Джованни Джакомо Казанова

мемуары

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Поиски епископа обернулись для Казаковы целым сонмом приключе-

ний: в Кьодже его обыгрывают шулеры, он проводит несколько недель в ка-

рантине в Анконе, первом городе Папской области по пути в Рим; после взле-

тов и падений, он наконец прибывает в Мартурано, маленький городок в Ка-

лабрии, южной части тогдашнего Неаполитанского королевства, в самом но-

ске «итальянского сапога».

застал епископа Бернардо де Бернарди, когда он,

примостясь за неуклюжим столиком, что-то пи-

сал. Как положено, я опустился на колени, но вме-

сто благословения он встал, заключил меня в свои

объятья и крепко прижал к груди. Он был искрен-

не огорчен моим рассказом о напрасных поисках в Неаполе, о

том, что мешало мне поскорее припасть к его стопам. Но его

огорчение поубавилось, когда я сообщил ему, что я не наделал

долгов и что здоровье мое ничуть не пострадало. Он усадил

меня, вздыхал, сожалеюще покачивал головой и приказал слу-

ге подать третий прибор. Дом, который занимал епископ, был

вместительным, но некрасивой постройки и содержался пло-

хо. Дошло до того, что когда я отправился в соседнюю комна-

ту, чтобы расположиться на ночь, там на кровати не оказалось

матраца, и Его Святость уступил мне один из своих! Чтобы не

говорить много слов об его обеде, скажу лишь, что он меня на-

пугал. Впрочем, Его Святость был человек умный и человек

чести. К своему великому удивлению, я узнал от него, что его

епархия, кстати, отнюдь не самая маленькая, дает годовой до-

ход всего лишь пятьсот королевских дукатов, а одних долгов у

него на шесть сотен. Со вздохом он прибавил, что единствен-

ное благо, которое ему доставил новый пост, это то, что он вы-

рвался из-под ига монахов, державших его чуть ли не пятнад-

цать лет в некоем подобии чистилища. Эти признания подей-

ствовали на меня крайне удручающе: приехал я явно не в зем-

лю обетованную и могу только добавить хлопот епископу. Да

он и сам был удручен тем жалким будущим, которое мог мне

предложить.

Я спросил, есть ли здесь хорошие книги, можно ли найти

людей пишущих, наконец, просто общество, где было бы при-

ятно провести несколько часов. Он усмехнулся и сказал, что во

всем его диоцезе нет не только человека, знающего толк в

изящной словесности, но и мало-мальски умеющего излагать

свои мысли на бумаге; что я не отыщу здесь даже читателя га-

зет, не то что книжника. Он пообещал, однако, что у нас будет

возможность заниматься чтением, как только придут из Неа-

поля выписанные книги.

Это-то будет, но без хорошей библиотеки, без избранного

кружка, без соперничества, без литературного общения можно

ли совершенствоваться в восемнадцатилетнем возрасте? До-

бряк-епископ, видя меня погрузившимся в глубокую задум-

чивость, поспешил меня утешить: он сделает все, что в его си-

лах, чтобы я остался доволен здешней жизнью.

Назавтра, присутствуя при исполнении, им священниче-

ских обязанностей, я имел возможность увидеть весь клир,

прихожан, мужчин и женщин, заполнивших собор, и это обоз-

рение укрепило во мне мысль как можно скорее бежать из этой

грустной страны. Казалось, передо мной прошло стадо дика-

рей, скандализованных к тому же моим внешним видом. До

чего уродливы были женщины! Как тупы и надуты мужчины!

Войдя потом к епископу, я сказал этому доброму прелату, что

я- охотнее умер бы, чем остался жить в этом жалком городе.

«Благословите меня, — добавил я, — и отпустите на волю. А

еще лучше уезжайте вместе со мной. Я уверен, что в других

краях нам будет куда лучше».

Над этим предложением он принимался смеяться не-

сколько раз в течение дня. Но, я уверен, прими он его, ему бы

не пришлось через два года в расцвете лет расстаться с жиз-

нью*. А сейчас достойный человек, поняв все мое состояние,

просил меня простить ему ошибку, приведшую меня следом

за ним в этот городишко. Считая своим долгом возвратить ме-

ня в Венецию, не располагая деньгами и не зная, что у меня

они есть, он сказал мне, что направляет меня в Неаполь к од-

ному горожанину, который выдаст мне шестьдесят королев-

ских дукатов на обратный путь домой. Я с благодарностью

принял это предложение.

... Я прибыл в Неаполь 16 сентября 1743 года и сразу же

поспешил по указанному епископом адресу. Там проживал г-н

Дженнаро. Этот человек, чье дело было выдать мне указанную

епископом сумму, прочитав его письмо, предложил мне оста-

новиться у него, так как ему хотелось бы познакомить меня со

своим сыном, который «тоже поэт». (Епископ сообщил ему,

что я поэт замечательный). После обычных церемоний я при-

нял это предложение и водворился в доме гостеприимного не-

аполитанца...

Мне было совсем не трудно отвечать на многочисленные

вопросы доктора Дженнаро, но меня смущали и даже настора-

живали постоянные смешки, которыми он сопровождал каж-

дый мой ответ. Ужасные условия жизни в Калабрии и плачев-

ное состояние дел епископа Мартуранского должны были ско-

рее вызвать слезы, а не смех. Решив, что я, может быть, ста-

новлюсь объектом издевательства, я уже начал закипать него-

дованием, когда, отсмеявшись после очередного моего ответа,

мой собеседник сказал, что я должен его извинить, что его по-

стоянная смешливость представляет собой болезнь, причем

наследственную в его роду — один его дядя даже умер от смеха.

— Умереть от смеха! — воскликнул я.

—  Да, эта болезнь, совершенно неизвестная Гиппократу,

называется flatti (Дословно «отрыжка», нечто вроде истерического приступа.).

— Как! Ипохондрические припадки, которые делают раз-

дражительными всех, кто им подвержены, вас веселят?

— Да, потому что мои действуют не на желчный пузырь, а

на селезенку, а она, как утверждает мой врач, — орган смеха.

Это целое открытие.

— Вовсе нет! Это довольно древнее представление...

— Мы поговорим еще об этом, я надеюсь, вы проведете у

нас несколько недель.

— К сожалению, не смогу, я уеду, самое позднее, послезавт-

ра.

— А деньги у вас есть?

— Я рассчитываю на шестьдесят дукатов, которые вы мне

должны передать.

При этих словах раздается новый взрыв смеха, но, видя

мое смущение, он говорит мне: «Мне очень приятна мысль за-

держать вас подольше. Но, господин аббат, я прошу вас позна-

комиться с моим сыном. Он пишет довольно милые стихи».

На самом деле шестнадцатилетний юноша был большим поэ-

том.

Служанка проводила меня к молодому человеку. Он ока-

зался на редкость привлекательной внешности и с самыми

приятными манерами. Принял меня он чрезвычайно любезно

и учтивейшим образом извинялся, что не может именно в эту

минуту оказать мне достаточное внимание, ибо должен закон-

чить концону по случаю пострижения в монастырь одной род-

ственницы герцогини Бовине. Конечно, это были весьма ува-

жительные причины, и я предложил молодому поэту свою по-

мощь. Он тут же начал читать мне свою канцону, написанную

с большим жаром в манере Гвиди. Я посоветовал назвать ее

одой, и хотя я по справедливости нашел ее присполненной по-

длинных красот, все же на некоторые ошибки и слабости я ему

указал. Более того, я попытался переделать эти места по-свое-

му. Он был в восхищении от моих замечаний, благодарил ме-

ня и спрашивал совета еще и еще, словно я был сам Аполлон.

Он сел переписывать свою оду, а я за это время сочинил сонет

на ту же тему, сонет поверг его в полный восторг, он попросил

меня подписать его и позволить отправить к типографщику

вместе с его одой.

Пока я поправлял и переписывал набело, он побежал к сво-

ему родителю порасспросить обо мне побольше, и это вызвало

новые приступы смеха у г-на Дженнаро до того самого момен-

та, когда мы сели за стол. Вечером мне постелили роскошную

постель в комнате юного поэта.

Семья доктора Дженнаро состояла из упомянутого сына,

довольно некрасивой дочери, его супруги и двух сестер, по ви-

ду старых святош. За ужином я познакомился со многими ли-

тераторами, в числе которых был маркиз Галиани, занятый в

то время составлением комментариев к Витрувию. Через двад-

цать лет в Париже я знавал его брата, аббата Галиани, секрета-

ря посла графа Кантильяна. На следующий день за ужином я

свел знакомство со знаменитым Дженовезе*: ему также были

посланы письма обо мне, которые он уже получил.

Назавтра пострижение, и в собрании пьес, написанных по

этому случаю, ода молодого Дженнаро и мой сонет получили

наиболее высокую степень признания. Некий неаполитанец,

носивший ту же фамилию, что и я, захотел немедленно позна-

комиться со мною и с этой целью посетил дом, в котором я ос-

тановился.

Представившись, дон Антонио Казанова осведомился,

происхожу ли я из прирожденного венецианского семейства.

«Я, сударь, — был мой ответ, — правнук внука несчастного

Марка-Антонио Казаковы, служившего секретарем у кардина-

ла Помпео Колонны и скончавшегося от чумы в Риме, в году

1528-м, в понтификат Климента VII». Не успел я договорить

эту фразу, как дон Антонио бросился ко мне на шею, называя

дорогим кузеном.

В эту минуту дон Дженнаро разразился смехом, да так, что

все общество испугалось за его жизнь: казалось, невозможно

остаться в живых после такого приступа неудержимого хохота.

Весьма рассерженная г-жа Дженнаро напустилась на моего но-

вого родственника: он-де, зная о недуге ее мужа, мог бы быть

поосторожнее. Дон Антонио, нимало не смутившись, отвечал,

что ему никак нельзя было предположить, что дело покажется

столь смешным. Мне же вся эта сцена показалась донельзя ко-

мической. Наш бедный хохотун понемногу успокоился, Каза-

нова же все с тем же серьезным видом пригласил меня и юно-

го Паоло Дженнаро, с которым мы уже успели стать неразлуч-

ными, оказать ему честь и посетить его дом.

Как только мы явились к нему, мой достойный кузен по-

спешил показать мне свое генеалогическое древо, которое на-

чиналось с дона Франциско, брата дона Хуана. Что касается

меня, я твердо знал, что дон Хуан, от которого я происхожу по

прямой линии, был посмертным ребенком (родившийся после смерти отца) и, вполне возмож-

но, приходился братом Марку-Антонио. В конце концов, когда

он узнал, что я веду свой род от дона Франциско, арагонца,

жившего в конце XIV столетия, и что вследствии этого вся ге-

неалогия прославленного рода Казанова де Сарагоса становит-

ся и его генеалогией, радости его не было предела: он сумел

выяснить, что в наших жилах течет общая кровь!

После обеда дон Антонио сказал мне, что герцогиня Бови-

но горит желанием узнать, кто таков этот аббат Казанова, на-

писавший сонет в честь ее родственницы, и он,-которому это

желание стало известно, берется на правах родственника пред-

ставить меня герцогине. Оставшись с ним наедине, я стал про-

сить избавить меня от этого визита, отговариваясь тем, что

гардероб мой состоит только из дорожного платья и мне при-

ходится бережно расходовать средства, чтобы не оказаться в

Риме без денег. Он слушал меня все с тем же выражением вос-

хищения на лице и явно поверил в основательность моих до-

водов, но возразил мне: «Я богатый человек, — сказал он, — и

прошу вас отбросить всякую щепетильность и позволить мне

предложить вам своего портного». К этому он добавил, что ни-

кто не узнает ничего, а мой отказ смертельно его огорчит. Я с

благодарностью пожал ему руку и сказал, что он может распо-

лагать мною. Мы отправились к портному, внимательно вы-

слушавшему все указания дона Антонио, и назавтра я мог об-

лачиться в одеяние, как нельзя более подходящее для аббата.

Дон Антонио обедал у нас. Затем в сопровождении юного

Паоло мы отправились к герцогине. Эта дама приняла меня

совершенно по-неаполитански, перейдя «на ты» с первых же

слов. У нее была дочь лет десяти-двенадцати, премилая особа,

которой через несколько лет предстояло стать герцогиней Ма-

талона. Герцогиня-мать подарила мне табакерку из перламут-

ра, инкрустированного золотом, и пригласила обедать у нее на

следующий день с тем, чтобы после обеда мы поехали в мона-

стырь Санта-Клара для свиданья с новой послушницей.

