Джованни Джакомо Казанова

мемуары

Едва высадившись в Венеции, я поспешил к г-же

Орио, но ее дом был пуст. Сосед сообщил мне, что

она вышла замуж за г-на Роза и поселилась в его

доме. Поговорив с соседом, я узнал дальнейшее.

Первая же новость, поразившая меня, была та, что

Нанетта стала графиней Р. и живет в Гвасталле вместе со сво-

им супругом.

Через двадцать четыре года я увидел ее старшего сына,

офицера на службе инфанта-герцога Пармского.

Что касается Мартон, то, подвигнутая чувством благоче-

стия, она стала монахиней в Мурано. Двумя годами позже я

получил от нее письмо, так и дышащее лампадным маслом, в

котором она заклинала меня именем Иисуса Христа и Святой

Девы не пытаться больше ее увидеть.

... Я ее больше не видел, а она, в 1754 году, меня видела, о

чем я расскажу в свое время.

Зато г-жа Манцони была все та же. Она предупреждала ме-

ня, что я недолго пробуду военным, и когда я сказал ей, что я и

в самом деле решил оставить военную службу, она смеялась до

коликов. Поинтересовавшись, на что же я намерен променять

шпагу, и получив ответ, что я подумываю об адвокатстве, она

рассмеялась снова и сказала, что для этого уже поздно, время

упущено. Мне было тогда только двадцать лет.

... Через несколько дней я получил отставку, снял унифор-

му и оказался полным хозяином собственной персоны.

Чтобы жить, надобно было выбрать род занятий, и я ре-

шил попытаться поддержать свое существование игрой, но

госпожа Фортуна рассудила иначе: через неделю я спустил все,

чем располагал. Что было делать? Я вспомнил о профессии

скрипача. Когда-то аббат Гоцци неплохо обучал меня игре на

этом инструменте, я вполне мог пиликать в театральном орке-

стре. С помощью Гримани я стал оркестрантом в театре Сан-

Самуэле, где зарабатывал экю в день в ожидании лучших вре-

мен.

Оценивая себя беспристрастно, я понимал, что мне вряд

ли придется теперь бывать в таких домах, куда я был вхож в

прежние, до моего падения, времена. Что же! Меня могли счи-

тать шалопаем, но я плевал на это; меня могли презирать, но

меня утешало то, что сам я не считал себя достойным презре-

ния. Теперешнее положение после тех блестящих ролей, какие

мне выпадало играть, было унизительным; но хотя я и мог его

стыдиться, оно меня не принижало полностью: Фортуна на

этот раз отвернулась от меня, но я не терял надежд на ее благо-

склонность в будущем, ибо я был молод, а эта ветреная богиня

почти никогда не отказывает молодости.

... В половине апреля 1746 года синьор Джироламо Корна-

ро, старший сын в семействе Корнаро делла Реньо, сочетался

браком с девицей из дома Соранцо де Сен-Поль, и я имел

честь присутствовать на этом торжестве... в роли деревенского

скрипача. Я был среди многочисленных оркестрантов, играв-

ших на балах, которые давались в течение трех дней в Палаццо

Соранцо.

На третий день, к концу праздника, за час до рассвета, ус-

талый до изнеможения, я бросил свое место в оркестре и от-

правился домой. Спускаясь по лестнице, я увидел человека, су-

дя по красной мантии сенатора, намеревающегося сесть в гон-

долу. Вынимая из кармана платок, он незаметно для себя об-

ронил письмо. Я поспешил подобрать его и вручил сенатору

находку. Он поблагодарил меня, спросил, где я живу, и пред-

ложил место в своей гондоле. Предложение было как нельзя

кстати, я поклонился и был посажен на скамью слева от сена-

тора.

Едва мы отчалили, он попросил меня встряхнуть его левую

руку: он что-то перестал ее совсем чувствовать, я дернул его за

руку изо всех сил, но тут же еле слышным голосом он сказал,

что теперь онемела вся левая половина и что он умирает. Я от-

дернул полог, свет фонаря осветил его: лицо перекосилось, он

действительно выглядел умирающим. Я крикнул гондолье-

рам, чтобы они немедленно высадили меня, надо было найти

хирурга и сделать кровопускание сенатору. Едва гондола успе-

ла коснуться набережной, я выскочил из нее и кинулся в бли-

жайшее кафе, там мне указали адрес хирурга. Чуть ли не раз-

бив ударами кулака дверь дома, я разбудил его и потащил, не

дав ему времени снять ночной халат, к умирающему. В то вре-

мя как врач делал свое дело, я разорвал на компрессы и бинты

свою рубашку.

Приказав лодочникам налечь на весла, я через несколько

минут доставил сенатора к его дому на Санта-Марина. С по-

мощью проснувшихся слуг мы вынесли его из гондолы, пере-

несли в дом и положили на кровать в спальне. Он был почти

без признаков жизни.

Приняв на себя роль распорядителя, я послал слугу приве-

сти как можно быстрее врача. Явившийся эскулап одобрил

принятые мною меры и произвел второе кровопускание. Счи-

тая себя вправе остаться подле больного, я расположился ря-

дом с его ложем в ожидании, когда ему потребуется моя по-

мощь.

Через час, один за другим, появились два патриция, друзья

больного. Оба они были очень встревожены и, узнав от гон-

дольеров о моей роли в оказании помощи сенатору, подступи-

ли ко мне с расспросами. Я рассказал обо всем случившемся,

они выслушали, и поскольку они даже не поинтересовались

узнать, кто я, я скромно промолчал об этом.

Больной был недвижим, и только дыхание выдавало, что

он еще жив. Ему сделали припарки и послали за священни-

ком, который, казалось, был необходим в этом положении. По

моему настоянию все другие посещения были запрещены, и

мы втроем остались в комнате умирающего до утра. Там же

нам подали в полдень обед, довольно вкусный, который мы и

съели, не отходя от кровати.

Вечером старший из двух патрициев сказал мне, что, если

у меня есть дела, я могу идти, потому что они останутся на

всю ночь в комнате больного. «И я, господа, — отвечал я твер-

дым голосом, — проведу всю ночь в том же кресле, потому что

если я отойду от больного, он непременно умрет; я знаю, что

пока я рядом с ним, жизнь его в безопасности». Это решитель-

ное заявление заставило их не только с удивлением, но и с ува-

жением посмотреть на меня.

Мы поужинали, и после ужина я узнал от этих господ (хотя

я их и не расспрашивал ни о чем), что их друг сенатор млад-

ший брат прокурора Брагадина и носит ту же фамилию. Наш

сенатор был знаменитый человек в Венеции. Он славился как

своим красноречием и большим талантом в государственных

делах, так и галантными приключениями в молодости. Много

безумств совершил он ради женщин, да и они тоже натворили

немало ради его красоты, элегантности и обходительности. Он

много играл и много проигрывал и имел в лице своего брата

злейшего врага, который даже обвинял его перед Советом Де-

сяти в попытке отравления. Дело это слушалось несколько раз

и было прекращено ввиду полной невиновности младшего

брата. Однако столь страшное обвинение подействовало на не-

давнего жизнелюбца: он стал философом и как философ искал

утешения в дружбе. Два горячо преданных ему друга были сей-

час возле него. Один из них носил славную фамилию Дандоло,

другой принадлежал к не менее известному дому Барбаро. Оба

они были честные и добропорядочные люди; им, как и их дру-

гу, было около пятидесяти лет *.

Врача, лечившего больного, звали Терро. Он избрал до-

вольно странный метод лечения: утверждал, что для спасения

пациента должно применить ртутные компрессы на грудь. Бы-

строе действие этого лекарства, обрадовавшее двух друзей, ме-

ня, напротив, напутало: за двадцать четыре часа мозг больного

пришел в сильное возбуждение. Лекарь заявил, что он это

предвидел, что ртуть дает нужный эффект и что эти явления

проявятся скоро во всем организме, оживив циркулирующие в

нем флюиды.

В полночь наш больной буквально горел: я наклонился к

нему — я увидел глаза умирающего и услышал тяжелое пре-

рывистое дыхание. Тогда я разбудил его задремавших друзей

и объявил, что их друг непременно умрет, если немедленно не

приостановить действие злосчастного лекарства. В ту же мину-

ту, не дожидаясь их ответа, я снял с его груди пластырь, тща-

тельно обмыл грудную клетку теплой водой, и уже через три

минуты мы услышали, как дыхание успокаивается, и скоро он

погрузился в глубокий сон. И тогда, наконец, мы смогли тоже

уснуть, обрадованнные, а особенно я, случившимся на наших

глазах улучшением состояния нашего подопечного.

Пришедший рано утром врач несказанно обрадовался,

увидев своего пациента в хорошем состоянии. Но когда г-н

Дандоло сообщил ему о принятых ночью мерах, он пришел в

страшный гнев, говоря, что пренебрежение ртутью погубит

больного, и поинтересовался, по чьему распоряжению были

отменены его рецепты. И вдруг г-н Брагадин заговорил: «Док-

тор, — сказал он, — тот, кто освободил меня от ртутных комп-

рессов, по-видимому, гораздо более сведущ в медицине, чем

вы». И он указал на меня.

Я не знаю, кто выглядел более удивленным в этот момент:

доктор ли, увидев перед собой совершенно незнакомого мола-

дого человека, которого он, естественно, должен был принять

за шарлатана и которого, тем не менее, объявили более сведу-

щим, чем он, или я, только что, без всякого моего намерения,

провозглашенный светилом медицины. Я постарался де-

ржаться с величайшей скромностью, хотя мне очень хотелось

рассмеяться, врач же смотрел на меня со смешанным чувст-

вом замешательства и досады, как на наглого самозванца, де-

рзнувшего захватить его место. Наконец, он обратился к боль-

ному, сказав, что в таком случае он отказывается от лечения.

Он ушел, предоставив мне превратиться в лейб-медика одного

из самых знаменитых членов Сената Республики Венеция. В

сущности, я уже был им, и это меня ничуть не испугало: твер-

дым голосом сказал я больному, что надо только строго при-

держиваться режима, а там крепкая его натура и приближаю-

щаяся благодатная пора быстро поставят его на ноги.

Отставленный врач рассказал эту историю всему городу, и

так как больному день ото дня становилось лучше, один из его

родственников, допущенный, наконец, к его ложу, спросил, как

же он не побоялся довериться в своем лечении какому-то теат-

ральному скрипачу. Г-н Брагадин резко прервал его, сказав,

что познания этого скрипача не менее обширны, чем у всех

медиков Венеции вместе взятых.

Этот синьор прислушивался ко мне, как к своему оракулу,

и его друзья относились ко мне с тем же уважением. Это очень

воодушевляло меня, и я с видом заправского знатока рассуж-

дал о физических свойствах, поучал, цитировал никогда не чи-

танных мною авторов.

Г-н Брагадин, имевший пристрастие ко всему таинствен-

ному и мистическому, сказал однажды, что я обладаю удиви-

тельно глубокими для столь юного возраста знаниями, и, оче-

видно, дело тут не обошлось без помощи сверхъестественных

сил. Он просил меня не таиться и сказать ему всю правду.

Вот что такое случай и сила обстоятельств! Не желая оби-

деть моего благодетеля сомнением в его проницательности, я

не стал объяснять, что он очень ошибается, я имел глупость

сделать ему, в присутствии обоих его друзей, ошеломляющее,

насквозь выдуманное мною, конфиденциальное сообщение:

да, я действительно связан с таинственными силами, я владею

особой числовой таблицей, с помощью которой я, задавая воп-

росы, предварительно зашифровав их цифрами, получаю от-

веты, тоже в цифрах, делающие для меня известным то, что

неизвестно никому на свете. Г-н Брагадин сказал, что это

Ключ Соломона, то, что в просторечье зовется каббалой*. Он

спросил, кто выучил меня этой науке.

— Старик-отшельник, — ответил я без смущенья, — он жил

в Испании в горах Карпанья. Я имел случай с ним познако-

миться, когда попал под арест в испанской армии.

— Ты владеешь, — сказал сенатор, — истинным сокрови-

щем, и от тебя самого зависит та великая польза, какую ты

можешь извлечь из этого.

— Не знаю, какую пользуя могу извлечь из этой науки, —

отвечал я, — ведь ответы, получаемые от моей таблицы, чаще

всего настолько туманны, что я ничего не могу в них понять.

Хотя благодаря тому, что я составил однажды свою пирамиду,

я имел счастье познакомиться с Вашим Превосходительст-

вом.

— Как же это?

— К концу второго дня праздника в доме Соранцо мне за-

хотелось спросить у моего оракула, предстоит ли мне на балу

какая-нибудь неприятная встреча. Я получил такой ответ: «По-

кинь праздник ровно в десять часов». Я послушался и встретил

Ваше Превосходительство.

Три моих слушателя замерли пораженные. Г-н Дандоло

первым попросил меня ответить на вопрос, который он мне

сейчас предложит; истолкование ответа он возьмет на себя, по-

тому что дело известно только ему одному.

Я вынужден был согласиться, за дерзость надо было рас-

плачиваться. Он написал вопрос, дал его мне, я прочел и ниче-

го не понял: тем не менее надо было отвечать. Если вопрос был

настолько темен, что я ничего не мог понять, вполне естест-

венно я ничего не должен был понять и в ответе. Я придумал

четыре стиха, предварительно записал их цифрами, предоста-

вив интерпретацию ответа вопрошавшему. Сам я, разумеется,

сохранял вид полнейшего равнодушия и непонимания. Г-н

Дандоло перечихал ответ несколько раз, удивился, понял все:

это изумительно, это непостижимо, это язык небес! Цифры

были всего лишь посредниками, но ответ был продиктован

бессмертным разумом.

Радость г-на Дандоло побудила его друзей в свою очередь

подступить ко мне с вопросами. Мои, совершенно непонятные

мне самому, ответы привели их в экстатическое состояние. Я

получил столько похвал, что мог только поздравить себя с об-

ладанием чудесным даром, о котором я и не подозревал до се-

го дня. Разумеется, поскольку я увидел, что могу быть полез-

ным Их Превосходительствам, я объявил им о своей всегдаш-

ней готовности к их услугам.

Тогда все трое спросили, сколько времени понадобится

мне, чтобы посвятить их в тайны этого чудесного шифра. «Со-

всем немного времени, господа, — ответил я, — и я охотно по-

свящу в него вас. И хотя отшельник предупредил меня, что ес-

ли я захочу поделиться с кем-либо открытой мне тайной, я

умру на третий день, я не верю в эту опасность».

Г-н Брагадин, будучи человеком более сведущим, чем я,

тут же возразил мне с весьма серьезным видом, что пренебре-

гать этой опасностью нельзя ни в коем случае. С этого момен-

та никто из них не обращался более ко мне с подобной прось-

бой. Они решили, и совершенно справедливо, что если они

смогут привязать меня к себе, то это сделает их как-то сопри-

частными к великой науке. Таким образом я стал жрецом-

предсказателем, иерофантом этих трех синьоров, людей поч-

тенных и доброжелательных, которых, однако, несмотря на

всю их литературную образованность, трудно было назвать

людьми истинно знающими. Они истово верили в химеры ок-

культных наук и в существование совершенно невозможных

вещей. Они уже считали, например, что с моей помощью ста-

нут обладателями философского камня, универсальной меди-

цины, лекарства всех лекарств; смогут стать собеседниками

элементарных частиц материи и духа и даже, благодаря моему

таинственному дару, проникнут в тайны всех правительств Ев-

ропы.

Получив ответы на вопросы о минувшем, удостоверясь в

великой силе моей науки, они приступили к выяснению тайн

настоящего и будущего. Мне было нетрудно угадывать, по-

скольку мои ответы всегда были двусмыслены; я позаботился,

однако, чтобы все прояснялось лишь после того, как событие

произойдет: таким образом моя «каббала», подобно оракулу в

Дельфах, не знала неверных пророчеств. Я постиг тогда лег-

кость, с какою жрецы древности дурачили языческий мир; я

увидел, как легко смогу обходиться с легковерными глупцами,

и понял римского оратора, сказавшего об авгурах, что они не

могут смотреть друг на друга без улыбки. Но я не понял и не

смогу, наверное, никогда понять, почему Отцы Церкви, буду-

чи не столь просты и невежественны, как наши евангелисты,

не могут проникнуть в тайны оракулов и объясняют их пред-

сказания кознями дьявола. Они не могли бы выставлять столь

странное объяснение, знай они тайну моей «каббалы» и прочих

ухищрений. В этом смысле трое моих почтенных друзей напо-

минали святых отцов: они были умны, но суеверны и совсем

не философы. Правда, доброта их сердец не позволяла им при-

писывать точность моего оракула дьявольской ловкости, на-

против, они считали, что мои ответы продиктованы ангелом.

С этими тремя оригиналами, заслуживающими всяческо-

го уважения как за свои нравственные достоинства и порядоч-

ность, так и за их доверие ко мне и возраст, не говоря уж о бла-

городстве происхождения, я провел чудесные дни. Правда, по-

рой их неутолимая жажда знаний держала нас всех по десять

часов кряду взаперти от остального мира.

В конце концов я сделал их своими ближайшими друзья-

ми, рассказав обо всем, что происходило со мной раньше, не

без утайки, однако, некоторых подробностей, дабы не делать

их свидетелями смертных грехов. Разумеется, даже в собствен-

ных глазах я не выглядел вполне честным человеком, но если

читатель, перед которым я исповедуюсь, знает этот мир и ве-

дает человеческое сердце, пусть он задумается, прежде чем

осуждать меня, и тогда, быть может, он признает, что я заслу-

живаю известной снисходительности.

Мне скажут, что если я хотел держаться правил поведения

нравственного человека, мне не надо было бы искать дружбы с

ними или же я должен был рассеять их заблуждения. Я бы не

стал отрицать это, но ответил, что мне было двадцать лет, что я

был всего лишь простым скрипачом, и, попытайся я открыть

им глаза, они рассмеялись бы мне в лицо, назвали невеждой, а

затем отвернулись бы от меня.

Да я и не имел никакого желания выступать в качестве

апостола, и если б я принял героическое решение плюнуть на

них, как только они признали меня за прорицателя, я бы ока-

зался всего-навсего мизантропом, врагом и тех людей, кото-

рым я доставлял невинные радости, и самого себя, двадцати-

летнего лолного сил и здоровья жизнелюбца. Я мог бы пренеб-

речь вежливостью и милосердием, я мог бы оставить умираю-

щего Брагадина, наконец, и в результате всего этого я допу-

стил бы, чтобы три достойных человека стали, благодаря их

мании, жертвами первого попавшегося пройдохи, который

вытянул бы из них на свал химерические опыты все их состо-

яние.

... Я выбрал, мне кажется, самое верное, самое благородное

и самое естественное решение.

Благодаря дружбе с этими тремя людьми я получил удо-

вольствие стать предметом пересудов и подозрений болтунов,

чесавших языки в рассуждениях о феномене, который никак

не могли объяснить. Вся досужая Венеция ломала голову, пы-

таясь понять, что связывает меня с этими тремя людьми: что

общего у них, столь возвышенных, со мной, таким земным; у

них, людей столь строгих нравов, со мной, распутным и де-

рзким гулякой.

В начале лета г-н Брагадин уже был в состоянии присутст-

вовать в Сенате, и вот что он сказал мне накануне своего пер-

вого выхода из дому:

«Кто бы ты ни был, я обязан тебе жизнью. Все выбиравшие

для тебя дороги, пытавшиеся сделать из тебя священника,

доктора, адвоката, солдата, наконец музыканта, были жалкими

глупцами, не понимавшими твоего предназначения. Но Бог

послал .ангела, и он привел тебя ко мне. Я узнал тебя и смог те-

бя оценить; чтобы стать моим сыном, тебе достаточно назвать

меня отцом, их; той же минуты все в моем доме будут считать

тебя таковым до дней моей смерти. Твои комнаты готовы, рас-

порядись перенеси туда свои вещи; у тебя будет слуга, в твоем

распоряжении будет .гондола, ты будешь есть за моим столом

и получать десять цехинов в месяц на карманные расходы. В

твоем возрасте я получал от моего отца меньше. Не обязатель-

но, чтобы ты .сразу же позаботился о своем будущем, развле-

кайся, если хочешь,, но прошу тебя помнить, что я твой друг, а

не только отец, и рассчитывай на мои советы всегда, когда они

тебе понадобятся; во всем, что с тобой будет происходить, я бу-

ду тебе верным, повторяю, другом*.

Я бросился перед ним на колени, чтобы выразить всю

свою признательность, а потом обнял его, произнеся заветное

слово «отец». Од, прижав меня к сердцу, назвал дорогим сы-

ном; я обещал ему послушанием любовь. После этого два?ш

друга, остававшиеся все еще в палаццо, явились также меня

обнять, и мы поклялись друг другу в вечной братской дружбе.

Такова, любезный читатель, история моей метаморфозы и

конец приключения, превратившего меня из жалкого скрипа-

ча, пиликающего в оркестрике, в богатого и благородного от-

прыска знатной фамилии-. Фортуна, которой угодно было

явить мне еще раз образчик своей непостоянной натуры, осча-

стливила меня в то время, когда я шел по пути, никак не свя-

занным с благоразумием. Она не обладала, однако, властью

заставить меня подчиниться законам сдержанности и осмот-

рительности, которые одни только могли обеспечить мое

прочное будущее.

Мой пылкий характер, непреодолимая склонность к удо-

вольствиям, непобедимое стремление к независимости вряд

ли могли смириться с теми условиями, которые диктовало

мне мое новое положение: я не мог быть ни осторожным, ни

предусмотрительным. Поэтому я начинал жить, стараясь быть

свободным от всего, что могло ограничить мои склонности, я

полагал возможным для себя стать выше предрассудке».

