Трагик - рассказы Чехова. Антон Павлович Чехов

Вся электронная библиотека      Поиск по сайту

 

АНТОН ПАВЛОВИЧ ЧЕХОВ

портрет Чехова

 

Трагик

 

 

русский писатель Антон Павлович Чехов

     Был бенефис трагика Феногенова.

     Давали  «Князя  Серебряного».  Сам  бенефициант   играл   Вяземского,

антрепренер  Лимонадов —  Дружину  Морозова,  г-жа  Беобахтова —  Елену...

Спектакль вышел на славу. Трагик делал буквально чудеса. Он похищал  Елену

одной рукой и держал ее  выше  головы,  когда  проносил  через  сцену.  Он

кричал, шипел, стучал ногами, рвал у себя на груди кафтан. Отказываясь  от

поединка с Морозовым, он трясся всем телом, как в действительности никогда

не трясутся, и с шумом задыхался. Театр дрожал от  аплодисментов.  Вызовам

не было конца. Феногенову поднесли серебряный портсигар и букет с длинными

лентами. Дамы махали  платками,  заставляли  мужчин  аплодировать,  многие

плакали... Но более всех восторгалась игрой и волновалась дочь  исправника

Сидорецкого, Маша. Она  сидела  в  первом  ряду  кресел,  рядом  со  своим

папашей, не отрывала глаз от сцены  даже  в  антрактах  и  была  в  полном

восторге. Ее тоненькие ручки и ножки дрожали, глазки были полны слез, лицо

становилось всё бледной и бледней. И не мудрено: она была в театре  первый

раз в жизни!

     — Как хорошо они представляют! Как отлично! — обращалась она к своему

папаше-исправнику  всякий  раз,  когда  опускался  занавес. —  Как   хорош

Феногенов!

     И если бы папаша мог читать на лицах, он прочел бы на бледном  личике

своей дочки восторг, доходящий до страдания. Она страдала и от игры, и  от

пьесы, и от обстановки. Когда в антракте полковой оркестр  начинал  играть

свою музыку, она в изнеможении закрывала глаза.

     — Папа! — обратилась она к отцу  в  последнем  антракте. —  Пойди  на

сцену и скажи им всем, чтобы приходили к нам завтра обедать!

     Исправник пошел за сцену, похвалил там всех за хорошую игру и  сказал

г-же Беобахтовой комплимент:

     — Ваше красивое лицо просится  на  полотно.  О,  зачем  я  не  владею

кистью!

     И шаркнул ногой, потом пригласил артистов к себе на обед.

     — Все приходите, кроме женского пола, — шепнул он. — Актрис не  надо,

потому что у меня дочка.

     На  другой  день  у  исправника  обедали   артисты.   Пришли   только

антрепренер Лимонадов,  трагик  Феногенов  и  комик  Водолазов;  остальные

сослались на недосуг и не пришли. Обед прошел  не  скучно.  Лимонадов  всё

время  уверял  исправника,  что  он  его  уважает  и  вообще  чтит  всякое

начальство, Водолазов представлял пьяных  купцов  и  армян,  а  Феногенов,

высокий, плотный малоросс (в паспорте он назывался Кныш) с черными глазами

и нахмуренным лбом, продекламировал «У парадного подъезда» и «Быть или  не

быть?». Лимонадов со слезами на глазах рассказал о свидании своем с бывшим

губернатором генералом Канючиным. Исправник слушал,  скучал  и  благодушно

улыбался. Несмотря даже на то, что  от  Лимонадова  сильно  пахло  жжеными

перьями, а на Феногенове был чужой фрак и сапоги с кривыми  каблуками,  он

был доволен. Они нравились его  дочке,  веселили  ее,  и  этого  ему  было

достаточно! А Маша глядела на артистов, не отрывала  от  них  глаз  ни  на

минуту. Никогда ранее она не видала таких умных, необыкновенных людей!

     Вечером исправник и Маша опять были в театре.  Через  неделю  артисты

опять обедали у  начальства  и  с  этого  раза  стали  почти  каждый  день

приходить в дом исправника, то обедать, то ужинать,  и  Маша  еще  сильнее

привязалась к театру и стала бывать в нем ежедневно.

     Она влюбилась в трагика Феногенова. В  одно  прекрасное  утро,  когда

исправник ездил встречать архиерея, она бежала с труппой Лимонадова  и  на

пути повенчалась со  своим  возлюбленным.  Отпраздновав  свадьбу,  артисты

сочинили длинное, чувствительное письмо  и  отправили  его  к  исправнику.