Я провел в приемной монастыря Санта-Клара два дивных

ослепительных часа под любопытствующими взглядами всех

монахинь, вышедших в этот день к решетке. Выпади мне судь-

ба остаться в Неаполе, успех был бы мне обеспечен, но, хотя и

безотчетно, я чувствовал, что меня призывает Рим. Поэтому я

отказался от всех заманчивых предложений моего кузена дона

Антонио, развернувшего передо мной целый список первых

неаполитанских семейств, где меня ждали как воспитателя их

подрастающего потомства.

У герцогини Бовине я познакомился с мудрейшим из неа-

политанцев доном Лелио Караффа* из рода герцогов Матало-

на, которого король Дон Карлос назвал своим другом. Дон Ле-

лио Караффа предложил мне большое жалованье, если бы я

согласился руководить воспитанием его племянника, десяти-

летнего герцога Маталона. Я же попросил оказать мне благоде-

яние иначе — дать мне рекомендательные письма в Рим. Охот-

но, без всяких колебаний он согласился и назавтра прислал

мне два: одно — кардиналу Аквавиве и другое отцу Джорджи.

Заметив, что друзья мои стараются выхлопотать для меня

приглашение к королеве на целование руки, я поспешил с при-

готовлениями к отъезду, я понимал, что Ее Величество могла

меня спросить, а я не мог бы не ответить и не признаться, что

я сбежал из Мартуано, от бедного епископа, которого она сама

назначила на это злосчастное место. К тому же королева знала

мою мать еще по Дрездену, и ничто не могло ей помешать

рассказать о том, какую роль играла при дворе моя матушка.

Это убило бы дона Антонио, а вся моя генеалогия рухнула тут

же. Я знал силу предрассудков, медлить с отъездом было нель-

зя. На прощание дон Антонио подарил мне великолепные зо-

лотые часы и вручил рекомендательное письмо к дону Гаспаро

Вивальди, которого он назвал своим лучшим другом. Дон

Дженнаро отсчитал мне мои шестьдесят дукатов, а его сын

просил писать и поклялся мне в вечной дружбе. Все они про-

водили меня до экипажа; было пролито много слез, произне-

сено много благословений и добрых пожеланий.

Я не был неблагодарным по отношению к доброму еписко-

пу Мартуранскому; если даже он невольно и причинил мне

огорчения, я охотно признаю, что его письмо к дону Дженнаро

было источником всех благодеяний, которыми я был осыпан в

Неаполе. Я написал ему из Рима.

Пока я осушал слезы разлуки, мы успели проехать всю

прекрасную Толедскую улицу и выехать за город. Только те-

перь я присмотрелся к физиономиям моих спутников. Рядом

со мной сидел мужчина между сорока и пятьюдесятью годами,

довольно приятной наружности, с живым выражением лица.

Но сидящие напротив обрадовали меня гораздо больше: две

молодые и красивые дамы, одетые подобающим образом,

имевшие вид одновременно и открытый и скромный. Такое

соседство нельзя не назвать приятным, но на сердце у меня все

еще было тяжело, и мне необходимо было молчание. Мои же

попутчики всю дорогу до Капуи болтали почти беспрерывно,

и — вещь невероятная — я ни разу не раскрыл рта. Я молча на-

слаждался, слушая неаполитанский говор моего соседа и ми-

лый лепет дам, которые были римлянками. Со мной произош-

ло воистину чудо: я провел пять часов визави с двумя очарова-

тельными женщинами, ни разу не обратившись к ним не то

что с комплиментом, даже слова не сказав!

Приехав в Капую, где нам предстоял ночлег, мы получили

на постоялом дворе комнату с двумя кроватями— обычная

вещь для Италии. Неаполитанец повернулся ко мне: «Стало

быть, я буду иметь честь спать с господином аббатом».

С самым серьезным видом я ответил ему, что он волен вы-

бирать и даже может распорядиться совсем по-другому. При

ответе одна из дам улыбнулась и это послужило мне добрым

предвестием.

Ужинали мы впятером, возница отвечает за питание пасса-

жиров, если нет особой договоренности, и тогда все едят вме-

сте. Во время застольных разговоров мне были продемонстри-

рованы и скромность, и живость ума, и светскость. Это меня

заинтересовало.

После ужина я вышел во двор и, отведя возницу в сторон-

ку, спросил о своих спутниках. «Господин, — отвечал он, — ад-

вокат, а одна из дам, только не знаю которая, ихняя супру-

га».

Вернувшись, я поспешил улечься в постель первым, чтобы

дамы спокойно могли раздеться и приготовиться ко сну, а ут-

ром первый же встал и отправился погулять до завтрака. Кофе

был отменного качества, я его похвалил, и самым любезным

образом мне был обещан такой же на всем протяжении пути.

Появился цирюльник, чтобы побрить адвоката. Закончив с

ним, плут предложил свои услуги мне. Я сказал, что мне пока

не требуются его услуги, и он удалился ворча, что носить боро-

ду нечистоплотно.

Как только мы тронулись в путь, адвокат заметил, что все

цирюльники обычно большие наглецы.

— Сначала надо решить, — отозвалась одна из красавиц, —

можно ли считать бороду нечистотами.

— Конечно, — ответил адвокат. — Это же экскременты, вы-

деления организма.

— Возможно, — сказал я. — Но можно взглянуть и иначе.

Разве называют экскрементами волосы? А они той же приро-

ды. Напротив, мы любуемся их великолепием, густотой и дли-

ной.

—  Следовательно, — заключила вопрошавшая, — брадоб-

рей просто дурак.

— Но кроме того, — добавил я, — разве у меня есть борода?

— Полагаю, что есть, — ответила она.

— В таком случае в Риме я начну с того, что пойду к бра-

добрею. В первый раз слышу, что у меня заметна борода.

— Ах, женушка, — сказал адвокат, — лучше бы ты молчала.

Весьма возможно, что господин аббат едет в Рим, чтобы стать

капуцином.

Эта шутка заставила меня рассмеяться, но, не желая от-

стать, я ответил, что он угадал, но, встретив синьору, я забыл о

своем намерении.

— О, это напрасно, — весело ответил адвокат.— Моя жена

без ума от капуцинов, и коль вы хотите ей понравиться, не пе-

редумывайте.

Так, непринужденно болтая, мы провели весь день, а вече-

ром живой и остроумный разговор помог нам скрасить сквер-

ный ужин, поданный нам в Гарильяно. Моя зарождающаяся

страсть очень окрепла за этот день с помощью той, что ее вы-

звала.

Наутро, когда мы разместились в экипаже, милая дама

спросила меня, останусь ли я на какое-то время в Риме перед

отъездом в Венецию. Я отвечал, что никого не знаю в этом го-

роде и, боюсь, мне будет там скучно.

— Там любят иностранцев, — утешила она меня. — Я уве-

рена, что вы не разочаруетесь.

— Могу ли тогда надеяться, синьора, что мне будет позво-

лено быть вашим поклонником?

— Сочтем за честь, — живо откликнулся адвокат.

... Пообедав в Веллетри, мы приготовились ночевать в Ма-

рино. Городок был наводнен войсками, но для нас нашлись две

маленькие комнатки и славный ужин.

Я не мог желать большего от моей очаровательной рим-

лянки: хотя я получил от нее залог почти неуловимый, но зато

такой искренний и такой нежный! В дороге наши глаза редко

обращались друг к другу, но зато волнующими касаниями

разговаривали наши ноги.

Адвокат рассказывал мне, что он едет в Рим улаживать од-

но церковное дело, а жена хочет повидать свою мать, которую

не видела два года, со времени замужества. Свояченица же на-

мерена выйти в Риме замуж за человека, служащего в Банке

Святого Духа. Остановятся они у тещи адвоката. Получив ад-

рес и приглашение бывать, я пообещал посвятить им все свей

минуты, свободные от дел.

За десертом красавица обратила внимание на мою таба-

керку, ей хотелось бы иметь такую же.

— Я тебе куплю, дорогая.

—  Купите мою, — сказал я. — Я отдам ее вам за двадцать

унций, а вы заплатите их предъявителю векселя, который вы

мне дадите. Я должен эту сумму одному англичанину, и мне

было бы очень удобно именно так с ним рассчитаться.

— Табакерка ваша, г-н аббат, стоит двадцать унций, но я

смогу ее купить только в том случае, если вы возьмете налич-

ными сейчас же. Если вы согласны, я буду счастлив тут же

увидеть ее в руках моей жены, которой она будет прекрасным

напоминанием о вас.

Его жена, видя, что я не соглашаюсь на его предложение,

спросила, не все ли ему равно, заплатить деньги сейчас или

выдать вексель.

— Эх, — воскликнул адвокат, — неужели ты не видишь, что

никакого англичанина не существует! Он никогда не появится,

и табакерка нам достанется задаром. Остерегайся, милая моя,

этого аббата, он большой плут.

— Я и не предполагала, — возразила его жена, взглянув на

меня, — что на свете существуют плуты такого рода.

А я, приняв самый опечаленный вид, добавил, что мне бы

очень хотелось так разбогатеть, чтобы почаще заниматься по-

добным плутовством.

Влюбленному достаточно безделицы, чтобы впасть в отча-

яние или подняться до вершин блаженства. В комнате, где мы

ужинали, стояла одна только кровать, а во второй, совсем ма-

ленькой, сообщавшейся с первой и не имевшей своей двери

наружу, стояла еще одна. Дамы выбрали отдаленную комнату,

а адвокат предшествовал мне в пути к нашей общей кровати. Я

пожелал дамам спокойной ночи и отправился спать, рассчи-

тывая, что до самого утра мне будет не до сна. Но кто может

вообразить мой гнев, когда я услышал, как скрипит кровать

при любом движении, скрип этот мог пробудить и мертвого. Я

замер, дожидаясь, когда мой товарищ по ложу погрузился в

глубокий сон. Вот, судя по всему, он заснул, я пробую тихонь-

ко соскользнуть с кровати, раздается ужасный скрип, мой

компаньон просыпается и шарит вокруг себя рукой. Убедив-

шись, что я рядом, он опять засыпает. Проходит пелчаса, я де-

лаю новую попытку, он пробуждается снова. Я отказываюсь от

своего замысла.

Амур — самый коварный из всех богов, переменчивость —

вот его постоянное качество, но так как он существует лишь

для того, чтобы удовлетворять желания своих пылких поклон-

ников, в минуту, когда все кажется погибшим, маленький сле-

пец прозревает, и все кончается полным успехом.

Я уже начал засыпать, когда страшный шум снаружи раз-

будил меня. На улице слышались ружейные выстрелы, прон-

зительные крики, на лестнице раздавался топот бегущих лю-

дей; наконец яростные удары посыпались в нашу дверь. Встре-

воженный адвокат спросил меня, что бы это могло значить. Я

с самым равнодушным видом отвечал ему, что что бы это ни

было, я хочу спать. Но тут перепуганные дамы закричали, что-

бы мы принесли им посветить. Я не шевельнулся, адвокат бы-

стро вскочил с кровати, чтобы отправиться на поиски. Я по-

шел вслед за ним и, закрывая дверь, толкнул ее чуть сильнее,

чем нужно, пружинка соскочила, дверь оказалась запертой и я,

не имея ключа, не мог бы ее открыть.

Теперь я подхожу к дамам, чтобы их успокоить, говорю

им, что адвокат поспешил, чтобы узнать причины суматохи, и

что он скоро вернется с разъяснением. Но не теряя ни минуты,

я предпринял все необходимые авансы, слабое сопротивление

побуждает меня действовать со всей возможной расторопно-

стью. Забыв об осторожности, я чересчур энергично налег на

мою красавицу, и мы все вперемешку барахтаемся на полу.

Адвокат возвращается, колотит в запертую дверь. Сестра моей

возлюбленной вскакивает, и я, уступая обстоятельствам, под-

крадываюсь на цыпочках к двери и говорю адвокату, что у нас

нет ключа и мы не можем открыть ему. Обе сестры стоят за

моей спиной, я протягиваю руку, но ее яростно отталкивают;

значит, я попал на сестру, рука моя тянется в другую сторону,

на этот раз с большим успехом. Муж отходит от двери, вскоре

возвращается, и мелодия ключа извещает нас, что дверь вот-

вот откроется, мы кидаемся к своим кроватям.

Как только дверь открылась, адвокат поспешил к двум сво-

им женщинам, чтобы успокоить и ободрить их, но вместо ус-

покоительных слов разразился смехом, видя их лежащими в

развалившейся кровати. Он зовет меня, чтобы полюбоваться

этим уморительным зрелищем, но я из скромности отклоняю

его призыв. Тогда он рассказывает нам, что тревога объясняет-

ся ссорой, вспыхнувшей между немецким отрядом и испанца-

ми*. Через четверть часа все затихает и покой полностью во-

царяется вокруг.

