История и археология

Н. И. Петров

Наиболее убедительное определение «позиции», занимаемой сопками в «сети» погребальных Традиций населения Северо-Запада эпохи раннего средневековья, представлено в работах В. Я. Конецкого. Подобные насыпи рассматриваются исследователем в качестве монументальных сакрально-погребальных сооружений, связанных с представителями социальной элиты  возводивших  их  коллективов. Традиция возведения сопок, сформировавшаяся в Северном Поволховье, получает широкое распространение на территории Северо-Западной Руси в IX—XI вв. В роли одного из основных индикаторов связи той или иной высокой погребальной насыпи с данной традицией выступает некая регулярность расположения различных ее элементов относительно вертикальной центральной оси всего сооружения в целом.1

Чрезвычайно ярко выделяющиеся на «фоне» иных погребальных археологических памятников Северо-Запада ово-им «монументальным своеобразием», сойки не раз «провоцировали» исследователей предпринимать попытки их сопоставления с сообщением вводной части Повести временных лет о традиции совершения погребений по обряду трупо-сожжения на стороне «на столпе на путех». («И. Радимичи и Вятичи и Северъ одинъ обычаи имяху, живяху в лесе, якоже [и] всякий зверь. [...] аще кто оумряше, творяху трыз-но надъ нимъ, и по семь творяху кладу велику и възложа-хуть и на кладу мртвца, сожьжаху, и по семь собравше кости, вложаху в судину малу и поставяху на столпе на путех, еже творять Вятичи и ныне. Си же творяху обычая Кривичи [и] прочий погании»2).

В 1868 г. А. Котляревский предположил, что слово «столпъ» в данном тексте означает погребальную насыпь («возвышение из земли и камней, высокая могила»).3 Впоследствии Н. Е. Бранденбург, опираясь на это соображение, счел возможным отождествить «столпъ» летописи с сопками Северо-Запада, которые «могут являться практическим осуществлением этого термина...»4 (Любопытно, что десятилетием ранее Л. К. Ивановский использовал рассматриваемое известие Повести временных лет в качестве эпиграфа к публикации результатов раскопок сопок на р. Ловать5).

Сравнительно недавно подобное сопоставление было вновь предпринято С. Л. Кузьминым. Поводом дли этого послужили материалы раскопок исследователем ряда погребальных насыпей, относящихся к сопочной традиции, позволившие принципиально уточнить наши представления о характере функционирования такого рода сооружений. Большая часть раскопанных к настоящему времени сопок (в свете указанных исследований), судя по всему, представляла собой насыпи, погребальные функции которых «реализовывались» лишь после их окончательного (или почти окончательного) возведения. Остатки кремаций на стороне помещались на вершины подобных сопок неоднократно и не единовременно, образуя так называемые «поверхностные захоронения». Таким образом, практически полностью сооруженная сопка какое-то время выступала в качестве действующего погребального объект1'.

«Помещение остатков кремации на вершины сопок, — отметил С. Л. Кузьмин, — вызывает ассоциацию с летописным рассказом о совершении погребений «на столпе на путех». Никакой аргументации, обосновывавшей бы эту «ассоциацию», исследователь не приводит, за исключением указания на то, что «датировка захоронений на вершинах сопок (X — первая половина XI, а возможно и весь XI в.) свидетельствуют о незначительном разрыве во времени между летописной записью (нач. XII в.) и реально бытовавшей традицией...»'.

На мой взгляд, рассматриваемое сопоставление ни в коем случае нельзя признать правомерным. Летописец недвусмысленно связывает погребения «на столпе на путех», прежде всего, с радимичами, вятичами, северянами и, возможно (?), кривичами.8 Говорить же о каком-либо соответствии территорий расселения данных этногрупп (даже с учетом «расплывчатости» их локализации) ареалу распространения традиции сооружения сопок не приходится. С другой стороны, в древнерусском языке слово «столпъ» и производные от него обозначают, как правило, различные деревянные или каменные сооружения — столб, ограду, стену, башню и т. п. Случаи использования данного слова для обозначения земляной (каменно-земляной) насыпи в древнерусских письменных источниках не известны.9 Видимо, ближе всего к истине стоят исследователи, полагающие, что в рассматриваемом летописном сообщении отразилась связь размещения остатков кремации с деревянными погребальными сооружениями — домовинами. Подобные конструкции (функционировавшие вплоть до XI в. включительно) и были выявлены при раскопках курганов, расположенных на территориях, соотносимых с областями расселения радимичей, вятичей и северян.10 Однако, стоит все же отметить, что поиск тех или иных соответствий летописным погребениям «па столпе на путех» среди погребальных древностей указанных регионов требует специального исследования.