Итак, я решил вести жизнь полностью свободного человека

в стране, подчиненной аристократическому наследственному

правительству, это не удалось бы и в том случае, если та же

капризная фортуна сделала бы меня членом этого правитель-

ства, ибо Республика Венеция считала первым своим долгом

охранять незыблемость порядка*. В конце концов, она сдела-

лась рабой так называемых государственных соображений. Ей

пришлось отдать, все в жертву этим соображениям, этому

raison d'Etat (Государственный разум)

Но оставим эту материю, ставшую с недавних пор общим

местом для всех; род человеческий, во всяком случае а Европе,

убедился, что безграничная свобода ничуть не зависит от об-

щественного строя. Я задел эту тему только для того, чтобы

дать читателю представление о моем образе жизни в те време-

на, когда я начал торить дорогу, приведшую меня в конце кон-

цов в республиканскую государственную тюрьму.

Достаточно богатый, одаренный от природы приятной

внешностью и обаянием, отчаянный игрок, настоящий дыря-

вый кармаи, острый и находчивый собеседник, поклонник

всех хорошеньких женщин, не терпящий соперников, люби-

тель веселых компаний, я мог возбуждать ненависть; но всегда

готовый расплачиваться собственной персоной, я считал, что

могу себе позволить все, и видел мой долг в том, чтобы пре-

одолевать любые стесняющие меня преграды.

Подобное поведение не могло нравиться трем почтенным

особам, превратившим меня в своего оракула, но они предпо-

читали молчать. Лишь добрейший Брагадин заметил как-то,

что я повторяю все безумства его молодости и что мне придет-

ся платить за них, когда я подойду к его теперешнему возрасту.

Конечно, я пренебрег предостережением- этого уважаемого

мною человека и продолжал жить, как жил. И вот первый урок,

который дала мне его мудрая опытность.

Я свел знакомство с молодым польским дворянином За-

войским. В ожидании получения денег из своего отечества он

жил на то, что охотно ссужали ему венецианцы, очарованные

внешностью и чисто польскими манерами. Мы сдружились, я

открыл ему свой кошелек; добавлю, что он сделал то же самое

еще с большей широтой через двадцать лет в Мюнхене. Это

был славный малый, не слишком, правда, большого ума, но

и такого вполне хватало ему для хорошей жизни. Он умер

лет пять-шесть тому назад министром пфальцского прави-

теля.

Однажды во время прогулки этот любезный молодой чело-

век представил меня некоей графине, очень мне понравившей-

ся. Вечером мы отправились к ней с визитом и после знаком-

ства с ее супругом, графом Ринальди, были приглашены

отужинать. Муж ее, между тем, держал банк, и я, понтируя

вместе с очаровательной графиней, выиграл пятьдесят дука-

тов.

В восторге от столь приятного знакомства, на следующее

утро я отправился к Ринальди один. Граф встретил меня изви-

нениями: жена еще не поднялась, и ей придется принять меня,

не вставая с постели. Я был введен в спальню. Графиня обош-

лась со мной самым непринужденным образом и, оставшись

со мной наедине, повела дело столь искусно, что, ничем не

скомпрометировав себя, сумела мне внушить большие надеж-

ды. В тот момент, когда я приготовился откланяться, я по-

лучил от нее приглашение на ужин. Вечером снова была иг-

ра, и я, играя, как и накануне в паре с графиней, опять ока-

зался в выигрыше. Я покинул их дом окончательно влюблен-

ным.

На следующий день я опять отправился туда, надеясь най-

ти графиню еще более расположенной ко мне, но когда я по-

просил доложить о себе, мне было сказано, что графини нет

дома.

Я не замедлил явиться вечером. После многочисленных

извинений банк снова был сооружен, и я проиграл все, что вы-

играл накануне. После ужина, отпустив всех посторонних, хо-

зяин решил предоставить мне и Завойскому возможность ре-

ванша. Денег у меня уже не оставалось, я играл на честное сло-

во, и когда мой проигрыш достиг пятисот цехинов, граф сло-

жил карты.

На этот раз мое возвращение домой было печальным.

Честь обязывала меня завтра же заплатить долг, а у меня не

было ни гроша. Любовь еще более усиливала мое отчаянье: я

предвидел свое безмерное унижение в глазах любимой жен-

щины. Это состояние столь явственно отражалось на моем ли-

це, что не могло укрыться от глаз г-на Брагадина. Очень дру-

жески он стал расспрашивать меня и просил во всем доверить-

ся ему, я понял, что ничего другого не остается, и рассказал, по

наивности, всю историю, закончив словами, что я обесчещен,

а жить обесчещенным не смогу. Он утешил меня, сказав, что в

этот же день заплатит мой долг, если я обещаю ему никогда не

играть на честное слово. Поцеловав ему руку, я охотно принес

такую клятву. Затем я отправился прогуляться, чувствуя, как

спадает с души огромная тяжесть: я знал, что мой добрый отец

вручит мне к вечеру пятьсот золотых монет, и радовался тому,

как восхитится моей точностью прелестная графиня. Надежды

мои снова расцветали, и мне было не до сожалений о столь

крупной сумме. Однако, думая о великодушной щедрости мо-

его благодетеля, я твердо решил никогда не нарушать данную

ему клятву.

Я весело пообедал вместе с моими тремя друзьями без ма-

лейшего упоминания о докучном деле. Едва мы поднялись от

стола, как слуга вручил г-ну Брагадину письмо и какой-то па-

кет. Вскрыв письмо и отослав слугу, он попросил меня пройти

с ним в его кабинет. Как только мы затворили за собой дверь,

он протянул мне пакет: «Вот, — сказал он, — возьми пакет, это

твое». Открыв пакет, я обнаружил в нем сорок цехинов. Видя

мое удивление, г-н Брагадин усмехнулся и дал мне еще и

письмо, которое содержало в себе следующее: «Г-н Казанова

должен знать, что игра, которая велась минувшей ночью, была

всего лишь шуткой: он мне ничего не должен. Моя жена посы-

лает ему половину суммы, которую он проиграл наличными.

Граф Ринальди».

Видя мое недоумевающее лицо, г-н Брагадин смеялся от

всей души. Все поняв, я бросился ему на шею со словами бла-

годарности и обещаниями впредь быть умнее. Завеса спала с

моих глаз: я почувствовал себя выздоровевшим от любви, и

только горечь от того, что я был обманут вдвойне — и мужем,

и женой, — осталась в моем сердце.

На другой день рано утром меня навестил Завойский, что-

бы сообщить, что меня ждут к вечеру и что он восхищен моей

щепетильностью в уплате долгов чести. Я не стал разубеждать

его, но никогда больше не бывал я у графа Ринальди. Только

через шестнадцать лет я встретил его еще раз в Милане. Завой-

ского же я посвятил во всю эту историю только в 1787 году в

Карлсбаде.

Через три или четыре месяца я получил еще один, не ме-

нее весомый урок Завойский познакомил меня с неким фран-

цузом по фамилии Л'Аббадье, который ходатайствовал перед

правительством о получении места инспектора сухопутных

войск Республики. Назначение это зависело от Сената, я пред-

ставил его моему покровителю, и поддержка французу была

обещана. Однако инцидент, о котором я сейчас расскажу, по-

мешал выполнению этого обещания.

Как-то мне для уплаты неотложных долгов понадобилось

сто цехинов, и я попросил их у своего опекуна.

— А почему бы, мой милый, — спросил он меня, — тебе не

доставить такое удовольствие г-ну Л'Аббадье?

— Я не решаюсь, дорогой отец.

— А ты решись, я думаю, что он охотно ссудит тебе эту

сумму.

— Я в этом очень сомневаюсь, но попробую.

Я увидел Л'Аббадье назавтра и после короткой преамбулы

изложил ему, какого рода услугу я ожидаю от него. Он рассы-

пался в извинениях, привел тысячи причин, сказал все, что

положено говорить, когда хотят вежливо отказать в просьбе. Я

откланялся и поспешил к своему патрону рассказать ему о

моей неудачной попытке. Улыбаясь, он сказал мне, что этот

француз совсем не так умен, как казался.

Беседа эта происходила именно в тот день, когда назначе-

ние должно было обсуждаться в Сенате. Я отправился в город

по своим делам или, точнее сказать, по своим забавам, вернул-

ся я поздно и отца увидел только на следующее утро; поздоро-

вавшись, я сказал ему, что собираюсь пойти с поздравлениями

к новому инспектору.

— Избавь себя от этого труда, сын мой, Сенат отказал в хо-

датайстве.

— Как? Три дня назад Л'Аббадье был совершенно уверен в

противном!

— Он не ошибался, декрет был бы уже подписан, если бы я

не выступил против. Я разъяснил Сенату, что столь важный

пост нельзя поручить иностранцу.

—  Я очень удивлен, ведь Ваше Превосходительство еще

вчера не думали об этом.

— Ты прав, но до вчерашнего дня я не знал его достаточно

хорошо. А вчера я понял, что у этого субъекта совсем не та го-

лова, какая нужна на этой должности. Разве человек, находя-

щийся в здравом уме, может отказать в такой безделице, как

сотня цехинов? Этот отказ стоил ему важного места и трех ты-

сяч экю, которые он получал бы в этой должности.

Выйдя из дому, я неожиданно встретил Завойского; с ним

был и Л'Аббадье, которого я никак не хотел увидеть. Этот по-

следний был в ярости.

— Если бы вы предупредили меня, что сотня цехинов нуж-

на для того, чтобы заткнуть глотку Брагадину, я бы нашел воз-

можность доставить вам эту сумму.

— Если бы у вас была голова инспектора, вы бы сами мог-

ли догадаться об этом.

Этот злопамятный человек оказался мне весьма полезным;

он рассказывал об этом случае всем, кто желал его слушать; с

тех пор всякий нуждающийся в помощи моего покровителя

обращался сначала ко мне. Вскоре все мои долги были уплаче-

ны...

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Тек, под строгим, но надежным покровительством богатого и знатного

венецианца начинает Казанова третье десятилетие своей жизни, которое

окончится заключением в страшную венецианскую тюрьму «Пьомбн» («под

Пломбами»). Больше всего он занят любовными приключениями, список его

подруг разнообразен: от соблазненной крестьянской девушки до прославлен-

ной венецианской куртизанки, от титулованной дамы высшего света до до-

чери прачки. Зачастую, по его собственному признанию, «он влюбляется,

чтобы разогнать скуку». Привязанности его кипучи, но кратки. Самая про-

должительная загадочная француженка Лнриетта (этот эпизод послужил

основой для пьесы М. Цветаевой «Приключение») провела с ним целых три

месяца.

Второй страстью Казаковы были карты, игра. Он сам пишет, что ценил

лишь те деньги, которые добывал за карточным столом. Но постепенно по-

является и еще один источник дохода. Став невольно (см. историю лечения

сенатора Брагадина) магом и кудесником, Казанова мало-помалу втягива-

ется в «общение со сверхъестественными силами». Для этого ему приходится

заниматься и химией, и медициной, и исследованиями.различных старин-

ных манускриптов. Все это помогает ему дурачить многих простаков, но все

чаще привлекает внимание властей: обвинение в чародействе и магии было

даже в просвещенном XVIII веке достаточно серьезным»

Так прожигает в погоне за удовольствиями свою жизнь этот талантли-

вый, смелый человек. Поле его деятельности пока что Италия, он колесит по

городам и весям этой страны: Милан, Матуя, Парма, Чезена. Но в конце

концов он вынужден покинуть не только Венецию, но и выехать за пределы

Италии. Казанова оказывается в Париже. Здесь он занимается все тем же:

женщины, карты, магия. После Парижа поездка по Европе: Дрезден, Вена.

Наконец, после нескольких лет отсутствия он возвращается в родной город.

Он повидал Европу, познакомился со многими выдающимися людьми и i

полицией двух крупнейших европейских столиц. И вот он в Венеции, ему л*.

лет, почти три года он провел вдали от родного города, от палаццо Де Браг--

дин.

Итак, я возвратился в свое отечество. Чувства, которые я

испытывал, знакомы каждому истинно мыслящему человеку,

когда он вновь видит места, давшие его разуму и сердцу пер-

вые впечатления.

В моем кабинете я с радостью нашел полное «статус кво».

Слой пыли толщиной в палец на моих бумагах свидетельство-

вал, что ничья рука не нарушала их покой за эти годы.

На третий день после возвращения я приготовился сопро-

вождать на гондоле выход «Бучинторо»*. На этом корабле но-

вый дож, согласно древнему обычаю, отплывал для церемонии

обручения с Адриатическим морем, вдовой стольких мужей и

при этом всегда целомудренной невестой. Дурная погода вы-

нудила, однако, отложить торжество, и я, воспользовавшись

этим, отправился вместе с г-ном Брагадином в Падую. Мой

покровитель, который так празднично провел свою молодость,

с годами стал искать тишины и покоя и всегда удалялся из Ве-

неции накануне шумных торжеств. Проводив его до Падуи и

отобедав там, я попрощался с ним и отправился в обратный

путь, наняв почтовую карету. Случись мой отъезд двумя мину-

тами раньше или позже, никогда не произошло бы со мной то,

что произошло, и судьба моя сложилась бы совсем иначе. Чи-

татель убедится в этом.

Выехав в роковую минуту из Падуи, я около Оридажо

встретил почтовый кабриолет, запряженный двумя шедшими

крупной рысью лошадьми. Едва успел я разглядеть внутри

очень хорошенькую женщину и мужчину в немецкой унифор-

ме, как кабриолет опрокинулся. Не раздумывая, я выскочил на

ходу из кареты и успел подхватить даму, которая вот-вот и

упала бы в воды Бренты. Целомудренной рукой я восстановил

порядок ее туалета, нарушенный столь неожиданным падени-

ем.

Цел и невредим к нам подошел ее спутник, и прекрасная

незнакомка припала рыдая к его груди, потрясенная, по-мое-

му, не столько падением, сколько нескромным поведением

Я:воих юбок, открывшим постороннему взору то, что порядоч-

^ая женщина не показывает незнакомцу. Затем последовали

йчагодарности, она называла меня своим спасителем и даже

ангелом-хранителем.

Наши почтальоны подняли кабриолет, дама отправилась в

Падую, я в Венецию, где едва успел надеть маску и поспешить

в Оперу.

Назавтра ранним утром я уже был в маске, чтобы отпра-

виться вслед за «Бучинторо», который, воспользовавшись пре-

красной погодой, должен был выйти к Лидо для величествен-

ной и смехотворной церемонии. Это не то что редкое, а единст-

венное в своем роде бракосочетание проходит под наблюдени-

ем Адмирала Арсенала, отвечающего головой за благоприят-

ную погоду: малейший порыв противного ветра может опро-

кинуть корабль и сбросить в воду дожа со всей сиятельной

синьорией, посланниками и папским нунцием, призванным

освятить этот шутовской брак, к которому венецианцы отно-

сятся с суеверным почтением. Чтоб усугубить несчастье, при

всех дворах Европы не преминули бы заметить, что наконец-

то дож полностью осуществил свои обязанности супруга.

Сняв маску, я пил кофе под арками Прокураций на Сан-

Марко, когда проходившая мимо маскированная дама игриво

ударила меня по плечу веером. Не узнав маску, я не придал

этому заигрыванию никакого значения и, допив спокойно

свой кофе, встал и пошел к набережной Сепулькре, где меня

ждала гондола Брагадина. Какой-то уличный торговец демон-

стрировал за десять су изображения различных чудовищ. Сре-

ди зрителей я увидел ударившую меня. Подойдя к ней, я спро-

сил, по какому праву она позволяет себе бить меня.

— По праву спасенной вами. За то, что вы не заметили ме-

ня!

Так это была дама из кабриолета на берегу Бренты! Я по-

клонился и спросил, собирается ли она посмотреть на церемо-

нию.

— Охотно, если б у меня была надежная гондола.

Я предложил свою, довольно вместительную, и, перегово-

рив с сопровождавшим ее офицером в маске, она согласилась.

Прежде чем разместиться в гондоле, я попросил их от-

крыть лица, но они сказали, что у них есть резоны оставаться

неузнанными. Тогда я спросил, не принадлежат ли они к како-

му-либо иностранному посольству; в таком случае я, хотя и с

величайшим сожалением, вынужден просить их выйти из гон-

долы — на гребцах моих ливреи патрицианского дома, и мне

не хочется иметь неприятности с государственной инквизи-

цией. «Нет, — отвечали они, — мы венецианцы»*.

Мы двинулись за «Бучинторо», и, сидя рядом с дамой, я

решился на кое-какие вольности, но не встретил понимания:

она пересела на другое место. После окончания торжества мы

возвратились в Венецию, и офицер сказал мне, что если я со-

глашусь отобедать в Соваджо, они мне будут весьма обязаны.

Я согласился, мне было любопытно узнать поближе эту жен-

щину — желание вполне естественное, если вспомнить, что от-

крылось моему взору при падении из экипажа. Офицер поспе-

шил вперед распорядиться насчет обеда, и мы остались вдво-

ем.

Я сразу же признался красавице, что влюблен в нее, что у

меня есть в Опере ложа и она в полном ее распоряжении и, ес-

ли мне будет позволено надеяться, что я не потеряю время на-

прасно, я буду верным ее слугой до окончания карнавала.

— Если вы намерены быть суровой со мной, прошу вас не

стесняться и сказать об этом без обиняков.

— А я прошу вас также откровенно сказать, за кого вы меня

принимаете?

—  За совершенно очаровательную женщину, будь вы кня-

гиня или окажись из более низкого сословия. Итак, я осме-

люсь надеяться, что вы будете ко мне милостивы, в противном

случае позвольте сразу же после обеда откланяться.

— Вы вольны поступить как вам будет угодно, но я наде-

юсь, что после обеда вы перемените тон; тот, что вы избрали

сейчас, мало располагает к себе. Мне кажется, что прежде чем

приступать к подобным объяснениям, надобно познакомить-

ся. Вы этого не чувствуете?

— О! Разумеется, чувствую, но я так боюсь быть обману-

тым!

— И этот страх подсказал вам сразу начать с конца? Стран-

но...

— Я прошу только одного ободряющего слова. Произнеси-

те его, и я тут же стану смиренным, скромным и покорным.

— Утихомирьтесь!..

Офицер ждал нас у дверей. Как только мы поднялись в

комнату, она сняла маску и оказалась еще привлекательней,

чем накануне. Мне оставалось только узнать теперь, был ли

офицер ее мужем, любовником, родственником или надзира-

телем, так как, начиная авантюру, я хотел знать, какого имен-

но сорта мне предстоит приключение.

Итак, я предложил ей ложу, и она согласилась. Но ложи у

меня не было. И после обеда я, под предлогом неотложного де-

ла, оставил их на некоторое время. Мне удалось снять ложу в

Опера-буффо, где блистали Пертичи и Ласки. После спектак-

ля я пригласил их поужинать, а затем отвез домой на моей

гондоле. Под покровом ночи я добился от красавицы всех ми-

лостей, каких можно добиться в присутствии третьего, наря-

женного ее сторожить. При прощаньи он сказал мне:

— Ждите завтра от меня новостей.

— Где и каким образом?

— Не беспокойтесь, я вас найду.

На следующее утро мне доложили, что меня спрашивает

какой-то офицер, это был он. После обычных любезностей я

поблагодарил его за честь, оказанную мне вчера, и спросил, с

кем имею удовольствие говорить. Вот что он мне ответил, из-

лагая все очень складно, но не глядя мне в глаза:

«Мое имя П. К. Мой отец богатый и уважаемый финан-

сист, но мы с ним не ладим. Я живу на набережной Сан-Мар-

ко. Дама, которую вы видели со мной, урожденная О., жена

биржевого маклера К., а ее сестра супруга патриция П. М.

Г-жа К. в ссоре со своим мужем, и я причина этой ссоры, так

же как она — причина моей ссоры с отцом.

Эта униформа на мне потому, что я имею патенту на зва-

ние капитана австрийской армии, но я никогда там не служил.

У меня подряд на поставку Венеции говядины из Штирии и

Венгрии; это дает мне десять тысяч флоринов в год. Однако

сейчас возникли неожиданные трудности: злостное банкротст-

во и сверхординарные затраты поставили меня в крайне тяже-

лое положение. И вот я, будучи наслышан о вас уже четыре го-

да, страстно хотел познакомиться с вами. Я уверен, что само

небо устроило позавчера нашу встречу. Надеюсь, что нас свя-

жут узы самой верной дружбы, и потому я предлагаю вам дело,

в котором вы ничем не рискуете, а мне окажете столь нужную

мне сейчас поддержку».

Далее он говорил о переводных векселях, которые я должен

был акцептировать, о говядине, задержанной в Триесте и слу-

жащей гарантией погашения долга, о секвестре, который я мо-

гу на нее наложить, и т. д. и т. п.

Крайне удивленный и этим разговором, и этим совершен-

но химерическим проектом, я отказался от его предложений. С

удвоенным красноречием принялся он снова убеждать меня,

но я резко охладил его пыл, сказав, что не могу понять, почему

он решился обратиться, имея многочисленные связи и зна-

комства, к человеку, которого только что узнал.

В конце концов он откланялся со многими извинениями,

сказав на прощанье, что надеется увидеть меня вечером на

площади Сан-Марко, где он будет с г-жой К. Он оставил мне и

свой адрес, прибавив, что в отсутствие отца он по-прежнему

живет в его доме. Это означало, что я должен был отдать ему

визит; будь я поумней, я бы этого не сделал, но назавтра, по-

буждаемый моим злым гением и рассудив, что это всего лишь

простая, ни к чему не обязывающая вежливость, я отправился

к нему.

Накануне вечером я избежал встречи с ним и его дамой,

справедливо решив, что эта пара намерена меня одурачить, и я

лишь потеряю время, ухаживая за его возлюбленной. Поэтому

среди радостных восклицаний, которыми он встретил меня,

как только слуга ввел меня в его комнату, прозвучали и сожа-

ления, что мы не встретились вечером. Затем он снова загово-

рил о своем деле и стал совать мне в нос кучу каких-то бумаг;

это мне наскучило, и я собрался уходить, как вдруг он остано-

вил меня, сказав, что он должен представить мне свою мать и

сестру.

Выйдя из комнаты, он вернулся через две минуты с ними.

