Медведь на воеводстве. Рассказы и сказки Салтыкова Щедрина

Вся электронная библиотека      Поиск по сайту

 

САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН

Медведь на воеводстве

 

      Медведь на воеводстве

  


   Злодейства крупные  и  серьезные  нередко  именуются  блестящими  и,  в

качестве таковых, заносятся на скрижали Истории.  Злодейства  же  малые  и

шуточные именуются срамными, и не только Историю в заблуждение не  вводят,

но и от современников не получают похвалы.

 

 

   I. ТОПТЫГИН 1-й

 

   Топтыгин 1-й отлично это понимал. Был  он  старый  служака-зверь,  умел

берлоги строить  и  деревья  с  корнями  выворачивать;  следовательно,  до

некоторой степени  и  инженерное  искусство  знал.  Но  самое  драгоценное

качество его заключалось в том, что он во что бы то ни стало  на  скрижали

Истории попасть желал, и ради  этого  всему  на  свете  предпочитал  блеск

кровопролитий. Так что об чем бы с ним ни заговорили: об  торговле  ли,  о

промышленности  ли,  об  науках  ли  -  он  все   на   одно   поворачивал:

"Кровопролитиев... кровопролитиев... вот чего нужно!"

   За это Лев произвел его в майорский  чин  и,  в  виде  временной  меры,

послал в дальний лес, вроде как воеводой, внутренних супостатов усмирять.

   Узнала лесная челядь, что майор к ним в лес едет, и задумалась. Такая в

ту пору вольница между лесными мужиками шла, что всякий по-своему норовил.

Звери - рыскали, птицы - летали, насекомые  -  ползали;  а  в  ногу  никто

маршировать не хотел. Понимали мужики, что их за это не похвалят, но  сами

собой остепениться уж не могли. "Вот ужо приедет майор, - говорили они,  -

засыплет он нам - тогда мы и узнаем, как Кузькину тещу зовут!"

   И точно: не успели мужики  оглянуться,  а  Топтыгин  уж  тут  как  тут.

Прибежал он на воеводство ранним утром, в самый Михайлов день, и сейчас же

решил: "Быть назавтра кровопролитию".  Что  заставило  его  принять  такое

решение - неизвестно: ибо он,  собственно  говоря,  не  был  зол,  а  так,

скотина.

   И непременно бы он свой план выполнил, если бы лукавый его не попутал.

   Дело в том, что, в ожидании  кровопролития,  задумал  Топтыгин  именины

свои отпраздновать. Купил ведро водки и напился в одиночку пьян. А так как

берлоги он для себя еще не  выстроил,  то  пришлось  ему,  пьяному,  среди

полянки спать лечь. Улегся и захрапел, а под утро, как на грех,  случилось

мимо той полянки лететь Чижику. Особенный это был Чижик, умный: и  ведерко

таскать умел, и спеть, по нужде, за канарейку мог.  Все  птицы,  глядя  на

него, радовались, говорили: "Увидите, что наш Чижик  со  временем  поноску

носить будет!" Даже до Льва об его уме  слух  дошел,  и  не  раз  он  Ослу

говаривал (Осел в ту пору у него в советах за мудреца слыл):  "Хоть  одним

бы ухом послушал, как Чижик у меня в когтях петь будет!"

   Но как ни умен был Чижик, а тут не догадался. Думал, что гнилой  чурбан

на поляне валяется, сел на медведя и запел. А у Топтыгина сон тонок.  Чует

он, что по туше у него кто-то прыгает, и думает: "Беспременно  это  должен

быть внутренний супостат!"

   - Кто там бездельным обычаем по воеводской туше прыгает? - рявкнул  он,

наконец.

   Улететь бы Чижику надо, а он и тут не догадался. Сидит себе да дивится:

чурбан заговорил! Ну, натурально, майор не стерпел: сгреб грубияна в лапу,

да, не рассмотревши с похмелья, взял и съел.

   Съесть-то съел, да съевши спохватился: "Что такое я съел?  И  какой  же

это супостат, от которого даже на зубах ничего не осталось?"  Думал-думал,

но ничего, скотина, не выдумал. Съел - только и  всего.  И  никаким  родом

этого глупого дела поправить нельзя. Потому что, ежели даже самую невинную

птицу сожрать, то и она точно так же в майорском брюхе сгниет, как и самая

преступная.

