Джованни Джакомо Казанова

мемуары

Из Магдебурга я прямо направился в Берлин и,

приехав туда, остановился в гостинице «Город Па-

риж». Это заведение, бывшее тогда в моде, содер-

жалось француженкой, г-жой Рюфен. Кроме таб-

льдота каждый вечер был еще ужин, на который

допускались одни лишь почетные путешественники. Г-жа Рю-

фен удостоила и меня причислить к ним. Там я заметил, меж-

ду прочим, барона Триделя, зятя герцога Курляндского; затем

маркиза Бирона, весьма любезного человека, и некоего Ноэля,

личность весьма для меня интересную, любимца короля прус-

ского и его повара. Удерживаемый во дворце своими занятия-

ми, он редко обедал у г-жи Рюфен, его друга. Его Величество

Фридрих Великий не прикоснулся бы к блюду, приготовленно-

му не им. В Ангулеме я знал отца этого Ноэля, прославивше-

гося своими пирогами. Пирог, который причинил смерть Ла-

метри *, был верхом кулинарного искусства этого Ноэля. Го-

ворят, что знаменитый философ, умирая в чрезвычайных

страданиях, громко хохотал. Он был обжора и умирая повто-

рял: «О, невоздержанность! Я никогда не скажу, что ты — зло».

Вольтер мне говорил, что никогда не было атеиста более реши-

тельного, чем этот Ламетри, и что он не знал другого человека,

который бы был так сильно уверен в этом. Я в этом убедился

при чтении его сочинений. Известно, что Фридрих Великий

произнес ему похвальное слово на торжественном собрании

академии. «Не будем удивляться, — говорил Его Величество в

этом похвальном слове, — что Ламетри, веруя лишь в одну ма-

терию, — был наделен в то же время самым высоким духом».

Шутка заставила всех улыбнуться, хотя она была произнесена

перед открытым гробом; правда и то, что она исходила из ко-

ролевских уст. Что же касается короля, то он не был ни ате-

истом, ни деистом; для него просто не существовало никакой

религии и никогда никакая вера в Бога не влияла на его дейст-

вия и на его жизнь.

Мой первый визит был к Кальзабиджи. Этот Кальзабиджи

был младшим братом того, с которым я в 1757 году основал в

Париже лотерею Военной школы, превратившуюся, после

смерти Пари Дю Вернэ, в королевскую лотерею. Кальзабиджи

оставил столицу Франции и сначала ртправился в Брюссель

для устройства там лотереи, но, несмотря на поддержку графа

Кобенцеля, он разорился. Он был объявлен банкротом. При-

нужденный бежать, он приехал в Берлин с женой, которую на-

зывали генеральшей Ламот, и был представлен Фридриху. Ко-

ролю понравился его проект, он учредил лотерею в целом го-

сударстве и сделал Кальзабиджи государственным советни-

ком. Кальзабиджи обещал королю ежегодный доход в двести

тысяч талеров; он получал десять процентов со сбора, а управ-

ление было на счет правительства. Все шло хорошо в течение

двух лет, и Кальзабиджи был счастлив в тиражах; но король,

который знал, что несчастливый тираж был весьма возможен,

вдруг объявил предпринимателю, что оставляет лотерею на

его счет. Кальзабиджи узнал об этом в самый день моего визи-

та.

— Я в большом затруднении, — сказал он мне, — Его Вели-

чество требует, чтобы я известил публику официальным объ-

явлением, что им было решено, — а это значит объявить о мо-

ем разорении.

—  Не можете ли вы продолжать лотерею без королевской

поддержки?

— Для этого необходимо найти два миллиона талеров.

— Это трудное дело; но если король возьмет назад свое ре-

шение?

— Я знаю вашу ловкость, господин Казанова, не возьметесь

ли вы за это трудное дело?

— Я знаю, как это трудно, и не надеюсь на успех.

— А я, наоборот, рассчитываю на успех, помня ваши преж-

ние подвиги. Не убедили вы разве целый совет Военной шко-

лы?

— Я предпочел бы убеждать двадцать человек, чем одного

короля прусского. И к тому же, что отвечать королю, кото-

рый говорит: я боюсь и не хочу бояться? Все затруднение в

этом.

— Если вы справитесь с этим затруднением, я обещаю вам

две тысячи талеров в год.

