|
|
Русская литература |
|
Василий Васильевич Розанов |
|
|
|
|
Амфитеатров
|
Природа — и сотворительница, и насмешница. И вот случается, что в припадке насмешки она устроит человека, нарочно наделив его всевозможными способностями, но отнимет у него дар уменья распоряжаться этими способностями. И тогда получается картина, составленная из великолепий и нелепостей. Таков Амфитеатров... Человек огромный, шумный, производительный, с большим животом, с большою головою, сын или внук протодиакона или архиерея — и революционер, когда-то сосланный, теперь убежавший в Париж — все черт знает для чего — обширно начитанный и образованный, но который пишет, точно бревна катает, вечно предпринимающий, вечно разрушающий, ничего не создающий, кроме заработка бумажным фабрикам... По-видимому, не злой,— он вечно ругается или кого-то громит... За что— он и сам не знает... Все равно,— «гром есть»... Способный прожить три жизни и десять состояний, без сомнения никогда не обедающий в одиночку, вечером, несомненно, едущий в театр, если не занят статьею, «которая на завтра поразит весь свет»... Приятно всегда смотреть на его самоупоение... В «наше безнадежное время» Амфитеатров шумит, пыхтит, как паровоз или даже два вместе сцепленных паровоза, с контрпаром в обоих... Свистит двумя свистками. И не замечает, до чего всем скучно. И до чего всех не развлекает и он, Амфитеатров... Издал он книжку каких-то газетных вырезок. И сам понимает, что это просто — вырезки, никому ненужные... Без всякой собственной мысли в целой книге, т. е. без мысли, которая распространялась бы на целую книгу, оправдывала ее заглавие или появление. Что он понимает, это видно из названия одной статьи: «Газетное». Книжку собственно следовало бы озаглавить: «Вверх ногами или вниз ногами. Как хотите». Но нет: дав таланты, природа посмеялась над Амфитеатровым, отняв у него вкус... «Как же назвать?» — подумал он о ворохе никому ненужных своих газетных вырезок. Задумался серьезно,— как всегда Амфитеатров. Мелькнуло священное воспоминание о Пушкине. Его Евгений Онегин — гоже странствующий вечно, как и Амфитеатров, тоже либерал, как и Амфитеатров, тоже с «охлажденным сердцем», как Амфитеатров... При этой мысли Амфитеатров вздохнул: «Россия не поняла тогда Пушкина, и теперь меня. Россия вечно ничего не понимает. Россия дура. От ее глупости я бежал в Париж. И Пушкину нужно было бежать. Пушкин единственно не умен в том, что он не бежал... не поступил, как я». И наклонясь над письменным столом, он надписал над пуком своих статей с заглавиями: «После праздника»... «При особом мнении»... «О Боборыкине, Чаеве, Дьяченко, Лихачеве»... «Шлиссельбуржцы»... «Айсидора Дункан»... «Николадзе»... «Ерьзя»... «Газетное»... «Морская болезнь»... «Притча о 29 февраля»... — где уже из каждого заглавия торчат два выпученных глаза Амфитеатрова и его огромные кулаки,— надписал, задумчиво объединив их исех заглавием, заимствованным из Парижа: Заветы сердца. Так озаглавлена книга... с «Ерьзею» и «Боборыкиным». Взявшись за бока, мы смеемся до колик. «Пришло же на ум человеку!..» Огромный, чудовищный, талантливый... под которым ломится кропать, когда он на ней спит, и расползается диван, на который он садится, взял в «эпиграф» себе самую задумчивую, самую тихую строку из вечно милого Пушкина. Безвкусица! Чудовищная! . Совсем другое идет к Амфитеатрову: Обрыскал свет,— Не хочешь ли жениться? Вот эти слова Фамусова идут к его жизненной, подвижной, вечно предпринимающей что-нибудь фигуре. Даже бессмыслица должна быть выдержана «в своем стиле»: и пук вырезок из газет, без центральной во всех мысли, совершенно никому не понятный и не нужный, так и можно было бы, «для увенчания здания» озаглавить этим обращением к читателю из Грибоедова: Обрыскав свет, не хочешь ли жениться? Гораздо уместнее и тактичнее, главное — гораздо умнее, чем Замены сердца. Что окончательно глупо, потому что окончательно ни с чем не сообразовано.
* * * Ну, Бог с ним... Не писал бы этих строк, не встреть у него куплетов против себя. Гиппиус написала когда-то стихи: Вы ночному часу не верьте... Амфитеатров, в сущности живущий тем, что он вечно что-нибудь «усваивает», запомнил мотив и сочинил, при чтении какой-то моей статьи, следующую «поэзию»: Вы Василию Васильевичу не верьте, Он исполнен злой чепухи: Справа — ангелы, но слева стоят черти И шепчут ему в уши грехи... И т. д. Это внушило мне тоже «подражание», Вы Александра Валентиныча не пугайтесь. Дана ему душа овцы и образ медведя. Ногами он топает, но никого не кусает, Ничему не вредит, и только всех предупреждает. Глаза всегда у него навыкате. Но это глаза не тигра, а барана. Руками он машет, издали видно: Но это — крылья ветряной мельницы. Читать бы ему на Москве Апостола, А он в Париж уехал прелюбодейный. В Москве его недостает, а в Париже от него скучно. Но таковы вечно обстоятельства всероссийские. Перелезая через забор, он всегда оборвется, Пролезая в амбар,— на гвоздь напорется. От боли кричит. Народ сбегается, И колотит бедную овцу, а не свирепого медведя. Если это очень плохо, то виноват и тут Амфитеатров, толкнувший меня безвкусною книгою на всякую безвкусицу. |
<<< Василий Розанов Следующая глава >>>