Для определения того места, которое занимали сопки в представлениях  возводивших  их  коллективов  о  загробном мире (точнее говоря — о пути в загробный мир), чрезвычайно перспективным видится привлечение фольклорных текстов 'И, прежде всего, волшебных сказок. Последние, как справедливо заключил В. Н. Топоров, отражают «не только обряд инициации (по В. Я- Проппу" — Н. П.), но и — через него — соответствующий похоронный обряд, моделируемый при инициации».12

Элементы, объединяющие их мотивы и сюжеты волшебной сказки, уже привлекались исследователями при интерпретации погребальных археологических памятников: сопоставление так называемых «домиков мертвых», использовавшихся в Юго-восточном Приладожье в течение IX—XI вв. для захоронения остатков кремации умерших, с одной стороны, с избушкой в лесу и ее обитательницей Ягой, встречающихся (в волшебной сказке) на пути героя в «тридесятое царство», — с другой, было предпринято В. А. и Ю. А. На-заренко. В рамках данного сопоставления исследователям удалось определять семантическую нагрузку основных элементов подобных погребальных сооружений.13

В качестве «главной системообразующей» для «домиков мертвых» Юго-Восточного Приладожья В. А. и Ю. А. Назаренко рассматривали некую «идею дома», в которой, по их мнению, «нашла отражение и распространенная во многих погребальных культурах идея дороги в загробный мир»14. В связи с этим, хотелось бы отметить, что некие «составляющие» 'представлений о пути умершего на «тот свет» (отразившихся в продвижении героя волшебной сказки к «тридесятому царству»), из числа имеющих потенциальную возможность предметного воплощения IB роли основной «идеи» того или иного погребального сооружения, характеризуются значительным разнообразием (избушка в лесу, дерево, лестница, гора, корабль я т. д.). Думается, что в процессе предметного воплощения определенной погребальной традиции в виде конкретного погребального сооружения, актуализированная данной традицией одна из таких «составляющих» подчиняла себе (подавляла?) остальные, формируя тем самым своеобразие подобных сооружений в целом. Следует, однако, подчеркнуть: «подавление» одной из указанных «составляющих» других здесь необходимо рассматривать лишь в рамках «плана выражения». Вряд ли следует, как это делает, например, Ю. М. Лесман15, основываясь на выявлении некоей «предметной доминанты» того или иного погребального сооружения,    выделять в определенных совокупностях могильных конструкций (выходя «а уровень «плана содержания») погребения, воспринимавшиеся в качестве жилища умершего, и погребения, рассматрявавшиеся как средства отправки покойника .на «тот свет». Комбинированность представлений о жизни мертвеца в могиле и его путешествии в загробный мир (в конкретных случаях) была прослежена В. Я- Петрухиным в Скандинавии эпохи викингов16 и вполне может служить своеобразным «предостережением» от такого рода интерпретаций.

Что же касается традиции возведения сопок, то в данном случае монументальность подобных насыпей (о стремлении выразить которую красноречиво свидетельствует их высота) позволяет предположить связь таких сооружений с представлениями о горе, отделяющей мир мертвых от мира живых, а также о локализации «того света» на горе17. (Замечу попутно, что предположению об актуализации в сопочной традиции представлений о существовании горы на пути в загробный мир полностью соответствует подчиненность (по крайней мере, на «конструктивном» уровне) основных элементов насыпи задаче возведения монументального сооружения18) .

В волшебной сказке восхождение на гору неоднократно представлено в качестве «средства» достижения героем «тридесятого царства». Вершина горы, судя по всему, непосредственно маркирует в таких случаях границу двух миров, пересечение которой означает проникновение героя на «тот свет».19 «...Конкретные обозначения переходов из одного мира в другой, — отмечает Т. В. Цивьян, — ...прежде всего характеризуются изменением уровня (понижение/повышение), на котором находится герой...»20. Любопытно, что иногда, появляясь на вершине горы («взъехал на гору»), он встречает там Ягу, которая «сидит в избе»21 и, как показал В. Я. Пропп, может рассматриваться «как охранительница входа в тридесятое царство»22.