Предложение было заманчиво. Я обещал Кальзабиджи за-

няться делом. Последний королевский тираж был назначен на

другой день; я рассчитывал воспользоваться результатом ти-

ража как аргументом в пользу тезиса, который я предполагал

защищать перед Его Величеством. К несчастью, в этом тираже

лотерея потеряла двадцать тысяч талеров. Я узнал, что король,

услышав эту новость, сказал, что считает себя счастливым,

ибо удар этот ничтожен в сравнении с тем, который мог бы

быть. Я нашел несчастного Кальзабиджи в отчаянии; я поста-

рался приободрить его и известил его, что лорд Кейт*, люби-

мец короля, «милород маршал», как его называли, должен был

принять меня вечером.

...Милорд маршал принял меня с распростертыми объяти-

ями и спросил: намереваюсь ли я поселиться в Берлине?

— Моим величайшим счастием было бы служить столь ве-

ликому монарху, и я рассчитываю на вашу поддержку.

— Моя поддержка, может быть, будет не столько полезная,

сколько вредная. Его Величество никому не доверяет: он хочет

видеть и судить сам; случалось, что он находил удивительные

качества у лиц, к которым общественное мнение относилось

весьма строго. Напишите просто королю, что имеете честь

просить у него аудиенции; тогда, если хотите, скажите ему, что

я вас знаю. Его Величество, конечно, станет меня спрашивать

о вас, а вы не сомневаетесь в моей дружбе.

—  Ни в вашей благосклонности, милорд. Но подумайте

только, как осмелюсь я у Его Величества, я — лицо совершен-

но ему неизвестное, — просить аудиенции? Мне не ответят.

—  Король всегда отвечает даже последнему из своих под-

данных. Делайте, что я вам говорю. Его Величество живет те-

перь в Сан-Суси*.

Я последовал совету милорда: я сочинил мою просьбу об

аудиенции и подписал ее моими двумя фамилиями, прибавив

слово: венецианец. На другой день я получил записку, подпи-

санную: Фридрих, в которой говорилось, что король будет на-

ходиться в четыре часа в садах Сан-Суси и что там я могу ему

представиться.

Прибыв на место свидания в назначенный час, я вижу в

конце аллеи двух лиц, — одно — в партикулярном платье, дру-

гое в военной форме и в ботфортах, без эполет: это был король.

Впоследствии я узнал, что другое лицо был его чтец. Король

играл с левреткой. Как только он меня увидел, он ускорил шаг

и, быстро идя мне навстречу, воскликнул:

— Вы господин Казанова. Что вам нужно от меня?

Сконфуженный таким приемом, я не знал, что говорить.

—  Ну, что же вы молчите? Ведь вы — венецианец, писав-

ший мне?

—  Да, Ваше Величество; извините мое замешательство.

Милорд маршал уверил меня...

— А! Он вас знает? Очень хорошо. Прогуляемся.

Я старался прийти в себя и уже хотел приступить к пред-

мету моей просьбы, как вдруг, сняв шляпу, он мне сказал, по-

казывая направо и налево:

— Нравится вам этот сад?

— Нравится.

— Вы — льстец. Версальские сады лучше.

— Действительно, благодаря своим фонтанам.

— Конечно; я издержал бесполезно три тысячи талеров на

проведение воды.

— И ни одного фонтана? Это невероятно.

— Господин Казанова, вы не инженер ли?

Удивленный этим вопросом, я опустил голову вниз, не го-

воря ни да, ни нет.

— Вы, вероятно, служили также в моряках: сколько у вашей

Республики военных кораблей?

— Двадцать.

— А активной армии?

— Около семидесяти тысяч человек.

—  Это ложь; вы это говорите, чтобы меня рассмешить.

Кстати, не финансист ли вы?

Внезапность вопросов короля, его возражения, являвшиеся

раньше моих ответов, все эти причуды его языка увеличивали

мое замешательство. Я, однако, чувствовал, что смешон; я

знал, что актер, чаще всего освистываемый, тот, который кон-

фузится; поэтому, приняв серьезный вид глубокого финанси-

ста, я отвечал Его Величеству, что я готов отвечать на его воп-

росы по теории налогов.

—  Охотно, — отвечал король, смеясь. — Кат, послушайте

финансовые планы г-на Казанова,  венецианца. Ну, начи-

найте.

—  Ваше Величество, я различаю три сорта налогов: пер-

вый — решительно вредный, второй — к несчастию, необходи-

мый и третий — превосходный.

— Начало хорошо; продолжайте.