Мать была женщиной средних лет весьма респектабельной

внешности, но дочь оказалась образцом красоты*. Я был пора-

жен. Вскоре чересчур доверчивая мать попросила позволения

вернуться к себе, но дочь осталась. Уже через полчаса я был со-

вершенно покорен ею. Я был восхищен всем: и ее умом, жи-

вым, наивным и неожиданно новым для меня, ее скромно-

стью, ее свежестью, проявлениями ее чувств и непосредствен-

ными и утонченными, ее искренней веселостью, словом, всем,

что составляло ее очарование, всем этим ансамблем качеств,

которые всегда действовали на меня безотказно и превращали

меня в раба женщины, превосходящей все, что можно было се-

бе представить.

Мадемуазель К. К.* выходила из дому только в сопровож-

дении матери, которая хотя была и набожна, но снисходитель-

на. Читала она только те книги, которые давал ей ее батюшка,

человек нравов строгих, поэтому ей не довелось прочитать еще

ни одного романа, и она горела желанием прочитать их. Она

совсем не знала Венеции, их дом никто яе посещал и некому

было сказать юной девице, что она истинное чудо.

Брат ее писал что-то за столом, а я беседовал с нею, вернее

отвечал на ее многочисленные вопросы. Удовлетворяя ее лю-

бопытство, я был вынужден добавить к тем представлениям,

которые v нее уже сложились, новые мысли и идеи, чрезвы-

чайно ее удивлявшие: ведь в душе ее царил еще полный хаос.

Единственное, чего я не сказал ей, так это то, что она прекрас-

на и что я без ума от нее.

В глубокой задумчивости покинул я этот дом: душа моя

была тронута всем тем, что открыл я в его восхитительной

обитательнице. Первой моей мыслью было никогда не видеть

ее больше: ведь я не чувствовал себя человеком, способным

пожертвовать своей свободой, прося руки этого неповторимого

создания, хотя и считал, что только так можно составить мое

счастье.

Прошло два дня со времени моего визита к П. К. Он рас-

сказал мне, что сестра только и говорит обо мне, вспоминает

все те вещи, которых наслушалась от меня, а ее матушка также

очень довольна новым знакомством.

«Она была бы вам хорошей партией, — добавил он, — у нее

десять тысяч дукатов приданого. Если б вы завтра навестили

нас, мы бы выпили кофе и поговорили с матушкой и сестрой».

Я поклялся себе, что ноги моей у них не будет, и нарушил

эту клятву. В подобных случаях человек легко становится

клятвопреступником.

Я провел три часа в разговорах с этой прелестной особой и

покинул ее совершенно влюбленным. Уходя я сказал, что за-

видую тому, кто станет ее мужем, и этот комплимент, первый

такого рода с моей стороны, заставил ее очаровательно покрас-

неть.

Дома я тщательно проэкзаменовал себя, свое чувство к

К. К., и пришел в замешательство: я не мог с нею поступить ни

как порядочный человек, ни как распутник. Мне необходимо

стало рассеяться, и я отправился играть. Игра часто помогает

забыть о любви. В этот раз я играл удачно и хорошо наполнил

свой кошелек...

И вот П. К. снова у меня на следующий день. С довольным

видом он сообщил, что мать позволила сестре пойти в Оперу с

ним, что малютка в восторге, так как она еще ни разу не была в

Опере, и что я могу к ним присоединиться.

— А ваша сестра знает, что вы хотите пригласить меня?

— Это для нее праздник!

— А ваша матушка знает?

— Нет, но когда она узнает, это ее ничуть не огорчит: вы

пользуетесь у нее полнейшим доверием.

— Так я постараюсь достать ложу.

— Отлично, вы подождите нас в обычном месте.

Хитрец не проронил ни слова о векселях; в его мозгу ро-

дился новый замысел: видя, что я не волочусь за его дамой и

влюблен в его сестру, он надумал продать ее мне подороже. Я

понравился и матери, и дочери, и они, по-видимому, не станут

противиться его плану. Я решил не отвергать этого предложе-

ния: откажись я, он, чего доброго, подыщет нового, менее ще-

петильного претендента.-Эта мысль казалась мне непереноси-

мой, во всяком случае, мне казалось, что со мной девушка бу-

дет в большей безопасности.

Я нанял ложу в Сан-Самуэле и прибыл на условленное ме-

сто задолго до назначенного час. Они появились: как прелест-

но выглядела моя юная приятельница! На ней была чудесная

элегантная маска, он был в обычной своей униформе. Чтобы

не нарушить ее инкогнито, я поспешил посадить их в свою

гондолу. Он попросил высадить его возле дома его дамы, он

навестит больную и присоединится к нам позже, придет пря-

мо к нам в ложу. Меня удивило, что К. К. совершенно спокой-

но и естественно отнеслась к тому, что мы остались в ней вдво-

ем в гондоле: очевидно, брат предупредил ее о своих намерени-

ях.

Не зная, о чем говорить с ней, ибо ни о чем, кроме любви,

я не мог говорить, я молча любовался ею. В ожидании начала

спектакля мы не спеша совершали прогулку по Большому Ка-

налу.

— Скажите же мне что-нибудь, — сказала она. — Вы только

смотрите на меня и молчите. Наверное, вы огорчены, что по-

жертвовали для меня временем: ведь брат собирался повести

вас к своей подруге, а она, говорят, редкая красавица.

— Я видел эту даму.

— Она к тому же и очень умна?

— Возможно, но я не мог этого заметить, я ведь никогда не

был у нее, да, признаться, и не испытываю никакого желания.

Так что не думайте, милая К. К., что я принес сегодня боль-

шую жертву.

— А я все-таки думаю, что это так, потому что вы молчите

и у вас грустный вид.

— Мое молчание объясняется тем, что я смущен тем дове-

рием, какое вы мне выказываете.

— Мне очень приятно, но почему же я не должна вам дове-

рять? Я с вами чувствую себя гораздо свободнее и увереннее,

чем с братом. И матушка сказала, что по вам сразу видно, что

вы человек порядочный и благородный. Да вы и неженаты: это

первое, что я узнала о вас у брата. Вы помните, как вы сказали

мне, что завидуете тому, кто станет моим мужем? Я в ту же се-

кунду подумала о том, что женщина, на которой вы женитесь,

будет счастливейшей женщиной Венеции.

Невозможно описать действие, какое произвели на меня

эти наивные, искренние, простодушные слова. Как жаль, что я

не мог тут же запечатлеть на этих свежих невинных устах пла-

менный поцелуй! И в то же время эта невозможность придава-

ла особую сладость моему чувству.

—  Если наши чувства так совпадают, — сказал я, — разве

мы не могли, дорогая К. К., быть счастливыми и неразлучны-

ми? Но я гожусь вам в отцы.

— В отцы? Что за вздор! Да знаете ли вы, что мне уже че-

тырнадцать лет!

— А вы знаете, что мне уже двадцать восемь?

— Ну, вот! Разве у мужчины в этом возрасте может быть

такая взрослая дочка? Мне смешно даже подумать, что вы мо-

жете быть моим отцом!

Время спектакля наступило, мы вышли из гондолы и вско-

ре уже сидели в ложе. Спектакль поглотил К. К. полностью. Ее

брат появился только к концу оперы, это, видимо, входило в

его расчеты. Я предложил им поужинать, и удовольствие ви-

деть отменный аппетит этой очаровательной особы заставило

меня забыть, что я сам сегодня ничего не ел с утра...

После ужина брат ее сказал, что я влюблен в нее и поэтому

страдаю и уменьшить мои страдания можно, если он позволит

мне поцеловать ее. Вместо ответа она повернулась ко мне и

приблизила свои улыбающиеся, так и зовущие к лобзаниям

губы. Желание испепеляло меня, но еще больше я не хотел ис-

кушать эту чистоту и невинность. Поэтому я лишь чуть тронул

губами ее щеку.

— Что это за поцелуй! — закричал П. К. — Ну-иа, по-насто-

ящему! Поцелуй любви!

Я не шевельнулся: несносный подстрекатель уже порядком

надоел мне, но сестра повернулась к нему и сказала:

— Не настаивай! Ты же видишь, что я не нравлюсь ему.

Этот ответ решил все: я не мог больше владеть собой. Со

всем своим пылом я воскликнул: «Как! Дорогая К. К., вы при-

писываете отсутствию чувства мою сдержанность? Вы считае-

те, что вы мне не нравитесь? Если поцелуй может разубедить

вас, то вот он, и вы сейчас узнаете, какие чувства я питаю к

вам!» Я умирал от жажды поцеловать ее. И вот, сжав ее в объ-

ятьях, я припал к ее губам жарким и долгим поцелуем. Она

почувствовала себя, наверное, голубкой в когтях хищника; по-

трясенная моей страстью, она высвободилась из объятий и,

чтобы скрыть свое смущение, снова спрятала лицо под маской.

Брат ее был в восторге.

Я спросил, по-прежнему ли она думает, что не нравится

мне.

— Вы меня разубедили, — ответила она. — Но не надо так

меня наказывать за недоверчивость.

Это было сказано так мягко и искренне, но брат ее назвал

этот ответ глупостью.

Мы расстались. Сомнений не было, я любил ее, но какая-

то неясная тревога не покидала меня.

Читатель увидит в дальнейшем, как будет развиваться моя

любовь и в какие события она меня вовлечет.

Назавтра П. К. вошел ко мне с видом триумфатора и сооб-

щил, что сестра рассказала матери, что мы любим друг друга и

что если ей придется выходить замуж, она будет счастлива

только со мною.

— Я боготворю вашу сестру, — сказал я, — но уверены ли

вы, что ваш отец отдаст ее мне?

—  Не думаю, но он уже стар. Подождите, а пока любите

друг друга. Моя мать позволила ей идти сегодня в Оперу с на-

ми.

— Так мы идем, мой друг!

— Я должен попросить вас о маленькой услуге.

— Располагайте мною.

— Тут продается, и очень недорого, великолепное кипрское

вино. Я могу приобрести бочку под заемное письмо на шесть

месяцев. Я уверен, что с выгодой перепродам его. Но торговец

просит ручательства, а вас он знает; если бы вы могли пору-

читься за меня...

— С удовольствием!

Я произнес эти слова, конечно, не от чистого сердца, но я

был смертельно влюблен, а какой влюбленный рискнет отка-

зать в ус луге тому, кто может легко разрушить его счастье?

Мы условились о вечернем свидании и расстались довольные

друг другом.

Я поспешил за покупками. Я купил дюжину пар перчаток,

столько же пар шелковых чулок и пару вышитых подвязок с

золотыми пряжками. Так я устроил себе праздник первых по-

купок для новой возлюбленной.

Нечего и Говорить, что я был на месте встречи точно в на-

значенный час. Однако меня уже ожидали. Такое внимание

могло польстить, если бы мне не были ясны планы П. К. Он

тут же сказал, что дела заставляют его нас покинуть и что мы

увидимся только в театре. Он ушел, и я предложил К. К. прока-

титься пока что в гондоле.

— Нет, — ответила она. — Пойдемте лучше в сады Джудек-

ка*.

— С удовольствием.

Гондола доставила нас к знакомому мне саду, полным хо-

зяином которого на весь день я мог стать всего за один цехин.

Распорядившись о приготовлении обеда, я привел ее в комна-

ты, где мы сняли маски и спустились в сад. Моя юная подруга,

почувствовав себя на свободе, принялась резвиться и скакать,

как молодая лань. Остановившись, чтобы перевести дыхание,

она взглянула на меня и залилась смехом: так рассмешил ее

вид погруженного в молчаливое восторженное созерцание че-

ловека. И тут она предложила мне бежать наперегонки; это мне

понравилось, я согласился, но спросил, а каким будет приз по-

бедителя.

— Проигравший, — предложил я, — выполнит любое жела-

ние победителя.

- Идет!

Мы определили конечную точку и побежали. Я не сомне-

вался в победе, но решил проиграть, чтобы посмотреть, что

она от меня потребует. Я берег свои силы, она бежала всерьез,

победила и задумалась, не зная, какой штраф наложить на по-

бежденного. Наконец она выбрала: я должен был найти спря-

танное ею кольцо; она спрятала его на себе, следовательно, в

мое распоряжение предоставлялась вся ее персона. Очарова-

тельная выдумка, обязывающая меня, однако, к сугубой осто-

рожности: я не должен был вспугнуть эту простодушную не-

винность и не злоупотребить ею. Мы уселись на траву, и я

приступил к поискам: обшарил ее карманы, складки корсета и

юбки, туфли и, наконец, подвязки, которые она носила гораздо

выше колен. Все было напрасно. Но кольцо было на ней, и я

обязан был его найти. Читатель уже догадался, что я с самого

начала подозревал, куда запрятала его моя милая, но разве от-

кажешь себе в удовольствии продлить эту сладостную игру!

Наконец кольцо обнаружилось в лощине между двумя самыми

прекрасными холмами, которые когда-либо создавала приро-

да. Она не могла не заметить моего волнения в момент, когда

я извлекал бесценный предмет моих поисков.

— Почему вы так дрожите? — спросила она.

— Я дрожу от радости, что смог найти так хорошо спрятан-

ную вещь. Но я требую реванша, и на этот раз вы не победите!

— Посмотрим!

Мы снова начали состязание: на этот раз она бежала не с

таким старанием, и я надеялся легко одержать победу. Я обма-

нулся: она просто берегла до времени силы и, когда мы мино-

вали две трети пути, она прибавила, и я понял, что проигры-

ваю. Тогда я применил военную хитрость, как нельзя более

удавшуюся: шлепнулся с размаху наземь и растянулся на зем-

ле издавая жалобные стоны. Она кинулась ко мне и чуть ли не

со слезами попыталась меня поднять на ноги. Тогда я вскочил

и стремительно бросился вперед. Конечно, я пришел первым,

оставив ее далеко позади себя. Запыхавшись, она сказала:

— Так вы совсем не ушиблись при падении?

— Да нет, я же упал понарошку.

—  Понарошку? Чтобы меня обмануть! Вот уж не думала,

что вы способны на это. Тогда ваш выигрыш не считается,

нельзя побеждать обманом.

— Можно, и вы проиграли, потому что:

Он победитель так или иначе,

Благодаря уловке иль удаче.

-  Такие вещи мне часто говорит брат, но я никогда не

слышала их от батюшки. Ладно, я проиграла. Приказывайте, я

все исполню.

-  Подождите, дайте мне подумать... Вот! Я приказываю,

чтобы мы обменялись подвязками.

-  Подвязками? Но вы же видели мои подвязки: они со-

всем некрасивые и ничего не стоят.

-  Неважно, зато дважды в день я буду вспоминать о той,

кого я люблю, а вы в это же время будете думать обо мне.

—  Ой, какая славная мысль! Мне это очень нравится. Я

прощаю ваше жульничество. Вот мои жалкие подвязки.

— А вот мои.

— Ой, дорогой обманщик, какие они красивые! Какой по-

дарок, как они понравятся матушке! Но вы приобрели этот по-

дарок только что: они же совсем новехоньки!

— Нет, это не подарок. Я купил их для вас и ломал себе го-

лову, как заставить вас. принять их. И любовь подсказала мне

сделать их призом в нашем беге. Представьте теперь, каково

мне было увидеть, что вы побеждаете? Вот и пришлось пус-

титься на обман: я понимал, что вы с вашим добрым сердцем

непременно кинетесь мне на помощь.

— А я уверена, что если б вы знали, как я испугаюсь, вы бы

не схитрили таким образом.

—  Значит, я вам не безразличен, вы в самом деле прини-

маете во мне участие?

— Я сделаю все, чтобы вас убедить в этом! Обожаю мои чу-

десные подвязки и уж постараюсь, чтобы брат не украл их.

— А он на это способен?

— О, конечно, ведь пряжки-то золотые.

— Золотые, но вы скажите ему, что это позолоченная кожа.

— А вы не покажете мне, как они застегиваются?

— Ну, разумеется.

Так хотелось ей поскорее примерить подвязки, и она про-

сила меня помочь ей совершенно искренне, без малейшей

примеси лукавства и кокетничанья. Милое дитя, едва достиг-

нув своей пятнадцатой весны, она еще. не любила ни разу и не

подозревала, какой огонь разжигает наши желания. Никакой

опасности не видела она в нашем тет-а^тет: у нее не было

опытных подруг, она не читала романов. И когда она полюбит

впервые, она безоглядно доверится предмету своего чувства и

отдастся ему вся, без остатка.

Чулки ее оказались коротки для новых подвязок, она ска-

зала, что придется подождать, завтра она наденет другие чулки.

Я тут же извлек из кармана еще одну мою покупку и вручил

ей. В полном восторге, она прыгнула ко мне на колени и награ-

дила меня теми поцелуями, какими был бы награжден ее отец

за подобный подарок. Я вернул ей поцелуи, продолжая сдер-

живать свои желания, и ограничился лишь тем, что сказал ей,

что один-единственный ее поцелуй дороже для меня целого

королевства.

Милая К. К. разулась и натянула новые чулки, доходившие

ей до половины бедер. Чем более открывалась передо мной ее

безмятежная невинность, тем более приходилось мне напря-

гать все силы, чтобы не накинуться на эту восхитительную до-

бычу.

В театр мы пришли в масках: нельзя было допустить, что-

бы ее узнали и до отца дошло бы известие, что его дочь посе-

щает Оперу: строжайший запрет был наложен бы сразу.

Мы были удивлены, не встретив там ее брата. Слева от на-

шей ложи находился маркиз де Монталегре, испанский посол,

с маД?муазель Бола, признанной его любовницей. Справа две

маски, которые все время поглядывали на нас, чего моя юная

спутница не замечала. Во время первого балета мужчина спра-

ва протянул свою руку и положил ее на руку К. К., и та сразу же

узнала своего брата; зная номер нашей ложи, он занял сосед-

нюю; под женской маской несомненно была его любовница. Я

догадывался, что он непременно потащит нас ужинать, чтобы

познакомить сестру с этой женщиной. Мне это не нравилось,

но я не мог показывать свое неудовольствие явно.

Действительно, после второго балета они появились в на-

шей ложе, знакомство состоялось, и мы отправились ужинать

в его казино. Как только дамы сняли маски, они нежно обло-

бызались, и любовница П. К. принялась на все лады расхвали-

вать мою подружку. За столом приветливость ее возросла до

чрезвычайности, и К. К., не знавшая светских нравов, прини-

мала все это за чистую монету. Я-то видел, что К. прячет в ду-

ше досаду при виде девушки, явно превосходящей ее красотою.

Разошедшийся П. К. сыпал пошлыми шутками, которым

смеялась лишь его красотка. Я, будучи в дурном настроении,

только пожимал плечами, а К. К., ничего не понимая, совсем

не реагировала на них. Словом, наша квадрига скакала кое-как.

За десертом П. К., разгоряченный донельзя вином, при-

нялся обнимать и целовать свою подругу и призывал меня за-

няться тем же с его сестрой. Я ответил, что, любя и глубоко по-

читая мадемуазель К. К., я смогу позволить себе такую свободу

лишь после того, как у меня будут на это все права. П. К. стал

насмехаться над моей строгостью, но К. велела ему замолчать.

В благодарность за это я просил ее принять от меня в подарок

полдюжины пар перчаток, а вторую половину вручил моей

юной подруге. Все так же зубоскаля, П. К. встал и, схватив

свою любовницу, тоже уже довольно захмелевшую, повалился

с него на диван. Сцена становилась малопристойной, и я по-

спешил увлечь К. К. от этого нескромного зрелища в нишу ок-

на. Но все же помешать ей видеть в оконном стекле все*, что

происходило между двумя бесстыдниками, мне не удалось.

Лицо К. К. покрылось краской, и она в смущении начала гово-

рить со мной о красоте своих новых перчаток. Удовлетворив

свою животную похоть, П. К. двинулся ко мне с объятиями, а

его наглая сообщница последовала его примеру и, целуя мою

девочку, приговаривала, что уверена в том, что та ничего не

видела. К. К. смиренно отвечала, что ей непонятно, что она

могла увидеть, но быстрый взгляд, брошенный ею на меня,

красноречиво говорил о том, что она испытывает. О моих чув-

ствах я предоставляю догадываться читателю, знающему, что

такое сердце мужчины. Как перенести эту сцену в присутст-

вии обожаемого мною невинного существа! Как справиться со

своими собственными желаниями! Я был точно на раскален-

ных угольях! Господа изобретатели адских мучений, знай они

подобное, непременно включили бы в свой страшный арсенал

и такую пытку. Гнусный П. К. хотел таким скотским поступ-

ком дать мне вернейшее доказательство своей дружбы, не ща-

дя ни чести своей приятельницы, ни целомудрия своей сест-

ры, которую он словно готовил для проституции. Я еле удер-

жался, чтобы не задушить его.

Когда назавтра он пришел ко мне, я набросился на него с

упреками. Защищаясь, он говорил мне, что был убежден, что

я, оставшись наедине с его сестрой, обращался с ней подобно

тому, как он обращался со своей любовницей у нас на глазах.

Много еще чего наговорил он мне в тот день. Он рассказал

мне, что он по уши в долгах, что он обанкротился в Вене, что

он женат, что у него есть дети; что в Венеции он скомпромети-

ровал своего отца так, что тот выгнал его из дому и поэтому он

не знает, где ему жить, когда отец вернется из поездок по де-

лам. Он говорил, что, соблазнив свою любовницу, которую от-

казался содержать ее муж, он готов теперь торговать ею, чтобы

как-то поддержать их существование. Его бедная мать боготво-

рит его и ничего для него не жалеет, продавая даже свои наря-

ды. Он просил меня не отказывать ему в помощи, но я твердо

решил не делать этого. Я не мог примириться с мыслью, что

К. К. станет невольной причиной моего разорения и сообщни-

цей брата в его распутстве.

Движимый тем могучим чувством, которое зовется по-

длинной любовью, назавтра я пришел к П. К. и сказал ему, что

я питаю к его сестре чистейшие чувства и имею самые благо-

родные намерения и просил его понять, каково мне забыть о

его поведении, которое порядочный человек не может себе по-

зволить.

— Должный отказаться, — сказал я ему, — от счастья ви-

деть вашу ангельскую сестру, я не могу больше и быть знако-

мым с вами. Но я предупреждаю вас, что смогу помешать сде-

лать ее предметом ваших постыдных сделок.

