Вадим Николаевич Бурлак

Пусть не радовала погода.

Мало кому посчастливилось видеть белых журавлей не в вольерах зоопарков, а на свободе. Этих птиц называют еще стерхами. Одно время даже считалось, что их уже не осталось в природе. Мне приходилось не раз слышать о стерхе. Но в моем представлении он долгие годы был не реальной, живущей в наше время птицей, а каким-то сказочным существом. Такое чувство не покидало меня особенно после того, как я во время странствий увидел старинные рисунки с изображением танцующих стерхов. Показывали мне подобные рисунки и в Бурятии, и на Северном Урале, и на Таймыре.

Кто были их авторы и в какие времена они творили — выяснить не удалось.

А однажды в Северной Америке, в штате Орегон, я увидел «танец белого журавля», исполненный людьми. Не знаю, водится ли сейчас, водилась ли в прежние времена в Америке эта птица, но древний ритуальный танец индейцев красочно и подробно отображал ее движения и повадки. У одного танцора была даже деревянная маска — «голова стерха».

 Мне потом пояснили, что, согласно древней легенде, белый журавль всегда сопровождал Бога дорог во время больших и малых исходов человечества.

Ночью, когда люди и сам Бог дорог уставали от дневных переходов и устраивались на отдых, белый журавль мчался вперед, чтобы высмотреть предстоящий на завтра путь. А на следующее утро птица-разведчик языком своего танца сообщала все, что видела с высоты: какие реки, озера, леса, горы придется преодолевать, какие препятствия и трудности ждут людей.

Даже если не брать во внимание чудеса, сотворенные птицами в сказках и легендах, сколько подарили они человечеству!.. Мечты о полете и о далеких землях, о заоблачных высотах и недоступных горных вершинах, вдохновенные песни и танцы, ощущение простора и свободы помогали развивать творческую фантазию, понимание прекрасного и умение жить в согласии с природой...

Наверное, мир без птиц был бы скучным и мрачным. Особенно на суровом Севере.

О жизни и повадках белого журавля еще много неизвестно. В записях, сделанных в конце XIX века, отмечено, что стерхов видели во время весенних и осенних перелетов в Казахстане и к северу от Каспия, в дельте Волги. Были сообщения о гнездах белых журавлей где-то в Тюменских землях и даже на Таймыре и на полярном Урале.

Лишь в XX столетии специалисты установили, где же точно гнездятся стерхи. Оказалось, на севере Тюменской области и в тундре, а также в тайге Северо-Восточной Сибири, между реками Алазеей и Яной. Наверное, много веков назад, когда слагались легенды о Боге дорог и о его спутнике — белом журавле, ареал обитания этой птицы был значительно шире и она чаще встречалась людям.

Стерхи, появившиеся на свет в Якутии, улетают зимовать в низовье реки Яндзы. В начале 80-х годов прошлого века их насчитывалось на северных просторах Якутии всего лишь несколько сотен. Но в 1988 году численность зимующих в низовье Яндзы стерхов поднялась до двух с половиной тысяч.

Однако эта птица все еще находится на грани исчезновения и по-прежнему занесена в Красную книгу. Яйца стерхов уничтожают чайки, вороны, поморники, птенцов воруют песцы, а взрослых птиц частенько отстреливают браконьеры.

Однажды мне довелось побывать на берегах Оби, севернее впадения в нее реки Куноват. Дни тогда выдались хмурые и дождливые.

Я пытался скрасить их рыбалкой, но рыба плохо шла на спиннинг. Большую часть времени приходилось отсиживаться в сырой палатке, проклиная ненастье и ругая себя за то, что появился на этих неласковых берегах. Одним словом, поездка не удалась.

В тот день, когда я принял решение возвращаться в Москву, попробовал напоследок снова попытать рыбацкое счастье.

Небо, как и в предыдущие дни, было затянуто низкими тучами, а ветер с востока нагонял холод. Никаких перемен к лучшему. Рыба по-прежнему не желала попадаться на крючок.

Я повернулся к своей палатке и вдруг остановился. Равнодушным взглядом окинул полянку среди болота и чахлых кустиков и, наконец, понял, что же привлекло мое внимание.

До полянки было не более шестидесяти метров, и я увидел на ней двух больших изящных птиц.

Сразу вспомнились старинные рисунки. Без сомнения, это — стерхи!

Белый журавль исполнял танец для своей подруги. Он то запрокидывал голову вверх, то опускал вниз, то распахивал, то складывал крылья. При этом старательно подпрыгивал, двигался вперевалочку, удлинял или укорачивал шаги, кружил, останавливался, приседал и снова поднимался, вытягивая шею.