— Вредный налог есть тот, который собирается непосред-

ственно королем; необходимый налог — тот, который платит-

ся армии; лучший налог— тот, который взимается в пользу

народа.

— Ну, это ново.

— Угодно Вашему Величеству, чтоб я объяснился? Налог,

предназначенный королю, наполняет его личную шкатулку.

— И этот налог вреден?

— Без всякого сомнения, потому что он приостанавливает

денежное движение — душу торговли, настоящую пружшгу го-

сударства.

—  Однако вы считаете необходимым налог в пользу ар-

мии?

— К несчастью, ибо война — несчастие.

— Может быть; ну, а налог в пользу народа?

— Полезен. Король одной рукой получает с своих поддан-

ных то, что возвращает им другой.

— Вы, может быть, знакомы с Кальзабиджи?

— Да, Ваше Величество.

— Что скажете вы о его налоге, ибо лотерея — тот же налог.

— Налог почтенный, когда направлен на полезные учреж-

дения.

— И даже тогда, когда в результате — потеря?

— Один шанс против десяти не есть даже шанс.

— Вы ошибаетесь.

— Значит, ошибаюсь не я, а арифметика.

— Вам, конечно, известно, что дня три тому назад я поте-

рял двадцать тысяч талеров?

—  Ваше Величество потеряли раз в два года; я не знаю

цифры выигрышей, но цифра потери говорит мне, что выиг-

рыши должны были быть очень значительны в предшествую-

щие тиражи.

— Серьезные люди считают этот налог вредным.

— Мы не заботимся о добродетели, а говорим о политике.

У короля всегда девять шансов выиграть против одного шанса

проигрыша.

—  Может быть, я думаю, как вы, но вообще все ваши

итальянские лотереи считаются надувательством.

Король очевидно начинал раздражаться; может быть, он

чувствовал, что я прав. Я не возражал. Сделав несколько шагов,

король останавливается и говорит мне:

— Вы — красивый мужчина, господин Казанова.

— Это у меня общее с гренадерами Вашего Величества.

Он повернулся спиной и приподнял слегка шляпу. Я уда-

лился, убежденный, что не понравился ему. Но дня через два

милорд маршал сказал мне:

— Его Величество мне говорил о вас; он намеревается дать

вам здесь место.

— Буду ждать повелений Его Величества.

...Однако Кальзабиджи получил от монарха позволение

восстановить лотерею. Он снова открыл свои бюро; к концу

месяца он реализовал прибыль в сто тысяч талеров. Он выпу-

стил тысячу акций, каждая ценою в тысячу талеров. Вначале

никто не хотел их брать, но когда распространился слух о его

новом успехе, дельцы набежали толпой. Лотерея шла своим

чередом в течение нескольких лет, в конце которых она погиб-

ла по вине директора, издержавшего вдвое больше своего веро-

ятного дохода. Я впоследствии узнал, что Кальзабиджи убежал

в Италию и там умер.

...Во время моего пребывания в Берлине, я видел в первт

раз Его Величество в придворном костюме, в коротких панта-

лонах и в черных шелковых чулках. Это было по случаю брака

его сына, наследного принца, с Брауншвейгской принцессой.

Удивление было велико, когда король вошел в залу в этом кос-

тюме. Один старик, мой сосед, уверял меня, что прежде он ни-

когда не видал короля иначе, как в военной форме и в ботфор-

тах.

Однажды после обеда, я осматривал Потсдам. Я явился ту-

да в ту минуту, когда король делал смотр своей гвардии. Сол-

даты были великолепны. Каждый из них был по меньшей ме-

ре шести футов роста. Я видел дворцовые апартаменты чрез-

вычайной роскоши, В самой маленькой комнатке я заметил

простую железную кровать за ширмой: это была королевская

постель. Не было ни халата, ни туфель; лакей, который видел

меня, вьигул из шкафа и показал мне ночной колпак, надевае-

мый Великим Фридрихом, когда у него был насморк. Обыкно-

венно Его Величество сохранял на голове шляпу, даже когда

спал, — привычка, должно быть; очень неудобная. Недалеко от

кровати находился диван и стол, заваленный книгами и бума-

гами; в камине я заметил скомканные и полусгоревшие бума-

ги. Мне сказали, что месяц тому назад случился пожар в этой

комнате и что одна рукопись короля наполовину сгорела; это

было описание Семилетней войны. Конечно, король снова на-

писал рассказ об этой войне, потому что он был напечатан по-

сле его смерти. Я ничего не могу сказать любовных похожде-

ниях этого короля: к прекрасному полу он чувствовал отвра-

щение и антипатию, которых нисколько не скрывал. Моя хо-

зяйка рассказала мне по этому поводу любопытный факт. Я

однажды спросил ее: почему окна дома, бывшего против гос-

тиницы, были заколочены. «Так приказал король, — отвечала

она». Несколько лет тому назад, Его Величество, проходя по

улице, заметил у одного из этих окон Реггину, очень красивую

танцовщицу, в очень пикантном неглиже (она была в рубаш-

ке). Фридрих немедленно приказал заколотить эти окна. Хозя-

ин ожидает смерти короля, чтобы их открыть.