Таким образом, пора в волшебной сказке (впрочем, равно как и в фольклорных текстах, относящихся к иным жанрам) «фигурирует... при «оспроиэведении рубежных ситуаций, связанных с бинарной структурой мира... и поэтому не может восприниматься однозначно внутри одного мира (то есть, мира живых или «того света» — Н. П.)»23. «Пограничную» позицию занимает гора и в различных мифологических традициях, включающих в себя мотив горы как входа в верхний/нижний мир24. Наконец, в славянских погребальных обрядах и в связанных с ними вербальных текстах 17-20 вв. одной из «метафор», репрезентирующих «тему пути» (в загробный мир), является «лестница-гора»25.

Учитывая все изложенное выше, полагаю, что сопоставление сопок Северо-Запада, площадки на вершинах которых служили местом захоронения остатков трушсожжений на стороне, с горой волшебной сказки (восходящий на нее оказывается в «тридесятом царстве») вполне правомерно. Подчеркну: речь здесь ни в коем случае не идет об отражении в сказке неких представлений о сопках, связанных с возводившими их коллективами. Наоборот, одна из «составляющих» широко распространенных представлений о пути умершего «а «тот свет» (гора), прослеживаемая в подобных фольклорных текстах, обнаруживает свое предметное воплощение в сопочной традиции. С учетом этого обстоятельства сопка, функционировавшая в качестве действующего погребального сооружения, может быть условно охарактеризована как «ГОРА РУКОТВОРНАЯ».

1 Конецкий В. Я- Новгородские сопки и проблема этносоциального развития Приильменья в VIII—X вв. // Славяне. Этногенез и этническая история. Л., 1989. С. 141—144; Конецкий В. Я- Новгородские сопки в контексте этносоциальных процессов конца I — начала II тысячелетия н. э. // НИС, 4 (14). СПб.; Новгород, 1993. С. 3, 7—12. См. также: Кузьмин С. Л. Высокие погребальные сооружения Северо-Запада Новгородской земли 2-й половины I тыс. н. э. // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Вып. 3. Новгород, 1990 С. 54.

1 Текст цитируется по Лаврентьевсиой летописи (см.: Лаврентьевская летопись и Суздальская летопись по Академическому списку. // ГЮРЛ. Т. I. М., 1962. Стлб. 13—14). Следует отметить, что в Радзиви-ловокой летописи и в рукописи бывш. Московской Духовной Академии вместо «на столпе» стоит «на столе» (см. постраничные примечания в указанной публикации). Судя по всему, это ошибка переписчика — ср. значение слова «столъ» в древнерусском языке (см.: Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам, Т. III. СПб., 1912. Стлб. 516—518; Львов А. С. Лексика «Повести временных лет». М., 1975. С. 97). В Летописце Переяслаяля Суздальокого, отражающем Владимирский летописный свод 'начала XIII 2 Творогов О. В. Летописец Переяславля Суздальского. // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. I. (XI — первая половина XIV в.) Л., 1987. С. 234'—235) и являющимся своего рода «комментарием» к рассматриваемому тексту Повести временных лет (см.: Рыбаков В. А. Язычество Древней Руси. М., 1987. С. 87), как и в Лавренть-евской летописи речь идет о «стлъпе» (Летописец Переяславля-Суздаль-екого ©оставленный в начале XIII века, (между 1214 и 1219 годов), издай К. М. Оболенским. М., 1851. С. 34)

3 Котляревский А. О погребальных обычаях языческих славян. М., 1868. С. 122—123. См. также Гальковский П. М. Бмьба христианства с остатками язычества в древней Руси. Т. I. X ар шиш, 1016, С. 74.

4          Бранденбург Н. Е.   О  признаках курганных могил языческих славян в северной полюсе России. // Труды седьмого    Археологического съезда в Ярославле. Т. I. M., 1890. С. 22—23.

5          Ивановский Л. К. Материалы для изучения курганов и жальников юго-запада Новгородской губернии. // Труды Второго Археологического съезда в Санкт-Петербурге. Вып. 2. СПб.,  1881. С. 57.

8 Кузьмин С. Л. Оредежокие сопки. // Население Ленинградской области- материалы и исследования по истории и традиционной культуре. СПб., 1992. С. 22—24. См. также: Петров Н. И. О судьбах традиции сооружения сопок в Северо-Западной Руси: археологическая конкретика и культурные реалии. // Новгород и Новгородская земля. История и археологом. Выи. 7. Новгород, 1993. С. 79—81.

7          Кузьмин  С.  Л.  Оредежсше сопми. С. 24.

