. Если это еще  продлится,  я  заплачу...

Гала советовала мне успокаивать нервы холодным душем. Я  разделся  на  зимнем

пляже и окунулся в ледяную прозрачную воду. Солнце блистало, как летом.  Стоя

под ним нагишом, я почувствовал, как мурашки побежали по  моей  коже...  Гала

позвала меня завтракать, и я вздрогнул, инстинктивно  протянув  одну  руку  к

сердцу, а другую - к члену, издававшему слабый запах, который  показался  мне

запахом самой смерти. В один миг я почувствовал: это моя судьба между ляжками

- тяжелая, как грузная отрезанная  рука,  моя  смердящая  судьба.  Вернувшись

домой, я объяснял Гала:

   - Не знаю, в чем дело.  Моя  слава  созрела,  как  олимпийская  фига.  Мне

остается только сжать ее зубами, чтобы понять вкус славы. У меня нет  никаких

оснований для страха. И все же страх растет сам, не знаю, откуда он взялся  и

к чему приведет. Но он такой сильный, что пугает меня. Вот в  чем  дело:  нет

ничего, что могло бы напугать меня, но я боясь  испугаться,  и  страх  страха

пугает меня.

   Издали мы заметили фигуру "дивно сложенной" Лидии - одетая в  черное,  она

сидела на пороге нашего дома. Увидев нас, она встала и рыдая пошла навстречу.

Жизнь ее с сыновьями стала совсем  невыносимой.  Они  больше  не  рыбачили  и

только ссорились из-за залежей радия. Когда они не плакали,  то  в  приступах

ярости ужасно избивали ее. Она вся была покрыта синяками. Через неделю  обоих

должны были поместить в дом умалишенных  в  Жероне.  Лидия  приходила  к  нам

каждый день и плакала. Порт-Льигат был так же пустынен. Сильный  ветер  мешал

рыбакам выйти в море. Вокруг  нашего  дома  бродили  только  голодные  кошки.

Приходил к нам повидаться Рамон де Ермоса, но я увидел, что  он  весь  так  и

кишит блохами, и запретил ему приближаться к нашему дому. Каждый вечер  Лидия

относила ему остатки нашей еды. Служанка на кухне начала разговаривать сама с

собой. Как-то утром она залезла  на  крышу  голая,  с  соломенной  шляпой  на

голове. Она была сумасшедшей, и нам надо было искать другую. Мой страх страха

определился: я боялся сойти с ума и  умереть.  В  доме  умалишенных  один  из

сыновей Лидии умер с голоду. У меня тут же появился страх,  что  я  не  смогу

проглотить ни куска. Однажды вечером так и случилось. Невозможно было сделать

глоток. Изнуренный страхом, я  перестал  спать.  Днем  я  трусливо  убегал  и

скрывался  среди  рыбаков,  ожидающих,  когда  перестанет  дуть   трамонтана.

Рассказы об их невзгодах немного  освобождали  меня  от  навязчивых  идей.  Я

расспрашивал их, боятся ли они смерти. Им был неведом такой страх.

   -Мы,- говорили они,- уже наполовину мертвы.

   Один соскребал широкую пластину мозоли с подошвы, другой почесывал трещины

воспаленных рук. Гала приносила американские газеты, из  которых  я  узнавал,

что элегантные женщины пользуются алым цветом Дали и  что  супруга  магараджи

Капурталского  недавно   появилась   на   одном   garden-party   с   алмазом,

прикрепленным к настоящей розе как большая капля росы. Валтоза, самый  старый

из рыбаков, все время попукивал и приговаривал:

   -Больше в рот не возьму  осьминогов.  У  моей  старухи  блядская  привычка

добавлять в них слишком много масла, вот меня и пучит.

   -Да не от масла это,- говорил другой,- а от твоих позавчерашних бобов.  От

бобов пердишь и через два дня!

   Я принес шампанского, и мы распили его на пляже, закусывая морскими ежами.

Ветер будет дуть еще три дня.

   - Гала, поди сюда, принеси мне подушку и  крепко  сожми  мою  руку.  Может

быть, мне удастся заснуть. Я уже меньше боясь. Здесь так хорошо в этот час.

   И я наконец задремал под шум нескончаемых разговоров, ощущая крепкий  дух,

исходящий от этих гомерических рыбаков. Когда я проснулся, их  уже  не  было.

Похоже, ветер утих. Гала склонялась надо мной, оберегая мой сон,  заботясь  о

моем возрождении ( Гала Градива  раз  уже  излечила  меня  своей  любовью  от

безумия. Спустившись на землю, я преуспел в "славе" сюрреалиста. Однако новая

вспышка  безумия  угрожала  этому  успеху,  так  как  я  полностью   ушел   в

воображение. Надо было разбить эту  хризолиду.  И  реально  поверить  в  свое

творчество. Она научила меня ходить, а теперь  необходимо  идти  вперед,  как

Градива. Надо было разорвать буржуазный кокон моего страха. Или безумен,  или

жив! Я вечно повторял: жив - до самой старости, до самой смерти, единственное

мое отличие от сумасшедшего - то, что я не сумасшедший.).  Как  хризолида,  я

был закутан в шелковую нить своего воображения. Надо было разорвать ее, чтобы

паранойальная бабочка моего  разума  вышла  из  нее  преображенной,  живой  и

естественной. "Заточение", условие метаморфозы, без Гала угрожало стать  моей

собственной могилой.

   - Встань и иди,- велела она.- Ты ничего еще не успел. Не торопись умирать!

   Моя сюрреалистическая слава ничего не будет стоить до тех пор, пока  я  не

введу сюрреализм в традицию. Надо было, чтобы  мое  воображение  вернулось  к

классике. Оставалось завершить творение, на которое не хватило бы  оставшейся

мне жизни. В этом убеждала меня Гала. Мне предстояло,  не  останавливаясь  на

достигнутом смехотворном результате, бороться  за  главные  вещи:  первое  из

которых- воплотить в классику опыт моей жизни, придать ему форму, космогонию,

синтез, вечную архитектуру.