Возвращаюсь к истории моего места. Дело касалось места

наставника в Померанском кадетском корпусе, только что от-

крытом. Всех кадет было пятнадцать, а наставников пять, по

три ученика на наставника. Жалование равнялось пятистам

талерам со столом и квартирой: значит, только самое необхо-

димое. Правда и то, что вся должность наставника ограничива-

лась присмотром за учениками. Прежде чем принять это мес-

то, единственное преимущество которого заключалось в досту-

пе ко двору, я просил милорда маршала позволения осмотреть

заведение. Каково же было мое удивление, когда заведение

оказалось позади конюшен! Оно состояло из четырех или пяти

зал, без всякой мебели, и двадцати маленьких комнат с про-

стым столом, кроватью и лавкой вместо стульев. Кадеты жили

там; это были молодые люди от двенадцати до шестнадцати

лет, одетые в плохие мундиры и упражнявшиеся в военном ис-

кусстве в присутствии нескольких человек, принятых мною за

лакеев: это были учителя. В ту же минуту было объявлено о

приезде короля. Я был одет с иголочки, по моде, с кольцами на

всех пальцах, с двумя золотыми часами и крестом. Его Вели-

чество удостоил мне улыбнуться и, взяв меня за воротник,

сказал мне:

— Это что за крест?

— Орден Золотой Шпоры.

— Кто вам дал его?

— Его Святейшество Папа.

Спрашивая меня, Фридрих посматривал то в одну, то в

другую сторону, вдруг его глаза гневно заблестели, он кусает

себе губы и, подняв палку, ударяет ею по соседней койке, под

которой я заметил ночной горшок.

— Где учитель? — спрашивает король.

Счастливый смертный появляется, и король осыпает его

бранью, которую здесь я не могу привести из скромности. По-

нятно, что после этого я отказался от места. Когда я увидел

милорда маршала, он сказал мне:

— По крайней мере, не отказывайтесь, не увидав короля и

не поговорив с ним.

Я намеревался отправиться в Россию; барон Трейдель дал

мне несколько рекомендательных писем. Оставалось только

проститься с королем. Я его нашел на дворе дворца, среди

множества офицеров, которых шляпы были украшены перья-

ми и золотыми галунами. На Фридрихе был, как и в первый

раз, когда я его увидел, простой мундир и ботфорты, без эпо-

лет, но на груди красовался знак, осыпанный, как мне показа-

лось, алмазами. Он делал смотр. Я прошел перед фронтом не-

большого отряда, который на коленах, с ружьями наготове, не-

подвижный, старался достичь возможной степени окамене-

ния. Король удостоил меня заметить издали; он подошел ко

мне и воскликнул:

— Ну, когда же вы отправитесь в Петербург?

— Дня через четыре, если Ваше Величество позволит.

—  С удовольствием. Добрый путь; что вы рассчитываете

делать в России?

— Увидеть императрицу.

— Вы рекомендованы ей?

—  Нет, Ваше Величество, я рекомендован лишь одному

банкиру.

— Это лучше. Если на возвратном пути вы будете в Берли-

не, то повидайте меня и расскажите мне, что увидите. Про-

щайте.