8          Заключительное    (по  отношению  к рассматриваемому  сообщению) замечание Повести временных лет  («си же творяху обычая Кривичи  [и] прочий погании, не ведуще закона Бжя, но творяще сами себе законъ») связано,  надо  полагать,    не столько  с  описанием традиции  погребения остатков 'Сожжения «на  столпе на  путех», 'Сколько  с общей  характеристикой образа жизни, «обычая»  радимичей, вятичей  и  северян.  «Кривичи   [и]прочии погании», как справедливо отметил Г. С. Лебедев, в аспекте описания «по контексту не отличаются от названных выше образом жизни,    но еще менее интересуют    летописца...» (Лебедев   Г. С. Этногеография Восточной Европы по  «Повести временных лет». // Историческая этнография:    традиции    и  современность. (Проблемы  археологии и этнографии. Вып. 2). Л.,  1983. С.  107).

9          Срезневский И. И. Материалы... Т. 3. Стлб. 579—581; Львов А. С. Лексика... С.  128—129.    О значении слова «столпъ» в древнерусском языке см. также:  Рыбаков   Б. А.  Нестор  о славянских  обычаях. // МИА. № 176.  (Древние славяне и их соседи). М.,  1970. С. 43.

10  Седов В. В. Ранние курганы вятичей. // КСИА. № 135. М., 1973. С. 14. Рис. 4; Седов В. В. Восточные славяне в VI—XIII вв. М., 1982. С. 144—147; Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М., 1987. С. 89—92. Необходимым представляется отметить и точку зрения А. В. Арциховского, полагавшего, что данное летописное известие следует понимать буквально, исходя из значения слова «столпъ» — столб, колонна, бревно. «Понятно, — заключил исследователь, — что от такого обряда ничего не остается на долю археологов». (Арциховский А. В. Курганы вятичей. М., 1930. С. 151—152).

11 Пропп В. Я. Исторические -корни волшебной сказки. Л., 1986. С. 352—354.

12  Топоров В. II. Мифологизированные описания обряда трупосожжения и его происхождение у балтов и славят. // Б а лт о-славянские этнокультурные и археологический) древности. Погребальный обряд. М., 198/5. С. 98.

13        Назаренко В. А.,  Пазаренко Ю. А. «Домики  мертвых»  и погребальная  обрядность    приладожской  чуди   (некоторые     аспекты   ее представления о загробном мире). // Новгород    и Новгородская  земля.

История и археология. Новгород, 1988. С. 38—41.

14        На за р ем к о В.  А.,  Назаренко Ю. А.    «Домики  мертвых»...

15  Лееман Ю. М. Погребальный ритуал и погребальные сооружения. (К осмыслению археологического материала Восточной Европы второй половины I — первой половины II тыс. н. э.). // Б а лт о-славянские этнокультурные и археологические древности. Погребальный обряд. М„ 1985. С. 54—56.

16 П ет ру х.и н В. Я. К характеристике представлений о загробном мирз у скандинавов эпохи викингов (IX—XI ив.) // СЭ. № 1. М., 1975. С. 48-50.

17  Пропп В. Я. Исторические корни... С. 2:13, 282.

18        Кои едкий В. Я.   Новгородские сопки в контексте этносоциальных процессов... С. 7—9.

19        Пропп В. Я. Исторические корни... С. 213, 282.

20  Цивьям Т. В. К семантике прострамсгаевных элементов в алтейной сказке (на материале албанской сказки). // Тип алогические исследования по фольклору. М., 1975. С. 200.

21 Афанасьев А. Н. Народные русские сказки. Т. I. M., 1984. С. 372—373  (№ 178). Сюжет № 551 по указателю Аарне-Томпсона.

22   Пропп В. Я- Исторические корни волшебной сказки С. 71.

23   Девонин а В. А. Семантика горы в русской фольклорной традиции. // Духовная культура: проблемы и тенденции развития. Всероссийская научная конференция ,11—14 мая 1994 г. Тез. докл. (...) Секция 8. Этнографические проблемы духовной культуры. (...) Сыктывкар, 1994. С. 54.

24 Топоров В. Н. Гора. // Мифы народов мира. Т. I. M., 1987. С. 313. См. также: Эли аде М. Шаманизм и космология. // Элиада   М.   Космос и история. Избранные работы. М.,  Г987. С. ,154.

25   Ссдакова О. А. Обрядовая терминология и структура обрядового текста (погребальный обряд восточных и южных славян). Авторсф. дисс, ... канд. филол. наук. М., 1983. С. 6—7.