   - Зачем я его съел?  -  допрашивал  сам  себя  Топтыгин,  -  меня  Лев,

посылаючи сюда,  предупреждал:  "Делай  знатные  дела,  от  бездельных  же

стерегись!" - а я, с первого  же  шага,  чижей  глотать  вздумал!  Ну,  да

ничего! первый блин всегда комом! Хорошо, что, по раннему  времени,  никто

дурачества моего не видал.

   Увы!  не  знал,  видно,  Топтыгин,   что   в   сфере   административной

деятельности первая-то ошибка и есть самая фатальная. Что, давши с  самого

начала административному бегу  направление  вкось,  оно  впоследствии  все

больше и больше будет отдалять его от прямой линии...

   И точно, не успел он успокоиться на мысли, что никто его дурачества  не

видел, как слышит, что скворка ему с соседней березы кричит:

   - Дурак! его прислали к одному знаменателю нас приводить, а  он  Чижика

съел!

   Взбеленился майор; полез за скворцом на  березу,  а  скворец,  не  будь

глуп, на другую перепорхнул. Медведь - на другую, а  скворка  -  опять  на

первую. Лазил-лазил майор, мочи нет  измучился.  А  глядя  на  скворца,  и

ворона осмелилась:

   - Вот так скотина! добрые люди  кровопролитиев  от  него  ждали,  а  он

Чижика съел!

   Он - за вороной, ан из-за куста заинька выпрыгнул:

   - Бурбон стоеросовый! Чижика съел!

   Комар из-за тридевять земель прилетел:

   - Risum teneatis, amici! [Возможно ли не рассмеяться,  друзья!  (лат.),

из послания Горация Пизону и его сыновьям ("Наука поэзии")] Чижика съел!

   Лягушка в болоте квакнула:

   - Олух царя небесного! Чижика съел!

   Словом сказать, и смешно, и обидно. Тычется  майор  то  в  одну,  то  в

другую сторону, хочет насмешников переловить, и все  мимо.  И  что  больше

старается, то у него глупее выходит. Не прошло и часу, как в лесу уж  все,

от мала до  велика,  знали,  что  Топтыгин-майор  Чижика  съел.  Весь  лес

вознегодовал. Не того от нового воеводы ждали.  Думали,  что  он  дебри  и

болота блеском кровопролитий воспрославит, а он на-тко что сделал! И  куда

ни направит Михаиле Иваныч свой путь, везде по сторонам словно стон стоит:

"Дурень ты, дурень! Чижика съел!"

   Заметался Топтыгин, благим матом взревел. Только однажды в жизни с  ним

нечто подобное случилось. Выгнали его в ту пору  из  берлоги  и  напустили

стаю шавок - так и впились, собачьи дети, и в уши, и  в  загривок,  и  под

хвост! Вот так уж подлинно  он  смерть  в  глаза  видел!  Однако  все-таки

кой-как отбоярился: штук с десяток шавок перекалечил, а от остальных утек.

А теперь и утечь некуда. Всякий куст, всякое дерево, всякая кочка,  словно

живые, дразнятся, а он - слушай! Филин, уж на что глупая птица, а  и  тот,

наслышавшись от других, по ночам ухает: "Дурак! Чижика съел!"

   Но что всего важнее: не только он сам унижение терпит, но видит, что  и

начальственный авторитет в самом своем принципе с каждым днем  все  больше

да больше умаляется. Того гляди, и в соседние трущобы слух пройдет, и  там

его на смех подымут!

   Удивительно, как иногда  причины  самые  ничтожные  к  самым  серьезным

последствиям приводят. Маленькая птица Чижик,  а  такому,  можно  сказать,

стервятнику репутацию навек изгадил! Покуда не съел его майор, никому и на

мысль не приходило  сказать,  что  Топтыгин  дурак.  Все  говорили:  "Ваше

степенство! вы - наши отцы, мы - ваши дети!" Все знали, что  сам  Осел  за

него перед Львом предстательствует, а уж если  Осел  кого  ценит  -  стало

быть,  он   того   стоит.   И   вот,   благодаря   какой-то   ничтожнейшей

административной ошибке, всем сразу открылось. У всех словно само собой  с

языка слетело: "Дурак! Чижика съел!" Все равно, как  если  б  кто  бедного

крохотного гимназистика педагогическими мерами до самоубийства довел... Но

нет, и это не так, потому что довести гимназистика до самоубийства  -  это

уж  не  срамное  злодейство,  а  самое  настоящее,  к  которому,  пожалуй,

прислушается и История... Но... Чижик! скажите на милость! Чижик!  "Этакая

ведь, братцы, уморушка!" - крикнули хором воробьи, ежи и лягушки.