При моем отъезде из Берлина у меня было двести дука-

тов — сумма достаточная на дорогу, но в Данциге я имел не-

осторожность проиграть ее, что не позволило мне остановить-

ся по пути. У меня было рекомендательное письмо к фельд-

маршалу Левальду, управителю Кенигсберга; я представился

ему; он мне дал письмо к г-ну Воейкову* в Ригу. До тех пор я

путешествовал в дилижансе, но, вступая в Россию, я почувст-

вовал, что тут мне необходимо иметь вид вельможи, и я нанял

четырехместную карету в шесть лошадей. На границе какая-то

личность останавливает меня и требует уплаты за вещи, кото-

рые я везу с собой. Я ему отвечаю, как отвечал греческий фи-

лософ (увы! это было слишком справедливо!), что ношу все с

собою. Но он настаивает на осмотре моих чемоданов. Я говорю

кучеру ударить по лошадям, но неизвестный останавливает их,

и кучер, полагая, что имеет дело с таможенным чиновником,

не смеет противиться ему. Тогда я выскакиваю из кареты с пи-

столетом в одной руке и с палкой в другой. Неизвестный по-

нимает мои намерения и пускается бежать. У меня был лакей,

лотарингец по происхождению, который не трогался с козел во

время этой истории, несмотря на мои приказания. Когда дело

кончилось, он говорит мне: «Я хотел предоставить вам всю

честь победы».

Мой въезд в предместье Митавы произвел эффект. Хозяева

постоялых дворов почтительно кланялись мне, как бы пригла-

шая меня остановиться у них. Мой кучер повез меня прямо в

очень хорошую гостиницу, против замка. Заплатив ему, я ока-

зался собственником всего лишь трех дукатов.

На другой день рано я поехал к г-ну Кайзерлингу с пись-

мом барона Трейделя. Г-жа Кайзерлинг удержала меня на за-

втрак. Молодая полька, прислуживавшая нам за завтраком,

была необыкновенно красива. Я все время мог любоваться

этой мадонной, которая с опущенными вниз глазами, с блю-

дечком в руке, стояла неподвижно около меня. Вдруг мне при-

шла мысль, по меньшей мере странная в моем положении. Я

вынимаю из жилетного кармана мои три дуката и ловко кладу

их на блюдечко, отдавая ей чашку. После завтрака канцлер ос-

тавил меня и возвратился вскоре сказать мне, что он видел

герцогиню Курляндскую, которая приглашает меня на бал к

себе в тот же вечер. От этого приглашения я содрогнулся: я от-

казался, говоря, что не имею подходящего платья.

Возвратившись в гостиницу, я был извещен хозяйкой, что

камергер Ее Светлости дожидается меня в соседней комнате.

Эта личность сказала мне, что бал Ее Сиятельства — это бал-

маскарад, и что подходящий костюм я легко найду в городе.

Он прибавил, что вначале бал должен был быть обыкновен-

ный, но теперь его обратили в маскарад, вследствие того, что

приехал почтенный иностранец, которого вещи были еще в до-

роге. Сказав это, камергер удалился по всем правилам этикета.

Мое положение было печально: как прикажете не явиться

на бал, который был изменен именно ради меня! Я ломал себе

голову, чтобы отыскать выход, когда еврей-торгаш явился с

предложением разменять золотые фредерики на дукаты.

— У меня нет ни одного фредерика.

— Но у вас есть по крайней мере несколько флоринов?

— И флоринов нет.

— Приехав из Англии, как мне сказали, вы, конечно, рас-

полагаете гинеями?

— И их нет; все мои деньги — в дукатах.

— У вас их, конечно, много?

Этот вопрос был сделан евреем с улыбкой, что заставило

меня предположить, что еврей очень хорошо знал, как обстоит

дело. Затем он сейчас же прибавил:

— Я знаю, что вы легко освобождаетесь от них, а при жиз-

ни, которую вы ведете, несколько сот дукатов хватит вам нена-

долго. Мне нужно четыреста рублей на Петербург, можете ли

выдать мне перевод на эту сумму по цене двухсот дукатов?

Я сейчас же согласился и выдал ему перевод на греческого

банкира Папанелыюло. Любезность еврея происходила, един-

ственно, вследствие трех дукатов, данных мною служанке. Нет

ничего легче, поэтому, и труднее, как добыть денег, все зави-

сит от манеры, как приняться за дело. Не сделай я легкомыс-

лия, я бы так и остался без денег.

Вечером Кайзерлинг представил меня герцогине, супруге

знаменитого Бирона*, прежнего любимца императрицы Ан-

ны. Это был старик, согнутый, лысый. При внимательном рас-

смотрении можно было убедиться, что в молодости он был

очень красив. На балу танцы продолжались до утра. Красивых

женщин было много, и я надеялся во время ужина быть пред-

ставленным некоторым из них, но был несчастен на этот раз.

