Легисты формулируют три условия, способных обеспечивать уравнительную справедливость и консенсус служилого государства. Сильное государство не стесняется подчинять единой фискальной политике сильных и зажиточных. Сталинизм

  Вся электронная библиотека >>>

 Политология

 

 

 

Политология

Западная и Восточная традиции: Учебник для вузов


Раздел: Экономика и юриспруденция

 

2. Функционирование принципа

 

Легисты формулируют три условия, способных обеспечивать уравнительную справедливость и консенсус служилого государства.

Во-первых, необходимо обеспечить такое состояние общественного сознания, чтобы оно было способно выстраивать истинные приоритеты, а не подчиняться беспринципной конъюнктуре. Для этого государству нужна большая всепронизывающая идея. «Обычно добивающийся хорошего управления беспокоится, как бы народ не оказался рассеян и тогда невозможно будет подчинить его какой-то одной идее. Вот почему совершенно мудрый человек добивается сосредоточения всех усилий народа на Едином, дабы объединить его помыслы. Государство, добившееся сосредоточения всех усилий народа на Едином хотя бы на один год, будет могущественно десять лет; государство, добившееся сосредоточения на Едином на десять лет, будет могущественно сто лет; государство, добившееся сосредоточения на Едином на сто лет, будет могущественно тысячу лет...» Как в личной биографии нельзя получить образование, профессию, построить прочную семью, не выстроив систему приоритетов и не подчинив краткосрочные интересы долгосрочным, так и в исторической биографии народа и государства все зависит в конечном счете от способности не терять перспективу и не привносить в угоду конъюнктуре долговременные интересы и ценности.

Во-вторых, строительство сильного государства обеспечивается союзом верховной власти со слабыми (или с простым людом) против сильных. Не следует использовать внутренние противоречия номенклатурной «боярщины» по принципу «разделяй и властвуй» — это всего лишь конъюнктурный прием, дающий краткосрочные эффекты. Необходимо другое — использование поддержки низов для усмирения номенклатурных своевольников — вот эффективная стратегия строителя могучей державы. «Устранение силы при помощи сильного ведет к ослаблению, устранение силы при помощи слабого ведет к усилению». Если правитель пользуется услугами сильных, он попадет к ним в зависимость и ему придется расплачиваться за оказанные услуги отступлением от державных принципов в угоду тому или иному номенклатурному своекорыстию. Не случайно слабое государство берет налоги со слабых (бедных), но остерегается брать их с сильных; оттого средства его скудеют, а недовольство подобной несправедливостью в народе растет.

Напротив, сильное государство не стесняется подчинять единой фискальной политике сильных и зажиточных, приобретая от этого не только доходы в казну, но и уважение со стороны народа. Это же касается и борьбы с правонарушителями и всякого рода уклонениями от закона. Слабое государство преследует мелких правонарушителей, пасуя перед крупными. От этого не страдает только порядок, но и сам моральный авторитет власти. «В государстве, где порочными управляют словно добродетельными, неизбежна смута, и оно непременно будет расчленено. В государстве, где добродетельными управляют словно порочными, воцаряется порядок, и оно непременно станет сильным».

В-третьих, реализация принципа уравнительной справедливости и служилого консенсуса зависит от однонаправленности реформ, меняющих положение и образ жизни разных сословий в одном и том же направлении. Даже ужесточение реальных условий жизни воспринимается народом без ропота, если оно в равной степени затрагивает всех. Служилый консенсус в государстве нарушается, а общество дестабилизируется, когда государственная реформа выглядит как поблажка верхам за счет ужесточения условий жизни и ущемления низов. «Природа людей такова, что при измерении каждый норовит захватить себе часть подлиннее; при взвешивании каждый норовит захватить себе часть потяжелее; при определении объема каждый норовит захватить себе часть побольше». От правителя требуется не только мудрость, но и мужество, чтобы пресечь соответствующие поползновения тех, кто обладает для этого максимумом возможностей, — сильных.

 Надо сказать, это предостережение легизма звучит необыкновенно актуально применительно к российским реформам. Со времен Петра I и Екатерины II в них наблюдается роковой изъян, связанный с их противоположной классовой направленностью. Вместо того чтобы стать делом национального освобождения, российские реформы неизменно становятся делом сословного освобождения правящих классов от служилого долга и национально-ответственного поведения. В результате такого реформирования верхи обеспечивали себе эмансипацию и европеизацию, одновременно загоняя большинство населения в состояние усиленного бесправия. Об этом писал историк Д. П. Кончаловский:

«Одновременно с европеизацией высших классов русского общества, аристократии и дворянства с их постепенным раскрепощением от государственного тягла крестьянство, т.е. основная масса русского народа, в период от Петра Великого до Екатерины II постепенно все более закабалялась... и тем самым решительно отбрасывалась к полюсу жизни, диаметрально противоположному Европе».