Его подруга не шевелилась. Казалось, она была зачарована этим танцем.

Чтобы лучше разглядеть журавлей, я решил подобраться к ним поближе. Но первое же мое неловкое движение — и танец прекратился. Птицы разом вздрогнули, рванулись вверх и понеслись над болотом в пасмурную даль.

Говорят, белый журавль настолько зоркий и осторожный, что замечает человека за два километра. Непонятно тогда, почему эта пара не обнаружила меня сразу. Может, увлеклись танцем?

Несмотря на ненастье и очередную рыбацкую неудачу, я впервые в те дни возвратился в палатку в приподнятом настроении.

Не так уж много надо человеку для перемены настроения. И чахлые кустики, и холодное болото, и сумрачные берега, и само ненастье мне вдруг показались печально-красивыми. Теперь я мог сказать самому себе, что не зря приехал сюда.

Пусть неудачной была рыбалка, пусть не радовала погода, не согревал робкий дымный костер, зато навсегда остался в памяти танец белого журавля — чудо, которым не часто одаривает людей природа.

Хлеб и камень.

Конечно, собаки на Севере — не редкость. И уж никак их нельзя отнести к неизвестным животным Арктики. А вот насчет загадочности?..

Казалось бы, из всех прирученных существ они самые раскрытые и распознанные для человека. И все же нет-нет, да и преподносят сюрпризы хозяевам.

У собак на Севере — особое предназначение: ездовые, пастухи, спасатели, сторожа, охотники. Но эти работяги еще и первыми реагируют на перемены в погоде и своим поведением предупреждают об этом человека. А ведь в условиях Крайнего Севера вовремя уловить изменение погоды может оказаться жизненно важным фактором.

 Собаки помогают скрашивать длинные полярные ночи, заглушать тоску, бороться с унынием и усталостью.

У северных четвероногих друзей человека неласковый нрав. Но ведь и среда, в которой они обитают, сурова и зачастую безжалостна.

О собаках Заполярья написано много. Известный исследователь Арктики Георгий Алексеевич Ушаков, рассказывая о своих экспедициях, тоже вспоминал о них: «...начали вплотную знакомиться с нашими четвероногими помощниками и устанавливать с ними отношения. Были выделены отдельные упряжки, и каждая из них получила хозяина. Первым требованием к собакам было абсолютное послушание и уважение к своему хозяину. За это они получали от него мясо и иногда ласку. Ласка хозяина, если не считать кормежки, единственная награда ездовой собаке за ее невероятно тяжелый труд и за многочисленные лишения. И собака любит ласку, тянется к ней и даже ревнует к хозяину своих товарок. Многие из собак, если представляется возможность, стараются перехватить ласку, получить ее первыми и, если нужно, даже подраться ради этого.

...Если собаки сидели на цепи, нужно было всех их обойти — одной почесать за ухом, другую погладить, третьей потрепать загривок — и каждой сказать несколько слов. Пока эта церемония не заканчивалась, нечего было ждать и успокоения, не получившие своей доли внимания от хозяина лаяли, визжали, рвались на цепях и огрызались на соседей...»

Нередко человек несправедлив к своим четвероногим помощникам. Завершаются экспедиции, трудные переходы, и тех, без которых путешествие не состоялось бы, иногда делают беспризорными.

Сколько таких четвероногих сирот Севера голодными и больными слоняются по заполярным селениям!..

Пегий тощий пес жалобно смотрел на проходивших мимо людей и скулил, выпрашивая еду.

Подвыпивший мужичок вдруг просто так, без всякой причины, запустил в него камнем.

 Пес увернулся, отбежал в сторону и долго, с грустью наблюдал за удаляющимся обидчиком.

Я сошел с тропинки и направился в сторону собаки. Почему-то вдруг вспомнились есенинские строки:

Дай, Джим, на счастье лапу мне, Такую лапу не видал я сроду. Давай с тобой полаем при луне На тихую, бесшумную погоду. Дай, Джим, на счастье лапу мне...

Этому брошенному псу, пожалуй, никто не предложит пожать лапу и уж точно не посвятит подобных строк:

Ты по-собачьи дьявольски красив,

С такою милою доверчивой приятцей.

И, никого ни капли не спросив,

Как пьяный друг, ты лезешь целоваться...