Похвалив мою невозмутимость, он ложится и сразу же за-

сыпает. Что до меня, я не смыкая глаз ждал рассвета и с пер-

выми же лучами солнца поспешил выйти, чтобы вымыться и

переменить белье. Это было совершенно необходимо.

Я вернулся к завтраку, и пока мы наслаждались чудным

кофе, изготовленным донной Лукрецией и в этот день, я заме-

тил, что ее сестра дуется на меня. Но эта маленькая неприят-

ность была совсем ничтожной в сравнении с той радостью, ка-

кую вызывали во мне сияющий вид и благодарное выражение

глаз моей несравненной Лукреции!

Мы прибыли в Рим ранним утром. Адвокат был в прекрас-

ном настроении, я тоже и, наговорив ему множество любезно-

стей, предсказал ему скорое рождение первенца, взяв с его же-

ны обещание не обмануть ожидания мужа. Не забыл я и сест-

ры моей обожаемой Лукреции; чтобы развеять ее предубежде-

ние против меня, я с таким жаром объяснялся ей в своих дру-

жеских чувствах, проявил к ней такой глубокий интерес, что в

конце концов ей пришлось простить мне разломанную кро-

вать. Я расстался с ними, обещав быть с визитом на следую-

щий день.

Итак, я в Риме, хорошо одетый, достаточно снабженный

золотом, оправленный в драгоценности, приобретший некото-

рый опыт, имеющий хорошие рекомендательные письма, со-

вершенно свободный и в том возрасте, когда человек вправе

рассчитывать на удачу, если он смел и его внешность привле-

кает окружающих. Я не был красив, но во мне было нечто, что

стоит гораздо больше, что-то неуловимое, располагавшее к

симпатии, и я чувствовал себя способным на многое. Я знал,

что Рим — единственный город, где человек, не обладающий

ничем, может достигнуть всего. Эта мысль воодушевляла ме-

ня, необузданное самолюбие, поощряемое моей неопытно-

стью, увеличивало мою уверенность.

Человек, желающий добиться успеха в этой древней столи-

це мира, должен быть чутким хамелеоном, способным восп-

ринимать все цвета окружающей его атмосферы, Протеем,

умеющим менять свои формы. Он должен быть изворотли-

вым, вкрадчивым, скрытным, непроницаемым, зачастую под-

лым, притворно чистосердечным, казаться менее осведомлен-

ным, чем это есть на самом деле, оставаться холодным, как ка-

мень, там, где другой пылал бы огнем; и если— обычная

вещь — при таком состоянии души у него нет веры в сердце, он

должен сохранить ее в своих речах и, коли он порядочный че-

ловек, суметь примириться с собственным лицемерием. Без

этого он должен покинуть Рим и искать счастья в другом мес-

те. Из всех перечисленных качеств, не знаю, гордиться ли

этим или покаянно признаться, у меня было только одно: я

умел быть услужливым. Во всем остальном я представлял со-

бой приятного проказника, породистую молодую лошадку,

еще совсем не выезженную или вернее плохо выезженную, что

было хуже всего.

Я начал с того, что отправился с рекомендательным пись-

мом дона Лелио к отцу Джорджи. Весь город уважал этого про-

свещенного монаха, и сам папа относился к нему с большим

почтением. Он не терпел иезуитов и в открытую разоблачал

их, хотя сами иезуиты считали себя столь могущественными,

что пренебрегали его нападками.

Внимательно прочитав письмо, он сказал, что готов быть

моим советчиком, а все остальное будет зависеть от меня, по-

тому нто при разумном поведении человеку не надо бояться

несчастий. Затем он спросил, чем я намерен заняться в Риме,

и я ответил ему, что надеюсь на его указания.

— Это возможно, но тогда, — добавил он, — приходите ко

мне почаще и не скрывайте ничего, решительно ничего из то-

го, что вы будете наблюдать, и из того, что с вами будет проис-

ходить.

— Дон Лелио, — сказал я, — дал мне еще письмо к карди-

налу Аквавиве*.

— С этим можно вас только поздравить. Кардинал — чело-

век более могущественный в Риме, чем папа.

— Следует ли отнести письмо тотчас же?

— Нет, я увижу его сегодня вечером и предупрежу. Прихо-

дите ко мне завтра поутру, и я скажу вам, где и в каком часу вы

сможете вручить письмо. Есть ли у вас деньги?

— Достаточно, чтобы их хватило по крайней мере на год.

—  Совсем хорошо! А есть ли у вас какие-нибудь знако-

мые?

— Никого.

— Не знакомьтесь ни с кем без моего совета и старайтесь

не бывать в кафе и ресторанах, а уж коли там окажетесь, слу-

шайте, но не говорите. Знаете ли вы французский?

— Ни единого слова.

— Тем хуже! Надо выучиться. Вы учились чему-либо?

—  Плохо, но я infarinato («обсыпанный мукой» — нахватанный (итал.) до такой степени, что могу под-

держивать беседу в обществе.

— А вот это лучше. Только будьте осмотрительны. Рим —

город, наполненный инфаринато, все они стремятся разобла-

чить один другого и ведут постоянную войну между собой. Но

я надеюсь, что вы завтра отправитесь с письмом к кардиналу

одетым, как подобает скромному аббату, а не в этом наряде.

Он сослужит плохую службу вашей фортуне. А покамест, про-

щайте до завтра.

Я простился и как нельзя более довольный и приемом это-

го монаха, и его манерой разговаривать направился на Кампо-

ди-Фиори, дабы вручить письмо моего кузена дону Гаспаро

Вивальди. Я нашел этого достойного человека в его библиотеке

в обществе двух почтенных аббатов. После весьма ласкового

приема он осведомился о моем адресе и пригласил назавтра

отобедать.

Восхваляя на все лады отца Джорджи, он проводил меня до

лестницы и там сообщил, что завтра же выполнит получение

дона Антонио и вручит мне известную сумму.

Вот еще один дар моего великодушного кузена! Разумеет-

ся, нетрудно дарить, когда ты богат, но надо обладать искусст-

вом дарить, которое есть далеко не у всех людей. Способ, из-

бранный доном Антонио, был столь же благороден, сколь и

изящен; я не мог и не должен был отклонить его дар.

Назавтра, первого октября 1743 года, я решил впервые по-

бриться. Мой пушок уже становился бородой, и пришла пора

отказываться от некоторых привилегий юности. Оделся я со-

вершенным римлянином, как этого и хотел портной моего ку-

зена, и отец Джорджи остался весьма доволен моим костю-

мом.

Он предложил мне сначала чашку шоколада, а затем сооб-

щил мне, что кардинал, уже предупрежденный о письме дона

Лелио, примет меня после полудня на Вилле Негрони, где Его

Преосвященство будет совершать прогулку. Тут я сказал отцу

Джорджи, что я приглашен обедать у дона Гаспаро Вивальди, и

он посоветовал мне бывать там почаще.

...На Вилле Негрони кардинал взял мое письмо и опустил

его в карман, даже не распечатав. Внимательным взглядом

изучив меня, он спросил, есть ли у меня склонность к полити-

ке. Я отвечал, что до сей поры склонности мои были довольно

легкомысленны и поэтому я могу лишь заверить его, что мое

величайшее стремление усердно служить ему поможет мне

выполнить все, что Его Преосвященству будет благоугодно по-

ручить мне.

— Приходите завтра, — сказал он, — в мое бюро к аббату

Гаме, которого я предупрежу. Надо, — добавил он, — чтобы вы

как можно скорее выучились французскому языку, это язык

необходимейший.

Затем, расспросив меня о здоровье дона Лелио, он протя-

нул для поцелуя руку и отпустил меня с миром.

Не тратя времени я отправился к синьору Вивальди, где

пообедал в избранной компании. Поскольку единственной

страстью дона Гаспаро была литература, он был холост. Он

любил поэзию латинскую еще сильней, чем итальянскую, и

Гораций, которого я знал наизусть, был его любимым авто-

ром. После обеда мы прошли в его кабинет, где он выдал мне

сто римских экю от имени дона Антонио и еще раз уверил ме-

ня, что будет очень рад почаще видеть меня у себя дома.

Назавтра я представлялся аббату Гаме. Это был сорокалет-

ний португалец с приятным лицом, добродушным и умным.

Он сразу же располагал к себе. И манерами и речью он был ис-

тинный римлянин. Он сказал, что Его Преосвященство уже

дал относительно меня необходимые распоряжения своему

управляющему, что меня поселят в самом палаццо монсенье-

ра, что столоваться я буду вместе с секретарями и что в ожида-

нии, пока я выучу французский язык, мне поручат нетрудную

работу составления экстрактов из тех писем, которые мне да-

дут. Затем мне был указан адрес учителя французского языка,

которому обо мне также уже было сказано. Учитель этот был

римский адвокат Дальаква и жил как раз насупротив Палаццо

ди Спанья.

После такой краткой и точной инструкции и заверений в

самом дружеском ко мне расположении, аббат Гама проводил

меня к управляющему. Тот вписал мое имя в большую книгу,

где было множество других имен, и отсчитал мне шестьдесят

римских экю — таковым оказалось мое содержание за три ме-

сяца, выплаченное мне авансом. Затем меня провели на тре-

тий этаж в предназначенные для меня аппартаменты. Горнич-

ная вручила мне ключ, сказала, что каждое утро она к моим ус-

лугам. Управляющий проводил меня до дверей, дабы я мог

быть известным привратнику. И я поспешил перенести мой

чемодан в тот дом, где мне было бы суждено, я в этом уверен,

сделать блестящую карьеру, окажись я способным жить вопре-

ки собственной натуре.

Понятно, что перйым моим движением было отправиться

к моему ментору и во всем ему отчитаться. Отец Джорджи

сказал, что я могу считать себя вставшим на верный путь и те-

перь все дальнейшее зависит от моего поведения.

— Помните, — добавил этот мудрый человек, — вам, чтобы

не повредить своей карьере, необходимо во многом себе отка-

зывать, и если с вами случатся неприятности, никто не назо-

вет их роковой случайностью, такое слово — пустой звук; все

ваши неудачи отнесут на ваш собственный счет.

— Я уже знаю наперед, преподобный отец, — сказал я, —

что моя молодость и неопытность побудят меня часто доку-

чать вам. Я боюсь, что покажусь в конце концов вам назойли-

вым, но вы всегда найдете во мне внимательного и послушно-

го ученика.

— А я вам покажусь порой излишне суровым, но боюсь,

что вы мне не станете рассказывать всего.

— Все, абсолютно все!

—  Позвольте вам не поверить. Вы, например, не сказали

мне, где провели вчера целых четыре часа.

— Но я не считал это столь важным! Это дорожное знаком-

ство, я сделал визит, и мне показалось, что это порядочное се-

мейство, которое я смогу посещать, если, разумеется, вы не

предпишете иное.

— Сохрани меня Бог от этого! Это очень приличный дом, в

котором бывают самые уважаемые люди. Я только могу позд-

равить вас с подобным знакомством. Вы очень всем понрави-

лись, и там надеются, что и вы остались довольны. Мне рас-

сказали обо всем сегодня утром. И все-таки вам не надо часто

бывать в зтом доме.

— Должен ли я прекратить визиты сразу же?

— Нет, это бьшо бы невежливо с вашей стороны. Бывайте

там раз, два в неделю, но не засиживайтесь. Дитя мое, вы, ка-

жется, вздохнули?

— Вовсе нет: я совершенно подчиняюсь вам.

— О, дитя мое, я хотел бы обойтись без титула «подчине-

ние» и особенно чтобы вы поступили так, не скрепя сердце. Во

всяком случае, я предпочитаю вас убедить. Помните: нет у рас-

судка большего врага, чем сердце.

— Однако они могут быть и в согласии друг с другом.

— Тешьте себя этой надеждой, но в таком случае вы высту-

паете против вашего любимого Горация. Вы знаете его: «Еже-

ли не послушаньем, то приказаньем...»х

— Знаю, преподобный отец, но в этом доме, право же, мое-

му сердцу ничто не угрожает.

— Тем легче вам будет отказаться от частых визитов. По-

мните, что моя обязанность — верить вам.

— А моя — выслушивать ваши добрые советы и следовать

им. Я буду бывать у донны Цецилии крайне редко.

С тяжелым сердцем потянулся я к нему поцеловать руку,

но он отечески прижал меня к груди и отвернулся, чтобы

скрыть слезы.

„.Итак, мне, влюбленному в Лукрецию и осчастливленно-

му ею, предстояло теперь отказаться от нее! Это казалось мне

сущим варварством. Я восставал против этой необходимости,

выглядевшей в моих глазах неестественной и унизительной.