Одновременно с принятием закона о «золотой вольности дворянства», избавляющего последнее от обязательной воинской службы, в 60-х годах XVIII века принимается масса законов и указов, усиливающих бесправие крестьянства. Это серьезно подорвало консенсус служилого государства в России, что имело далеко идущие исторические последствия. Это отмечал и Г. В. Плеханов: «Сблизив с Западом высшее сословие и отдалив от него низшее, петровская реформа тем самым увеличила недоверие этого последнего ко всему тому, что шло к нам из Европы. Недоверие к иностранцу помножилось на недоверие к эксплуататору».

Рост этого недоверия в конечном счете завершился катастрофой 1917 года, уничтожившей весь вестернизированный социальный пласт и произведшей новую радикальную ориентализацию российского общества — в духе реставрированного азиатского способа производства. А все дело в том, что реформы правящий класс в России понимал весьма однобоко. Все, что касалось их эмансипаторской, «послабляющей» стороны, обращалось к верхам, а издержки несли низы. Большевизм, срывший вестернизированный слой в России и по европейским показателям отбросивший ее далеко назад, по-своему восстановил консенсус служилого государства. Сталинизм не только вернул крепостничество в деревню — он возвратил систему тотальной государственной рекрутчины, подчинив ей и правящую номенклатуру, над которой навис дамоклов меч деспота-вседержителя. При Брежневе этот консенсус уже был нарушен: номенклатура начала явочным порядком утверждать свой новый, «неслужилый» статус, фактически ведя в одиночку «западный образ жизни».

Нынешняя номенклатурная приватизация стала завершением и конституционно-правовым оформлением этого латентного процесса. Вестернизация снова обращена к правящему номенклатурному слою, а основная масса населения загнана в гетто нищенства, примитивного натурального обмена и социального бесправия. Вполне возможно, что тем самым закладывается новый цикл нашей вращающейся по кругу истории: восстановление консенсуса служилого государства, неизбежное ввиду наших специфических природных и геополитических условий, может вновь получить форму тотальной ориентализации общества и очередной «экспроприации экспроприаторов».

Долговременный исторический опыт показывает, что наше пространство отличается особой экономической и геополитической жесткостью: чтобы выжить в нем, нужна государственность, существенно отличающаяся от того «государства-минимума», которое стало эталоном западного либерализма. В пашем пространстве требуется существенно иной баланс общественно необходимого времени: доля ратно-служилого и административно-политического времени здесь всегда будет выше, чем в щадящем западном пространстве, доля экономического (предпринимательского) времени — соответственно ниже. Поэтому, внимая сарказмам наших западников в адрес «восточной антиэкономики», следует четко различать то, что в самом деле достойно осуждения в качестве отжившей архаики, от того, что принадлежит к устойчивым особенностям нашего общественного бытия. Безотносительно к тому, готова ли принять это наша властная элита и идейно ее обслуживающий словоохотливый либерализм, консенсус служилого государства нам предстоит восстанавливать в какой-то новой форме.

Сегодня, когда кризис государства и деформация геополитического пространства достигли своего предела, потребуется, вероятно, новое повышение роли служилого времени в бюджете национального времени и сопутствующая этому рокировка доминирующих общественных типов. В этом состоит, может быть, самый разительный из парадоксов нашей реформационной эпохи. Реформаторы замыслили искоренить героику милитаристской «антиэкономики», заменив ее «позитивным» хозяйственным творчеством индивидуалистического типа. Но разрушение государственности сегодня объективно требует нового резкого увеличения доли служилой «антиэкономики», без чего нации не удастся защитить себя и уберечь свое жизненное пространство.

В свете этих задач многие приметы времени приходится интерпретировать по-новому. Когда смотришь на предельно агрессивный тип самоутверждения «крутых парней» из нового поколения, их неожиданную стайность, их милитаристскую психологию, может показаться, что мы имеем дело со своего рода антитоталитарным комплексом — реакцией на длительную вынужденную приниженность личности, готовящейся теперь к новому, неподопечному существованию в рамках гражданского общества. Многое, однако, заставляет усомниться в том, что мы имеем дело с подготовкой к граждански-самодеятельному существованию. Психология этих раскованных «героев» настолько далека от того, что требуется в настоящей продуктивной экономике, настолько близка к архетипам кочевнической «удали», набега и захвата, что трудно представить себе те меры, посредством которых общество могло бы вернуть их к добродетелям трудового образа жизни.