Он начал извиняться, приводить различные объяснения,

но я уже шагнул к дверям, когда в комнату вошли его мать и

сестра. Они благодарили меня за дивные, по их словам, подар-

ки. Тогда я сказал матери, что я люблю ее дочь только в надеж-

де, что она станет моей супругой.

— С этой надеждой, мадам, — продолжал я, — я буду иметь

честь говорить с вашим супругом, как только буду в состоянии

предоставить ему необходимые доказательства, что  смогу

обеспечить его дочери достойную жизнь.

Произнеся эти слова, я поцеловал ее руку, и слезы неволь-

но навернулись мне на глаза и потекли по щекам. Мои слезы

подействовали симпатически — добрая женщина тоже запла-

кала и вышла из комнаты, оставив меня со своей дочерью и

сыном, который являл собой застывшую статую.

То, что я сказал ее матери, удивило К. К., но ее удивление

возросло, когда она узнала о том, что я сказал ее братцу. Не-

много подумав, она отчитала его: она никогда не простила бы

ему, если бы с ней обошлись так, как он обошелся со своей да-

мой; окажись на моем месте непорядочный человек, ее честь

погибла бы непременно, и, наконец, его поведение позорит и

ее и его. Братец прослезился, но у негодяев слезы появляются

по команде.

Был Троицын день, когда в театрах не дают представления.

Он предложил мне завтра снова привести сестру на свиданье

со мной, а так как он обязан провести время возле К., он оста-

вит нас одних. «Я дам вам ключ от моего казино», — сказал он.

Я не нашел в себе сил отказать ему, и с тем мы расстались. Я

сказал моей подруге, что завтра мы отправимся с ней в Джу-

декку.

На следующий день я был, как всегда, точен. Сгорая от

любви, я предчувствовал, что может произойти сегодня. Ко-

нечно, я нанял на вечер ложу в Опере, а пока предложил ей от-

правиться в наш сад. В этот праздничный день там было мно-

жество народу, и, не желая смешиваться с толпой, мы уедини-

лись в наших апартаментах, куда нам подали обед. В Оперу

можно было попасть и к концу спектакля, мы располагали це-

лыми семью часами вдвоем. Моя прелестная подружка сказа-

ла мне, что мы не будем скучать. Она сняла маску и уселась ко

мне на колени, сказав, что я окончательно покорил ее своим

обхождением с нею после того ужасного ужина. Все эти рас-

суждения сопровождались поцелуями, разжигавшими нас все

более и более.

— Ты видел, — просила она, — что делал мой брат со своей

дамой, когда посадил ее верхом на себя? Я видела все только в

зеркале, но я хорошо разобралась в этом.

— А ты не боишься, что я поступлю с тобой так же?

—  Нет, уверяю тебя, не боюсь. Я ведь знаю, как ты меня

любишь. Ты бы меня только обидел этим, и я не могла бы

больше тебя любить. Мы будем это делать, когда станем му-

жем и женой, не правда ли, мой милый? Если б ты знал, как

радовалась я, слушая твой разговор с матушкой! Мы всегда бу-

дем любить друг друга. Да, кстати, объясни мне, что вышито

на моих подвязках?

— А там что-то вышито? Я и не заметил.

— Да, по-французски. Будь так добр, прочти мне.

По-прежнему сидя на моих коленях, она сняла одну под-

вязку, в то время как я избавил ее от другой. Вот те два стиха,

которые я должен был бы прочитать, делая свой подарок:

Вы, видя каждый день моей подруги клад,

Скажите, что Амур ждет лишь таких наград.

Эти стихи, несомненно, весьма вольные, были изящны и

остроумны. Я рассмеялся и объяснил ей смысл французских

стихов итальянской прозой. Новизна мысли вынудила меня

разъяснить ей и.все детали. Она покраснела.

— Я больше не осмелюсь, — сказала она, — показать кому-

нибудь эти чудесные подвязки. Как жаль! — И так как я при-

нял задумчивый вид, она спросила: «О чем ты думаешь?»

— Я думаю о том, что эти подвязки — счастливицы. Они

пользуются привилегиями, которых у меня, может быть, не

будет никогда. Как бы я хотел оказаться на их месте! Я могу

умереть от этого желания и умру, так и не узнав счастья!

—  Нет, любимый мой друг, мы будем жить! Да ведь мы

можем поторопить нашу женитьбу. Что касается меня, я гото-

ва хоть завтра, если ты захочешь. Мы же свободные люди, и

отец должен будет согласиться.

— Ты очень умно рассудила, он будет вынужден к этому.

Но я хочу, когда буду просить твоей руки, знать, что у нас уже

есть свой дом. А это будет через неделю-две.

— Так скоро? Ты увидишь, он ответит, что я еще слишком

молода.

— Но это так и есть...

—  Нет, я молода, но не слишком; я знаю, что уже могу

стать женщиной.

Я весь горел и понял, что сопротивляться сжигавшему ме-

ня пламени больше не в силах.

— Любимая моя, — сказал я, — ты веришь в то, что я тебя

люблю? Думаешь ли ты, что я способен тебя обмануть? Увере-

на, что никогда не раскаешься, что стала моей женою?

—  Более чем уверена, душа моя. Я знаю, ты никогда не

принесешь мне несчастья.

—  Ну так станем супругами сейчас же! Только Бог будет

нашим единственным свидетелем, а кто еще нам нужен, ведь

ему-то ведома вся чистота наших чувств. Дадим же друг другу

слово любви, соединим наши судьбы и будем счастливы! Мы

засвидетельствуем нашу нежную любовь перед твоим батюш-

кой и обвенчаемся, как только это станет возможным: а пока —

ты моя, я — твой.

— Я твоя, друг мой. Клянусь перед Богом и перед тобой

быть с этой минуты и до конца жизни твоей верной супругой:

я повторю это и отцу и священнику, который будет нас вен-

чать, и всем, всем на свете.

— И я повторю это за тобой слово в слово сейчас и ручаюсь

тебе, что это будет настоящее венчание. Приди же в мои объ-

ятья и завершим наше счастье.

— О, мой Боже! Я не думала, что счастье так близко.

Нежно поцеловав ее, я вышел и предупредил хозяйку, что-

бы обед принесли нам, только когда мы попросим, и никого не

пускать к нам. А моя прелестная подружка за это время успела,

не раздеваясь, вытянуться на постели. Я сказал ей, что одеяния

могут вспугнуть любовь, и через минуту... Вот она передо

мной, новая Ева, такая же прекрасная и такая же обнаженная,

как в тот миг, когда она вышла из рук Создателя. Ее шелковая

кожа сияла белизной, еще более подчеркивающей смоль ее

распущенных по плечам волос. Ее гибкий стан, округлые бед-

ра, точеная грудь, дышащие свежестью губы, живой румянец

лица, широко раскрытые глаза, в которых светилась покор-

ность и вспыхивали искорки желания,— все было в ней совер-

шенной красотой и представляло моим жадным взорам все,

что может дать страстная любовь, прикрытая легким флером

стыдливости.

И несмотря на это, я начинал подозревать, что счастье мое

не будет полным и наслаждение истинное я испытаю еще не

сейчас: лукавый Амур вздумал в столь серьезный момент по-

пытаться рассмешить меня.

— А полагается, — сказала моя богиня, — чтобы супруг ос-

тавался одетым?

В мгновенье ока сбросил я с себя все свои одежды, и моя

возлюбленная замерла от неожиданности: все во мне было для

нее новым! Наконец, насытившись созерцанием, она крепко

прижала меня к своей груди и воскликнула: «О, любимый, как

ты не похож на мою подушку!»

— На твою подушку? Сердце мое, что ты говоришь? Объ-

ясни мне.

— Это мое ребячество... Но ты не рассердишься на меня?

— Рассержусь? Как я могу сердиться в самый прекрасный

момент моей жизни!

— Ну хорошо, я расскажу. Вот уже много дней, я не засы-

паю без того, чтобы не прижать мою подушку к груди. Я обни-

маю ее, ласкаю, называю своим милым муженьком, и пред-

ставляю, что это ты. Потом мной овладевает какая-то сладкая

истома и только тогда я засыпаю, а утром просыпаюсь все еще

держа ее в объятьях.

Милая К. К. стала моей женой, героически вытерпев боль

первого наслаждения. Ее любовь сделала само страдание сла-

достным. После трех часов, проведенных в нежных шалостях,

я встал и крикнул хозяйке, чтобы нам подали ужин. Ужин был

скромным, но восхитительным. Мы только переглядывались,

не произнося ни слова, ибо какими словами можно было вы-

разить то, что мы испытывали?

Хозяйка поднялась к нам спросить, не нужно ли нам еще

что-нибудь и не забыли ли мы, что собирались в Оперу, где,

как говорят, чудесно.

— А вы там никогда не бывали?

—  Никогда, сударь; для таких людей, как я, это слишком

дорого. А моей дочери так хочется побывать там, что я боюсь,

что она, прости меня Боже, готова даже отдаться тому, кто по-

ведет ее туда.

— Она заплатит слишком дорого, — сказала моя милая же-

нушка. — Друг мой, мы можем осчастливить эту девушку, не

заставляя ее платить такую высокую плату.

— Я тоже так думаю. Возьми ключ, ты можешь сделать им

хороший подарок.

— Вот, — сказала она хозяйке, — возьмите этот ключ, он от

нашей ложи в театре Сан-Моизе. Она стоит два цехина. Сту-

пайте туда вместо нас и скажите вашей дочке, что она может

отдать свой цветок за что-нибудь более дорогое.

— И чтоб вы могли развлечься и развлечь вашу дочь, — до-

бавил я, — вот вам два цехина.

Хозяйка вышла и привела свою дочь, весьма аппетитную

блондиночку, которая кланялась и хотела во что бы то ни стало

поцеловать руку своим благодетелям.

— Она собиралась пойти со своим парнем. Но я не пущу их

одних, очень уж он продувной малый. Я пойду с ними.

—  Прекрасно, милочка, но когда будете возвращаться, ве-

лите гондоле, которая вас привезет, подождать. Мы на ней вер-

немся в Венецию.

— Как, вы хотите остаться до нашего возвращения?

— Да, ведь мы сегодня поженились.

— Сегодня! Ну, Господь вас благослови!

Подойдя к постели, чтобы прибрать ее, она увидела почет-

ные знаки целомудрия моей супруги и, не сдержав радости,

нежно поцеловала ее. Затем прочитала целую проповедь доче-

ри, указав ей на то, что должно непременно, по ее мнению, со-

провождать каждый брачный союз. Она сказала, что такие

признаки добродетели редко можно встретить у нынешних не-

вест. Потупив взор, девица отвечала, что уверена в том, что и

она после своего брака предоставит такие же доказательства.

«Еще бы! — подхватила мать. — Я ведь с тебя глаз не спускаю.

Поди принеси воды, нашей славной новобрачной надо умыть-

ся».

Дочка принесла воду, и как только обе женщины удали-

лись, мы снова оказались в постели, и четыре часа невероят-

ных восторгов и исступлений пролетели в один миг. Наша по-

следняя схватка могла бы быть самой продолжительной, если

бы моей возлюбленной не пришла в голову очаровательная

мысль занять мое место, и мы поменялись ролями. Утомлен-

ные наслаждением мы дремали, когда хозяйка пришла объя-

вить нам, что гондола дожидается. Я быстро вскочил и открыл

ей дверь, заранее предвкушая, как забавно будет нам слушать

ее рассказ об Опере. Она, однако, предоставила эту честь доче-

ри, а сама отправилась готовить нам кофе. Блондиночка стала

помогать моей подружке одеваться, причем иногда бросала на

меня взгляды, давшие мне понять, что она гораздо опытнее,

чем это представляется ее матери.

Небо уже начинало розоветь, когда мы высадились у пло-

щади Санта-София, чтобы сбить с толку возможное любопыт-

ство гондольера. Мы расставались счастливые, довольные друг

другом и в полном убеждении, что наше истинное венчание

состоялось. Я отправился домой, обдумывая, что должен ска-

зать мой оракул г-ну Брагадину, чтобы убедить его просить

отца К. К. от моего имени руки его дочери. Я провел в постели

время до полудня, а остаток дня посвятил игре. Играл я крайне

неудачно, словно Фортуна хотела меня предупредить, что она

не одобряет мою любовь.

Чувство радости, которое принесла мне любовь, сделало

меня мало восприимчивым к денежным утратам, мой разум,

занятый всецело размышлениями о моей возлюбленной, был

наглухо закрыт для других забот. Все, что не было связано с

ней, меня не интересовало.

Именно в таком состоянии застал меня ее брат. Он вошел

ко мне с сияющим видом и объявил:

— Я знаю, что вы спали с сестрой и очень этому рад. Она

ничего мне не сказала, но ее признанья мне и не требуется. Се-

годня я приду с нею к вам.

— Вы очень меня обрадуете, я люблю страстно вашу сестру

и буду просить ее руки у вашего батюшки. Думаю, что я нашел

способ убедить его.

— Сомневаюсь в этом, но от души желаю вам успеха. А по-

ка я вынужден просить вас о новой услуге. Я могу получить по

заемному письму на шесть месяцев кольцо ценою в двести це-

хинов. Я уверен, что тут же смогу перепродать его за такую же

сумму. Именно столько мне крайне необходимо иметь. Юве-

лир не уступит мне его без вашей подписи, он вас хорошо зна-

ет. Вы, мне известно, много проиграли вчера. Я могу вам ссу-

дить сто цехинов, вы вернете мне их в обмен на письмо через

шесть месяцев.

Как можно было отказать ему? Я видел ясно, что стану его

жертвой. Но я любил его сестру!

После полудня П. К. привел ко мне свою сестру. Как обыч-

но, мы отправились в Джудекку. Хозяйка, зная мою щедрость,

подала нам дичь и рыбу, и ее дочь обслуживала наш стол. Она

же, как только мы поднялись наверх, пришла помочь раздеть-

ся моей подруге.

На этот раз мы наслаждались друг другом более основа-

тельно: мы предавались страсти с большей изысканностью и,

если можно так сказать, с большей обдуманностью. «Мой до-

рогой, — попросила она меня, — сделай все, что в твоих силах,

чтобы я стала матерью. Уж тогда у моего отца не будет повода

говорить, что я еще не созрела для брака».

Мне стоило немалых трудов объяснить ей, что выполнение

ее желания, которое было и моим, зависит не только от нашей

воли. Но рано или поздно это произойдет, если мы останемся

такими же, какими были в этот момент.

Поработав как следует, чтобы выполнить этот великий за-

мысел, мы заснули глубоким и счастливым сном. Проснув-

шись, я попросил принести свечи и кофе, и затем мы снова

принялись за дело в надежде, что наше взаимное желание бу-

дет выполнено и мы достойно увенчаем наше общее счастье. В

самый разгар наших сладчайших трудов мы увидели, что небо

уже посветлело, и поспешили вернуться в Венецию, чтобы не

привлекать при свете дня любопытные взоры.

Мы возобновили наши игры в пятницу. Но несмотря на

радостное волнение, которое я испытываю и сейчас, вспоми-

ная столь счастливые минуты, я избавлю моих читателей от

описания наших дальнейших удовольствий: я буду повторять-

ся, и это может наскучить. Скажу только, что, расставаясь, мы

условились, что наша последняя встреча в саду состоится в по-

недельник. Только смерть могла помешать мне прийти на

свиданье, ведь этот день мог оказаться последним днем наших

взаимных радостей.

Итак, утром в понедельник, увидев П. К. и договорившись

с ним о встрече в обычном месте и в обычный час, я не замед-

лил туда явиться. Первый час ожидания прошел, несмотря на

нетерпение, быстро, но уже второй тянулся ужасно долго. Но я

ждал и третий и четвертый, надеясь вот-вот увидеть долго-

жданную пару. Я думал о самых страшных вещах. Если К. К.

не могла выйти из дому, то где же ее брат? Я не мог решиться

пойти к их дому, так как боялся разминуться по пути. Нако-

нец, когда колокола начали «Ангелус», из причалившей гондо-

лы выскочила К. К., одна, в маске.

— Я была уверена, — сказала она, — что ты стоишь здесь, и

сказала об этом матушке. И вот я пришла. Ты, должно быть,

умираешь с голоду. Брата весь день не было дома. Поехали

скорее в наш сад, я тоже страшно проголодалась, а потом лю-

бовь поможет нам забыть все волнения, выпавшие сегодня на

нашу долю.

Она говорила без умолку, и я не мог вставить ни единого

слова. Мы сели в гондолу и двинулись к нашему саду.

Шесть часов провели мы в нашем казино, шесть часов, от-

меченных множеством любовных подвигов. На этот раз вре-

мени для сна не оставалось: кончалось время ношения ма-

сок *, и мы не знали, когда еще нам представится возмож-

ность подобной встречи. Мы условились, что в среду утром я

нанесу визит к ее брату и она появится в его комнате как обыч-

но...

Безумно влюбленный, я не мог больше откладывать дело,

от которого, как я понимал, зависело мое счастье. Итак, после

обеда, когда все наше маленькое общество было в сборе... я без

всякого вступления объявил г-ну Брагадину и двум его друзь-

ям, что я люблю мадемуазель К. К. и намерен похитить ее, ес-

ли они не подыщут средство уговорить ее отца согласиться на

законный брак своей дочери со мною. «Дело заключается в

том,— сказал я Брагадину, — чтобы доставить мне состояние,

которое обеспечит меня на всю жизнь, так как у этой юной

особы десять тысяч дукатов приданого».

Их ответ был таков: если Паралис даст им все необходи-

мые указания, они с радостью выполнят их. Мне ничего боль-

ше и не было нужно. Два часа я составлял свои пирамиды, и,

наконец, оракул изрек, что г-н Брагадин лично должен про-

сить руки дочери у ее отца от моего имени. Отец моей подруги

был в своем имении, я сказал им, что извещу о дне его возвра-

щения и что они должны быть все вместе, когда один из них

отправится к отцу К. К.

Весьма довольный этим решением я отправился назавтра

к П. К. Старая служанка встретила меня, сказав, что синьора

нет, но синьора сейчас придет поговорить со мной. Она дейст-

вительно появилась вместе с дочерью: обе они выглядели

крайне удрученными. Дурные предчувствия мои оправдались:

К. К. сказала мне, что ее брат посажен в тюрьму за долги и вы-

ручить его оттуда невозможно — слишком велика сумма, кото-

рую надо выплатить... После этой, весьма мало ободряющей

сцены я все же решил изложить дело, которое привело меня в

их дом; я сообщил, что намерен просить руки ее дочери. Меня

поблагодарили, просьбой моей весьма польщены, но надеять-

ся мне не на что. Мадам сообщила мне, что ее муж, которого

переубедить трудно, не намерен выдавать дочь замуж до во-

семнадцати лет и выдать непременно за негоцианта. Муж дол-

жен возвратиться как раз сегодня.

„.Вернувшись к себе, я объявил г-ну Брагадину о возвра-

щении отца моей обожаемой К. К., и тут же в моем присут-

ствии этот благородный старик сел писать письмо. Он про-

сил почтенного негоцианта назначить час, когда они мог-

ли бы встретиться, чтобы поговорить о важном неотложном

деле.

...Назавтра после обеда г-н Ч. К. появился в нашем доме, но

я не показывался ему на глаза. Два часа провел он с моими

тремя друзьями, и, как только он ушел, я узнал, что он говорил

в точном соответствии с тем, что я уже слышал от его жены.

Правда, он добавил и новое, совершенно сокрушившее меня

сообщение: он сказал, что отправит свою дочь на четыре года в

монастырь и все это время она и думать не посмеет о замуже-

стве. Закончил он, несколько смягчив свой отказ согласием на

брак при условии, что я за эти четыре года смогу добиться ка-

кого-либо прочного положения.

...Полумертвым пришел я в свою комнату. Двадцать четы-

ре часа горестных раздумий не помогли мне найти верное ре-

шение. Я думал о побеге, но тысячи препятствий представали

предо мной. Брат сидел в тюрьме, и некому было передать мне

хотя бы малейшее известие о моей дорогой жене: да, я почитал

К. К. своей законной супругой, хотя ни благословение священ-

ника, ни свидетельство нотариуса не скрепило наш союз.

Перебрав в уме разные возможности, я набрел на мысль

добиться свидания с П. К. в тюрьме. Но и этот шаг оказался

бесплодным: он наговорил кучу всяких небылиц, которые я

вынужден был принимать за чистую монету. Но он ничего не

мог сказать о сестре, и я простился с ним, дав ему на прощанье

два цехина и пожелав скорого освобождения.

На третий день г-н Брагадин и два его друга отправились

провести месяц в Падуе. Я не смог заставить себя поехать с

ними и остался один в огромном палаццо. Чтобы как-то за-

глушить тоску, я принялся за игру, но играл так нерасчетливо

и безрассудно, что проигрался в пух и прах: пришлось продать

все, что имело сносную цену, и повсюду задолжать. Только

мои благодетели могли меня выручить, но мне было стыдно

открыть перед ними мое состояние. Такие положения легко

толкают к самоубийству, и я думал об этом, бреясь как-то пе-

ред зеркалом, когда слуга ввел ко мне некую женщину. Она по-

дошла ко мне, держа в руках письмо. «Тот ли вы, кому это пи-

сано?» Я взглянул и чуть не упал замертво: на конверте я уви-

дел оттиск печатки, которую некогда подарил К. К. Чтобы ус-

покоиться, я попросил женщину подождать, пока я кончу

бритье, но рука не слушалась меня. Отложив бритву, я взял

письмо и распечатал его. Вот что оно содержало:

«Прежде чем написать подробнее, я должна убедиться в на-

дежности этой женщины. Я помещена в монастырь, со мной

обходятся очень хорошо, я здорова, хотя мозг мой в смятении.

Настоятельницей мне строжайше запрещены свидания и пе-

реписка с кем бы то ни было. Но я уже убедилась, что смогу

писать, невзирая на запрет. Я не сомневаюсь в твоей верности,

дорогой мой муженек, и уверена, что и ты не сомневаешься в

верности сердца, безраздельно тебе преданного. Рассчитывай

на мою готовность выполнить любое твое приказание: ведь я

твоя и только твоя. Пока мы еще не проверили посланца, на-

пиши мне всего несколько слов. Мурано, 12 июня».