Еще я думал, что отец Джорджи напрасно сказал мне, что дом,

от которого предстояло отречься, порядочный дом. Мне бьшо

бы легче тогда подчиниться его настойчивому совету. В таких

невеселых размышлениях провел я весь день и большую часть

ночи.

Утром аббат Гама принес мне громадную кипу министер-

ских писем, которые мне, чтобы чем-нибудь заняться, надо

было компилировать. Едва он ушел, я, напустив на себя самый

озабоченный вид, вышел из дворца и отправился на первый

урок французского языка. После урока я намеревался совер-

шить небольшую прогулку по Страда ди Кондотти. Меня ок-

ликнули. Аббат Гама манил меня к себе, стоя в дверях кафе. Я

шепнул ему на ухо, что Минерва запретила мне посещать

римские кафе. «Минерва, — ответил он, — повелевает вам уз-

нать о них. Пойдёмте, посидите со мной».

И вот я сижу в римском кафе и слушаю, как некий юный

аббат громко рассказывает об одном происшествии, истинном

или вымышленном, нападая на правосудие Святого Отца, но

без всякой язвительности. Окружающие обсуждают случивше-

еся на все лады со смехом и шутками. А вот другой на вопрос,

почему он оставил службу у кардинала Б., отвечает во всеуслы-

шание, что это произошло оттого, что Его Преосвященство

считал себя вправе не оплачивать дополнительные услуги, ока-

зывавшиеся ему рассказчиком. И снова общий смех и толк.

Наконец, третий подходит к аббату Гама спросить, не захочет

ли он после обеда отправиться на Виллу Медичи; там они

встретятся с двумя юными девицами, которые стоят всего

«кватрино». Это золотая монета стоимостью в четверть цехина.

Еще один аббат читает сонет, направленный против прави-

тельства, и все кидаются переписывать его. Другой автор обна-

родывает сатиру собственного сочинения, задевающую честь

одного почтенного семейства. В разгар всего этого содома я

вижу очаровательного аббата, только что вошедшего в кафе.

Глядя на его покачивающиеся бедра, я принял его за переоде-

тую женщину и сказал об этом аббату Гаме. Тот рассмеялся:

это Беппино Делла Мамана, знаменитый кастрат. Аббат под-

зывает его и сообщает ему, что я принял его За женщину. Тот

пристально смотрит на меня и говорит, что если мне угодно,

он готов тут же доказать мою ошибку или мою правоту.

...Вечером я отправился к Лукреции. Там уже знали о моих

успехах и всячески поздравляли меня. Но Лукреция заметила,

что я чем-то опечален, и я признался, что меня огорчает не-

возможность свободно располагать своим временем. Ее суп-

руг, как всегда в шутливой манере, открыл ей, что я в нее

влюблен и что его теща донна Цецилия советует ему не боять-

ся этого. Я провел час среди этого милого семейства и отпра-

вился домой, чуть ли не поджигая воздух пламенем, горевшим

в моей душе. Дома я кинулся к столу, за ночь написал оду и от-

правил ее адвокату, зная, что он обязательно покажет ее своей

жене. Она была страстной поклонницей поэзии, но совсем не

подозревала, что и я подвержен той же страсти. Затем я нало-

жил на себя трехдневный обет воздержания — я ае наведывал-

ся в их дом, прилежно занимаясь французским языком и пе-

реписыванием официальных писем.

Каждый вечер Его Преосвященство собирал у себя высшее

общество Рима. Я не бывал на этих ассамблеях, но аббат Гама

бывал и сказал мне, что я могу, по его примеру, приходить ту-

да запросто. Явившись и будучи никому почти незнакомым, я

естественно возбудил всеобщее любопытство: на меня смотре-

ли, обо мне спрашивали. Аббат Гама поинтересовался, кто из

светских дам кажется мне наиболее привлекательной. Я указал

на одну исключительную красавицу, и этот легкомысленный

куртизан тут же поспешил к ней и после недолгой оживленной

беседы, к моей вящей досаде, меня начали лорнировать, а по-

том и улыбаться. Это была прелестная маркиза Г., в поклонни-

ках которой состоял кардинал С. К.

Утром того дня, на какой был намечен мой визит к донне

Лукреции, меня навестил адвокат, ее супруг. Начал он с того,

что я ошибаюсь, если думаю разубедить его в моей влюблен-

ности в его жену, не показывая к ним глаз, а закончил пригла-

шением принять участие в ближайший четверг в поездке в

Тестаччо, куда они намерены отправиться всем семейством.

«Моя жена, — добавил он, — выучила вашу оду наизусть. Она

прочла ее и жениху Анжелики, который умирает от желания

познакомиться с вами. Он тоже поэт и будет вместе с нами в

Тестаччо». Я обещал ему быть у них в назначенный день с

двухместным экипажем.

Нельзя было допустить, чтобы отец Джорджи узнал об

этой увеселительной поездке от кого-либо помимо меня; я по-

просту отправился к нему за позволением. Признаюсь, я даже

был удивлен его полнейшим равнодушием: он не имел ничего

против, это семейная поездка, сказал мой почтенный опекун, а

кроме того, мне представляется возможность увидеть окрест-

ности Рима.

Я пожаловал в двухместной «кароцце» (Легкая карета), нанятой мной у

одного авиньонца по имени Ролан. Упоминаю здесь его по-

тому, что через восемнадцать лет мое знакомство с этим че-

ловеком имело важные последствия. Очаровательная вдова

представила мне дона Франческо, своего будущего второ-

го зятя, как большого любителя писателей и очень образован-

ного человека. Я принял все это за чистую монету и готов

был с ним обращаться соответственно, но выглядел он доволь-

но туповатым и никак не отвечал представлениям о счаст-

ливом женихе прелестной девушки. Но он был честен и бо-

гат что стоило гораздо больше, чем образованность и остро-

умие.

Мы приготовились рассаживаться по экипажам, когда ад-

вокат сообщил мне, что будет моим спутником, а три дамы

поедут вместе с доном Франческо. Я воспротивился: пусть ад-

вокат едет с доном Франческо, а на мою долю пусть достанется

донна Цецилия. От другого порядка я наотрез отказался и по-

спешил предложить руку обворожительной вдовушке. Она на-

шла мои резоны совершенно справедливыми, да к тому же ме-

ня порадовал одобрительный взгляд ее старшей дочери. Но по-

чему адвокат предложил такой вариант размещения? Это было

не похоже на его прежнее отношение ко мне. «Неужели он на-

чинает ревновать?» — спросил я себя. Однако печальные мыс-

ли досаждали мне недолго, надежда на Тестаччо развеяла ту-

ман, и я всю дорогу самым отменным образом любезничал с

донной Цецилией.

И прогулка, и оплаченные адвокатом угощения были пре-

восходны, и день прошел быстро. Я старался выглядеть как

можно беззаботнее, все мое внимание было обращено на донну

Цецилию, с донной Лукрецией я лишь обменялся нескольки-

ми словами на ходу, а с адвокатом вообще не разговаривал:

мне казалось, он должен был понять, что он ошибся на мой

счет.

При отъезде адвокат отобрал у меня донну Цецилию и по-

вел к своему экипажу, где уже сидели Анжелика с доном Фран-

ческо. Стараясь не выказать свою радость, я предложил руку

донне Лукреции, произнеся при этом самые общие учтивости.

Адвокат же смеялся от всего сердца, как будто вполне уверясь,

что он изрядно подшутил надо мною.

Ах, сколько бы нежных слов произнесли мы, прежде чем

кинуться в объятия друг другу, не будь так дороги мгновенья,

выпавшие нам! Но мы знали, что всего полчаса отпущено нам

безжалостным временем, и не тратили слов. В разгар опьяне-

ния страстью Лукреция вдруг воскликнула: «О Боже! Как мы

несчастны!»

Она оттолкнула меня, выпрямилась, лошади встали, слуга

распахнул дверцу.

— Что случилось? — спросил я.

— Мы приехали...

Дома я бросился в постель, но заснуть не мог. Во мне пы-

лал огонь, погасить который мне помешало слишком короткое

расстояние между Тестаччо и Римом.

...Я проснулся поздно, как раз к тому времени, когда нужно

было идти брать уроки французского. У моего учителя была

дочь по имени Барбара. Первое время она присутствовала на

уроках и даже иногда делала очень точные замечания. Моло-

дой человек, который брал уроки вместе со мной, влюбился в

нее, и она отвечала взаимностью. Он нравился мне прежде все-

го своей скромностью: он скрывал свою любовь, на все мои

расспросы на эту щекотливую тему он всегда отмалчивался.

...Однажды выходя после мессы, я заметил его. Подойдя к

нему с упреком в долгом отсутствии, я заметил на глазах его

слезы. Я спросил о причине. Он сказал, что его терзает такое

горе, что он окончательно потерял голову. Не желая быть на-

зойливым, я собрался покинуть его, он меня удержал. Тогда я

сказал, что он может не числить меня в своих друзьях, если

немедленно не откроет мне своего сердца. И вот что он расска-

зал:

«Вот уже шесть месяцев, как я люблю Барбару, и три меся-

ца назад она дала мне неопровержимые доказательства своей

любви. На прошлой неделе нас, преданных служанкой, отец

Барбары застал в самом деликатном положении. Он вышел из

комнаты, не произнеся ни слова, я и решил кинуться за ним,

чтобы упасть к его ногам. Но как только я явился к нему, он

схватил меня и потащил к дверям, говоря, чтоб я никогда

больше не смел появляться в его доме. Я не могу просить ее

руки — у меня есть женатый брат, а мой отец беден. Ни у меня,

ни у моей возлюбленной нет никаких средств. Я все рассказал

вам, ради Бога, скажите мне, в каком она состоянии? Она, я

знаю, так же несчастна, как и я. И я не могу передать ей пись-

мо, ее не выпускают из дому даже в церковь. Что же мне де-

лать?»

Я мог ему только посочувствовать, так как, по чести, я не

мог оказаться замешанным в это дело. Я сказал, что уже дней

пять как я не видел его возлюбленную и ничего не могу сооб-

щить ему о ней. Не имея никаких средств утешения, я дал ему

совет, какой всегда дают пошляки в подобных случаях: поста-

раться забыть ее.

Мы разговаривали, прохаживаясь по набережной Рипетта,

и я, заметив, какой взгляд вперил он в мутные воды Тибра, ис-

пугался за него: отчаянье могло толкнуть его на роковой по-

ступок. Чтобы его успокоить, мне пришлось сказать, что я по-

стараюсь разузнать новости о его возлюбленной и ее отце и со-

общить ему. Он, несколько успокоившись после моего обеща-

ния, просил меня не забывать о нем.

Несмотря на огонь, зажженный во мне прогулкой в Тес-

таччо, я вытерпел четыре дня, не видя моей дорогой Лукреции.

Совесть моя страшилась и кротости отца Джорджи, но еще бо-

лее опасался я, что он откажется давать мне советы. И все же я

не выдержал: на пятый день я оказался в доме моей возлюб-

ленной. Я застал ее одну и очень опечаленной,

— Ах,— сказала она, едва меня завидев, — ужели вы не мог-

ли найти минуту, чтоб повидаться со мной?

— Нежный друг мой, сейчас не время сердиться на меня. Я

просто берегу нашу любовь до такой степени, что предпочел

бы умереть, нежели обнаружить ее. Я надумал пригласить вас

всех отобедать в Фраскати. Я закажу фаэтон и надеюсь, что там

какой-нибудь счастливый случай поможет нашей любви.

— О да, друг мой, конечно! Так и сделайте, я уверена, вам

не откажут.

Через четверть часа все семейство оказалось в сборе, и я

обнародовал свое приглашение: в следующее воскресенье от-

правиться в Фраскати. Это был как раз день Святой Урсулы,

праздник самой младшей сестры Лукреции. Я пригласил и

донну Цецилию и ее сына, молоденького аббата. Приглашение

мое было принято, и мы условились, что ровно в семь часов у

их дверей будет ждать фаэтон, а я сам прибуду в то же время в

двухместной коляске.

Вечером, на собрании у Его Преосвященства, где я теперь

бывал регулярно, хотя никто из особ высшего класса еще ни

разу не обращался ко мне ни с единым словом, кардинал сде-

лал мне знак приблизиться. Он беседовал с очаровательной

маркизой Г., той самой, которая так понравилась мне при мо-

ем первом появлении на вечере кардинала, о чем ее известил

несносный Гама.

— Маркиза спрашивает, — сказал кардинал, — каковы ва-

ши успехи во французском? Она сама знает этот язык, как

родной.

Я отвечал, что занимаюсь много и многому научился, но

не решаюсь пока еще на попытку начать разговаривать.

— Надо решиться, — сказала маркиза. — Только без всяких

претензий, и вы будете защищены от критики.