Обратите внимание: сегодня те самые люди, которые проявляют полную неспособность к ратным подвигам и политической воле, необходимой для защиты государства от внешних врагов, в то же время проявляют поразительную агрессивную дерзость в нескончаемых внутренних разборках. Автор «Книги правителя области Шан» усмотрел своего рода обратно пропорциональную зависимость между настоящей воинской доблестью и повседневной агрессивностью и незаконопослушанием. Сильная власть получает законопослушных и доблестных подданных, слабая — агрессивных у себя дома и трусливых перед внешним противником. «Поэтому методы управления того, кто достигает владычества в Поднебесной, заключаются в том, чтобы народ страшился развязывать драки между общинами, но был храбр в сражениях с внешним врагом».

Рискованное, но в то же время слишком правдоподобное предположение состоит в том, что обычные институты гражданского общества, от семьи до предприятия, вообще не в состоянии по-настоящему социализировать это новое поколение, укротить его отпущенные на волю стихии. Это будет под силу только государству, причем такому, которое сумеет организовать и сублимировать эти предельно высокие стихийные энергии, придав им форму напряженнейшего политико-административного и геополитического творчества. Или, как пишет наш автор, «если государство способно вызвать к жизни силы народа, но не в состоянии обуздать их, его называют "государством, атакующим самое себя" и оно обречено на гибель. Если же государство способно вызвать к жизни силы народа и в то же время может обуздать их, его называют "государством, атакующим врага" и оно непременно станет могущественным».

Характерно, что в России времен становления централизованной государственности и борьбы с боярским своеволием появилась книга, идеи которой поразительно созвучны идеям Шан Яна, хотя авторов отделяет друг от друга двадцать веков. Речь идет о «Сказании о царе Константине» Ивана Пересветова — одного из главных идеологов российского самодержавия эпохи Ивана IV. В книге Пересветова доминирует та же забота об идейной консолидации государства, которую он рассчитывает обеспечить посредством союза государя с духовенством. На православном царе лежит основная забота о благочестии, без которого государство неминуемо разлагается. «Царю и великому князю, — пишет Пересветов, — уставити по монастырям и везде своею царскою смиренною грозою, брад и усов не брити, не торшити и сану своего ничем не вредити; крестное знамение на лице своем сполна воображати, каятися, говети по вся годы всякому человеку везде, исповедатися Господиев и отцем духовным от двоюнадесяти лет мужеска полу и женска. О том царю за весь мир крепко пещися паствы и войска своего, да не за всех станет ко ответу перед Вышним Царем».

Таким образом, Пересветов близок скорее легистскому, чем собственно теократическому идеалу: у него не церковь направляет верховного государственного владыку к благочестию, а, напротив, этот владыка обеспечивает благочестивость и церковного клира, и паствы. Это поистине монистический принцип, когда политическая власть подчиняет себе духовную и возвышается над всеми. Один царь непосредственно ответственен перед Богом, все остальные ответственны перед царем. Пересветов, как и легисты, не ставит вопрос о том, каковы источники идейного вдохновения и веры самой верховной власти. Является ли вера всего лишь средством идейного контроля в руках власти или власть как таковая органически включает идейную компоненту и безыдейной быть не может по определению — это не уточняется. Возникает некоторая двусмысленность образа верховного владыки: является ли он беззастенчивым политическим технологом — манипулятором власти, цинично и расчетливо подчиняющим ей духовную сферу? Или технологические и теократические функции сами по себе являются нераздельными компонентами высшей власти и их сочетание не является делом специальной техники и расчета?

Аналогичные вопросы возникают применительно ко второму пункту программы Пересветова — укрощению боярства. Главный герой политического романа Пересветова — последний византийский император, Константин XI, — потерял царство потому, что доверился вельможам и подчинил свою политику их сибаритским и уклонистским, неслужилым помыслам и наказам. Вельможи хотят властвовать самочинно в своих вотчинах поэтому они заинтересованы в ослаблении политического центра. Они хотят наслаждаться прелестями частной сибаритской жизни и потому проповедуют пацифизм, изгоняют героический воинский дух и, выражаясь современным языком, разрушают военно-промышленный комплекс. Чтобы не лишиться «своего упокою», они придумали написать «от Бога с великою клятвою» книги, в которых доказывалось, что христианскому государю позволительно вести только оборонительные, а не наступательные войны.