Хмурилась даль. Собирался дождь. Неожиданно я встретил приятеля. Он только вчера вернулся из геологической экспедиции. Разговорились. Вспомнили былые путешествия. Порассуждали о будущих странствиях.

Тем временем пес улегся под скамейкой и задремал. Он вздрагивал во сне и часто вздыхал. Может, снилось ему, как он, молодой и здоровый, мчится в упряжке по заснеженному льду или как спасает хозяина от медведя? А может, видел во сне камень, брошенный человеком?..

Упали первые дождевые капли. Я попрощался с приятелем и снова обратил внимание на пса. Дождь уже разбудил его. Он вскочил и поспешно принялся обнюхивать землю. Наверное, никак не мог понять, откуда берется вода. Пегий бродяга с вниманием стал следить за падающими каплями и слизывать их.

Хрустнула под моей ногой ветка. Пес заметил меня и насторожился.

Я вытянул руки и раскрыл ладони. В них не было ни хлеба, ни камня. И я перестал интересовать его.

Дождевые капли падали все чаще. Пес низко опустил голову и, прихрамывая, затрусил прочь...

 Путь человечества, на Север или на Юг, на Запад или на Восток, помимо всего прочего, был еще и дорогой к пониманию меньших наших братьев, к состраданию. А ощутил хоть раз в жизни этот пес человеческое сострадание? Что было у него в жизни? Что ждет впереди?..

Хлеб и камень?..

Прилетали из Арктики гуси.

Много на свете добрых чудаков. И слава Богу! Без них, как без шуток, без песен, без веселых розыгрышей и забав, жизнь была бы унылой. А еще долгие годы странствий убедили меня, что необходимы они даже в серьезных и опасных путешествиях. Порой в экспедициях люди злятся на чудаков — вечно опаздывающих, делающих все наперекосяк, раздражающих своими шутками и наивностью. Но проходит час-другой, досада и недовольство будто сами по себе улетучиваются, а в памяти остаются несуразные оплошности забавных людей, над которыми йотом можно посмеяться и пошутить. С одним таким, на первый взгляд, странным человеком я познакомился еще в детстве. Серега, так звали приятеля, был на четыре года старше меня. На зависть многим мальчишкам он имел ружье. Несколько раз я побывал с ним на необычной осенней охоте.

Отправлялись мы в плавни перед заходом солнца. Пока добирались до островов, пока разжигали костер, наступала ночь. За ужином, как водится, — нескончаемые разговоры, охотничьи были и небылицы. У Сереги их оказывалось в запасе немало. И рассказывал он как-то по-особенному: радостно, громко и весело. Мы спохватывались лишь глубокой ночью.

— Смотри, не проспи! — строго предупреждал Сере-га и тоном бывалого охотника добавлял: — Гуси прилетят по первому лучу зари. Представляешь, из самой Арктики путь проделали!..

 Осенняя ночь обнимала нас едва нарушаемой тишиной и ароматом отцветающей природы. И от этого, как от взгляда в бездонную пропасть, кружилась голова. Казалось, мы попадали в плен ночной бесконечности с ее небом в недремлющих звездах, с захмелевшим ветром, заплутавшим в плавнях, с шепотом уставших ив, с лунной дорожкой на реке.

Мы забирались в шалаш, когда уже никли к земле последние дымные струи костра.

Я долго ворочался, не мог уснуть. Боялся проспать час, когда пролетят над речной заводью гуси и опустятся на отмели.

Но Серега всегда просыпался вовремя. Еще в предрассветных сумерках он вскакивал, разжигал костер и уж затем тормошил меня. Я с трудом выползал из шалаша, зябко поеживался и пялил глаза на мерцающие звезды. Их прощальный утренний свет прогонял сон.

Мы наскоро выпивали чай и отправлялись к засидке.

Идти приходилось на ощупь. Под ногами хрустели мерзлые камышины. Ветви деревьев хлестали по нашим лицам, и глаза надо было прикрывать ладонями.

Когда мы располагались на засидке, начинались молчаливые, студеные минуты ожидания. Холод вытеснял тепло, сохранившееся в теле от утреннего костра и чая. Но мы старались не шевелиться — боялись потревожить рассветную тишину.

Постепенно вырисовывались очертания деревьев, песчаной отмели и речных берегов. Серега многозначительно косился на меня, словно предупреждал: вот-вот они должны появиться...

Светлели заводь, берега и отмель. Ласточки-береговушки, отлетающие на юг, суетились над водой, будто стряхивали в нее остатки сна. Разбуженная их щебетом, стрекотала сорока. Откуда-то из глубины плавней недовольно отвечал ворон...