— Умеете ли вы читать? — спросил я женщину.

— Ах, сударь, если бы я не умела, мне было бы плохо. Нас

семь женщин, назначенных служить святым сестрам в Мура-

но. Каждая из нас раз в неделю должна бывать в Венеции: я ез-

жу сюда по средам, и сегодня в восемь я могла бы привезти

вам ответ на ваше письмо, если вы пожелаете написать его

сейчас.

— Значит, вы можете передавать письма монахинь?

— Это не входит в наши обязанности, но некоторым пору-

чают такие вещи: правда, лишь тем, кто умеет прочитать имя

на конверте. Монахини же должны быть уверены, что письмо,

отправленное к Паоло, не попадет к Пьетро. Хочу заверить вас,

сударь, раз уж вы имеете дело со мной, можете рассчитывать

на полную тайну. Если б я не умела держать язык за зубами, я

бы лишилась верного куска хлеба, а я ведь вдова с четырьмя

детьми: три девочки и мальчик. Синьорина, не знаю еще как ее

зовут, она ведь у нас всего неделю, так ловко передала мне

письмо! Бедное дитя! Ответьте ей, сударь, напишите, что она

может полностью на меня рассчитывать. Я не хочу осуждать

других прислужниц, они все достойные женщины, упаси меня

Бог дурно отзываться о ближних. Но видите ли, сударь, они

все очень уж темные и непременно проболтаются на исповеди.

А я, сударь, всегда, конечно, исповедуюсь в своих грехах, но

ведь я и знаю, что передать весточку от христианина к христи-

анину — это не грех. А кроме того, сударь, мой духовник, такой

старичок и к тому же совсем глухой, он часто и не слышит, что

я ему говорю. Но это ведь его дело, а не мое...

Я не мог вставить ни слова в монолог этой женщины, но

зато я узнал, не расспрашивая, все, что мне нужно было уз-

нать, и принялся тотчас же отвечать моей дорогой узнице. Как

она просила, я хотел написать всего несколько слов, но у меня

было слишком мало времени, чтобы писать коротко. Поэтому

мое письмо превратилось в болтовню на четырех страницах, и,

конечно же, я сказал в нем меньше, чем она ухитрилась ска-

зать мне на одной. Я написал ей, что ее письмо вернуло меня к

жизни, и спрашивал, могу ли я надеяться увидеть ее. Я сооб-

щил ей, что дал один цехин посланнице, а второй спрятал под

печаткой и буду посылать ей столько денег, сколько ей потре-

буется. Я просил ее не пропускать ни одной среды и не боять-

ся, что ее письма окажутся слишком длинными: пусть пишет

мне все, не только о том, что с ней происходит, как с ней обра-

щаются, но и обо всех планах, которые могли помочь сбросить

цепи и соединить нас для вечного счастья. Я внушал ей, что

она должна сделать все, что в ее силах, чтобы ее полюбили все

монахини и воспитанницы и, однако, никому не доверять пол-

ностью и, главное, не показывать, что она тяготится жизнью в

монастыре. Похвалив находчивость, сумевшую помочь ей на-

писать мне, я заклинал не допустить, чтобы кто бы то ни было

видел ее пишущей, тогда в ее комнате сделают обыск и все

пропало. «Сжигай все мои письма, — писал я в конце, — и ходи

регулярно на исповедь, чтобы тебя ни в чем не заподозрили. И

пиши, пиши мне обо всем, твои тяготы меня интересуют не

меньше, чем твои радости».

Запечатав письмо таким образом, что цехин, помещенный

в него, никак нельзя было увидеть, я расплатился с почтальон-

шей, дав ей цехин в свою очередь и прибавив, что такая же

плата ждет ее за каждое письмо.

..Любовь безоглядна в стремлении к наслаждениям, но

когда надо вернуть утраченное из-за какого-нибудь случая

счастье, любовь делается расчетливой и предусмотрительной.

Письмо из монастыря преисполнило меня радостью, и в одно

мгновенье от величайшей скорби не осталось и следа. Я почув-

ствовал уверенность в том, что смогу вызволить мою любовь

из неволи, даже если монастырь будет защищать артиллерия.

Первой же моей мыслью после ухода посланницы было, как

мне наилучшим образом использовать неделю, оставшуюся до

получения следующего письма. Игра мне не помогла бы, все

мои были в Падуе; я собрал свои чемоданы и уже через три ча-

са стучался в двери дома, который занимал мой благодетель.

Он как раз собирался обедать и сердечно обнял меня.

— Я надеюсь, — сказал он, — что ты никуда не спешишь?

— Нет, — ответил я, — но я умираю с голоду.

..Я вернулся в Венецию за четверть часа до появления вес-

тницы из Мурано. На этот раз письмо представляло собою це-

лый дневник на семи страницах. Точное его воспроизведение,

боюсь, утомило бы читателя, поэтому ограничусь выдержками

из него.

Рассказав во всех подробностях о том, что предпринял ее

отец после визита к г-ну Брагадину, К. К. писала, что она до-

вольна и своей комнатой и монахиней, которая к ней пристав-

лена и от которой она зависит. Эта монахиня сообщила ей о

запрещении писем и визитдв под страхом отлучения от церк-

ви, вечных мучений и прочих благоглупостей. Однако та же

самая монахиня доставила ей бумагу, чернила, книги, и благо-

даря ей она может писать мне по ночам.

Далее К. К. в довольно игривой манере писала, что самая

красивая обитательница монастыря безумно полюбила ее,

дважды в день дает ей уроки французского языка и дружески

предостерегает от близкого знакомства с прочими воспитан-

ницами. Этой монахине всего двадцать два года: она красива,

богата и щедра, все другие относятся к ней с почтением. «Ког-

да мы остаемся одни, — писала моя подруга, — она так нежно

целует меня, что не будь она женщиной, ты бы обязательно

приревновал меня». О планах побега она писала, что, кажется,

выполнить их будет не так уж трудно, но осторожность требует

сначала как следует изучить окрестности монастыря, которые

пока ей совсем незнакомы. Заканчивала она просьбой при-

слать ей мой портрет, который можно так искусно спрятать в

кольце, что никто его не отыщет. Кольцо надобно передать с ее

матерью: я могу ее встретить каждое утро на мессе в их при-

ходской церкви. «Она тебя любит и исполнит любую твою

просьбу».

Я заканчивал мой ответ, когда Лаура — так звали нашу вес-

тницу — явилась за ним. Я передал с ней пакет, в который вло-

жил сургуч, бумагу, перья и огниво. К. К. сказала Лауре, что я

ее кузен, и та, кажется, ей поверила.

..Я заказал свой миниатюрный портрет одному искусному

пьемонтцу, с которым я познакомился на ярмарке в Падуе, он

потом хорошо зарабатывал в Венеции. Он сделал также и изо-

бражение Св. Катарины в ту же величину, и один венецианец,

прекрасный ювелир, изготовил мне красивое кольцо. Кольцо

было украшено миниатюрным изображением Святой Катари-

ны, но нажатие маленькой голубой, почти невидимой на белой

эмали, точки приводило в действие пружинку, и вместо святой

появлялось мое изображение.

Ранним утром я занял место возле церкви, как следовало

из инструкций К. К., и вскоре вошел вслед за ее метерью в

храм. Опустившись рядом с ней на колени, я шепнул, что мне

надо с ней говорить. Мы отошли в боковой придел и там, уте-

шив ее и заверив, что мои чувства к ее дочери нерушимы, я

спросил, собирается ли она увидеть ее.

— Я надеюсь навестить мое дорогое дитя в воскресенье и

обрадую ее, рассказав о вас. Я в отчаянье, что не могу вам сооб-

щить, где она находится.

— Я не прошу вас об этом, но позвольте просить вас о дру-

гом: передать ей это кольцо. Это образ ее небесной покрови-

тельницы, и вы должны убедить ее никогда не снимать кольцо

с пальца. Пусть она ежедневно обращает к ней свои молитвы,

ибо без помощи этого образа она не сможет стать моей женой.

Передайте ей, что я со своей стороны буду постоянно читать

Святому Джакомо «Кредо» (Верую (лат.) — начало молитвы).

Обрадованная моей набожностью и стремлением внушать

такое же похвальное чувство ее дочери, добрая женщина обе-

щала в точности выполнить мою просьбу. Я просил ее еще

принять десять цехинов для ее дочери. Она сказала, что та ни в

чем не нуждается, но деньги все-таки взяла.

Письмо, полученное мною в следующую среду, было пере-

полнено самыми нежными и самыми пылкими чувствами.

Моя милая писала, что едва она осталась одна, как сразу же на-

шла заветное место и бросилась осыпать жадными поцелуями

изображение того, кто составлял для нее все на свете.

«Я продолжала тебя целовать, — писала она, — даже когда

появились монахини. Но как только они приблизились ко

мне, пружинка щелкнула, и моя добрая святая скрыла все».

Еще она поведала мне, что монахиня, обучающая ее француз-

скому языку, предложила за кольцо пятьдесят цехинов, но не

из любви к святой, над житием которой она частенько посмеи-

валась, а из любви к моей подруге, ибо святая очень напоми-

нала ее чертами лица.

Следующие пять или шесть недель в письмах только и бы-

ло рассказов, что о Святой Катарине, которая заставляла ми-

лую узницу по многу раз дрожать от испуга. Дело заключалось

в том, что одна старая и слабая зрением монахиня брала коль-

цо в руки, приближала к глазам и даже ощупывала эмаль паль-

цами. «Я так боялась, что она случайно нажмет пружинку и

вместо моей святой предстанет изображение еще более пре-

красное, но совершенно лишенное святости».

...Мало-помалу я вернулся к своим прежним привычкам,

но как могла моя натура смириться с отсутствием удовлетво-

ренной любви! Единственным моим удовольствием были еже-

недельные письма, в которых моя возлюбленная призывала

меня к терпеливому ожиданию, вместо того чтобы призывать

к немедленному похищению ее из монастыря. Я знал от Лау-

ры, что она очень похорошела за это время, и умирал от жела-

ния увидеть ее. Случай представился, и упустить его было не-

возможно. В монастыре приближался день пострижения; этот

обряд всегда привлекает множество народу. Визиты к монахи-

ням учащаются, и воспитанницы могут также появляться в

приемной. В такой день я ничем не рисковал, так как легко мог

смешаться с толпой. Итак, я отправился туда, ничего не сказав

Лауре и не предупредив мою дорогую женушку. И когда в че-

тырех шагах от себя я увидел ее, смотревшую на меня с немы»/

обожанием, я чуть было не лишился чувств. Она подросла,

сформировалась и стала еще прекрасней. Я не сводил глаз с

нее, она с меня, и я был последним, кто покинул зал прием-^

ной, казавшейся мне тогда Храмом Блаженства.

Через три дня я получил от нее письмо. Она так ярко изо-

бразила то наслаждение, которое получила, увидев меня, что я

решил радовать ее как можно чаще. Я написал, что она будет

видеть меня на мессе в их церкви во все праздничные дни. Это

мне ничего не стоило, и я ничем не рисковал: узнать меня не

могли, церковь эта посещалась только обитателями Мурано, и

хотя, слушая мессы, я ее не видел, но я знал, что она меня ви-

дит, и ее радость становилась моей радостью.

Всякий раз я брал наемную гондолу и разных гондольеров.

Я держался осторожно: мне было известно намерение ее отца

заставить ее забыть меня и, имей он хоть малейший намек на

мою осведомленность о месте ее заточения, он тут же отправил

бы ее Бог знает куда...

Эти мои маневры продолжались уже месяц с лишним, ког-

да я получил довольно занятное письмо от моей милой. Она

сообщала, что я превратился в загадку для всего монастыря

как для воспитанниц, так и для всех монахинь, не исключая

самых старых. Весь клир ожидает меня: всех оповещают, когда

я появляюсь, когда беру святую воду. Замечено, что я никогда

не смотрю за решетку, где находятся во время службы святые

затворницы, и вообще не поднимаю глаз ни на одну жен-

щину в церкви. Старые монахини говорят, что у меня, навер-

ное, великое горе, в котором меня утешает их Святая Дева,

молодые же считают меня просто меланхоликом или ми-

зантропом. Моя более всех осведомленная женушка очень

потешается, слушая эти рассуждения, и ей забавно переска-

зывать их мне. Я написал ей, что раз существует опасность мо-

его разоблачения, я могу прекратить свои визиты в мо»а-

стырь. Она ответила, что худшего наказания я не мог для нее

придумать.

Все осталось по-прежнему, но такая, иссушающая меня,

жизнь не могла длиться долго. Ведь я был создан для того,

чтобы наслаждаться с любовницей и быть с ней счастливым.

Не зная, что предпринять, я окунулся в игру и почти всегда

выигрывал; несмотря на это, тоска буквально пожирала меня,

я худел на глазах.

В День Всех Святых 1753 года, когда, отслушав мессу, я со-

бирался сесть в гондолу, проходившая мимо меня женщина,

схожая с Лаурой и обликом и, очевидно, родом занятий,

взглянула на меня и обронила к моим ногам письмо. Увидев,

что я его поднял, она спокойно проследовала своим путем.

Письмо было без адреса и запечатано... Как только я сел в гон-

долу, я сломал печать и прочел следующее:

«Монахиня, которая уже два месяца с лишним наблюдает

Вас на праздниках в нашей церкви, хотела бы познакомиться с

Вами. Брошюра, оброненная Вами, случайно попала к ней в

руки и дала понять, что Вы знаете французский язык, но, если

пожелаете, можете отвечать по-итальянски, так как необходи-

мы прежде всего ясность и точность выражения. Она не при-

глашает Вас вызвать ее в приемную, ей хочется, чтобы до пер-

вого разговора между Вами, Вы могли бы увидеть ее. Поэтому

она назовет Вам даму, которую Вы сможете сопровождать во

время визита в монастырь. Эта дама Вас не знает, и ей не надо

будет представлять Вас, если Вы захотите остаться неузнан-

ным.

Если Вы считаете, что такая манера знакомства не годится,

монахиня приглашает Вас в казино в Мурано, где Вы найдите

ее одну в первом часу ночи того дня, какой Вам угодно будет

назначить. Вы можете остаться с ней ужинать или покинуть ее

через четверть часа, если Вас ждут другие дела.

Может быть, Вы предпочитаете поужинать с нею в Вене-

ции? Назначьте тогда день, час и место, куда она могла бы

явиться. Она прибудет туда в гондоле и под маской. Будьте

только на набережной один, надев маску и держа в руке фо-

нарь.

Я знаю, что Вы ответите мне и Вы догадываетесь, с каким

нетерпением я жду ответа. Прошу Вас вручить его завтра той

же, что передала Вам мое письмо. Вы найдете ее за час до по-

лудня в левом приделе церкви Сан-Канчиано.

Поверьте, что, не предполагай я в Вас благородное сердце и

изысканный ум, я никогда не решилась бы на такой рискован-

ный шаг, который может внушить Вам превратное представ-

ление обо мне».

Стиль письма, которое я переписал здесь слово в слово, по-

разил меня больше, даже чем само письмо. Отбросив все свои

неотложные дела, я заперся и принялся за обдумывание отве-

та.

Поступок этот несомненно изобличал сумасбродку, но я

увидел в нем и достоинство и какую-то чрезвычайно симпа-

тич!гую мне странность. Я подумал, что это могла быть мона-

хиня, обучавшая мою подругу французскому языку. Та изо-

бражала ее красивой, богатой, галантной и щедрой; моя доро-

гая женушка могла быть с ней не слишком скрытной... Сотни

мыслей путались в моей голове, но я отбрасывал все, которые

не согласовывались с почти уже принятым мною приглаше-

нием. Впрочем, моя подруга говорила, что есть в монастыре и

другие знающие французский... Словом, мне могла написать

не только приятельница моей женушки, но и любая другая мо-

нахиня — вот, что меня смущало. Поэтому я решил отвечать

так, чтобы ничем себя не скомпрометировать.

«Я отвечаю Вам по-французски, мадам, дабы последовать

тому примеру ясности и точности, какой явили Вы в своем

письме.

Прежде чем отвечать неизвестному кому, нужно, и Вы со-

гласитесь со мною, мадам, подумать о возможной мистифика-

ции; поэтому честь обязывает меня быть осторожным.

Итак, если перо, писавшее ко мне, принадлежит достойной

уважения особе, которая подозревает во мне свойственные и ей

чувства, она согласится, надеюсь, что мое письмо не могло

быть иным, чем то, что я имею честь передать Вам.

Хотя Вы судите, мадам, обо мне только по внешности,

но если Вы полагаете, что я достоин чести познакомиться

с Вами лично, я почитаю своей обязанностью подчиниться

Вам.

Из трех способов нашего знакомства, которые Вы соблаго-

волили предложить, я осмелюсь остановиться на первом с ого-

воркой, подсказанной мне Вашим проницательным умом. Я

буду сопровождать в приемную даму, с которой я не знаком, и

ей не надобно будет представлять меня.

Не судите строго, мадам, те особые соображения, которые

обязывают меня не открывать своего имени. Единственным

мотивом, побудившим меня отказаться от двух других пред-

ложенных Вами путей, которые кажутся мне предпочтитель-

нее первого и делают мне гораздо больше чести, есть, повто-

ряю, опасение мистификации. Но мы вполне можем пойти и

этими путями, как только состоится наше знакомство и я уви-

жу Вас.

Прошу Вас верить в мою полнейшую искренность, а также

тому, что мое нетерпение никак не меньше Вашего. Завтра в

том же месте и в тот же час я буду ждать Вашего ответа».

Я отправился затем на указанное мне место, где и вручил

Меркурию женского пола мое послание, сказав, что завтра бу-

ду ждать здесь ответа... Назавтра мне отдали письмо... Вот его

копия:

«Я вижу, месье, что ни в чем не обманулась... Из трех моих

предложений Вы выбрали то, которое делает честь Вашему

уму. Уважая Ваши соображения, я пишу графине С. и прошу

Вас прочитать прилагаемую записку. Запечатайте ее и отнеси-

те графине. Она уже предупреждена о Вашем визите, и Вы мо-

жете пойти к ней, как только сочтете это удобным: она назна-

чит время, когда Вы отправитесь вместе с нею ко мне. Графи-

ня не задаст Вам ни одного вопроса, и Вам нет нужды объяс-

няться с нею. Разумеется, она не сможет и представить Вас.

Узнав мое имя, Вы, когда захотите, вызовете меня к решетке

или попросите графиню об этом. При всем том Вы можете ос-

таваться в маске. Такого рода знакомство, я думаю, наименее

стеснительно для Вас и оставляет Вам полную свободу дейст-

вий. Я попросила служанку подождать Вашего ответа на тот

случай, если Вам не подходит мой выбор: Вы можете оказать-

ся знакомы с графиней С. Если же Вы его одобряете, скажите

девушке, что ответа не будет...»

С графиней С. я не был знаком и отпустил служанку без

ответа...

Вот записка, которую мне предстояло передать графине:

«Прошу тебя, моя дорогая, если найдешь время, приехать

повидаться со мною и взять с собой того, кто вручит тебе эту

записку. Назначь ему время, он будет пунктуален. Этим ты

очень обяжешь свою верную подругу. До свиданья».

Ум, диктовавший эту записку, предстал передо мною вели-

колепным мастером интриги, было здесь что-то возвышенное,

необычайно захватившее мое воображение, хотя я чувствовал,

что мне хотят представить особу, которая словно бы нисходит

до меня.

В последнем письме моя монахиня, делая вид, что ее со-

вершенно не интересует знать кто я, одобряла мой выбор и вы-

казывала равнодушие к ночным рандеву. В то же время она ка-

залась уверенной в том, что после того, как я увижу ее, я захочу

вызвать ее в приемную. Однако ее безопасность, вернее меры

по обеспечению этой безопасности, разжигали мое любопыт-

ство; она была права, если она молода и красива. Я уже знал,

как мне держаться с нею, ибо чем еще может окончиться подо-

бная интрига, как не любовным свиданьем? Я мог бы помед-

лить несколько дней и выведать у К. К., кто же была моя мона-г

хиня, но помимо того, что это отдавало коварством, такой по-

ступок мог прикончить приключение, в чем я, конечно бы,

раскаивался.

Она сказала, что я могу отправиться к графине тогда, когда

сочту это удобным для себя; видно было, что достоинство не

позволяло ей выказывать нетерпение, тем более что она не

знала, готов ли я торопить события. Но судя по всему, мне

предстояло иметь дело с весьма сведущей в науке любви осо-

бой, так что напрасная трата времени мне не грозила. Но как

смешно выглядели бы все мои труды, если бы мне предстала

какая-нибудь перезрелая матрона! Известно, что во всех моих

поступках мною прежде всего руководила любознательность,

но все же мне хотелось бы быть более уверенным в той, кото-

рую я намеревался пригласить поужинать со мной в Венеции.

Еще я был крайне удивлен свободой, которой пользовались

святые сестры, и поражался легкости, с которой они преступа-

ли монастырскую ограду.

В три часа я явился к графине, и она, получив из моих рук

записку, сказала, что будет счастлива видеть меня завтра в

этот же час. Мы обменялись почтительными поклонами и

расстались до завтра. Графиня эта была решительной женщи-

ной, немного на закате, но все еще красивой.

Следующий день был воскресным, и я не пропустил своей

обычной мессы, уже в мечтах изменяя моей К. К. и желая быть

увиденным не столько ею, сколько загадочной монахиней.