В моем сознании мелькнуло другое значение слова «ре-

шиться», о котором маркиза, вероятно, забыла. Я покраснел, и

она, заметив это, поняла мою оплошность. Разговор увял, и я

смог удалиться.

Назавтра в семь часов я был у донны Цецилии. Нанятый

мной фаэтон стоял у дверей, так же как и предназначавшаяся

для меня двухместная коляска. На этот раз я нанял элегантное

«визави». Донья Цецилия пришла в восторг от мягких и по-

койных рессор*. «Это мой экипаж на обратном пути»,— объя-

вила донна Лукреция, и я отвесил ей глубокий поклон, как бы

ловя ее на слове. Чтобы не возбуждать подозрений, она никак

не ответила на мой поклон. Предвкушение близкого счастья

еще более увеличило мою прирожденную веселость. В Фраска-

ти, распорядившись приготовить обед, мы отправились прогу-

ляться до Виллы Людовизи и условились на случай, если раз-

бредемся, встретиться в гостинице. Достойная вдова оперлась

на руку своего зятя, Анжелика поступила таким же образом с

женихом, Лукреция осталась моей счастливой добычей. Урсу-

ла с братом убежали от нас, и через четверть часа моя прелест-

ная возлюбленная оказалась со мною наедине.

— Понял ли ты, — сказала она, — с каким милым просто-

душием я обеспечила на обратный путь два часа наедине? И

вдруг мы вдвоем гораздо раньше! Как хитроумна любовь!

—  Да, моя прелесть, зачем любви пользоваться нашим

умом, когда у нее есть свой! Я тебя обожаю. Я провел так мно-

го дней без тебя лишь для того, чтобы полнее были радости

этого дня.

— Я об этом не думала. Это все ты устроил. Как много ты

умеешь для своих лет!

—  Еще месяц назад я был совсем несведущ. Ты первая

женщина, которая посвятила меня в истинные таинства люб-

ви. Что я буду делать, когда ты уедешь! Ведь во всей Италии не

найти второй такой женщины.

— Как! Я твоя первая любовь? Бедняжка, ты не вылечишь-

ся от этого. Если б я была твоей! Ты тоже моя первая любовь,

первая и последняя. Счастлива та, которую ты полюбишь по-

сле меня. Нет, нет, я не ревную, но я хотела бы знать, что ее

сердце будет таким же, как и мое.

Наступила минута покоя. Я любовался самым пленитель-

ным беспорядком, в каком она пребывала, как вдруг мысль,

что нас могут застигнуть, встревожила меня. Я сказал ей об

этом.

—  Не бойся, мои друг, — успокоила она меня. — Мы под

защитой добрых гениев.

Мы отдыхали, черпая во влюбленных взглядах друг друга

новые силы, и вдруг Лукреция, быстро взглянув направо, воск-

ликнула:

— Вот видишь, мой милый, я тебе говорила! Да, наши ге-

нии хранят нас. Ах, как он смотрит на нас, словно старается

успокоить своим взглядом. Посмотри на этого маленького де-

мона. Это самое тайное из тайн природы. Полюбуйся им Это

или твой или мой гений.

Я подумал, что она бредит.

— Что ты говоришь, душа моя? Я тебя не понимаю. Чем я

должен любоваться?

- Разве ты не видишь эту змейку? Посмотри, она же вос-

хищается нами!

Я взглянул туда, куда меня приглашали взглянуть: в самом

деле, переливающаяся огненными цветами змея длиной с ло-

коть, приподняв головку, смотрела на нас. Зрелище это ничуть

меня не обрадовало, но я не хотел показаться менее бесстраш-

ным, нежели моя подруга.

— Неужели, — спросил я, — моя обожаемая подруга, тебя

нисколько не пугает ее вид?

— Он меня восхищает, — ответила она. — И я уверена, что

это божество, только прикинувшееся змеей.

— А если это божество прямо по траве скользнет к тебе?

— Я крепко прижмусь к твоей груди, а в твоих объятиях

Лукреция ничего не боится. Смотри, смотри! — закричала

она. — Она уползает. Скорей, скорей. Она дала нам знак, что

кто-то идет сюда. Она говорит нам, что надобно искать другое

убежище для нашей любви.

Мы нехотя поднялись и усталой поступью двинулись впе-

ред. И тут же из соседней аллеи к нам вышла донна Цецилия

под руку с адвокатом. С самым естественным видом я спросил

ее, боится ли ее дочь змей.

— Да, вообразите, — ответила она. — Несмотря на весь свой

ум она до обмороков боится грозы и поднимает ужасный крик,

едва завидит самую маленькую змейку. Кстати, здесь их мно-

го, но их не надо бояться: они здесь не ядовитые.

У меня волосы встали дыбом: выходит, мне пришлось

стать свидетелем подлинного чуда, совершенного любовью. В

это время к донне Цецилии подбежали младшие дети, и мы с

Лукрецией как ни в чем не бывало снова отделились от осталь-

ной компании.

— Удивительная, восхитительная женщина, скажи мне, что

бы ты делала, если б вместо твоей милой змейки возле нас по-

явились твоя матушка и супруг?

—  Ничего! Разве ты не знаешь, что в минуты торжества

любви для влюбленных существуют только они сами? Разве

ты сомневаешься, что я отдаюсь твоим ласкам полностью?

— Ты думаешь, — снова спросил я, — нас никто не подо-

зревает?

— Мой муж не думает, что мы влюблены, или относится к

этому как к пустякам, обычным в юности. Матушка моя умна

и, быть может, догадывается, но она понимает, что это не ее

дело. Сестра моя, конечно, знает, разве она может забыть сло-

манную кровать? Но она осторожна, а кроме того, ей вздума-

лось жалеть меня. И она не представляет, каковы мои чувства к

тебе. Да я и сама прожила бы всю жизнь, не имея представле-

ния о таких чувствах, если бы не ты. То, что я чувствую к свое-

му мужу... это скорее признательность, то, что мне полагается

чувствовать в моем положении.

— И все-таки он счастливее меня, и я завидую ему. Он мо-

жет, когда захочет, обнять тебя, он может видеть без этих

ужасных покровов все твои тайные прелести.

— Ах, где же ты, моя милая змейка? Явись, возьми меня

под свою защиту, и я сразу же исполню все желания того, кого

я обожаю.

Всю первую половину дня мы провели в разговорах о на-

шей любви и во взаимных доказательствах этой любви.

B конце обеда, за десертом, когда разговор оживился, на-

реченный Анжелики пожелал прочитать нам сонет собствен-

ного сочинения, который он написал специально для меня. Ра-

зумеется, я, как должно, поблагодарил его и, приняв от него

сонет, положил его в карман, обещав ответить вскоре и моим

сонетом. Это его разочаровало, он ждал, что я тотчас же возь-

мусь за перо и отблагодарю его сонет своим, но я не собирался

отдавать Аполлону те часы, которые были отведены мною для

другого бога, о котором, судя по всему, жених Анжелики знал

только понаслышке. После кофе мы встали из-за стола, я рас-

платился с хозяином, и мы углубились в лабиринты Виллы

Альдобрандини.

С какими сладостными воспоминаниями связаны для ме-

ня эти места! Словно впервые предстала предо мной моя бо-

жественная Лукреция. Наши глаза пылали, сердца бились в

унисон самым жарким нетерпением, и инстинкт вел нас в

уединенное убежище, где рука любви приготовила все для со-

кровенных мистерий ее тайного культа. На середине длинной

аллеи под густым зеленым шатром располагалась широкая де-

рновая скамья, укрытая с обеих сторон густой чащей. Наши

глаза могли видеть всякого, кто мог появиться на аллее, и мы

были защищены от любой неожиданности. Нам не надо было

говорить, за нас говорили наши сердца.

Молча мы стояли, прижавшись друг к другу, и наши про-

ворные руки торопливо отбрасывали все докучные преграды,

чтобы показать природе все те красоты, которые скрывали от

нее ревнивые одежды. Целых два часа провели мы, вкушая

полную сладость любви. В конце, восхищенные и довольные

друг другом, мы воскликнули оба в один голос: «Любовь, я

благодарю тебя!»

Два часа обратной дороги мы провели в моем «визави»,

вконец измучившись, прося у природы больше, чем она в со-

стоянии дать: прибыв в Рим, мы были вынуждены опустить

занавес еще до развязки пьесы, которую актеры играли с вели-

чайшим удовольствием. Я вернулся к себе несколько утомлен-

ным; но сон, как обычно в таком возрасте, быстро вернул мне

все мои силы, и утром я, как обычно, отправился брать урок

французского языка.

..Я редко бывал у дона Гаспара, так как французские уроки

отнимали у меня все утра, единственное время, когда я мог к

нему наведываться. Но каждый вечер я проводил у отца Джор-

джи, и хотя я там мало с кем разговаривал, я многому научил-

ся: там критиковали без злословия, толковали о политике без

пристрастия, о литературе без ярости. Проведя часть вечера в

обществе этого мудрого монаха, я отправлялся на ежевечерние

собрания к моему хозяину, по тем соображениям, что мне на-

добно было там бывать. Почти всегда, когда я проходил мимо

стола, за которым играла прекрасная маркиза Г., она поднима-

ла голову от карт и обращалась ко мне с каким-либо вопросом

по-французски, и я, чтобы не вызывать смеха у людей честной

компании, неизменно отвечал ей по-итальянски. Это было

странное чувство, объяснить его я представляю проницатель-

ности читателя: я находил эту женщину очаровательной и в то

же время избегал ее; не то чтобы я боялся влюбиться в нее; я

любил Лукрецию, и эта любовь казалась мне надежным щи-

том от всякой другой. Скорее это было опасение, что она влю-

бится в меня или хотя бы из любопытства захочет поближе

познакомиться со мной. Что же это бьшо: глупая самонадеян-

ность или застенчивая скромность? Порок или добродетель?

Возможно, ни то, ни другое.

Как-то на одном из вечеров аббат Гама сказал мне, что

маркиза желает со мной поговорить. Я подошел, она стояла с

кардиналом, моим патроном, и первая же ее фраза удивила

меня до чрезвычайности: она произнесла ее по-итальянски,

чего с ней раньше никогда не случалось:

— Vi ha piacciuto molto Frascati? Очень вам понравилось Фраскати?

— Очень, мадам. Я никогда прежде не встречал таких кра-

сот.

— Ma la compagnia con laquale -eravate era ancor piu bella, ed

assai galante era il vostro vis-a-vis. Но общество было еще лучше, а ваша визави очень мила.

Мне оставалось только вежливо поклониться. Но в разго-

вор вступил кардинал Аквавива. Очень добродушно он спро-

сил меня:

— Вы удивлены, что все знают?

— Я удивлен, монсеньер, что об этом говорят. Никогда не

предполагал, что Рим такой маленький город.

— Чем дольше вы здесь пробудете, — сказал Его Преосвя-

щенство, — тем меньше он будет становиться для вас. Вы еще

не целовали туфлю у папы?

— Еще нет, монсеньер.

— Надо это сделать.

Я снова поклонился в ответ.

При выходе аббат Гама сообщил мне, что аудиенция у па-

пы будет завтра. Затем он добавил:

— Вы, конечно бываете у маркизы Г.?

— Ни разу.

— Это удивительно, она вас подзывает, она с вами разгова-

ривает.

— Так я пойду к ней вместе с вами.

— Но я там не бываю.

— Но она же разговаривает с вами!

— Да, но... Вы не знаете Рима. Отправляйтесь к ней один,

вы это должны сделать.

— Она меня примет?

— Надеюсь, вы шутите? Вам не надо, чтобы о вас доклады-

вали. Вы приходите к ней в ее приемный день, когда двери до-

ма широко раскрыты. Вы увидите там множество ее почитате-

лей.

— А она меня заметит?

— В этом можете не сомневаться.

Назавтра, как мне было предписано, я отправился в Мон-

те-Кавалло*. Меня ввели в личные папские покои. Он* был

один, я простерся ниц и поцеловал Святой крест на носке его

наисвятейшей туфли. Святой Отец спросил, кто я, я ответил;

он сказал, что наслышан обо мне, и поздравил с тем, что я слу-

жу у столь значительной персоны. Спросил он и о том, ка'к я

очутился в Риме. Я рассказал ему все, начиная с моего прибы-

тия в Мартурано. Вволю насмеявшись над моей повестью о

бедняге епископе, он попросил меня не мучить себя тоскан-

ским диалектом, а говорить с ним по-венециански; сам он

употреблял болонский диалект. Я почувствовал себя с ним со-

вершенно свободно, наговорил ему столько разных разностей,

так его развлек, что он сказал, что всегда будет рад видеть ме-

ня. Тогда я попросил у него позволения читать все книги, на-

ходящиеся под запретом, и он позволил, пообещав дать и

письменное разрешение. Впрочем, об этом обещании он так и

не вспомнил.