А гуси не появлялись...

— Вот увидишь, прилетят по первому лучу зари, — успокаивал Серега и то и дело трогал ружье.

 Не зрение и не слух, а какое-то иное чувство улавливало в осеннем просторе приближение крылатой стаи. Минута, другая — и мы уже видели и слышали гусей.

Ка-га!.. Ка-га!.. — резко оглашали они окрестность.

Серега привычным жестом вскидывал ружье и прицеливался. Я напрягался в ожидании выстрела, хотя и догадывался, что его не будет.

Стая без потерь проносилась у нас над головой и оседала на другой стороне затона.

Приятель опускал ружье и с наслаждением потягивался.

—        А знатно сегодня поохотились!..

И мы оба понимающе улыбались, как будто знали только нам доступную тайну.

Серега забрасывал ружье за спину, и начиналась наша неспешная прогулка берегом реки.

Иногда по пути попадались большие гусиные перья. Мы поднимали их и разглядывали на солнце.

Перо как перо, но в утреннем свете оно покрывалось узором красного золота.

Серега восторгался:

—        Видал?! Не простой гусь привел стаю аж из Арктики!..

Он почему-то считал, что перо обронил именно вожак стаи, прилетевшей из Арктики.

Не знаю — не выяснял, почему в этом был так уверен приятель. А Серега прикреплял перо к своей кепке и, словно сам себя убеждая, говорил:

—        А хорошо, что я не стрелял...

Возвращались домой, будто после удачной охоты.

Лодка легко скользила по тихой воде. Казалось, ее подгонял солнечный свет и желание догнать улетевшую стаю гусей. Может, от этого, а может, от соприкосновения с осенними плавнями, с ясным речным простором, наши души переполнялись восторгом. На берегу нас окликали рыбаки:

—        Эй, охотнички!.. Много набили птицы?

—        Та полную лодку! — озорно отвечал Серега.

—        А где ж она?

—        К морю понесло...

—        Тю-у, трынь-брынь, охотнички-разбалбесины!.. Стрелянное — и то упустили!..

—        Та не беда! Завтра еще больше настреляем!..

У каждого в жизни встречаются свои чудаки. И до сих пор, когда я вижу летящих с севера диких гусей, вспоминаю доброго, смешного человека из своего детства и нашу странную охоту.

Костер одинокого путника

В молочной пелене купались деревья. Днем туман стал сворачиваться в капли и, словно бисером, покрывать травы и ветви деревьев. Все дальше и шире становился обзор, и, наконец, сквозь прорехи в тумане я увидел море. Скорее вниз! Сколько дней я бродил по тайге и ждал этой встречи!..

Ноги скользили по мокрым камням. Чтобы не упасть, я то и дело хватался за травы, и они обрызгивали меня росой.

Немало мне пришлось повидать морей, но перед каждой новой встречей все равно ощущаю необъяснимое волнение.

Как не восхищаться красотой, что заключена и в океане, и в капле росы? Все воды земли — реки и моря, озера и гейзеры — прекрасны. Конечно, если они еще не отравлены человеком. Только люди могут сделать водоем неприглядным, обезобразить берега.

В океане и ручье, в пруду и реке можно увидеть движение жизни, сияние звезд, многоцветье неба, отражение полета птиц и облаков...

Во время спуска я уловил, что к ропоту моря примешивались еще какие-то звуки, похожие на лай. Вначале не мог понять, кто их издает. Но когда оказался на каменистом берегу, сразу увидел небольшое стадо ушастых тюленей — сивучей.

 На скалах и валунах отдыхали звери всех возрастов: старые секачи размером с легковой автомобиль, самочки не меньше взрослого бурого медведя и сивучата — чуть крупнее кошки.

Могучий зверь сивуч. Мало кто может одолеть его в океане. Боится он лишь свирепых и умных касаток. Но касаток боятся все, даже киты.

Специалисты говорят, что матерые сивучи могут достигать в длину более четырех метров, а вес, бывает, переваливает за тонну.

Звери не заметили меня. Только самый большой секач, похожий на желтую, отглаженную волнами скалу, настороженно вертел головой, что есть сил раздувал и без того мощную шею и громко отдувался: фе-фю-у-у!..

На его неровном затылке виднелись шрамы. Может, во время нападения касатки, а может, в поединке с таким же секачом получил.

Звери ворочались на камнях, и в их неторопливых движениях чувствовались уверенность и сила. Такие неуклюжие на вид, они быстро влезали на скалу и ловко прыгали в воду.