Константин внял этим наставлениям, поверил пацифистской утопии, чем и воспользовался его грозный противник — турецкий султан. Константинополь, разоружившийся идейно и материально, был завоеван и разрушен. Пересветов прямо высказывает догадку, что ересь пацифизма носит компрадорский характер; ее распространяли бояре, продавшиеся турецкой сверхдержаве. «[Если] царь кроток и смирен на царстве своем, и царство его оскудеет, и слава его снизится. [Если] царь на царстве грозен и мудр, царство его ширеет и имя его славно по всем землям. А греки благоверного царя Константина укротили от ереси своея, и они царство потеряли».

Пересветов настаивает также на гегемонии государственной власти в экономической области и на укрощении «приватизаторских» аппетитов боярства. Боярство, присваивая, переманивая и закабаляя крестьян, фактически отнимало у государства его производительную силу и тем самым подрывало его экономически. Чем дальше заходил процесс приватизации боярством крестьян и угодий, тем большая часть национального богатства тратилась не на укрепление государственного могущества, а на обеспечение расточительного и аморального образа жизни безответственной номенклатурщины. «... Вельможи русского царя сами богатеют и ленивеют, а царство его скудеет».

  

К содержанию:  Политология Западная и Восточная традиции: Учебник для вузов

 

Смотрите также:

 

Учебник по политологии

 

...науки после 1945 г. Эксперты ЮНЕСКО. Американская политология....

Политология в США ориентируется преимущественно на прикладные эмпирические исследования.

bibliotekar.ru/istoria-politicheskih-i-pravovyh-…

 

Становление политической науки. Начало политической науки во Франции...

Однако постепенно американская политология сосредоточилась на конкретно-эмпирических исследованиях деятельности правительственных институтов и политического поведения людей.

bibliotekar.ru/istoria-politicheskih-i-pravovyh-…

 

ФРИДРИХ ЭНГЕЛЬС. Политология и социология. Происхождение семьи...

Политология и социология. Происхождение семьи, частной собственности и государства. Фридрих Энгельс.

bibliotekar.ru/engels/

 

...государство и политику породило новую отрасль знаний — политологию...

§ 1. Введение. Стремление ряда ученых научно постичь государство и политику породило новую отрасль знаний — политологию (политическую науку)...

bibliotekar.ru/istoria-politicheskih-i-pravovyh-…

 

Теория государства и права в системе юридических наук и ее соотношение...

В свою очередь, политология использует положения и выводы теории государства и права по вопросам понимания политической власти и государства, функций и механизма государства...

bibliotekar.ru/teoria-gosudarstva-i-prava-1/3.htm

 

Политическая наука стремится стать наукой, опирающейся на достоверные...

В настоящее время история политических и правовых учений представляет собой историческую часть не только философии права, но и политологии.

bibliotekar.ru/istoria-politicheskih-i-pravovyh-…

 

Административно-государственное управление в странах Запада: США...

Для студентов, обучающихся по направлениям и специальностям «Политология», «Государственное и муниципальное управление», «Юриспруденция».

bibliotekar.ru/administrativnoe-pravo-7/index.htm

 

...Арон. В отличие от специальной науке о политике - политологии...

В отличие от специальной науке о политике - политологии - политическая философия рассматривает эти принципы в мировоззренческом плане и соотносит их с философскими...

bibliotekar.ru/filosofiya/119.htm

 

Понятие режим. Понятие государственно-политического режима....

Небезынтересно, что в политологии эта проблема исследуется в относительно более широком ракурсе как весь политический режим, в то время как в конституционном праве...

bibliotekar.ru/konstitucionnoe-pravo-1/113.htm

 

ФИЛОСОФИЯ. Учебник по философии

Область научных интересов - политическая философия, политология. Грязное Александр Феодосиевич - доктор философских наук...

 

Выдающаяся роль в критике кейнсианства и в разработке...

Круг исследовательских интересов Ф. Хайека необычайно широк - экономическая теория, политология, методология науки, психология, история идей.

bibliotekar.ru/economicheskaya-teoriya-3/81.htm

 

Научный менеджмент» в США, лидером которого был Ф.Тейлор, является...

Его огромное наследие, включающее работы по социологии и политологии, религии и экономике, методологии науки, проникнуто сравнительно-историческим подходом.

bibliotekar.ru/menedzhment-2/120.htm

 

Концепции плюралистической демократии. Морис Ориу. Основное внимание...

К середине столетия институционалистические концепции заняли господствующее положение во французской политологии (это отразилось и на учебных планах университетов...

 

Последние добавления:

 

 Педагогика

Деловая психология