   Сначала о поступке Топтыгина говорили с негодованием (за родную трущобу

стыдно); потом стали дразниться; сначала дразнили окольные,  потом  начали

вторить и дальние; сначала птицы, потом лягушки, комары, мухи. Все болото,

весь лес.

   - Так вот оно, общественное-то мнение что  значит!  -  тужил  Топтыгин,

утирая лапой обшарпанное в кустах рыло, - а потом, пожалуй, и на  скрижали

Истории попадешь... с Чижиком!

   А История такое большое дело, что и Топтыгин, при упоминовении об  ней,

задумывался. Сам по себе, он знал об ней очень смутно, но от Осла  слыхал,

что даже Лев ее боится: "Не хорошо, говорит, в зверином образе на скрижали

попасть!" История  только  отменнейшие  кровопролития  ценит,  а  о  малых

упоминает с оплеванием. Вот если б он, для начала, стадо коров  перерезал,

целую деревню воровством  обездолил  или  избу  у  полесовщика  по  бревну

раскатал - ну, тогда История... а впрочем, наплевать бы тогда на  Историю!

Главное, Осел бы тогда ему лестное письмо написал! А теперь,  смотрите-ка!

- съел Чижика и тем  себя  воспрославил!  Из-за  тысячи  верст  прискакал,

сколько прогонов и порционов извел - и первым  делом  Чижика  съел...  ах!

Мальчишки на школьных скамьях будут знать! И дикий тунгуз,  и  сын  степей

калмык - все будут говорить: "Майора Топтыгина послали супостата покорить,

а он, вместо того. Чижика съел!" Ведь у него, у майора, у  самого  дети  в

гимназию ходят! До сих пор  их  майорскими  детьми  величали,  а  напредки

проходу им школяры не дадут, будут кричать: "Чижика  съел!  Чижика  съел!"

Сколько потребуется генеральных крозопролитиев учинить, чтоб экую  пакость

загладить! Сколько народу ограбить, разорить, загубить!

   Проклятое то  время,  которое  с  помощью  крупных  злодеяний  цитадель

общественного благоустройства сооружает, но срамное, срамное, тысячекратно

срамное то время, которое той же цели мнит достигнуть с помощью  злодеяний

срамных и малых!

   Мечется Топтыгин, ночей не спит, докладов не принимает,  все  об  одном

думает: "Ах, что-то Осел об моей майорской проказе скажет!"

   И вдруг, словно сон в руку,  предписание  от  Осла:  "До  сведения  его

высокостепенства  господина  Льва  дошло,  что  вы  внутренних  врагов  не

усмирили, а Чижика съели - правда ли?"

   Пришлось  сознаваться.  Покаялся  Топтыгин,  написал  рапорт  и   ждет.

Разумеется, никакого иного ответа и быть не могло, кроме  одного:  "Дурак!

Чижика съел!" Но частным образом Осел дал виноватому знать (Медведь-то ему

кадочку с медом в презент при  рапорте  отослал):  "Непременно  вам  нужно

особливое   кровопролитие   учинить,   дабы   гнусное   оное   впечатление

истребить..."

   - Коли за этим дело стало, так я еще репутацию свою поправлю! -  молвил

Михаиле Иваныч и сейчас же напал  на  стадо  баранов  и  всех  до  единого

перерезал. Потом бабу в малиннике поймал и лукошко с малиной отнял.  Потом

стал корни и нити  разыскивать,  да  кстати  целый  лес  основ  выворотил.

Наконец забрался ночью  в  типографию,  станки  разбил,  шрифт  смешал,  а

произведения ума человеческого в отхожую яму свалил.

   Сделавши все это, сел, сукин сын, на корточки и ждет поощрения.

   Однако ожидания его не сбылись.

   Хотя Осел, воспользовавшись первым  же  случаем,  подвиги  Топтыгина  в

лучшем виде расписал, но Лев не только не наградил его, но собственнолапно

на Ословом докладе сбоку нацарапал: "Не верю, штоп сей офицер  храбр  был;

ибо это тот самый Таптыгин, который маво Любимова Чижика сиел!"

   И приказал отчислить его по инфантерии.