Ветер усилился. Рокотал залив. Море рассказывало свою бесконечную историю звуками то больших, то малых волн. Бестолково и невпопад отвечали морю чайки. Хрипло и однотонно ревели сивучи. Почтительно попискивали неподалеку от них юркие и озабоченные кулички. Но все они говорили на разных языках, и море от этого злилось еще больше.

Начался мелкий надоедливый дождь, и мне пришлось укрыться в пещерке среди камней.

Скучно и однообразно завывал в скалах ветер. С востока шли маленькие недобрые тучки. Я слышал в своем небольшом укрытии, как волны перебирали на берегу камни.

Ветры Севера любят обдувать скалы, чтобы творить из них загадочные скульптуры. По ночам они подбирают сны уставших путников, раздувают угли в не погасшем костре, убаюкивают прибрежные камни, деревья и кустарники, а потом уносят на своих невидимых крыльях впечатления и воспоминания...

А может, вместе с ними все это вытворяют духи Севера. Их так много, что даже мудрые шаманы не могут сосчитать. Северные духи непредсказуемы, и никто не знает, помогут ли они одинокому путнику или накажут за дерзостное проникновение в их мир...

После полудня ветер затих, словно задумался, в какую сторону теперь повернуть. Потом, будто решившись на что-то лихое, он разметал тучи и погнал их прочь от берега. Тучи пытались не поддаваться, но сладить с ветром не могли. В считанные минуты он вымел хмурое небо до теплой синевы.

От умытых прибрежных скал теперь исходило какое-то доброе и едва уловимое сияние. Казалось, в этом мире уже нет и не может быть зла.

Из хвойной чащи доносились умиротворенные голоса пеночек: свирь-цви-ирь... свиирь-цви-ирь...

Возле скал кайры прочерчивали то плавные, то стремительные и лихие спирали. Сивучи, потревоженные солнцем, один за другим стали кидаться в море.

Я выбрался из пещерки и осторожно подкрался к берегу. Не хотелось злить и пугать зверей.

Последним из стада сородичей плюхнулся неуклюже в воду совсем маленький сивучонок. Волна тут же преподнесла ему урок: подхватила и перевернула на спину. Может, малыш захлебнулся бы, но светло-бурая самочка метнулась на помощь: наверное, его мать.

Ловким движением головы она перевернула детеныша на живот. Сивучонок поспешно принялся загребать ластами. Казалось, теперь его подгоняла одна лишь мысль: прочь, быстрее из этого страшного моря!

Волны откатывались от берега и тянули за собой малыша. И все-таки он победил стихию. Наверное, это была первая в его жизни победа. Сивучонок изловчился, выбрался на берег и поспешно отпрянул от воды. Преодолев метров пять от береговой кромки, развернулся и долго смотрел на бьющиеся о скалы волны. Мне казалось, что во взгляде его было торжество.

 Научился в этот день сивучонок плавать или нет — не знаю. Я так засмотрелся на морских зверей, что не заметил, как наступил вечер. Пора было устраивать ночлег. Север есть север: и даже в августе без костра не обойтись.

Пока собирал сухие дрова, стемнело. Усталая и растерянная луна, будто обронив что-то в море, искала, высматривала и никак не могла найти.

Мне вспомнилось почему-то стихотворение китайского поэта Су Ши:

...Если я затеряюсь,

Окутанный пылью земной,

Облака в небесах

Пусть подскажут, проплыв надо мной.

А потом окажусь

Среди рек и озер полноводных,

Вся одежда моя

Пропитается светлой луной...

И снова ночной костер одинокого путника, на этот раз не в тундре, не в лесу, а в крохотной пещерке.

Я грел руки над огнем, слушал море и ветер, смотрел в одну точку, затерянную в золотисто-алых углях. Жар от лица и рук проникал в глубь тела. Глаза начали слезиться...

Я выглянул из пещерки и не узнал берега.

Лунное молчание.

Звездная неподвижность.

Ночь — синяя-синяя, гуще и бездоннее морской глубины — обняла землю.

«Мёрзлая нежить»

На севере от Оби, между реками Тромъеган и Ватьеган, есть непроходимые болота, которые боялись посещать даже самые смелые охотники. Остяки, издавна обитавшие на берегах Иртыша, Северной Сосьвы, Конды, Оби, предупреждали русских первопроходцев о проклятых местах, «откуда никто не возвращается».