Бенедикт XIV был ученый человек, весьма любезный, це-

нивший и понимавший шутку. Во второй раз я видел его на

Вилла Медичи. Он подозвал меня и, прогуливаясь, болтал со

мной о всяких пустяках. Его сопровождали кардинал Альбани

и посол Венеции. Некий человек весьма скромной внешности

приблизился к нам. Папа спросил, что ему угодно, он отвечал,

понизив голос; выслушав его, папа сказал: «Вы правы. Пору-

чаю вас Бергу». Бедняга отошел с печальным видом, Святой

Отец продолжил свою прогулку.

— Святой Отец, — сказал я, — этот человек не очень обра-

дован ответом Вашего Святейшества.

— Почему же?

— Потому что, судя по всему, он уже обращался к Богу пе-

ред тем, как обратиться к вам. И когда вы отправили его туда

снова, то он увидел, что с ним поступают по пословице: посы-

лают от Ирода к Пилату.

Папа и двое других рассмеялись, я же оставался по-преж-

нему серьезен.

— Я ведь не могу сделать ничего стоящего без Божьего со-

изволения.

— Воистину так, Святой Отец, но этот человек знает также,

что вы у Господа первый министр. Легко представить себе его

затруднительное положение, когда его снова отправляют к гос-

подину, после того как он побывал у управителя. Ему остается

последнее средство — римские нищие. Он даст им деньги, и

каждый из них за одно байокко станет горячо молиться за не-

го. Но я верю только в милость Вашего Святейшества и умо-

ляю вас оказать мне такую милость: видите, каким голодным

блеском воспалены мои глаза, избавьте меня от этого, я не мо-

гу сидеть на одной постной пище.

— Да ешьте скоромное, дитя мое!

— Благословите меня, Святой Отец.

Я получил благословение, но он добавил, что большие по-

сты я обязан соблюдать.

Вечером у кардинала я увидел, что мой диалог с папой из-

вестен всему собранию. Все наперебой старались заговорить со

мной. Я был до крайности польщен этим, но еще больше меня

радовало то удовольствие, которое кардинал Аквавива тщетно

пытался скрыть от меня.

Не желая пренебрегать советами аббата Гама, я отправился

к маркизе в день, когда у нее бывали все, в день приема. Я уви-

дел ее, я увидел кардинала, множество других прелатов, но сам

я оставался словно невидимым, так как хозяйка не удостоила

меня ни единым взглядом, никто не обратился ко мне с ка-

ким-либо вопросом. С полчаса я играл роль без слов. Через

пять-шесть дней красавица с величественной и милостивой

улыбкой сказала мне, что она видела меня в своей гостиной.

— Я действительно там был, но не подозревал, что имел

честь быть замеченным мадам.

— О, я замечаю все. Мне также говорили, что вы умны.

— Если те, кто вам это сказал, сударыня, не лгали, то вы

сообщили мне очень приятную новость.

— Да, да, они это знают.

—  Очевидно, мадам, эти особы должны были говорить со

мной. Без этого они вряд ли могли вынести такое заключе-

ние.

— Конечно, но прошу вас не пренебрегать визитами ко

мне.

Мы составили кружок. Его Преосвященство сказал мне,

что когда маркиза разговаривает со мной тет-а-тет по-фран-

цузски, плохо ли, хорошо ли я говорю, но моя обязанность от-

вечать ей на том же языке. Политичный Гама, чуть отведя ме-

ня в сторону, сказал, что мои ответы были несколько резкова-

ты и что я в конце концов могу разонравиться. Я действитель-

но добился довольно быстрых успехов во французском и те-

перь, когда прекратились мои уроки, для усовершенствования

мне были необходимы постоянные упражнения.

Через два дня после высказанного маркизой полуприказа-

ния, я появился у нее в приемные часы. Увидев меня, она по-

слала мне радушную улыбку, на которую я счел долгом отве-

тить лишь глубоким поклоном. Я ограничился этим и через

четверть часа ушел к себе. Маркиза была красива, у нее было

огромное влияние, но я не мог заставить себя унижаться. Рим-

ские нравы в этом смысле претили мне.

...Как меня предупреждала Лукреция, дело, по которому ее

муж находился в Риме, приближалось к концу. Наконец, реше-

ние состоялось, и адвокат пришел на прощанье засвидетельст-

вовать мне свои самые дружеские чувства. Я провел два по-

следних вечера у Лукреции, постоянно среди членов ее семей-

ства, но в день отъезда, желая порадовать ее приятным сюрп-

ризом, выехал заранее и стал ждать ее в той гостинице, где они

предполагали остановиться на первый ночлег. Но они замеш-

кались со сборами в дорогу и прибыли туда, где я их поджи-

дал, только на следующий день к обеду. После печальной тра-

пезы мы попрощались, они отправились дальше, а я возвра-

тился в Рим.

Отъезд этой редкой женщины поселил во мне чувство пус-

тоты, естественное для человека, чье сердце не может ни на что

надеяться. Целыми днями я оставался в своей комнате, заня-

тый работой над французскими письмами кардинала. Его

Преосвященство был так добр, что нашел мои обзоры очень

толковыми, но посоветовал мне не слишком перегружаться. Я

получил эту лестную похвалу в присутствии красавицы-мар-

кизы. Со времени моего второго визита к ней я у нее не появ-

лялся; она дулась на меня и не упустила случая показать это:

она сказала Его Преосвященству, что я так много работаю для

того, чтобы разогнать тоску после отъезда донны Лукреции.

— Я не буду скрывать, мадам, что я человек чувствитель-

ный. Донна Лукреция была со мной добра и великодушна. Она

легко прощала мне редкие визиты. Впрочем, моя привязан-

ность к ней была совершенно невинна.

— Не сомневаюсь, хотя ваша ода написана страстно влюб-

ленным поэтом.

— Поэт и должен казаться влюбленным, — добродушно за-

метил кардинал, — когда он пишет оду.

— Но, — возразила маркиза, — если он и вправду влюблен,

ему не надобно прикидываться.

С этими словами маркиза извлекла из кармана бумагу и

вручила ее Его Преосвященству.

— Вот эта ода. Она делает честь ее автору: так расценили ее

все знатоки изящного в Риме, а донна,Лукреция выучила ее

наизусть.

Кардинал бегло пробежал по строкам, улыбаясь вернул бу-

магу маркизе, сказав, что он не поклонник итальянской поэ-

зии и если бы маркиза была столь любезна и перевела оду на

французский язык, он мог бы вполне насладиться красотою

стихов.

— По-французски я пишу только прозой, — сказала мар-

киза, — а прозаический перевод отнимает у стихов три четвер-

ти достоинств. Иногда я решаюсь, — добавила она, бросив на

меня многозначительный взгляд,— набросать несколько со-

вершенно безыскусных итальянских стихов.

— О, я бы почитал себя счастливцем, мадам, если бы мог

доставить себе радость полюбоваться ими.

—  Вот, — неожиданно вмешался кардинал С. К., — сонет,

написанный мадам.

Я почтительно взял листок с сонетом и приготовился чи-

тать, но маркиза попросила меня спрятать его и вернуть за-

втра кардиналу, хотя, добавила она, сонет многого не стоит.

— Если вы завтра днем сможете прервать свои труды, мы

пообедаем вместе, — сказал кардинал С. К., и кардинал Аква-

вива живо воскликнул: «О, к обеду он не опоздает!»

Глубокий поклон был моим ответом на приглашение, и я

счел возможным удалиться. Мне не терпелось прочитать со-

нет. Но поднявшись к себе, я умерил свое любопытство и ре-

шил сначала бросить внимательный взгляд на самого себя.

Мое положение представилось мне заслуживающим некоторо-

го рассмотрения после гигантских шагов, которые, кажется, я

сделал за сегодняшний вечер. Маркиза Г. в самой недвусмыс-

ленной манере дала мне понять, что она мной интересуется,

публично делала мне авансы, решительно не страшась ока-

заться скомпрометированной. Но кто посмеет найти здесь по-

вод для злословия? Молоденький аббат, каким был я, без вся-

кого положения, едва ли могущий претендовать на ее высокое

покровительство, и она, созданная как будто нарочно для того,

чтобы даровать протекцию тем, кто считает себя недостойным

этого, кто далек от того, чтобы высказывать подобные претен-

зии. В этом пункте моя скромность бросалась в глаза всем, и

маркиза, без сомнения, оскорбила бы меня, если бы могла

предположить во мне уверенность, что я ей понравился, что

она питает ко мне склонность. Нет, до такой самонадеянности

моя натура не могла дойти. Недаром же ее кардинал пригла-

сил меня обедать. Поступил бы он так, если бы имел хоть ма-

лейшее предположение, что я могу нравиться его .прелестной

маркизе? Разумеется, нет. Он и пригласил меня, подвигнутый

к этому словами самой маркизы; я был для нее персоной, с ко-

торой можно поболтать несколько часов, ничем не рискуя, ни-

чем совершенно.

Как бы не так!

Зачем мне притворяться перед моими читателями? Пусть

они сочтут меня самоуверенным фатом, я их извиняю. Но я

действительно чувствовал, что нравлюсь маркизе. Я поздравил

себя с тем, что первый шаг, такой важный и такой нелегкий,

она уже сделала. Без него я никогда не решился бы не только

на правильную осаду, но даже случай не остановил бы на ней

мой выбор. До этого вечера я не думал о том, что она может за-

менить мне Лукрецию. Она была молода, красива, умна и об-

разованна; она была самая просвещенная и самая влиятельная

женщина в Риме, чего же еще желать? Я положил, однако, что

мне надо казаться не понимающим ее склонности ко мне и

убедить ее, что я влюблен в нее и без всякой надежды на вза-

имность. Я знал, что это могущественное средство потешить

ее самолюбие... Мне доставляло удовлетворение и то, что кар-

динал Аквавива был свидетелем приглашения, сделанного мне

кардиналом С. К., был свидетелем воздаяния мне той чести,

какой он сам никогда не оказывал. Это могло иметь далеко

идущие последствия.

Я прочел сонет прелестной маркизы: он был написан

легко, певучими стихами, изящно. В нем воспевался прус-

ский король, только что захвативший с налету Силезию. Мне

пришла в голову мысль переписать сонет, персонифици-

ровав Силезию. Я заставил ее жаловаться Амуру (под кото-

рым я разумел автора) на то, что он рукоплещет ее победи-

телю, тогда как этот победитель не скрывает своей вражды к

любви.

Человек, привыкший слагать рифмованные строки, не мо-

жет позволить, чтобы счастливая мысль осталась невошющен-

ной в стихах. Поэтический огонь сожжет его при попытке

сдержать полет своей вдохновенной фантазии. И я написал

свой сонет, сохранив те же самые рифмы, и, довольный своей

музой, крепко уснул.

Назавтра, когда я заканчивал переписку своего труда,

явился аббат Гама с приглашением позавтракать; он восполь-

зовался случаем, чтобы поздравить меня с той честью, кото-

рую оказал мне кардинал С. К., публично пригласив меня ото-

бедать у него. «Но, — добавил аббат, — будьте настороже, Его

Преосвященство слывет ревнивцем». Я поблагодарил за это

дружеское предостережение, но заверил его, что мне нечего

опасаться, поскольку я не чувствую никакой склонности к пре-

красной маркизе.

Кардинал С. К. принял меня очень доброжелательно, но к

этому примешивалось и его явное желание дать мне почувст-

вовать, какими благодеяниями он меня осыпает.

— Не правда ли, — приступил он к разговору, — сонет мар-

кизы совсем не дурен?

— Монсеньер, я нашел его совершенно законченным и, бо-

лее того, очаровательным. Вот он.

— Она очень талантлива. Я хотел бы вам показать сочинен-

ные ею стансы, но прошу вас, аббат, помнить, что это строгий

секрет.

— Ваше Преосвященство можете быть во мне уверены.

От извлек из своего секретера стансы. Я прочел их; написа-

ны они были мастерски, но это было лишь ловкое упражнение

на тему любви, страстное и откровенное, но лишенное того ог-

ня, по которому распознаешь истинность чувства. Славный

кардинал поступал, конечно, чрезвычайно опрометчиво, но

тщеславие диктует разные поступки. Я спросил, будет ли Его

Преосвященство отвечать на это послание.

—  Нет, — решительно ответил он, но, подумав, приба-

вил: _ Если только вы не одолжите мне ваше перо, разумеется,

при условии полнейшего опять же секрета.

— Что касается секрета, монсеньер, я ручаюсь своей голо-

вой. Но я боюсь, что мадам заметит разницу стиля.