   Так и остался  Топтыгин  1-й  майором  навек.  А  если  б  он  прямо  с

типографий начал - быть бы ему теперь генералом.

 

 

   II. ТОПТЫГИН 2-й

 

   Но бывает и так, что даже блестящие злодеяния впрок не идут.  Плачевный

пример этому суждено было представить другому Топтыгину.

   В то самое время, когда Топтыгин  1-й  отличался  в  своей  трущобе,  в

другую такую же трущобу послал Лев другого воеводу,  тоже  майора  и  тоже

Топтыгина. Этот был умнее своего тезки и, что всего важнее, понимал, что в

деле административной  репутации  от  первого  шага  зависит  все  будущее

администратора. Поэтому,  еще  до  получения  прогонных  денег,  он  зрело

обдумал свой план кампании и тогда только побежал на воеводство.

   Тем  не  менее  карьера  его  была  еще  менее  продолжительна,  нежели

Топтыгина 1-го.

   Главным образом, он рассчитывал на то, что как приедет  на  место,  так

сейчас же разорит типографию: это и Осел ему советовал. Оказалось,  однако

ж, что во вверенной ему трущобе ни одной типографии нет; хотя же старожилы

и припоминали, что существовал некогда - вон под  той  сосной  -  казенный

ручной станок, который  лесные  куранты  [газеты  (от  голл.  -  courant)]

тискал,  но  еще  при  Магницком  [М.Л.Магницкий  (1778-1855),  попечитель

Казанского университета в последние годы царствования Александра  I]  этот

станок был публично сожжен, а оставлено было только  цензурное  ведомство,

которое  возложило  обязанность,  исполнявшуюся  курантами,  на  скворцов.

Последние каждое утро, летая по лесу, разносили политические новости  дня,

и никто от того никаких неудобств не ощущал. Затем известно было еще,  что

дятел на древесной коре, не переставаючи, пишет "Историю лесной  трущобы",

но и эту кору, по мере начертания на ней письмен,  точили  и  растаскивали

воры-муравьи. И, таким образом, лесные мужики жили, не зная ни прошедшего,

ни настоящего и не заглядывая в будущее. Или, другими  словами,  слонялись

из угла в угол, окутанные мраком времен.

   Тогда майор спросил, нет ли в лесу, по крайней мере,  университета  или

хоть академии, дабы их спалить; но оказалось,  что  и  тут  Магницкий  его

намерения предвосхитил: университет в полном составе поверстал в  линейные

батальоны, а академиков заточил в дупло, где они и поднесь в летаргическом

сне пребывают. Рассердился Топтыгин и потребовал,  чтобы  к  нему  привели

Магницкого, дабы  его  растерзать  ("similia  similibus  curantur")  [клин

клином вышибают (лат.)], но получил в ответ, что Магницкий, волею  божией,

помре.

   Нечего делать, потужил Топтыгин 2-й, но в уныние не впал. "Коли душу  у

них, у мерзавцев, за неимением, погубить нельзя, - сказал он себе, - стало

быть, прямо за шкуру приниматься надо!"

   Сказано - сделано. Выбрал он  ночку  потемнее  и  забрался  во  двор  к

соседнему мужику. По очереди, лошадь задрал, корову, свинью, пару овец,  и

хоть знает, негодяй, что уж  в  лоск  мужичка  разорил,  а  все  ему  мало

кажется. "Постой, - говорит, - я у тебя двор по  бревну  раскатаю,  навеки

тебя с сумой по  миру  пущу!"  И,  сказавши  это,  полез  на  крышу,  чтоб

злодейство свое выполнить. Только не рассчитал, что матица-то гнилая была.

Как только он на нее ступил, она возьми да и  провались.  Повис  майор  на

воздухе; видит, что неминучее дело об землю грохнуться, а ему не  хочется.

Облапил обломок бревна и заревел.

   Сбежались на рев мужики, кто  с  колом,  кто  с  топором,  а  кто  и  с

рогатиной. Куда ни обернутся - кругом, везде погром.  Загородки  поломаны,

двор раскрыт, в хлевах лужи крови стоят.  А  посреди  двора  и  сам  ворог

висит. Взорвало мужиков.

   - Ишь, анафема! перед начальством выслужиться захотел, а мы  через  это

пропадать должны! А ну-тко-то, братцы, уважим его!

   Сказавши это, поставили рогатину  на  то  самое  место,  где  Топтыгину

упасть надлежало, и уважили. Затем содрали с него шкуру, а стерво  вывезли

в болото, где к утру его расклевали хищные птицы.