У каждого народа существуют предания и слухи о подобных зловещих участках. Но остяки еще уверяли, что на тех болотах живет какая-то «мерзлая нежить». Называли ее кто — «мустырь», кто — «мастарь». Согласно давним поверьям, рождается эта тварь прямо в трясине, из болотных газов и тины. По внешнему виду напоминает лягушку, но с хвостом и зубастой пастью. А размером чудовище в три раза выше и длиннее росомахи. Поедает оно все, что движется: от куликов и уток до оленей и медведей.

Конечно же, если во владениях мустыря окажется человек — то и ему не сдобровать. Хорошо, что чудовище обыкновенно находится в замороженном состоянии. Но когда оттаивает — беда всему живому в округе.

И те, кто верил в существование чудовища, и те, кто посмеивался над рассказами стариков, ходить на зловещие болота не осмеливались.

Но исключения все же были. Как известно, в старину остяки поклонялись медведям. Косолапый даже считался покровителем некоторых остяцких родов. Охотиться на него могли только после совершения специального обряда, жертвоприношений тотему и получения разрешения от самого хозяина тайги.

Дурным знаком считалось, если в лесу обнаруживался мертвый медведь. Не важно, умер ли он от старости или по какой-то другой причине, все равно беды обрушивались на головы людей.

Однажды охотники издали увидели матерого медведя, лакомившегося ягодами. И вдруг из чащи раздался не человеческий, не звериный крик, от которого в страхе завизжали собаки. Потом взвыл испуганный медведь.

Глянули охотники снова — туда, где лакомился хозяин тайги, а его и след простыл. Поняли они: дело нечисто. Кинулись разбираться, что же произошло.

И увидели охотники лишь клочки медвежьей шерсти на кустах да пятна кровавые на земле. Поняли они, кто погубил косолапого.

О случившемся узнали старейшины рода и сразу объявили охотникам: размороженный мустырь погубил нашего покровителя, значит, не будет нам покоя и удачи, пока не уничтожим чудовище.

Понимали охотники, что в болотах и в лесной чаще им не одолеть мустыря. По преданию, сладить с ним можно лишь, когда он окружен тем, что сделано руками человека. Нашли охотники заброшенную рубленую юрту с угловым очагом-чувалом. В нее и решили заманить нежить.

Но как это сделать? И на то у остяцких мудрецов был древний способ.

Подстрелили охотники белую куропатку и оставили ее возле проклятого болота. А старики над птицей наговор произнесли: «Иди, иди, мустырь, для тебя знатный гостинец приготовлен...»

Дальше, от белой куропатки, по направлению к покинутой юрте, положили убитого белого зайца. И снова старики нашептывали: «Иди, иди, мустырь, ты большой и сильный — одной куропатки тебе мало, вот еще гостинец для тебя...»

Совсем неподалеку от рубленой юрты закололи белого олененка.

«Иди, иди, мустырь, а то голодным останешься, прими от нас и этот гостинец...» — приговаривали остяцкие мудрецы.

А у самого порога юрты они разбросали медвежьи кости: «Входи, входи, мустырь, тут для тебя много всего припасено... Не пожалели даже нашего покровителя...»

Конечно же, предание не складывалось, если бы чудовище не попалось на приманку. Вылез мустырь из своего болота и направился к юрте, пожирая на своем пути все, что приготовили ему люди.

Ввалился он в заброшенное жилье, а там пусто. Разворотил мустырь когтистыми лапами чувал, но и в нем ничего не оказалось. Взбесилась нежить и назад поворотила. Но остяки уже заложили деревьями выход из юрты и подожгли.

Так и расправились с кровожадным мустырем. Правда, говорят, что это не принесло покоя и счастья. Вскоре людям все равно пришлось уходить из тех мест, подальше от проклятых болот.

О страшном чудовище рассказывали всякий раз, как в землях между Тромъеганом и Ватьеганом пропадали бесследно люди.

Ходили слухи, что на поиски неизвестного существа отправились в начале двадцатых годов прошлого века любознательные исследователи. Но никто их больше никогда не видел. На том вроде бы поиски и прекратились. Ханты, которых называли в давние времена остяками, не желают вспоминать о «мерзлой нежити». Наверное, старики о ней кое-что знают, но по каким-то причинам утаивают свои знания и ничего не рассказывают приезжим.

А может, так и надо? Пусть у Севера остается еще много нераскрытых тайн. И пусть его редкие, загадочные, известные и неизвестные животные изумляют, завораживают, вызывают любопытство, споры, сомнения у будущих поколений.