Герцогиня взяла меня под руку, и таким образом я очутился

за столом, за которым сидели одни лишь старухи. Спустя не-

сколько дней я оставил Митаву, с рекомендательным письмом

к Карлу Бирону, жившему в Риге. Герцог дал мне одну из сво-

их карет, в которой я и доехал до этого города. Перед моим

отъездом он спросил меня, какой подарок мне будет приятнее:

перстень или его стоимость деньгами? Я высказался за день-

ги, что составило четыреста талеров.

В Риге принц Карл принял меня отлично: он предложил

мне свой стол и свой кошелек: дело не касалось помещения,

потому что и сам принц жил в небольшом помещении, но он

доставил мне все-таки очень удобную квартиру. В первый раз,

когда я у него обедал, я встретился с Кампиони, танцором. По

уму и манерам он был гораздо выше своего положения. Дру-

гие приглашенные были: какой-то барон Сент-Элен, из Са-

войи, игрок, развратник и плут; его жена — отцветавшая кра-

сота; адъютант и молодая особа, очень хорошенькая, сидевшая

по правую .руку принца. Эта дама имела грустный вид; она ни-

чего не ела и пила только воду. Знак Кампиони заставил меня

понять, что она была любовница принца. После обеда Кампио-

ни повел меня к себе и представил меня своему семейству. Его

жена, англичанка, показалась мне очень милой женщиной, но

не было никакой возможности смотреть на нее после того, как

я увидел ее дочь — свеженькую, красивую девочку тринадцати

лет, которой можно было дать восемнадцать. Мы сделали не-

большую прогулку с этими дамами. Кампиони отошел со

мной в сторону.

— Вот уже десять лет, как я живу с этой женщиной. Бетти,

которая вам так нравится, не моя дочь; другие дети — мои.

—  Куда же вы дели других — плод вашей любви с вашей

первой женой?

— Да то, что я делаю и теперь еще и что так смешно в мои

лета: они танцуют.

— Я думал, что здесь нет театра.

— Я открыл танцевальную школу.

— И это доставляет вам достаточно средств к жизни?

— Я играю у принца; иногда я проигрываю, но в большин-

стве случаев остаюсь в выигрыше. Однако мое положение

скверно. Я сделал долг; мой кредитор не знает приличий, он

требует уплаты долга и с минуты на минуту меня могут поса-

дить в долговую тюрьму. Дело в шестистах рублях — не шутка,

как видите.

— Как же вы заплатите?

— Что же делать? Никому не заплачу. Скоро начнутся хо-

лода; я сбегу в Польшу. Барон Сент-Элен, которого вы видели

у принца, тоже намеревается подняться с якоря. Вот уже три

года, как он проповедует терпение своим кредиторам, которых

много: мы сбежим вместе. Принц, принимающий нас еже-

дневно, очень нам полезен, потому что его дом — единствен-

ное в городе место, где можно играть, не боясь скандала, но на

его денежную помощь нельзя рассчитывать: он и сам в долгах.

Его любовница стоит ему очень дорого и делает его несчаст-

ным. Она не говорит с ним вот уже два года, за то, что он не хо-

чет на ней жениться. Принц с радостью отделался бы от нее; он

предложил ей в мужья одного офицера, но дама желала бы по

меньшей мере капитана, а все те капитаны, которые находятся

здесь, отвечают, что им слишком достаточно и одной жены.

Я пожалел бедного Кампиони — вот и все, что я мог для

него сделать. Английский банкир Коллинс, с которым у меня

были дела, рассказал мне, что барона Штенау повесили в Лон-

доне за фабрикацию фальшивых ассигнаций. Спустя месяц

после нашего разговора Кампиони бежал; барон Сент-Элен

сделал то же на другой день. Банкир Коллинс, которому он

должен был тысячу экю и которого он называл другом, пока-

зал мне прощальное письмо этого господина: письмо было в

веселом тоне; прощаясь, он писал, что как честный человек, он

ничего с собой не увозит, даже своих долгов, которые оставля-

ет там, где их понаделал... Я оставил Ригу 15 декабря и напра-

вился в Петербург. Туда я приехал спустя шестнадцать часов.

Расстояние между этими городами приблизительно таково,

как расстояние между Парижем и Лионом. Я позволил ехать

на козлах одному бедному лакею-французу, который прислу-

живал мне без всякого вознаграждения во время всего пути.

Спустя три года я не был особенно удивлен, увидав его рядом

со мною за столом у г-на Чернышева: он мне сказал, что был

гувернером сыновей в этом доме. Но не будем забегать вперед:

у меня многое кое-чего есть сказать о Петербурге, прежде чем

говорить о лакеях, бывших гувернерами князей.