   Таким образом, явилась новая лесная практика, которая установила, что и

блестящие злодейства могут иметь последствия не  менее  плачевные,  как  и

злодейства срамные.

   Эту  вновь  установившуюся  практику  подтвердила  и  лесная   История,

присовокупив, для вящей  вразумительности,  что  принятое  в  исторических

руководствах (для  средних  учебных  заведений  издаваемых)  подразделение

злодейств на блестящие и срамные упраздняется навсегда и что  отныне  всем

вообще злодействам, каковы бы ни были их размеры, присвояется наименование

"срамных".

   По докладу о сем Осла Лев собственнолапно на одном  нацарапал  так:  "О

приговоре   Истории   дать   знать   майору   Топтыгину    3-му:    пускай

изворачивается".

 

 

   III. ТОПТЫГИН 3-й

 

   Третий Топтыгин был умнее своих тезоименитых предшественников. "Дело-то

выходит бросовое! - сказал  он  себе,  прочитав  резолюцию  Льва,  -  мало

напакостишь  -  поднимут  на  смех;  много  напакостишь  -   на   рогатину

поднимут... Полно, ехать ли уж?"

   Спрашивал он рапортом у Осла: "Ежели-де ни большие, ни малые  злодеяния

совершать не разрешается, то нельзя ли хоть средние злодеяния  совершать?"

- но Осел ответил уклончиво: "Все-де нужные по сему предмету  указания  вы

найдете в Лесном уставе". Заглянул он в Лесной  устав,  но  там  обо  всем

говорилось: и о пушной подати, и о грибной, и об ягодной, даже  об  шишках

еловых, а о злодеяниях - молчок! И затем, на все его дальнейшие  докуки  и

настояния.  Осел  отвечал  с  одинаковою  загадочностью:  "Действуйте   по

пристойности!"

   - Вот до какого мы времени дожили! - роптал Топтыгин 3-й, - чин на тебя

большой накладывают, а какими злодействами его подтвердить - не указывают!

   И опять мелькнуло у него в голове: "Полно, ехать ли?" -  и  если  б  не

вспомнилось,  какая  уйма  подъемных  и  прогонных  денег   для   него   в

казначействе припасена, право, кажется, не поехал бы!

   Прибыл он в трущобы на своих на двоих - очень скромно.  Ни  официальных

приемов не назначил, ни докладных дней, а прямо юркнул в берлогу,  засунул

лапу в хайло и залег. Лежит и думает: "Даже с зайца шкуру содрать нельзя -

и то, пожалуй, за злодейство сочтут! И кто сочтет? добро бы Лев или Осел -

это бы куда ни шло! - а то мужики какие-то. Да Историю еще какую-то  нашли

- вот уж подлинно ис-то-ри-я!!" Хохочет Топтыгин в  берлоге,  про  Историю

вспоминаючи, а на сердце у него  жутко:  чует  он,  что  сам  Лев  Истории

боится... Как тут будешь лесную сволочь подтягивать - и ума  приложить  не

может. Спрашивают с него много,  а  разбойничать  не  велят!  В  какую  бы

сторону он ни устремился, только что разбежится - стой, погоди! не в  свое

место заехал! Везде "права" завелись. Даже у белки, и у той  нынче  права!

Дробину тебе в нос - вот какие твои права! У _них_  -  права,  а  у  него,

вишь, обязанности! Да и обязанностей-то  настоящих  нет  -  просто  пустое

место! _Они_ - друг друга поедом едят, а он - задрать никого не смеет!  На

что похоже! А все Осел! Он, именно он мудрит, он  эту  канитель  разводит!

"Кто осла дивия быстра соделал? узы ему кто разрешил?" - вот об чем  нужно

бы  ему  всечасно  помнить,  а  он  об  "правах"  мычит!  "Действуйте   по

пристойности!" - ах!

   Долго он таким образом лапу сосал и даже настоящим образом в управление

вверенной ему трущобой  не  вступал.  Пробовал  он  однажды  об  себе  "по

пристойности" заявить, влез на самую  высокую  сосну  и  оттуда  не  своим

голосом рявкнул, но и от этого пользы не вышло. Лесная сволочь,  давно  не

видя злодейств, до того обнаглела, что, услышавши его рев, только молвила:

"Чу, Мишка ревет! гляди, что лапу  во  сне  прокусил!"  С  тем  и  отъехал

Топтыгин 3-й опять в берлогу...