— Она ничего не знает о моем стиле, — ответил он. — Я во-

обще не думаю, что она считает меня умелым стихотворцем и

потому надобно, чтобы ваши стансы были в манере, которую

она не посчитала бы превосходящей мои возможности.

—  Я это исполню, монсеньер, и Ваше Преосвященство

сможет в этом убедиться. И если вы увидите, что моя манера

разительно отличается от вашей, вы просто не вручите эти

стансы адресату.

— Верно сказано. Так, может быть, вы сейчас и приступите?

— Сейчас, монсеньер? Но это не проза!

— Тогда постарайтесь передать мне их завтра.

Мы обедали вдвоем, и Его Преосвященство хвалил мой ап-

петит, приговаривая, что я эту работу выполню так же хорошо,

как и он сам.

Я начинал понимать этого чудаковатого человека и, чтобы

ему польстить, сказал, что он делает мне слишком много чес-

ти, что мне куда как далеко до него. Этот сомнительный комп-

лимент очень ему понравился, и мне стало видно, Какие выго-

ды можно извлечь из этого Преосвященства.

К концу нашей трапезы вошла не кто иная, как маркиза,

без доклада, как ни в чем не бывало. Выглядела она обворожи-

тельно. Не дав кардиналу времени встать, она села возле него.

Я остался стоять, как и положено.

Совершенно не замечая меня, маркиза говорила о разных

вещах до тех пор, пока не подали кофе. Тогда, наконец, она об-

ратила на меня внимание и предложила мне сесть с видом ко-

ролевы, подающей милостыню.

— Кстати, аббат, — промолвила она, — вы прочли мой со-

нет?

—  Да, мадам, и имел честь вернуть его монсеньеру. Он

очень удался, я уверен, что вы потратили на него немало вре-

мени.

— Времени! — сказал кардинал. — Вы не знаете маркизу.

— Монсеньер, — ответил я. — Всякая достойная вещь тре-

бует времени. Именно поэтому я не осмелился показать Ваше-

му Преосвященству ответ, который я написал за полчаса.

— Ну-ка, — сказала маркиза, — я хотела бы его прочитать.

«Ответ Силезии Амуру». Прочитав эти слова, она очарова-

тельно покраснела.

— Но там же любовь ничего не спрашивала! — воскликнул

кардинал.

—  Подождите, — сказала маркиза. — Надо понять мысль

автора.— Она прочитала сонет несколько раз и нашла упреки

Силезии в адрес Амура совершенно справедливыми. Потом

она объяснила мою мысль кардиналу, втолковав ему, почему

Силезия была оскорблена тем, что ее победителем был именно

король Пруссии*.

— А-а, — воскликнул развеселившийся кардинал. — Ведь

Силезия женщина... а король-то прусский... О-о, какая блестя-

щая мысль!

И кардинал принялся хохотать во все горло.

—  Надо переписать этот сонет,— сказал он, отдышав-

шись. — Мне непременно надо его иметь.

— Я сейчас продиктую аббату, — сказала маркиза.

Я приготовился было переписывать, но в этот момент кар-

динал снова закричал:

— Маркиза, это удивительно. Он написал все это вашими

же рифмами! Вы заметили?

Прекрасная маркиза бросила на меня столь выразитель-

ный взгляд, что он завершил мое порабощение. Я понял ее же-

лание, чтобы я стал своим у кардинала, так же как своей была

она в этом доме, и что мы с ней, так сказать, в доле. Я осознал

себя всецело в ее власти.

Закончив под диктовку этой обворожительной женщины

переписывать сонет, я приготовился уходить, но кардинал,

восхищенный всем происшедшим, сообщил мне, что ждет ме-

ня и завтра к обеду.

Трудная задача стояла передо мной: мне предстояло с<

здать десять стансов весьма своеобразного рода; я должен был

вольтижировать меж двух седел и призвать на помощь всю

свою ловкость. Надо было постараться, чтобы маркизе не при-

шлось выглядеть притворщицей, принимая кардинала за ав-

тора, и в то же время она должна была догадаться, что стансы

написаны мною и быть уверенной, что мне известно об ее д<

гадливости. Я должен был проявить достаточно осторожности,

чтобы она не заподозрила меня в нескромных надеждах, не-

смотря на весь жар страсти, пробивающийся сквозь тонкий

покров поэзии. Что касается кардинала, я понимал, что чем

больше красот он найдет в стихах, тем охотнее согласится счи-

тать их своими. Дело, стало быть, шло о необходимости ясной

простоты, самой трудной вещи в поэзии; двусмысленные же

туманности сойдут для моего нового Мидаса за возвышенную

риторику. Но хотя мне и было важно понравиться ему, Преос-

вященный был всего лишь побочным элементом, главным

была прекрасная маркиза.

Если маркиза в своих стансах представила величественный

список всех достоинств кардинала как нравственных, так и

физических, я не должен был пренебречь подобным же ответ-

ным перечислением, тем более что мне было легче это сделать.

Словом, овладев темой, я дал волю своему воображению и за-

кончил стансы двумя прекрасными стихами из Ариосто:

Но ангельской красе, рожденной Божьим словом,

Не спрятаться ни под каким покровом.

Очень довольный своим изделием, явился я назавтра зна-

комить с ним Преосвященного. Я сказал ему, что вряд ли он

захочет считаться автором столь заурядного сочинения/Он

прочитал, потом перечитал, и довольно дурно, вслух и заклю-

чил, что действительно в стансах не так уж много дельного, но

это именно то, что требовалось. За две последних строчки он

поблагодарил меня... особо и, словно в утешение, сказал, что,

переписывая стансы, он подпортит для полноты иллюзии не-

сколько стихов.

Как и накануне, мы великолепно пообедали, и я поспешил

уйти, чтобы дать ему возможность приготовить копию к при-

ходу своей дамы.

На следующий вечер, встретив ее у дверей нашего дворца и

подав руку, чтобы помочь выйти из кареты, я услышал такие

слова:

—  Если в Риме узнают о моих и ваших стансах, можете

быть уверены, что вы нажили во мне врага.

— Простите, мадам, я не понимаю, что вы хотите сказать.

— Я ждал этого ответа, — ответила маркиза, — но для вас

пока хватит.

Я проводил ее до дверей залы и, удрученный ее неподдель-

ным гневом, отправился к себе.

«Мои стансы, — размышлял я, — оказались чересчур пыл-

ки и задели ее репутацию. Ее гордость тоже задета, она увидела

меня стоящим слишком близко к тайнам ее любовной связи.

И все-таки я уверен, что ее опасения моей нескромности всего

лишь предлог, чтобы не оказать мне милость. Она не оценила

моей сдержанности! Что бы она делала, если б я изобразил ее в

одежде золотого века, без всяких покровов, которые набрасы-

вает стыдливость на ее пол!» Досадуя на себя за скромность, я

разделся и лег в постель. Не успел я задремать, как в мою

дверь постучали. Я открыл, вошел аббат Гама.

— Милый мой, — сказал он, — кардинал просит вас спу-

ститься. Вас хотят видеть маркиза Г. и кардинал С. К.

— Мне жаль, но я никак не могу. Скажите им, что я нездо-

ров и уже в постели.

Аббат ушел и более не возвращался, очевидно, точно пере-

дав мои слова. Ночь прошла спокойно, а утром, я еще не успел

одеться, как мне доставили записку от кардинала С. К. Он звал

меня к обеду, сообщал, что был вынужден сделать себе крово-

пускание и что ему надо говорить со мной. В конце он снова

повторил приглашение, добавив, что ждет меня, невзирая на

мою болезнь.

Экая настойчивость! Но судя по всему, ничего плохого эта

записка мне не предвещала. Я пошел к мессе, надеясь быть за-

меченным кардиналом Аквавивой. Так и случилось: после

службы монсеньер дал мне знак подойти к нему.

— Вы в самом деле больны?

— Нет, монсеньер, я просто очень хотел спать.

— Это меня радует, но вы напрасно пренебрегли приглаше-

нием, вас любят. Кардиналу пришлось пустить кровь.

— Я это знаю, монсеньер. Он прислал мне записку с этим

известием и приглашением к обеду. Если Ваше Преосвящен-

ство разрешит мне...

— Весьма охотно. Но это забавно! Я не думал, что он нуж-

дается в третьем.

— Там будет кто-то третий?

— Я ничего не знаю и даже знать не хочу.

Кардинал отпустил меня. Думаю, все решили, что карди-

нал говорил со мной о делах государственных.

Я отправился к моему новому Меценату, которого застал в

постели.

— Мне прописана диета, — сказал он. — Вам придется обе-

дать одному, но вы ничего не потеряете, мой повар об этом не

знает. То, что я хотел сказать вам: боюсь, не оказались бы ва-

ши стансы слишком хорошими, маркиза от них без ума. Если

бы вы прочли их мне так, как это сделала она, я никогда не со-

гласился бы принять их.

— Но она считает их написанными Вашим Преосвященст-

вом?

— Безусловно.

— Так это главное, монсеньер!

— Да, но что же мне делать, если ей вздумается, чтобы я

написал еще?

— Вы ответите ей тем же способом. И днем и ночью вы мо-

жете полностью располагать мной и быть уверенным в том,

что все это будет в нерушимом секрете.

— Пожалуйста, примите этот маленький подарок. Это га-

ванский негрилло, присланный мне кардиналом Аквавивой.

Табак был хорош, но оправа была еще лучше. Это была ве-

ликолепная золотая табакерка. Я принял ее с выражениями

глубочайшей и, главное, искренней признательности.

Если Его Преосвященство не умел писать стихи, он зато

умел дарить, и дарить надлежащим образом. А это умение для

большого синьора гораздо важнее.

Около полудня, к моему большому удивлению, я увидел

прекрасную маркизу, вошедшую к нам в очаровательном дез-

абилье.

— Если б я знала, — сказала она, — что у вас здесь такая хо-

рошая компания, я не пришла бы.

— Я уверен, дорогая маркиза, что аббат не покажется вам

лишним.

— Нет, я ведь считаю его порядочным человеком.

Я держался на почтенной дистанции, готовый отбыть вме-

сте с моей драгоценной табакеркой при первой же шпильке в

мой адрес. Кардинал спросил, обедала ли она.

— Да, — был ответ, — но скверно — я не люблю есть в оди-

ночестве.

— Если вы окажете ему эту честь, аббат составит вам ком-

панию.

Она взглянула на меня благосклонно, однако не проронила

ни слова.

Первый раз я имел дело с женщиной высшего общества. И

ее покровительственный, даже с некоторой долей доброжела-

тельства, вид смутил меня: в нем не было ничего общего с лю-

бовью. Но как же иначе она могла вести себя в присутствии

кардинала? Я это понял.

Стол накрыли возле кровати кардинала. Маркиза почти не

притрагивалась к блюдам, предпочитая восторгаться моим

счастливым аппетитом.

— Я же говорил вам, что аббат мне не уступает, — сказал

С. К.

— Я думаю, — сказала маркиза, — что ему осталось совсем

немного, чтобы он сравнялся с вами. Правда вы больший ла-

комка, — добавила она, желая польстить кардиналу.

—  Госпожа маркиза, осмелюсь ли я просить вам указать

мне, в чем я, по-вашему, меньший лакомка. Во всех вещах я

стараюсь найти самое тонкое и изысканное.

— Объясните-ка это «во всех вещах», — потребовал карди-

нал.

И тогда, рассмеявшись, я принялся в стихах перечислять

все тонкое и изысканное, что приходило мне на ум. Маркиза

встретила мою. импровизацию аплодисментами и сказала, что

восхищена моей смелостью.

— Mon courage est votre ouvragei. Моя отвага — ваша заслуга. Я ведь тих, словно кролик,

пока меня не воодушевит одобрение. Это вы автор этого экс-

промта.

— Вы прелесть. Что касается меня, пусть меня воодушев-

ляет сам бог Пинда, я не смогу придумать и четырех строчек

без пера в руках.

— Решитесь, мадам, предайтесь вашему гению, и вы про-

изнесете дивные вещи.

— Я тоже так думаю, — сказал кардинал. — Прошу вас, по-

звольте мне показать аббату ваши десять стансов.

—  Они очень небрежно написаны, но если это останется

между нами, пожалуйста.

Кардинал протянул мне стансы маркизы, и я прочел, при-

звав на помощь все свое декламационное искусство.

— Как вы прочитали это! — сказала маркиза. — Даже автор

не может прочитать лучше. Благодарю вас. Но теперь будьте

добры и прочитайте стансы, написанные кардиналом в ответ

на мои. Они намного лучше.

—  Я так не считаю, — сказал кардинал, вручая мне мои

стансы, — но прошу вас читать так, чтобы ничего не потеря-

лось при чтении.