После полудня, облачившись в маскарадное платье, я в на-

значенный час отправился к ожидавшей меня графине. Мы се-

ли в двухвесельную гондолу и прибыли в монастырь, не обме-

нявшись по дороге ничем, кроме замечаний о прекрасной по-

годе. Подойдя к решетке, она попросила вызвать М. М.* Это

имя меня удивило, оно было знаменито. Нас ввели в малень-

кую приемную, и через несколько минут я увидел монахиню,

которая подошла к решетке, нажала ручку и подняла вверх че-

тыре прута; открылось широкое отверстие, так что обе подруги

могли свободно обняться и расцеловать друг дружку. Это от-

верстие было по крайней мере восемнадцати дюймов, и муж-

чина моего сложения с легкостью прошел бы в него. Графиня

села напротив монахини, я несколько в стороне, но так, что

мог вволю любоваться одной из самых прекрасных женщин,

какую мне приходилось видеть. Я не сомневался, что эта была

та, о которой мне писала моя дорогая К. К. Восхищение поме-

шало мне слышать, о чем говорили они между собой, но моя

прекрасная монахиня не то что словом, даже и взглядом не

удостоила меня.

Ей могло быть года 22 — 23. Очерк ее лица был великолеп-

ного рисунка. Ростом она была чуть выше среднего, с несколь-

ко бледной кожей, чудесного разреза глазами небесно-голубо-

го цвета; ее прелестные влажные губы говорили о пленитель-

ном сладострастии, зубы представляли собой два ряда жемчу-

гов. Ее убор не позволял видеть ее волос, однако судя по бро-

вям, они были светло-русыми. Но более всего меня восхитили

руки, которые я мог видеть обнаженными до локтя.

Никогда резец Праксителя не создавал таких округлостей,

таких законченных и изящных форм! Но несмотря на все то,

что я видел, и все то, что я угадывал, я не упрекал себя за отказ

от двух рандеву, предложенных мне этим совершенством. Я

был уверен, что через несколько дней я буду обладать ею и

смогу воздать все полагающиеся ей почести. Мне не терпелось

остаться с нею одному у этой решетки и... хотя она в продолже-

нии всей беседы ни разу так и не взглянула на меня, сама эта

сдержанность очаровывала меня все более...

На обратном пути в Венецию графиня, устав, быть может,

от моего молчания, сказала мне с улыбкой:

— М. М. не только красива, но и умна очень.

— Я видел одно и догадываюсь о другом.

— Она не сказала вам ни слова...

— Я не хотел быть ей представленным, и она наказала ме-

ня, совершенно не заметив моего присутствия.

Графиня ничего не ответила, и мы расстались перед дверя-

ми ее дома, не обменявшись более ни одним словом... Я отпра-

вился домой, размышляя об этом приключении, развязку ко-

торого мне не терпелось увидеть.

Я был даже доволен, что красавица-монахиня не заговори-

ла со мной: в том состоянии, в которое повергла мои чувства

ее красота, я мог бы так отвечать на ее вопросы, что внушил бы

превратное представление о моем уме. Она, конечно, должна

была убедиться — я это понимал — в том, что унижение отказа

ей не угрожает, и все-таки я восхищался смелостью, с какою

она шла на риск. Мне было трудно полностью объяснить себе

ее смелость, и я не совсем понимал, почему она могла пользо-

ваться такой свободой. Казино в Мурано! Возможность поужи-

нать с молодым человеком в Венеции! Я терялся в догадках,

пока мне в голову не пришла одна мысль: у нее должен быть

любовник, которому доставляет удовольствие исполнять все ее

прихоти. Это открытие, по правде говоря, задело мою гор-

дость, но авантюра была слишком пикантной, героиня слиш-

ком привлекательной, чтобы я прошел мимо. Да, я был на

полпути к измене моей дорогой К. К., вернее я уже изменил ей,

но мысленно. Однако несмотря на всю свою любовь к этому

милому ребенку, я не испытывал никаких угрызений совести.

Мне казалось, что неверность такого рода, если она откроется

ей, не содержала в себе ничего, что могло бы ей решительно не

понравиться: ведь это всего лишь была попытка как-то под-

держать меня, так или иначе я просто умер бы от тоски.

Когда-то одна монахиня, родственница г-на Дандоло,

представила меня графине Коронини. Эта графиня, бывшая

очень красивой и имевшая обширный ум, наскучив светом,

уединилась в монастыре Сан-Джустино, и поскольку вес ее в

обществе был весьма высок, у решетки приемной этого мона-

стыря она принимала многих достойных особ: тут были и

иностранные посланники, и высокие чины правительства Ре-

спублики, и просто интересные собеседники. Так что в стенах

монастыря она узнавала все, что происходит за его стенами, а

иногда даже и то, что скрывалось под поверхностью событий.

Я полюбился этой почтенной даме, и она нередко давала мне

мудрые уроки жизни, беседуя о том, о сем. Через нее-то я и

решил выведать что-либо о М. М., отправившись к графи-

не на следующий день после свиданья с прекрасной монахи-

ней.

Мне удалось повернуть разговор на обсуждение жизни в

венецианских монастырях. Мы поговорили об уме и влиянии

на общество монахини Кельей, которая, несмотря на то, что

была чрезвычайно уродлива, могла добиться всего, чего ни по-

желает. Мы обсудили молодую и красивую сестру Микелли,

которая приняла пострижение для того лишь, чтобы доказать

своей матери, что умнее ее. После нее и нескольких других, из-

вестных своими галантными приключениями, я как бы нена-

роком упомянул М. М., сказав, что она, наверное, такая же, но

это пока загадка для всех. Графиня, улыбаясь, возразила мне,

что нельзя всех мазать одним миром, но пообще-то я, может

быть, и прав.

— Я никак не могу понять, — добавила графиня, — что тол-

кнуло ее на пострижение: она красива, богата, независима, об-

ладает острым умом, изысканна и к тому же, я твердо знаю,

большая вольнодумка. Она постриглась без всякой причины:

это просто причуда, каприз.

— Вы полагаете, она счастлива?

— Да, если только она не раскаивается или не раскаивалась.

Но если даже это и произойдет, у нее достаточно ума, чтобы

никто об этом не узнал.

Убежденный таинственным видом графини в правильно-

сти моей догадки о любовнике М. М., я решил пренебречь

этим и в послеобеденный час отправился в Мурано. С учащен-

но бьющимся сердцем позвонил я у ворот монастыря и от

имени графини С. попросил вызвать в приемную М. М. Ма-

ленькая приемная была закрыта, привратница провела меня в

Другую. Я вошел, снял маску, опустился на стул и стал ждать

мое божество.

Первый час прошел довольно быстро, но вот я начал поду-

мывать, что ожидание затягивается. Может быть, "привратница

не поняла меня? Я подошел к двери, позвонил и спросил, пре-

дупреждена ли сестра М. М. Чей-то голос ответил мне, что

предупреждена. Но через несколько минут в приемную вошла

старуха, приблизилась ко мне, прошамкав беззубым ртом:

«Мать Мария занята на весь день». Сказала, повернулась и уш-

ла.                  

Вот ужасная минута, какая случается и в жизни самого

удачливого человека! Такие минуты унизительны, оскорби-

тельны, убийственны.

Первым моим чувством было почти доходящее до бешен-

ства ужасающее презрение к самому себе. Затем презритель-

ное отвращение к обманщице несколько поумерило мою

скорбь. Так поступить могла только самая бесстыдная из жен-

щин, к тому же еще и лишенная здравого смысла. Ведь тех

двух ее писем, которые сохранились у меня, было достаточно,

чтобы погубить ее репутацию, захоти я отомстить ей. А она

должна была ожидать моей мести. Чтобы пренебречь всем

этим, надо быть совершенно безумной. Но то, что я слышал от

графини Коронини, говорило мне, что безумной М. М. не на-

зовешь.

Говорят, «время дает советы»; оно дает также успокоение, а

размышление проясняет мысли. Поразмыслив, я нашел, что,

по сути, ничего особенного в этом происшествии нет и что, не

будь я ослеплен чарами монахини и собственным самолюби-

ем, я бы это понял сначала.

Но эти благоразумные размышления не отвратили все же

меня от мысли о мщении. Однако ничего низкого я не мог до-

пустить., И я решил играть полнейшее безразличие. «Конеч-

но, — говорил я себе, — в следующий раз она не будет занята,

но больше я в ловушку не попадусь. Я докажу ей, что меня ее

выходка не задела, и просто отошлю ей ее письма с холодной

сопроводительной запиской, чтобы не дать ей ни малейшего

удовлетворения». Но больше всего меня беспокоила обязан-

ность бывать на мессах в их церкви: не зная о моей связи С

К. К., она, чего доброго, решит, что я прихожу туда только для

того, чтобы дать ей возможность назначить мне новое ранде-

ву... Я принялся составлять письмо, но, желая, чтобы ни ма-

лейшего следа моей досады в нем не чувствовалось, я оставил

его на моем бюро, чтобы назавтра перечитать с холодной голо-

вой. Предосторожность оказалась не лишней: утром я разорвал

письмо на мелкие кусочки: столько в нем было слабости, люб-

ви обиды, что она вдоволь бы посмеялась надо мной.

В среду я написал К. К., что самые серьезные причины вы-

нуждают меня прекратить посещение служб в их церкви. В тот

же день я приготовил другое письмо для моей монахини, а в

четверг его постигла та же участь, что и первое. В нем были те

же недостатки. Я увидел, что я потерял легкость письма. Через

десять дней я убедился, что влюблен без памяти и не могу на-

писать ничего, кроме того, что лежит на сердце.

В этом глупейшем положении я порывался десятки раз

объясниться с графиней С., но, благодарение Богу, удержался

от такого малодушия. Наконец, представив себе, в какой по-

стоянной тревоге живет эта ветреница, помня о своих письмах

в моих руках, я решил их отправить, сопроводив следующим

посланием:

«Прошу Вас поверить, мадам, что только несносная забыв-

чивость помешала мне вовремя вернуть Вам два прилагаемых

здесь письма. Всякая мысль о мести противна моей натуре, и

мне нетрудно простить Ваши шалости, совершенные Вами по

легкомыслию, а возможно и из желания посмеяться надо

мной. Однако, послушайте мой добрый совет и никогда не по-

ступайте так с каким-нибудь другим человеком, ибо он может

оказаться менее снисходительным, чем я. Я знаю Ваше имя, я

знаю, кто Вы, но будьте спокойны — это не имеет никакого

значения, все это я уже забыл. Возможно, Вы не придадите ни-

какой цены моей скромности, что ж, в таком случае мне Вас

жаль.

Вы, должно быть, задумаетесь, мадам, когда больше не

увидите меня на службах в Вашей церкви; не большая жертва,

скажете Вы, молиться он ходит в другое место. Но я, однако,

скажу Вам, по каким причинам я перестану бывать в Вашем

монастыре. Я думаю, что к тем забавам, которыми Вы себя по-

тешили, Вы прибавите еще одну, не менее веселую: Вы станете

хвастаться своими подвигами перед Вашими подругами, а я

не хочу быть предметом пересудов в Вашей келье или Вашем

будуаре. Пусть не покажется Вам смешным, что, несмотря на

то что я на пять или шесть лет старше Вас, я все еще оконча-

тельно не избавился от чувства стыда и не отказался от некото-

рых благородных условностей или, если Вам угодно, предрас-

судков...»

Я посчитал это письмо вполне отвечающим обстоятельст-

вам дела, запечатал его и отправился поискать какого-нибудь

незнакомого со мной фурлана*, которого я мог бы отправить в

Мурано. Найдя такого, я дал ему все необходимые инструк-

ции, заплатил полцехина, обещав вторую половину после воз-

вращения, и строго-настрого приказал не дожидаться ответа,

даже если привратница попросит его подождать. Надо сказать,

что в Венеции фурланы выполняли ту же работу, что савояры в

Париже: их всегда можно было направить с каким-либо кон-

фиденциальным и срочным поручением.

„Л уже начал забывать об этом происшествии, решив, что

между мною и монахиней возведена непреодолимая стена, как

вдруг дней через десять, выходя из театра, я увидел того само-

го фурлана. Я окликнул его, и так как был в маске, спросил, не

узнает ли он меня. Он оглядел меня с ног до головы и сказал,

что нет.

— Хорошо ли ты выполнил дело в Мурано?

—  Ох, сударь! Слава Богу! Раз я вас разыскал, я расскажу

вам очень важные вещи. Как только- я передал письмо в руки

привратницы, я сразу же, как вы мне приказали, повернулся и

ушел, хотя меня и попросили подождать. Вас я не нашел, но

дело не в этом. На следующий день один из моих товарищей,

который видел, как вы вручали мне письмо, разбудил меня и

сказал, что мне надо ехать в Мурано, потому что меня там

разыскивают: привратница хочет обязательно поговорить со

мной. Я туда отправился, и привратница ввела меня в прием-

ную, а немного спустя туда пришла монахиня, прекрасная как

день, и забросала меня сотнями вопросов о том, где я вас мо-

гу найти. Вы сами понимаете, что я ничего толком не мог

ей сказать, тогда она велела мне подождать и часа через

два вышла ко мне снова с письмом. Она сказала, что если

я смогу вас разыскать, то я должен передать вам ее письмо,

а потом принести ей ответ. Она даст мне два цехина. А пока

я вас не найду, мне надо каждый день являться в монастырь

и показывать ей неврученное письмо, за что она будет мне

платить по сорок су. Я уже получил двадцать ливров, но, бо-

юсь, ей скоро это надоест, и теперь зависит только от вас, пол-

учу ли я свои два цехина. Ответьте хоть двумя словами на ее

письмо.

— А где это письмо?

— Оно у меня заперто, я тотчас же вам его принесу...

Я не мог справиться со своим любопытством и предпочел

отправиться к нему, чем поджидать, пока он пробежится туда

и обратно. Мне достаточно было написать только ону фразу:

«Я получил письмо», и мой фурлан заработает два своих цехи-

на, а на следующий день я переменю парик и маску, и никто

меня не сможет разыскать.

Письмо представляло собой объемистый пакет, и первое,

что бросилось мне в глаза, были те два ее письма, которые я

возвратил для ее успокоения.

От волнения я вьнгужден был опуститься на стул: это был

верный знак моей ошибки. Кроме этих двух писем, я увидел

еще одно письмецо, подписанное С. Оно было адресовано

М. М. Я прочел его. Вот оно:

«Сопровождавший меня г-н в маске вообще, я думаю, не

раскрыл бы рта, если бы я не вызвала его на это, сказав, что

твой ум еще очаровательнее твоей внешности. Он мне ответил:

«Я видел одно и догадываюсь о другом». Я добавила, что не по-

нимаю, почему ты не сказала ему ни одного слова. Он ответил,

что ты наказала его за нежелание быть тебе представленным.

Вот весь наш диалог. Я хотела отправить тебе эту записку с ут-

ра, но не сумела. До свидания».

Прочитав это письмо, выглядевшее как отрывок точней-

шего протокола, я успокоился и нашел в себе силы приступить

к чтению письма М. М.

«По вполне извинительной слабости, я любопытствовала

узнать, что скажете Вы обо мне на обратном пути из монасты-

ря. Поэтому я шепнула графине, чтобы она сообщила мне об

этом на следующий день как можно раньше; я предвидела, что

днем Вы приедете ко мне с официальным визитом. Ее запи-

ска, которую умоляю прочитать, была передана мне через пол-

часа после того, как Вы ушли.

Первая роковая случайность.

Не получив еще этой записки в тот момент, когда Вы меня

вызвали, я не нашла в себе силы принять Вас. Страшное мало-

душие и вторая случайность: я попросила послушницу пере-

дать, что я «больна весь день». Вполне законный предлог, ис-

тинный или ложный, но эту официальную ложь смягчают

слова «весь день». Вы же ушли, и я не могла кинуться Вам вдо-

гонку, когда старая дура пришла мне сказать, что она передала

Вам, что я «занята весь день».

Это была третья случайность.

Вы не можете себе представить, что мне хотелось сказать и

сделать с этой глупейшей старухой; но нельзя было ни гово-

рить, ни действовать, здесь надо набраться терпения и благо-

дарить Бога, что все это совершилось по глупости, а не по зло-

бе, что чаще всего случается в монастырях. Что произойдет

дальше, я предвидела с самого начала, по крайней мере отча-

сти, ибо человеческий ум бессилен предугадать все в точности.

Я догадывалась о том, как Вы возмущаетесь, считая себя обма-

нутым и осмеянным, и терзалась невозможностью до первого

праздника все Вам объяснить. Как торопило мое сердце на-

ступление этого дня! Но могла ли я предугадать, что Вы реши-

те больше не показываться у нас! Я терпеливо переносила

боль, но когда в воскресенье я увидела, что Надежда рухнула,

мое горе сделалось нестерпимым, и оно убьет меня, если Вы

откажетесь принять мои оправдания. Ваше письмо повергло

меня в такую бездну отчаянья, что я не смогу справиться с

ним, если Вы не откажетесь от своего ужасного решения. Вы

почитаете себя жертвой обмана, но неужели это письмо не го-

ворит Вам, что Вы ошибаетесь? И, даже считая себя обману-

тым, согласитесь, что, направляя мне такое письмо, какое Вы

направили, Вы должны были считать меня мерзким чудови-

щем, а разве такой может быть женщина благородная по рож-

дению и по воспитанию? Я возвращаю Вам мои письма, я не

такая, какой Вы меня представили себе. Я больше физиономи-

стка, чем Вы, и то, что я сделала, не было ни легкомысленной

шалостью, ни ловкой интригой, потому что я видела, что Вы

не способны не то что на злодейство, а даже на малейшее ко-

варство...

Я надеюсь, что даже если Вас совсем не интересует, оста-

нусь ли я жить или нет, Ваше представление о чести прикажет

Вам прийти ко мне и объясниться. Если Вы не понимаете, ка-

кой страшный удар нанесли Вы своим письмом женщине ни в

чем не виновной и глубоко чувствующей, то мне Вас жаль:

значит Вы не имеете ли малейшего представления о человече-

ском сердце.

Но я убеждена, что Вы придете, лишь бы только это пись-

мо разыскало Вас. Прощайте, я жду от Вас решения своей

судьбы».

Мне не было нужды перечитывать это письмо. Правота

М. М. была очевидна, мое смущение переходило в отчаянье.

Я спросил фурлана, говорил ли он с ней сегодня утром и

выглядела ли ова больной. Он сказал, что каждый день он

находил ее все более удрученной и глаза у нее были воспален-

ными.

— Подожди меня, — сказал я ему.

В ближайшей гостинице я нанял ему комнату на ночь, а

сам до утра писал свой ответ прекрасной женщине, которую по

своему неведению так оскорбил.

«Я виноват, мадам, и мне нет оправдания. В Вашей же не-

виновности я совершенно убежден. Если я не получу про-

щенья, ничто не сможет меня утешить, но Вы простите меня,

поймите, что толкнуло меня на преступление.

Я увидел Вас, я был очарован Вами, я не мог поверить в

свое счастье, мне казалось оно грезой, которая исчезает при

пробуждении. Кто может понять, как провел я двадцать четыре

часа в ожидании мига, когда я вновь смогу увидеть Вас и гово-

рить с Вами. И вот настал этот миг, но именно тогда, когда я

был весь в предвкушении, когда я ждал, что вот-вот снова уви-

жу Ваши дорогие черты, появилась отвратительнейшая лич-

ность и объявила мне сухим и безразличным тоном, что Вы.

заняты на весь день. Не дав мне времени опомниться, она ис-

чезла, а я... Я был ошеломлен, я был обескуражен, я был пора-

жен... Если бы Вы прислали мне хотя бы одну строчку, одно

слово! Но в том положении, о котором я теперь знаю, Вы за-

были об этом. Вот четвертая роковая случайность!

Я считал себя осмеянным, мне казалось, что все видят на

моем лице печать неудачливого любовника и т. д. Мой разум

помутился, и за две недели я потерял остатки своей рассуди-

тельности...

Теперь, надеюсь, все это позади. Сегодня в одиннадцать ча-

сов я, покорный, любящий и нежный, готов припасть к Ва-

шим ногам. Вы простите меня, дивная женщина, иначе я сам

найду возможность рассчитаться с собой. Умоляю Вас о един-

ственной милости: сожгите мое письмо, посланное Вам в от-

чаянии и помутнении моего разума, отправленное Вам только

после того, как я разорвал четыре других: судите же о тогдаш-

нем моем состоянии.

Я посылаю своего человека в монастырь сразу же, чтобы

мое письмо было вручено Вам, как только Вы пробудитесь.

Мой посланец Никогда не нашел бы меня, если бы мой добрый

гений не привел его к театральному подъезду, когда я выходил

оттуда. Он мне больше не понадобится, не отвечайте мне и

примите все те чувства, которые Вы внушили обожающему

Вас сердцу».

Читатель легко догадается, что ровно в одиннадцать я уже

был в монастыре. Меня, как и в первый раз, ввели в малень-

кую приемную, и М. М. не замедлила появиться. Как только я

увидел ее возле решетки, я опустился на колени, но она попро-

сила меня тут же подняться — нас могли увидеть. Ее лицо го-

рело, но взгляд был лучист и светел, как небеса. Мы сели друг

напротив друга и молча обменивались любящими взглядами.

Первым нарушил молчание я, спросив ее прерывающимся го-

лосом, простит ли она меня. Вместо ответа она протянула мне

сквозь решетку руку, которую я покрыл бесчисленными поце-

луями и оросил слезами.

—  Наше знакомство, — произнесла она, — началось ужас-

ной бурей. Будем надеяться, что оно продолжится под безоб-

лачным небом. Мы разговариваем впервые, но то, что про-

изошло между нами, связало нас крепче, чем долгие годы об-

щения. Будем надеяться, что наш союз будет и нежным и иск-

ренним, и простим друг другу наши прегрешения.

— Такой ангел, как вы, может ли быть грешен?

— Ах, мой друг, кто из нас без греха!

— Когда я смогу изъявить вам мои чувства без стеснения и

во всей их полноте?

— Мы поужинаем в моем казино в Мурано, когда вы поже-

лаете. Только предупредите меня за два дня до этого. Или же,

коли хотите, я могу прийти к вам в Венеции, если это вас ни-

как не стеснит.

—  Это будет для меня еще большим счастьем. Я должен

вам сказать в таком случае, что я живу в полном достатке и не

только не боюсь расходов, но и люблю их. И все, что принадле-

жит мне, принадлежит той, кого я люблю.