Сочиняли все разом.

     — Ты  ему  мотивы,  мотивы  ты  ему! —  говорил   Лимонадов,   диктуя

Водолазову. — Почтения ему подпусти... Они, чинодралы, любят это.  Надбавь

чего-нибудь этакого... чтоб прослезился...

     Ответ на это письмо был самый неутешительный. Исправник отрекался  от

дочери, вышедшей, как он писал, «за глупого, праздношатающегося хохла,  не

имеющего определенных занятий».

     И на другой день после того,  как  пришел  этот  ответ,  Маша  писала

своему отцу:

     «Папа, он бьет меня! Прости нас!»

     Он бил ее, бил за кулисами в присутствии Лимонадова,  прачки  и  двух

ламповщиков! Он помнил, как за четыре дня до свадьбы, вечером, сидел он со

всей труппой в трактире «Лондон»; все говорили о Маше,  труппа  советовала

ему «рискнуть», а Лимонадов убеждал со слезами на глазах:

     — Глупо и нерационально отказываться от такого  случая!  Да  ведь  за

этакие деньги  не  то  что  жениться,  в  Сибирь  пойти  можно!  Женишься,

построишь свой собственный театр, и бери меня тогда к себе в труппу. Не  я

уж тогда владыка, а ты владыка.

     Феногенов помнил об этом и теперь бормотал, сжимая кулаки:

     — Если он не пришлет денег, так я из нее щепы нащеплю. Я  не  позволю

себя обманывать, чёрт меня раздери!

     Из одного губернского города труппа хотела уехать тайком от Маши,  но

Маша узнала и прибежала на вокзал после второго звонка, когда  актеры  уже

сидели в вагонах.

     — Я оскорблен вашим отцом! —  сказал  ей  трагик. —  Между  нами  всё

кончено!

     А она, несмотря на то, что в вагоне был народ, согнула свои маленькие

ножки, стала перед ним на колени и протянула с мольбой руки.

     — Я люблю вас! — просила она. — Не гоните меня, Кондратий  Иваныч!  Я

не могу жить без вас!

     Вняли ее мольбам и, посоветовавшись, приняли ее в  труппу  на  амплуа

«сплошной графини», — так называли маленьких актрис, выходивших  на  сцену

обыкновенно толпой и  игравших  роли  без  речей...  Сначала  Маша  играла

горничных и пажей, но потом, когда  г-жа  Беобахтова,  цвет  лимонадовской

труппы, бежала,  то  ее  сделали  ingenue.  Играла  она  плохо:  сюсюкала,

конфузилась. Скоро, впрочем, привыкла и стала нравиться публике. Феногенов

был очень недоволен.

     — Разве это актриса? — говорил он. —  Ни  фигуры,  ни  манер,  а  так

только... одна глупость...

     В одном губернском  городе  труппа  Лимонадова  давала  «Разбойников»

Шиллера. Феногенов  изображал  Франца,  Маша —  Амалию.  Трагик  кричал  и

трясся, Маша читала свою роль, как хорошо заученный урок,  и  пьеса  сошла

бы, как сходят вообще пьесы, если бы не случился  маленький  скандал.  Всё

шло благополучно до того места в пьесе,  где  Франц  объясняется  в  любви

Амалии, а она хватает его шпагу. Малоросс прокричал, прошипел, затрясся  и

сжал в своих железных объятиях Машу. А Маша вместо того,  чтобы  отпихнуть

его, крикнуть ему «прочь!», задрожала в его объятиях,  как  птичка,  и  не

двигалась... Она точно застыла.

     — Пожалейте меня! — прошептала она ему на ухо. — О, пожалейте меня! Я

так несчастна!

     — Роли не знаешь! Суфлера слушай! — прошипел трагик и сунул ей в руки

шпагу.

     После спектакля Лимонадов и Феногенов сидели в кассе и вели беседу.

     — Жена  твоя  ролей  не   учит,   это   ты   правильно... —   говорил

антрепренер. — Функции своей не знает...  У  всякого  человека  есть  своя

функция... Так вот она ее-то не знает...

     Феногенов слушал, вздыхал и хмурился, хмурился...

     На другой день утром Маша сидела в мелочной лавочке и писала:

     «Папа, он бьет меня! Прости нас! Вышли нам денег!»

  

<<< Все рассказы Чехова