   Но повторяю: он был медведь умный и не затем в берлогу залег,  чтобы  в

бесплодных сетованиях изнывать, а затем, чтоб  до  чего-нибудь  настоящего

додуматься.

   И додумался.

   Дело в том, что, покуда он лежал, в лесу все само  собой  установленным

порядком  шло.  Порядок  этот,  конечно,  нельзя   было   назвать   вполне

"благополучным", но ведь задача воеводства совсем не в том состоит,  чтобы

достигать какого-то мечтательного благополучия, а  в  том,  чтобы  исстари

заведенный порядок (хотя бы и неблагополучный) от повреждений оберегать  и

ограждать.  И  не  в  том,  чтобы  какие-то  большие,  средние  или  малые

злодейства устраивать,  а  довольствоваться  злодействами  "натуральными".

Ежели исстари повелось, что волки с зайцев шкуру дерут, а коршуны  и  совы

ворон ощипывают, то, хотя в таком "порядке" ничего благополучного нет,  но

так как это все-таки "порядок" - стало быть, и  следует  признать  его  за

таковой. А ежели при этом ни зайцы, ни вороны  не  только  не  ропщут,  но

продолжают плодиться и населять землю, то это  значит,  что  "порядок"  не

выходит из определенных ему искони границ. Неужели  и  этих  "натуральных"

злодейств недостаточно?

   В данном случае все именно так происходило. Ни разу лес не изменил  той

физиономии,  которая  ему  приличествовала.  И  днем  и  ночью  он  гремел

миллионами голосов, из  которых  одни  представляли  агонизирующий  вопль,

другие - победный клик. И наружные формы, и звуки, и светотени,  и  состав

населения -  все  представлялось  неизменным,  как  бы  застывшим.  Словом

сказать, это был порядок, до такой степени установившийся и  прочный,  что

при виде его даже самому лютому, рьяному воеводе не могла прийти в  голову

мысль о каких-либо увенчательных злодействах, да еще  "под  личною  вашего

степенства ответственностью".

   Таким образом, перед умственным взором  Топтыгина  3-го  вдруг  выросла

целая теория неблагополучного благополучия. Выросла со всеми подробностями

и даже с готовой проверкой на практике. И вспомнилось ему, как однажды,  в

дружеской беседе. Осел говорил:

   - Об каких это вы все злодействах допрашиваете? Главное в нашем ремесле

- это: laissez  passer,  laissez  faire!  [позволять,  не  мешать!  (фр.),

предоставление со стороны государства  полной  свободы  действий  частному

предпринимательству]] Или, по-русски выражаясь: "Дурак на дураке  сидит  и

дураком погоняет!" Вот вам. Если  вы,  мой  друг,  станете  этого  правила

держаться, то и злодейство  само  собой  сделается,  и  все  у  вас  будет

обстоять благополучно!

   Так оно именно по его и выходит. Надо только сидеть и  радоваться,  что

дурак дурака дураком погоняет, а все остальное приложится.

   - Я даже не понимаю,  зачем  воевод  посылают!  ведь  и  без  них...  -

слиберальничал было майор, но,  вспомнив  о  присвоенном  ему  содержании,

замял нескромную мысль: ничего, ничего, молчание...  [цитата  из  "Записок

сумасшедшего" Н.В.Гоголя (1835)]

   С этими словами он перевернулся на другой бок  и  решился  выходить  из

берлоги только для получения присвоенного содержания. И затем все пошло  в

лесу как по маслу. Майор спал, а мужики приносили  поросят,  кур,  меду  и

даже сивухи, и складывали свои дани у входа в берлогу.  В  указанные  часы

майор просыпался, выходил из берлоги и жрал.

   Таким образом пролежал Топтыгин 3-й в берлоге многие годы.  И  так  как

неблагополучные, но  вожделенные  лесные  порядки  ни  разу  в  это  время

нарушены  не  были  и  так  как  никаких   при   этом   злодейств,   кроме

"натуральных", не производилось, то и Лев не оставил его милостью. Сначала

произвел в подполковники, потом в полковники и наконец...

   Но тут явились в трущобу мужики-лукаши, и вышел Топтыгин 3-й из берлоги

в поле. И постигла его участь всех пушных зверей.

 

   1884

  

<<< Рассказы и сказки Салтыкова-Щедрина >>>