— Благодарю, мой друг, за такое доверие, но должна в свою

очередь сказать вам, что я богата и не могу ни в чем отказать

своему любовнику.

— А у вас есть любовник?

— Да, и это он сделал меня богатой, и я совершенно преда-

на ему. Я ничего не скрываю от него. Послезавтра, когда мы

будем с вами наедине, вы узнаете о нем больше.

— Но я надеюсь, что ваш любовник...

— Не беспокойтесь, его там не будет. А у вас есть любовни-

ца?

— Есть, но — увы — уже полгода, как нас разлучили силой,

и все это время я провел в строжайшем воздержании.

— Но вы ее еще любите?

— Я не могу вспомнить о ней без нежного чувства. Она так

же очаровательна, как вы, но я предвижу, что вы заставите ме-

ня забыть о ней.

— Если вы были с ней счастливы, я искренне сожалею о ва-

шей с нею разлуке. Но если случится так, что я займу ее место

в вашем сердце, никто, мой друг, не сможет меня оторвать от

вас.

— Но что скажет ваш любовник?

—  Он будет только рад видеть меня счастливой с таким

возлюбленным, как вы. Я знаю его характер.

—  Восхитительный характер. Такой героизм превышает

мои силы.

— Чем занимаетесь вы в Венеции?

— Театрами, вечерами в хорошем обществе, игорными до-

мами, где я сражаюсь с Фортуной с переменным успехом.

— Бываете ли вы у иностранных посланников?

— Нет, так как я слишком тесно связан с патрициями; но я

их всех знаю.

- Как вы можете их знать, если не бываете у них?

—  Я познакомился с ними за границей. В Парме я знал

герцога Монталегре, испанского посланника в Вене графа Ро-

зенберга, в Париже, за два года до этого, посланника Франции.

— Бьет полдень, милый мой друг, пора расставаться. При-

ходите послезавтра в этот же час, и я дам все необходимые

указания, чтобы вы смогли поужинать со мной.

— Тет-а-тет?

— Мы же условились.

— Осмелюсь ли я просить у вас залог. Счастье, которое мне

обещано, так велико...

— О каком залоге вы говорите?

— Встаньте у решетки и откройте ее, как это было с графи-

ней С.

Она улыбнулась, нажала пружину, и после долгого страст-

ного поцелуя я покинул ее.

Радостное нетерпение, в котором я провел следующие два

дня, мешало мне как следует есть и спать. Мне казалось, что

никогда я не испытывал более счастливой любви и даже что я

люблю впервые в жизни.

Благородство происхождения, красота и ум моей новой по-

беды были достоинствами подлинными, действительными.

Но еще одно ее достоинство, обусловленное, правда, предрас-

судком, привлекало меня: ведь она была монахиня, весталка,

запретный плод. А разве со времен Евы именно запретный

плод не кажется нам самым сладким? Я покушался на права

самого могущественного супруга, и потому в моих глазах

М. М. была выше всех коронованных особ в мире.

Если бы мое существо не было так опьянено счастьем, я бы

видел, что эта монахиня такая же женщина, как все прекрас-

ные женщины, которых я любил за тринадцать лет подвигов

на поприще любви. Но какому влюбленному мужчине придет

в голову подобная мысль? Нет, М. М. была высшим сущест-

вом и превосходила всех красавиц подлунной.

Природа животного, то, что химики зовут органическим

миром, требует удовлетворения трех потребностей, необходи-

мых для поддержания существования.

Первая потребность заключается в необходимости пита-

ния, и для того, чтобы эта потребность не была столь тяжкой и

мучительной, живому существу дано чувство аппетита и удо-

вольствие от удовлетворения его. Вторая потребность — стрем-

ление к продолжению рода, к воспроизведению себе подобных.

Здесь проявилась вся мудрость Создателя, ибо без удовлетво-

рения этой потребности мир разрушится и исчезнет, и потому

наслаждение от удовлетворения этой потребности — высочай-

шее наслаждение, которое может испытать любой живой орга-

низм. Третья необходимая потребность — защита от врагов.

Но все эти общие потребности удовлетворяются каждым

видом по-своему. Эти три чувства: голода, влечения, ненави-

сти — знакомы любому животному, но только человек может

их предвкушать, представлять их в своем воображении, гото-

виться к их удовлетворению и сохранять их в памяти.

Прошу тебя, мой дорогой читатель, не посчитать утоми-

тельными мои рассуждения, ибо теперь, когда я только тень,

только воспоминание о том пылком и страстном Казанове, я

люблю порассуждать.

Человек становится животным, когда он предается трем

главным страстям, не прибегая к помощи разума и здравого

смысла. Но как только мозг приводит в равновесие его чувст-

ва, удовлетворение этих трех потребностей превращается в на-

слаждение и наслаждение высочайшее.

Стремящийся к истинному наслаждению человек пренеб-

режет обжорством, с презрением отвергнет похотливость и

сластолюбие, откажется от свирепого мщения, к чему толкает

его первая вспышка гнева. Но он лакомка, и он может насы-

тить себя только тем, что ему по вкусу; он страстно влюблен,

но он получает наслаждение только тогда, когда он убежден,

что это наслаждение разделяет с ним и предмет его страсти; он

оскорблен, но он расплачивается за оскорбление только тогда,

когда кровь его успокоится и он обдумает в тиши планы мести.

И пусть она не будет так жестока, но его утешает сознание то-

го, что она была хорошо обдумана, и порой сам отказ от мести

удовлетворяет его еще больше. Все эти три действия должны

управляться рассудком, ибо он первый министр чувств.

Мы иногда сознательно терпим голод, чтобы более изы-

сканно удовлетворить его; мы не торопим миг утоления лю-

бовной страсти, чтобы он был более острым и волнующим, и

мы откладываем мщение, чтобы быть уверенным в его дейст-

венности. Разумеется, правда и то, что можно умереть от не-

сварения желудка, что мы убиваем любовь рассуждениями и

софизмами, а тот, кого мы хотели уничтожить, скрывается от

нашей карающей руки. Но в мире нет ничего совершенного, и

мы все-таки идем на такой риск.

— Скажи мне, любовь моя, где же ты намерен завтра ждать

меня?

- В два часа на площади Сан-Джованни-э-Паоло, как раз

позади статуи Бартоломее ди Бергамо.

- Я видела эти места только на эстампах, но этого доста-

точно: я тебя не обману. Только если ужасная непогода поме-

шает мне...

— И если это все же случится?

— Что ж, мой друг, ничего не потеряно. Мы возместим на-

ши убытки: на следующий день мы снова встретимся и усло-

вимся о другом рандеву.

Мне надлежало не терять времени, ибо у меня еще не было

казино. Я нанял второго гребца и уже через четверть часа при-

был на площадь Сан-Марко, где сразу же принялся за дело,

разыскивая то, что мне нужно было найти. Когда смертный

отмечен милостью Плутоса, да к тому же еще неглуп и расто-

ропен, можно быть уверенным в успехе. Мне не понадобилось

много времени, чтобы найти подходящее казино.

Это было лучшее, что можно обнаружить в Венеции и ее

окрестностях, но, разумеется, стоило это немало. Английский

посланник, возвращаясь в Англию, уступил его по сходной це-

не своему повару. Новый владелец сдал мне казино до Пасхи

за сто цехинов, которые я тут же ему и отсчитал, условившись,

что он будет заботиться о моих обедах и ужинах так же, как и

при прежнем хозяине.

Итак, у меня есть пять превосходных комнат, где все каза-

лось создано для любви, наслаждения и беззаботной жизни.

Кушанья можно было подавать через глухое окно, проделанное

в стене таким образом, что и хозяин и слуга оставались друг

для друга невидимыми. Салон был украшен роскошными зер-

калами, люстрами из горного хрусталя, бронзовыми жирандо-

лями. Подставкой для великолепного трюмо служил камин из

белого мрамора, покрытый плитками китайского фарфора,

изображенные на них обнаженные любовные пары воспламе

няли воображение смелостью и разнообразием поз; два удоб

ных изящных дивана разместились слева и справа от камина.

Рядом же находилась восьмиугольная комната, чьи стены, пол

и потолок были сплошь покрыты великолепными венециан-

скими зеркалами, предназначенными многократно умножать

те положения, которые заблагорассудится принять оказав-

шимся в этом чудеснбм уголке любовникам. Далее следовал

красивый альков, две потайных дверцы вели оттуда — одна в

туалетную комнату, другая — в будуар, приготовленный, каза-

лось, для матери всех наслаждений; ванна из мрамора Карра-

ры расположилась тут же.

Распорядившись приготовить свечи для всех люстр, посте-

лить повсюду тончайшее белье, я приказал подать к вечеру са-

мый роскошный и самый изысканный ужин и особенно поза-

ботиться, не обращая внимания на издержки, о тончайших ви-

нах. Беря ключ, я предупредил хозяина, что и входить в дом и

выходить оттуда я предпочитаю незамеченным.

Обрадован я был и тем, что заметил в алькове часы с репе-

тиром: я начинал уже, наперекор любви, становиться поддан-

ным и царства сна.

Обеспечив таким образом все для удовлетворения своих

желаний, я отправился покупать самые красивые, какие толь-

ко можно было найти, пантуфли и ночной колпак из алансон-

ских кружев.

Надеюсь, читателю не покажутся слишком дотошными

мои приготовления к этой встрече, пусть он подумает о том,

что я собирался ужинать с самой совершенной из султанш По-

велителя Вселенной и что я уже поведал этой четвертой гра-

ции о моем роскошном казино. Можно ли было с самого нача-

ла внушить ей превратные представления о моей правдивости!

В урочное время, в два часа после заката, я возвратился к

своему дворцу; затрудняюсь описать изумление повара-фран-

цуза, увидевшего, что я вернулся в одиночестве. Я жестоко раз-

бранил его, обнаружив, что, вопреки моему распоряжению, не

все светильники в доме были зажжены. Я объявил ему, что не

люблю повторять дважды одно и то же.

—  В следующий раз я неукоснительно исполню приказа-

ния господина.

— Подавайте ужин.

— Господин распорядился о двух персонах.

— Подавайте на двоих и останьтесь на этот раз со мной за

ужином. Вы узнаете мое мнение о том, что хорошо вами сде-

лано, а что плохо.

Ужин подкатили к столу быстро и в полнейшем порядке. Я

сделал несколько замечаний, но, по правде говоря, все нашел

отменным: дичь, осетрина, устрицы, трюфеля, вина, десерт

были поданы на посуде из саксонского фарфора и серебра.

Я попенял ему, что он пренебрег крутыми яйцами, анчоу-

сами и уксусами для составления салата, и QH возвел очи к не-

бу, как бы прося прощения за столь тяжкий грех.

Закончив ужин, который длился два часа, понадобившиеся

мне, чтобы заслужить полнейшее уважение хозяина, я спросил

счет. Он принес его через пятнадцать минут, и я нашел счет

вполне пристойным.

Отпустив хозяина восвояси, я отправился к алькову, чтобы

расположиться на великолепной кровати. Мысли о том, что

завтра в этом же самом месте меня ждет обладание богиней,

могли бы прогнать от меня сон, если бы не превосходный

УЖИН, подкрепленный бургундским и шампанским. Проснул-

ся я уже заполдень и, распорядившись доставить к вечеру са-

мые сладкие фрукты и мороженое, вышел в город. Чтоб скоро-

тать время, которое моему нетерпению казалось слишком дол-

гим, я отправился играть и с радостью убедился, что Фортуна

отличает меня так же хорошо, как и Амур. Отдавшись на волю

случая, я знал, что мной руководствует добрый гений моей

монахини.

За час до условленного времени я оказался на месте свида-

ния. Точно в назначенный час я увидел гондолу о двух веслах и

человека в маске, выпрыгнувшего из лодки, едва она коснулась

берега. Маска что-то говорит переднему гребцу и движется к

статуе. По мере того как она приближается, сердце мое трепе-

щет все радостнее, как вдруг я замечаю, что это мужчина. Я за-

мираю, я готов уже вытащить мои пистолеты, но, обогнув ста-

тую, маска подходит ко мне, берет меня за руку, и я чувствую

нежное дружеское пожатие: я узнаю моего ангела!

Она радуется моему удивлению, приникает ко мне, и, не

говоря ни слова, мы пускаемся в путь и вскоре оказываемся у

казино, расположенного в какой-нибудь сотне шагов от театра

Сан-Марко.

Все там я нахожу устроенным сообразно моим желаниям.

Войдя, я поспешно сбрасываю с себя домино, но М. М. нравит-

ся еще прогуляться туда-сюда, заглянуть во все закоулки этого

очаровательного местечка, которое, она видит, вполне достой-

но принять ее. Восхищенная увиденным, она хотела, чтобы и я

мог насладиться зрелищем всех ее нарядов, дара ее возлюб-

ленного. Многочисленные зеркала, по-разному отражавшие ее

грациозную фигуру, заставлявшую ее, даже неподвижную, по-

стоянно изменяться, привели ее в неописуемый восторг, и она

не могла оторвать своих взоров от этих зеркал. Я же, сидя на

табурете, созерцал в упоении все изящество и прелесть моей

подруги. Как была она элегантна! Расшитый золотыми блест-

ками кафтан из розового бархата, камзол, соответственно от-

меченный красотой и богатством, черные атласные штаны с

бриллиантовыми пряжками; на мизинце крупный солитер, на

другой руке перстень. Черные блонды ее бауты были также

верхом искусства и роскоши. Подойдя ко мне вплотную, что-

бы я мог еще лучше ее разглядеть, она остановилась и замерла.

Наведавшись в ее карманы, я обнаружил там золотую табакер-

ку, платки тончайшего батиста, пару великолепных часов с зо-

лотыми цепочками и изумительной работы английский пис-

толет.

— Все, что я вижу, божество мое, переполняет меня счасть-

ем, но я не могу удержаться и не выразить своего восторга пе-

ред тем удивительным, нет, скажу больше, восхитительным

существом, которое все еще не убедило тебя стать его любов-

ницей полнейшим образом.

—  Ты знаешь, что он мне сказал, когда я попросила его

проводить меня в Венецию и позволить там остаться: «Потешь

себя, как тебе хочется, только бы тот, кого тебе предстоит сде-

лать счастливым, оказался бы достойным этого счастья».

— Удивительный человек, повторю я, скроенный по един-

ственной мерке. Влюбленный такого характера вряд ли встре-

тится еще где-нибудь. Я чувствую, что мне не удастся быть по-

хожим на него, так же как я боюсь не суметь заслужить того

счастья, сияние которого слепит меня.

— Позволь мне удалиться, чтобы привести себя в порядок.

— Как тебе угодно, любовь моя.

Она вернулась через четверть часа. Она причесалась по-

мужски: букли обрамляли щеки, волосы были стянуты сзади

черным бантом. Это был истинный Антиной, и только неснос-

ный французский наряд мешал полному сходству. Восхище-

ние мое и счастье не знали меры.

- О нет, дивная женщина! — воскликнул я. — Предчувст-

вую, что ты никогда не станешь моей, ты не для смертного че-

ловека. Какое-то чудо даже в самый момент обладания погасит

мой пыл. Это твой божественный супруг, ревнуя к жалкому

смертному, разрушит все мои надежды. Может быть, уже ско-

ро меня и не будет на этом свете.

— Друг мой, ты сошел с ума! Я буду твоей в ту же минугу,

как только ты пожелаешь.

— Ах, когда я пожелаю! Да меня и поддерживают лишь лю-

бовь и надежда на счастье!

Ей было холодно, и мы присели возле камина. В нетерпе-

нии я расстегнул бриллиантовый аграф, стягивавший ее жабо.

Ах, читатель, есть впечатления, столь живые, столь сладо-

стные, что они годами не могут поблекнуть в памяти и время

бессильно перед ними. Мои губы уже покрывают бесчислен-

ными поцелуями восхитительную грудь, но несносный корсет

мешает мне насладиться ею во всем ее совершенстве. И нако-

нец, вот она, освобожденная от всех преград, от всех докучли-

вых пут, передо мною. Никогда я не видел подобного, никогда

не прикасался к столь волнующей красоте. Если бы прометеев

огонь оживил бы два волшебных полушария Венеры Меди-

цейской, то и тогда она проиграла бы в сравнении с моей бо-

жественной монахиней.

Я сгорал от желаний и уже приготовился было их удовлет-

ворить, когда эта очаровательная женщина утишила мой пыл

двумя словами: «Сначала поужинаем».

Я позвонил, она вздрогнула.

—  Не бойся, моя дорогая,— и я показал ей секретное

окошко. — Ты можешь смело сказать своему другу, что здесь

тебя никто не увидит.

— Он, несомненно, восхитится этой предосторожностью и

догадается, что ты не новичок в искусстве наслаждений. Но я

вижу также, что я не единственная женщина, которая вкушает

с тобой все прелести этого очаровательного местечка.

—  О как ты ошибаешься! Верь моему слову, ты именно

первая женщина, которую я здесь увидел. Ты, любимая, не

первая моя страсть, но ты будешь последней страстью.

— Я была бы счастлива сделать тебя счастливым. Мой друг

любезен, снисходителен, нежен, но при нем мое сердце мол-

чит.

—  Должно быть, и его тоже: окажись его любовь срод-

ни моей, ты никогда не вздумала бы дарить меня блаженст-

вом.

— Он любит меня так же, как я люблю тебя. А ты веришь,

что я тебя люблю?

— Я хотел бы верить, но ты позволишь ли...

— Молчи! Я чувствую, что позволю все, и если только ты

ни в чем не оставишь меня в неведении, я тебе все прощу. Я

так волнуюсь сейчас потому, что надеюсь провести с тобой

дивную, упоительную ночь. Таких ночей в моей жизни еще не

было!

—  Как! А разве ты не проводила ночей с твоим любовни-

ком?

— Множество, и в них было все: и нежность, и предупреди-

тельность, и доброта, и дружество, но не было главного — люб-

ви. Несмотря на это, вы похожи с моим другом: у него такой

же живой ум, что касается внешности, то он вполне хорош, хо-

тя до тебя ему и далеко. Думаю также, что он состоятельней те-

бя, впрочем, твой домик заставил меня предположить обрат-

ное. Но что для любви богатство! И не спеши вообразить себе,

что я нахожу в тебе меньше достоинств, чем в нем, из-за того,

что ты неспособен на его самоотверженность и не мог бы по-

зволить мне такое приключение. Напротив, я бы подумала,

что ты любишь меня совсем не так уж самозабвенно, если бы

ты проявил к моим фантазиям подобную уступчивость.

— А он будет тебя расспрашивать о подробностях нашего

свидания?

— Он подумает, что мне будет приятно вспоминать о на-

шей ночи, и я расскажу все-все, кроме, разумеется, каких-то

обидных для него подробностей.

Мы поужинали. Она нашла стол восхитительным и попро-

сила пунш. Но я был не в силах скрыть все возраставшего не-

терпения и заметил ей:

— Подумай, что нам осталось всего семь часов. Глупцы же

мы будем, если проведем их здесь.

—   Ты   рассуждаешь  убедительней   Сократа, —   ответила

она. — Я побеждена твоим красноречием. Пошли!

И она привела меня в очаровательную уборную, где я сде-

лал ей подарок: красивый чепчик, который она приняла с ра-

достью. Я попросил ее сменить наряд и предстать женщиной.

Она отправила меня в салон раздеваться, обещав позвать ме-

ня, как только будет готова.

Мне не пришлось ждать долго: когда за дело берется сладо-

страстие, работа спорится. Я упал в ее объятия, пьяный от

любви и вожделения, и целых семь часов я предоставлял ей са-

мые веские доказательства моего пыла и того чувства, которое

она мне внушила. Правда, я не узнал ничего нового в плотском

смысле, но бесчисленные вздохи, стоны, исступленные воз-

гласы, все эти знаки натуры естественной, раскрывали передо

мной душу чувствительную и бесхитростную. Зато я изощрял-

ся на тысячу манер, и она, к собственному своему удивлению,

оказалась более восприимчивой к ухищрениям сладострастия,

чем предполагала.

Наконец, пробил роковой вестник, объявив, что пришла

пора прервать наши восторги. Но прежде чем высвободиться

из моих объятий, она возвела взор к эмпиреям, словно благо-

даря своего божественного властелина за то, что он даровал ей

силу не побояться объявить мне о своей страсти.

Мы облачились в наши одежды, и она, увидев, что я поло-

жил ей в карман кружевной чепчик, обещала мне хранить его

всю жизнь как свидетеля того потока счастья, которым она

была только что затоплена.

Выпив по чашке кофе, мы вышли, и я проводил ее до Пло-

щади Сан-Джованни-э-Паоло, условившись увидеться на тре-

тий день. Убедившись, что она благополучно села в свою гон-

Долу, я отправился домой, и десять часов непробудного сна

вернули мне мое обычное расположение духа.

На третий день, как было условлено, я отправился к ней; но

едва появившись в монастырской приемной, она сказала мне,

что с минуты на минуту ждет своего любовника, известившего

ее о своем приезде, и что она надеется свидеться со мною за-

втра. Мне пришлось уйти. Вышедши из монастыря, я увидел

небрежно замаскированного человека, только что покинувше-

го гондолу. В лодочнике я без труда узнал служащего француз-

ского посла. «Это он»*, — сказал я себе и, стараясь остаться не-

замеченным, проследил за замаскированным мужчиной до

того момента, пока он вошел в монастырь. Я отправился до-

мой, как нельзя более обрадованный этим открытием, о ко-

тором, однако, я решил ничего не говорить моей возлюблен-

ной.

Я увидел ее назавтра, и вот разговор, случившийся между

нами:

— Мой друг, — сказала она, — приходил вчера, чтобы про-

ститься до Рождества. Он отправился в Падую, но его казино к

нашим услугам, ничто не может помешать нам поужинать

вместе, когда нам заблагорассудится.

— Там? А почему не в Венеции?

— Он просил меня не бывать в Венеции во время его отъез-

да. Он человек мудрый и осмотрительный, и я не могу его ос-

лушаться.

— Что ж, в добрый час! Когда же ужин?

— Завтра, если хочешь.

— О, если я хочу! Это не то слово — я хочу всегда! Итак, за-

втра я туда прихожу и подожду тебя за чтением. А ты рассказа-

ла своему другу, что тебе было совсем неплохо в моем малень-

ком домике?

—  Он знает все. Но, душа моя, его тревожит одно обстоя-

тельство: он боится, как бы я нечаянно не поправилась.

— Да я сам умираю от страха при такой мысли. Но разве с

ним ты не рискуешь тем же?

— Ни в коем случае.

— Понимаю. Что ж, впредь придется быть благоразумней.

Я сейчас подумал, что за неделю до Рождества перестают но-

сить маски; мне придется добираться в твое казино по воде,

иначе меня обнаружит тот самый шпион, который уже следит

за мной.

— Да, ты прав, я встречу тебя на берегу и легко узнаю. На-

деюсь, ты сможешь приезжать и в Пост, хотя говорят, что в

эти дни Бог хочет, чтобы мы умерщвляли плоть. Забавно, не

правда ли, что в одно время Господу хочется, чтобы мы раз-

влекались как безумные, а в другое мы должны, чтоб угодить

Ему, жить в воздержании? Что общего у календаря с Божьей

благодатью и каким образом поступки создания могут заде-

вать Создателя, которого я не могу помыслить иначе, как со-

вершенно ни от кого не зависящего? И потом, мне кажется,

раз Господь дал человеку способность оскорблять Его, то чело-

век волен творить все, что ему запрещено, потому что эта

ошибка допущена при самом акте творения. Можно ли себе

представить Бога, скорбящего во время Поста?

—  Прелестница, ты рассуждаешь чудесно; но, скажи мне,

где же ты научилась так великолепно рассуждать и как ты су-

мела не угодить в монастырские силки?

— О, друг мой, мне давали хорошие книги, и я читала их с

прилежанием. И свет истины рассеял тучи, застилавшие мое

зрение. Уверяю тебя, что когда я размышляю о себе самой, я

нахожу, что гораздо счастливей с тех пор, как просветили мой

разум и я поняла, что не стоит отчаиваться, став монахиней;

ибо самое большое счастье это жить и суметь умереть совер-

шенно спокойно, а на это вряд ли можно надеяться, если бу-

дешь верить всем тем бредням, какими святые отцы забивают

наши головы.

Эта беседа открыла мне, что моя красавица была, как гово-

рится, вольнодумка. Я не был этим ничуть удивлен: ведь она

нуждалась в успокоении совести не менее, чем в утолении

страстей.

В намеченный час я явился в храм и в ожидании богини

развлекался, рассматривая небольшую библиотеку, размещен-

ную в будуаре. Книг было немного, но подобраны они были со

вкусом и соответственно месту. Здесь можно было найти все,

что писалось против религии, и все, что самые сладострастные

перья сотворили во славу искусства наслаждения, соблазни-

тельные тома, чьи пламенные страницы звали читателя осу-

ществить на деле то, что совершалось на бумаге. Многие «ин-

фолио» были целиком заполнены похотливыми гравюрами.

Однако привлекали они не только нескромностью положений,

но и чистотой линий и мастерством рисунка. Здесь были

«Шартрезский привратник», изданный в Англии, Мерсиус,

Алоизия Сигея Толедская и другие, все исполненные превос-

ходно. Кроме того, куча гравюрок того же жанра украшала сте-

ны этой обители.

Целый час был я занят рассматриванием этих сокровищ.

Немудрено, что я был охвачен нестерпимым волнением, когда

увидел входящей мою красотку в монашеском одеянии. Это

зрелище не было успокаивающим, и потому я не стал терять

времени на комплименты.

— Ты застала меня, — сказал я, — в решительную минуту.

От всех этих сладострастных образов в моих жилах бушует

всепожирающий огонь, и только ты в этом светлом облачении

можешь дать моей любви лекарство, которого она жаждет.

— Но позволь мне одеть обычное платье, через пять минут

я буду вся твоя.

— Пяти минут мне вполне хватит для счастья, а потом ты

можешь переодеться.

— Но дай мне хотя бы сбросить эту ненавистную дерюгу.

—  Нет, ты должна воздать почести моей любви в той же

одежде, в какой заставила ее родиться.

Самым смиренным тоном произнесла она «Да будет воля

твоя», и, упав на диван, мы забыли в ту же минуту обо всем на

свете.

После отменного ужина мы обсудили наше положение.

Следующая встреча была назначена на первый день девятин.

Она дала мне ключ от прибрежной дверцы и сказала, что ус-

ловным знаком будет голубая лента, привязанная к окну. Уви-

денная днем, она поможет мне не обмануться вечером. Я ска-

зал, что проживу в ее казино до возвращения ее друга. Я оста-

вался там десять дней, за это время мы виделись четыре раза,

и я жил только для нее.

В канун Рождества она сказала, что любовник возвращает-

ся и что в день Святого Этьена они идут в Оперу, а потом про-

ведут ночь вместе. «Я тебя жду, нежный мой друг, в последний

день Старого года, и вот тебе письмо, которое ты прочтешь,

только когда вернешься к себе».

И вот на рассвете я сложил свои вещи и покинул убежище,

в котором провел десять сладостных дней, чтобы освободить

место для другого. Вернувшись в палаццо Брагадин, я прочи-

тал ее письмо. Вот оно:

«Меня немного задели, мой нежный друг, твои слова во

время разговора о тайне моего любовника, которую я обязана

хранить. Ты сказал, что, довольный тем, что обладаешь моим

сердцем, легко позволяешь мне оставаться хозяйкой своего

рассудка. Это разделение ума и сердца кажется мне чистейшей

софистикой, и если ты не согласен со мною, ты должен при-

ять что не любишь меня всю целиком. Ведь невозможно,

чтобы я могла существовать без рассудка и что ты мог бы неж-

но любить мое сердце, если бы оно не было в полном согласии

- разумом. Если же твоя любовь удовольствуется противным,

она не отличается деликатностью и тонкостью. Но может про-

изойти такое, когда ты докажешь мне всю ту искренность,

какую может внушить только истинная любовь. Я решаюсь от-

крыть тебе секрет, касающийся моего друга, хотя знаю, он

полностью рассчитывает на мою скромность.

Я совершаю предательство, но ты не должен из-за этого

любить меня меньше. Необходимость выбора между двумя

умаляет любовь, вынужденная обманывать того или другого,

любовь испаряется. Но ты не накажешь меня за это, ибо я со-

вершаю мой поступок не в ослеплении, ты оценишь мотивы,

по которым чаша весов качнулась в твою пользу.

Как только я почувствовала, что не в силах сопротивляться

жгучему желанию узнать тебя поближе, я решила облегчить

душу, признавшись во всем моему другу. В его доброжелатель-

ности и снисходительности я не сомневалась. Прочитав твое

письмо, он составил самое выгодное представление о твоем

нраве, во-первых, потому, что ты выбрал монастырскую при-

емную для нашей первой встречи, а потом предпочел его кази-

но в Мурано своему. Но он попросил меня об ответной любез-

ности позволить ему быть свидетелем нашего первого рандеву.

Для этого предназначался маленький кабинет, настоящий

тайник, где можно, оставаясь невидимым, все видеть и слы-

шать все, что говорят в салоне. Ты еще не видел этот хитроум-

ный кабинет, но увидишь его в последний день Старого года.

Скажи мне, душа моя, могла ли я отказать в такой необычной

просьбе человеку, бывшему со мной таким добрым? Я согла-

силась, и, вполне естественно, не стала посвящать тебя в эту

тайну. Теперь ты узнал, что мой друг был свидетелем всего,

что мы делали и говорили в нашу первую ночь, проведенную

вместе. Но пусть тебя это не огорчает, так как ты очаровал его

совершенно: и своими действиями и твоими шутками, кото-

рыми ты веселил не только меня. Я было испугалась, когда

наш разговор свернул на него, что ты скажешь что-нибудь ему

малоприятное, но, к счастью, он услышал только лестные сло-

ва о себе. Вот, сердце мое, откровенная исповедь в моем преда-

тельстве, но ты простишь мне его тем легче, что тебе не при-

чинено этим никакого вреда. Моему другу очень уж хотелось

получше узнать тебя.

Но послушай: в ту ночь ты вел себя совершенно естествен-

но и непринужденно, сумеешь ли ты остаться таким, зная о

присутствии свидетеля? Это мало вероятно, и, предлагая тебе

это, я вполне допускаю, что ты не согласишься и, может быть,

будешь прав.

Теперь, когда между нами нет больше тайн и ты, надеюсь,

не сомневаешься в моей нежной любви, я хочу успокоить себя

и поставить все на последнюю карту. Итак, знай, что в послед-

ний день Старого года мой друг будет в казино и уйдет оттуда

лишь на следующее утро. Ты не увидишь его, а он увидит все.

Сколько уменья придется тебе приложить, чтобы он не запо-

дозрил моего вероломства! И я должна тебя предупредить об

особой осторожности в разговорах. У моего друга есть все доб-

родетели, кроме одной — веротерпимости. В вопросах веры он

необычайно щепетилен. В разговорах на эту тему будь внима-

телен, а в остальном у тебя полная воля — ты можешь рассуж-

дать о литературе, политике, путешествиях, не стесняться ни-

чего и, уверена, ты заслужишь его полное одобрение.

Остается сказать последнее. Не претит ли тебе, что в мину-

ты высочайшего наслаждения, в минуты самые нежные, с

мые интимные, ты будешь под бдительным оком другого ч

ловека? Вот что мучает меня сейчас, и я умоляю тебя о реши-

тельном «да» или «нет». Понимаешь ли ты, как тяжела мне не-

известность? Понимаешь ли, как трудно было мне решиться

на этот шаг? Я не смогу уснуть, пока не дождусь от тебя ответа.

Если же для тебя невозможно проявлять нежность и пылкость

в присутствии третьего, да к тому же незнакомца, я приму ре-

шение, которое подскажет любовь.

И все же я надеюсь, что ты согласишься. И если ты даже не

сможешь сыграть роль любовника во всем блеске своего дара,

это не будет иметь тяжелых последствий. Я просто дам понять,

что твоя любовь уже миновала свой апогей».

Это письмо меня ошеломило. Но поразмыслив и найдя

свою роль куда привлекательней той, что выбрал себе мой

соперник, я от души рассмеялся. Признаться, мне было бы

не до смеху, не знай я склада характера того, кто предназ-

начался мне в свидетели. Понимая тревогу моей подруги и же-

лая ее поскорее успокоить, я тут же набросал ей следующие

строки:

«Ты бесподобна, любовь моя! Ты хочешь, чтобы я ответил

«да» или «нет», я спешу ответить, чтобы ты получила мое пись-

мо не позднее полудня и села бы за стол со спокойным серд-

цем. Да, да, да, я буду с тобой в нашу ночь, и, поверь мне, твой

друг увидит спектакль, достойный Пафоса и Амафонты, и ни-

что не позволит ему заподозрить, что мне известен его секрет.

И знай, что я, полный любви к тебе, сыграю свою роль не как

любитель, а как великий актер.

Если долг мужчины в том, чтобы всегда повиноваться рас-

судку, если он согласился не ступать ни шагу без этого пово-

дыря, то как же можно предположить, что мужчина постыдит-

ся показать себя своему другу в самые славные свои минуты,

когда любовь и природа состязаются в покровительстве ему.

Признаюсь тебе, однако, что ты поступила бы плохо, по-

святив меня в тайну с первого раза. Я несомненно отказал бы

тебе в этом знаке доверия. И не потому, что любил тебя мень-

ше, чем сейчас. Но в природе встречаются такие причудливые

склонности, что я мог бы вообразить себе, что твоему любов-

нику только всего и надо насладиться зрелищем пылких утех,

жарких сплетений и необузданных ласк любовной пары. Что

это его преимущественный вкус. Тогда я мог составить и о те-

бе превратное представление, и досада помешала бы моей

любви разгореться так ярко, как пылает она сейчас.

Сегодня же, милая подруга, дело обстоит совсем иначе: ты

столько рассказывала мне о своем друге, что я узнал его, оце-

нил и считаю и своим другом. Если стыдливость не мешает

тебе показать ему, как ты нежна, пылка и ласкова со мной, то

что же постыдного здесь для меня? Напротив, я должен гор-

диться этим. Разве мне приходится стыдиться победы над то-

бой? Или щедрости природы, наделившей меня могучими

формами и неутомимостью в наслаждениях с любимой жен-

щиной? Я знаю, что большинство мужчин, из чувства, которое

они называют естественным, а по мне так это продукт цивили-

зации или предрассудок юности, не позволят, чтобы их видели

в подобные минуты. Но что-то я не слышал других веских до-

водов в пользу такого отвращения. Я от всего сердца извиняю

и тех, кто говорит, что им просто жалко бедного зрителя. Но

мы-то с тобой не испытываем этого чувства, мы знаем, что на-

шему другу будет так же хорошо, как и нам.

Но з«аешъ ли, что может случиться? Жар нашего огня вос-

пламенит и его, и мне досадно за этого достойного человека,

если он не вытерпит и бросится к моим ногам, умоляя усту-

пить ему единственное, что может утолить его пламя. Как

быть тогда? Отдать тебя? Вряд ли я смогу отказать ему в подо-

бной милости, но мне самому придется уйти, мне невозможно

будет оставаться смиренным наблюдателем.

Прощай же, мой ангел, все будет хорошо! Готовься к битве

и положись во всем на счастливца, который тебя обожает!»

В назначенный день я пришел в обычное время. Моя под-

руга встретила меня у дверей кабинета, одетая с редкой изы-

сканностью.

—  Наш друг еще не занял свой пост. Как только это про-

зойдет, я подмигну тебе.

— А где же этот таинственный приют?

— А вот. Видишь стенку, которая составляет как бы спинку

канапе? В середине каждого из этих рельефных цветов есть ма-

ленькое отверстие, через эти отверстия и смотрит наблюда-

тель. Он там за стеной. Там у него кровать, стол, кресла, сло-

вом, все, чтобы провести беззаботную ночь, развлекаясь уви-

денным сквозь цветы.

— Это твой любовник так все устроил?

— Нет, разумеется. Он же не мог предвидеть, что произой-

дет.

— Я понимаю, что спектакль доставит ему громадное удо-

вольствие, но не имея возможности обладать тобой, когда же-

лание станет нестерпимым, что же ему предпринять?

— Это уж его заботы. Он, впрочем, волен уйти, если ему на-

скучит, или заснуть, если захочется. Но если ты будешь играть

как следует, он не соскучится.

— Я буду таким, как всегда, только немножко учтивее.

— Только не учтивость, я тебя умоляю! Ты становишься

учтивым и прощай, естественность! Ты где-нибудь видел двух

пылких любовников, соблюдающих учтивость в разгаре объя-

тий?

— Ты права, душа моя. Но проявить деликатность...

— Отлично! Деликатность не повредит, но только точно так

же, как и в прежние разы. Ты понимаешь меня, я по твоему

письму убедилась, что ты рассуждаешь о деле как знаток.

Я уже сказал, что моя подруга одета была с замечательной

элегантностью, но должен добавить, что эта элегантность не

содержала ничего кричащего или вызывающего, все было на

редкость просто. Необычным выглядело лишь, что она употре-

била румяна, причем наложила их по моде, принятой у дам

Версаля. Они накладывают румяна не тонким ровным слоем, а

небрежно, пятнами. Им не нужно, чтобы нарумяненные лица

выглядели естественно, напротив, они должны радовать глаз

яркостью, напоминая о легком опьянении и обещая тем са-

мым пьянящие восторги и в недалеком будущем. Она сказала,

что такой грим нравится ее другу и она решила сделать ему

приятное.

— По этому его пристрастию, — тут же заметил я, — сейчас

видно, что он француз.

И в это мгновение она мне подмигнула.

Места были заняты.

Комедия началась.

— Чем больше я тебя вижу, мой ангел, — сказал я, — тем

больше обожаю.

— А ты уверен, что влюбился не в жестокое божество?

— Потому я приношу жертвы не для того, чтобы тебя уми-

лостивить, а именно для того, чтобы разжечь. Пыл моего по-

клонения так велик, что ты будешь его ощущать сегодня всю

ночь.

— А ты увидишь, как я ценю такие жертвы.

- Я готов приступить хоть сейчас, но думаю, чтобы жерт-

вы оказались действеннее, нам надо бы поужинать. Я с утра

выпил лишь чашку шоколада да съел салат из белков, при-

правленный уксусом четырех разбойников*.

- Милый мой, что за безумие! Четыре разбойника! Так же

можно заболеть.

— А я сейчас болен. И выздоровлю, только когда перелью

их всех прямо тебе.

— Не думала, что тебе требуется возбуждающее.

— С тобой — кому оно может понадобиться! Но все же мои

опасения не напрасны: если запал зажжен, а выстрела нет, то

пистолет разорвет.

— Бедный мой брюнетик, не надо отчаиваться, это тебе не

грозит.

Пока мы забавлялись таким поучительным диалогом,

УЖИН был сервирован, и мы перешли к столу. Великолепные

блюда разожгли наш аппетит, она кушала за двоих, я за четве-

рых. Заметив, что я залюбовался необычайной красоты сереб-

ряными четырехсвечниками, она сказала:

— Это подарок моего друга.

— Великолепный поДарок, — оценил я. — Он и щипцы по-

дарил?

-Нет.

— Сразу видно, что твой друг знатный синьор!

— Почему же?

—  Потому что знатные синьоры не умеют снимать нагар

со свечи.

— У наших свечей такие фитили, что они не дают нагара.

—  Скажи мне, — продолжал я в том же направлении, — а

кто научил тебя французскому?

— Старый Лафоре. Я была его ученицей шесть лет, и он же

научил меня стихосложению. Но я услышала от тебя кучу

французских слов, которых никогда раньше не слыхала, на-

пример: «дурачина», «надувала», «дать маху», «нянчиться». Где

ты им научился?

— В светском обществе Парижа, преимущественно у жен-

щин.

После пунша мы отведали устриц, причем лакомились

ими самым приятным для любовников способом: каждый

брал устрицу с языка другого. Испытай это, сластолюбивый

читатель, и ты убедишься, что такое яство подобно нектару бо-

гов.

Однако время шуток кончалось, пробил час более основа-

тельных удовольствий, и я напомнил ей об этом.

— Подожди немного, — отвечала она. — Я переменю платье

и через миг буду вся твоя.

Оставшись один и не зная чем заняться, я начал рыться в

ящичках ее бюро. Не заинтересовавшись письмами, которых

там было множество, я обратил внимание на шкатулку с изве-

стного рода футлярами, предохраняющими от нежеланной бе-

ременности. Тут же я похитил эти предметы, а на их место по-

ложил следующие стихи:

Предосторожность, прочь, здесь для нее нет места!

Монахиня — Господняя невеста.

Стать матерью зачем страшиться ей?

Ведь будет Бог отцом ее детей.

Но я, друг мой, честь Вашу не сгублю.

Велите — сам себя я оскоплю.

Моя возлюбленная не замедлила вернуться, преобразив-

шись в нимфу. Платье из индийского муслина, отделанное зо-

лотистыми лилиями, дивно обрисовывало ее волнующие фор-

мы а кружевной чепец был воистину королевским. Бросив-

шись к ее ногам, я взмолился не томить меня дольше.

—  Сдержи свой пыл еще немного, — ответила она. — Вот

алтарь, и через две минуты жертва будет твоих руках.

И, приблизившись к упомянутому бюро, она добавила:

— Сейчас ты увидишь, как велики заботливость и предус-

мотрительность моего друга.

Она извлекает из бюро заветную шкатулку, раскрывает ее,

но вместо того, что искала, обнаруживает мои стихи. Читает и

перечитывает их, сначала про себя, потом вслух, называет ме-

ня воришкой, осыпает Множеством поцелуев и требует вернуть

покражу. Я притворяюсь непонимающим. Тогда она снова пе-

речитыьает мои стихи и выходит будто бы в поисках хорошо

очинённого пера, сказав мне на прощанье: «Я отплачу тебе той

же монетой».

Вернувшись спустя недолгое время, она предлагает мне

следующую секстину:

Всем сладостям любви не повредив ничуть,

Похищенный предмет благой сулит нам путь.

Страсть, спрятавшись за этот нежный щит,

Бесстрашнее и яростней кипит.

Коль хочешь насладиться ты вполне,

Сей знак внимания верни сейчас же мне.

Конечно, после этого я не мог сопротивляться и возвратил

ей предмет, столь необходимый монахине, приносящей жерт-

ву Венере.

Пробило полночь, и я указал ей на томящегося в ожидании

выхода актера. Она принялась готовить нам ложе на софе, го-

воря, что в алькове слишком холодно. Конечно, новое место

было выбрано с расчетом, чтобы мы наилучшим образом ока-

зались в поле зрения любознательного любовника.

Чтобы изобразить, читатель, все сцены, разыгранные нами

с полуночи до разгара дня, даже на роскошной палитре Арети-

но не хватило бы красок. Я был пылок и могуч, но имел дело

со стойким противником. После последнего подвига, завер-

шенного нами уже при свете дня, мы были так изнурены

схваткой, что моя прелестная монашка даже испугалась за ме-

ня. Кровь, пролитая мною на ее грудь, заставила ее, не ведав-

об этой моей особенности, побледнеть от страха. Шутка-

ми я успокоил ее, и вскоре она уже смеялась от всего сердца.

Розовой водой я смыл с ее роскошной груди кровь, оросившую

ее впервые в жизни. Ее тревожило, не проглотила ли она не-

сколько капель, но я легко убедил ее, что даже если так и слу-

чилось, не следует ждать каких-то дурных последствий. И вот

она уже снова облачена в монашеское одеяние и, взяв с меня

слово тотчас же лечь спать и обязательно известить ее перед

отъездом в Венецию, исчезает.

Мне было легко сдержать слово, ибо я очень нуждался в от-

дыхе: я проспал до вечера. Проснувшись, я поспешил написать

ей, что я чувствую себя прекрасно и готов к возобновлению на-

шей сладостной борьбы. Закончив письмо вопросом об ее здо-

ровье, я вернулся в Венецию.