Его Преосвященству не было особой надобности просить

читать получше. Не только потому, что это были мои стихи,

но и потому еще, что передо мной была та, которая вызвала к

жизни эти стихи, тем более что сияющие глаза маркизы раз-

дували огонь, горевший в моих жилах.

Я читал стихи в манере, восхитившей кардинала, но я за-

ставил покрыться краской стыда прекрасное чело маркизы,

когда я перешел к перечислению ее прелестей, которые я мог

только вообразить, ни разу еще не видя их воочию. Она вырва-

ла у меня бумагу со стихами и сказала, что я читаю стихи,

слишком подчеркивая, что было справедливо, но я не мог в

этом ни за что признаться. Я разгорячился, весь пылал огнем,

и она была взволнована. Она встала, направляясь к выходу на

бельведер. Я последовал за него. Она села так, что ее колено

коснулось моего кармашка для часов. Какое положение! Неж-

но взяв ее за руку, я сказал ей, что она зажгла в груди моей не-

угасимое пламя, что я ее обожаю, и если я не могу надеяться

на ее сочувствие ко мне, мне остается только бежать отсюда

навсегда.

— Соизвольте, прекрасная маркиза, произнести приговор.

— По-моему, вы распутник и ветреник.

— Я ни тот и ни другой.

Проговорив это, я встал, прижал ее к своей груди и запе-

чатлел на ее свежих, пахнущих розой губах сладчайший поце-

луй. Этот поцелуй, который казался мне предвестником более

осязательных ласк, подвигнул руки мои к некоторым вольно-

стям, и я уже... Но маркиза так грациозно высвободилась из

моих объятий и так ласково попросила меня удержать мой

пыл и уважать ее, что я нашел большее удовлетворение в сла-

дости подчиненья желаниям этой дивной женщины. Я не

только отказался от мысли добиваться победы, но я униженно

попросил у нее прощенья, которое и было мне даровано без

слов, одним только взглядом.

Затем она заговорила со мной о Лукреции, и моя скром-

ность понравилась ей. Оттуда разговор свернул на кардинала,

и она постаралась внушить мне, что отношения между ними

не заключают в себе ничего, кроме дружеской привязанности.

Я знал истину, но старался держаться так, чтобы она поверила

в то, что я ей поверил. Потом мы принялись читать друг другу

стихи наших лучших поэтов. Моя позиция (я стоял, возвыша-

ясь над сидящей маркизой) позволяла мне пожирать жадны-

ми взорами прелести, к которым с виду я оставался равнодуш-

ным, решив на этот раз не стремиться к победе более прекрас-

ной, нежели та, которую я уже одержал.

Очнувшись после долгого благодетельного сна, кардинал

заглянул к нам, не снимая ночного колпака, и благодушно

просил извинить его. Я провел с ними время до сумерек и от-

правился домой, удовлетворенный этим днем вполне. Я поло-

жил держать до времени свои чувства в узде, пока полная побе-

да не совершится сама собой.

С того дня обворожительная маркиза без всякого стеснет-

ния не переставала выказывать мне знаки особенного уваже-

ния. Я возлагал большие надежды на приближающийся карна-

вал; я был убежден, что чем щепетильнее я буду обходиться с

нею, тем охотнее постарается она воспользоваться случаем от-

благодарить мою преданность и вознаградить мою нежность и

мое постоянство. Но судьбе угодно было рассудить иначе. В

тот самый час, когда и папа и мой кардинал всерьез обдумыва-

ли, как надежней и прочней устроить мое положение, фортуна

повернулась ко мне спиной.

Был первый день Святок, когда я снова увидел любовника

Барбары Дельаква, дочери моего французского учителя. Моло-

дой человек вбежал в мою комнату, запер за собою дверь, бро-

сился передо мной на колени и воскликнул, что я вижу его в

последний раз.

— Я пришел только, чтоб попросить у вас добрый совет!

— Какого совета вы ждете?

— Прочтите, вы все поймете.

Это было письмо его подруги. Вот содержание письма:

«Я ношу под сердцем залог нашей взаимной любви: ника^

ких сомнений нет, и я решила бежать из Рима, друг мой, куда

глаза глядят, если ты не позаботишься обо мне. Я скорее умру,

чем откроюсь отцу».

— Если вы человек порядочный, — обратился я к молодому

человеку, — вы не можете ее оставить. Женитесь на ней против

воли и вашего отца и ее отца. Женитесь на ней, и Провидение

вознаградит вас.

Успокоенный, казалось, этим советом, он вышел.

В начале января он снова пришел ко мне; на. этот раз он

выглядел гораздо лучше.

—  Я снял верхний этаж дома, смежного с домом Барба-

ры — сообщил он. — Сегодня ночью я проберусь к ней через

слуховое окно чердака, и мы условимся о времени побега. Я

все обдумал: я увезу ее в Неаполь. Придется взять с собой и ее

служанку, она как раз спит на чердаке и бежать без ее ведома

невозможно.

— Да поможет вам Бог!

Через неделю около полуночи он появился у меня в сопро-

вождении какого-то аббата.

— Что вам угодно в такой поздний час?

— Позвольте представить вам этого милого аббата.

Я вгляделся в лицо аббата и с удивлением узнал в нем Бар-

бару Дельаква.

— Вас кто-нибудь видел у входа? — спросил я.

— Нет, а кроме того, это же аббат. Мы уже несколько ночей

все время вместе.

— Поздравляю вас с этим.

—  Служанка тоже с нами, она согласилась нас сопровож-

дать.

— Еще раз поздравляю вас и прощайте. Теперь прошу вас

уйти.

Через несколько дней я прогуливался с аббатом Гамой, и

он, между прочим, сказал мне, что сегодня ночью на Пьяцца

ди Спанья будет полицейский осмотр.

— Полицейский осмотр? Зачем?

—  Начальник полиции или его лейтенант придут испол-

нить некоторые ordine santissimo «святейшее распоряжение» или осмотреть кое-какие по-

дозрительные комнаты, где они надеются встретить неожи-

данных гостей.

— Как это стало известно?

— Его Преосвященство должен быть извещен об этом. Па-

па не осмелится без его разрешения вмешиваться в его юрис-

дикцию.

— Стало быть, он дал такое разрешение?

— Конечно. Сегодня утром у него был аудитор Святого От-

ца.

— Но наш кардинал мог и отказать?

— Разумеется, но он никогда не отказывает.

—  А если персона, которую разыскивают, находится под

его протекцией?

— Тогда кардинал предупреждает это лицо.

Беседа перешла на другие темы, но новость меня встрево-

жила. Я понимал, что этот вопрос может касаться Барбары и ее

любовника, поскольку дом ее отца находился под юрисдик-

цией Испании. Я бы напрасно стал разыскивать молодого че-

ловека, я не мог скомпрометировать себя этими поисками...

Возвратившись к полуночи домой и войдя в комнату, я

увидел в своем кресле почти бездыханного юного аббата. Рас-

познав Барбару, я обо всем догадался и, предвидя последствия

ее прихода, взволнованный, смущенный тем, что она решила

прятаться у меня, попросил ее тотчас же уйти.

Ужасно! Чувствуя, что я погибну вместе с нею, не имея ни-

какой возможности помочь ей, я был вынужден чуть ли не си-

лой выпроваживать ее и готов был даже позвать на помощь,

если она начнет противиться. Мне не хватило на это смелости,

я невольно решил подчиниться судьбе.

Как только я приказал ей уходить, она, обливаясь слезами,

бросилась к моим ногам, умоляя сжалиться над нею.

Какое жестокое сердце надо иметь, чтобы не уступить сле-

зам и мольбе прекрасной женщины, оказавшейся в беде! И я

уступил, сказав только, что она губит нас обоих.

— Никто, — сказала она мне, — не видел ни как я вошла в

дом, ни как поднялась к вам. И хорошо, что я была здесь неде-

лю назад, иначе я никак не сумела бы пробраться к вам.

— Увы! Лучше бы вам это не удалось. А что случилось с

доктором?

— Его вместе с нашей служанкой схватили сбиры. Я сейчас

вам все расскажу. Предупрежденная моим возлюбленным, что

он будет ждать меня в экипаже ночью у паперти церкви Три-

нита-деи-Монти, я выбралась через чердак и вместе со слу-

жанкой поспешила к месту свиданья. Служанка шла немного

впереди меня с моими пожитками. На углу улицы я почувст-

вовала, что у меня расстегнулась пряжка, и остановилась за-

стегнуть ее, а она продолжала свой путь. Я увидела, как она по-

дошла к экипажу, стоявшему возле церкви, поднялась туда, и

тут же я увидела целую толпу сбиров, высыпавших из-за угла.

Один из них вскочил на место кучера, другие прыгнули в эки-

паж, и лошади тронулись с места. Мне стало ясно, что они

приняли служанку за меня и увезли ее вместе с моим возлюб-

ленным, сидевшим в экипаже и схваченным ими раньше. Что

же мне оставалось делать? Домой я вернуться не могла и, сле-

дуя первому побуждению, кинулась к вам. Вот что привело ме-

ня сюда.

При этих словах слезы снова полились с удвоенной силой.

Да, ее положение было куда хуже моего, хотя я, ни в чем не

повинный, был накануне падения в пропасть.

—  Позвольте мне, — сказал я, — проводить вас к вашему

батюшке. Я уверен, что смогу уговорить его простить вас.

Услышав это, она ужаснулась еще более: «Я знаю моего от-

ца, — взмолилась она. — Я погибла. Ах, господин аббат, вы-

киньте лучше меня на улицу и предоставьте меня моей несча-

стной судьбе».

Я так и должен был поступить, если бы моя осторожность

взяла верх над состраданием. Но эти слезы! Я говорил о них

часто, и читатель знающий согласится со мной: нет ничего не-

отразимей потока слез, льющихся из женских глаз. Особенно

когда эти глаза принадлежат женщине хорошенькой, порядоч-

ной и глубоко несчастной. И я не мог найти в себе сил проти-

виться им.

— Бедная моя девочка, — сказал я наконец, — скоро насту-

пит утро, что же вы будете делать утром?

— Я уйду отсюда, — проговорила она сквозь рыдания. — В

этой одежде никто меня не узнает. Я выберусь из Рима и буду

идти, куда глаза глядят, пока не свалюсь от усталости и горя.

Едва выговорив эти слова, она упала на пол, смертельно

побледнела и лишилась чувств. Ужасное положение! Я расстег-

нул воротник, распустил шнуровку, брызнул ей в лицо водой и

смог вернуть ее к жизни. Ночь было холодна, камин не горел, я

предложил перенести ее на кровать, предупредив, что ей нечего

меня опасаться. «Ах, господин аббат, я сейчас могу возбуждать

только жалость...».

Действительно, я был настолько растроган и встревожен,

что никакие желания не могли проснуться во мне. Я положил

ее в постель, сама она не могла раздеться — настолько была

слаба, и раздел ее. Моим глазам предстало зрелище, способное

пробудить неистовые чувства, но я еще раз убедился, что со-

страдание заставляет смолкнуть голос самых могущественных

потребностей. Я заснул, не раздеваясь, в кресле и проснулся с

первыми лучами солнца. Я разбудил ее, она смогла сама

одеться, и, наказав ей не беспокоиться и ждать моего возвра-

щения, я вышел в город. Я намеревался отправиться к ее отцу

и убедить его простить дочь, употребив для этого все возмож-

ные средства. Но на Пьяцца ди Спанья я увидел множество по-

дозрительных субъектов: намерения мои изменились, я ре-

шил пойти в кафе.

Тут же я заметил, что какой-то странный тип, судя по все-

му переодетый сбир, следует за мной по пятам. Не показывая,

что я обнаружил соглядатая, я вошел в кафе, выпил шоколаду,

попросил завернуть мне несколько бисквитов и вышел на ули-

цу. Шпион поджидал меня и не отставал до самых дверей

Пьяцца ди Спанья. Я рассудил, что начальник полиции, упу-

стив добычу, берет под надзор всех подозрительных; еще более

утвердился в этом убеждении, услышав от привратника, что

ночью приходили с полицейским осмотром, но он не пропу-

стил сбиров. Мой разговор с привратником был прерван появ-

лением аудитора кардинала-викария; он пришел узнать, когда

можно побеседовать с аббатом Гамой. Я понял, что времени

терять нельзя, и поспешил к себе, дабы принять решение.

Предложив бедной девушке пару бисквитов, смоченных

канарским вином, я повел ее под крышу нашего дома в место,

где ее было бы трудно отыскать, и оставил там дожидаться мо-

его возвращения.

Как только лакей пришел убирать мою комнату, я распоря-

дился, чтобы он, окончив уборку, запер ее и ключ отнес к абба-

ту Гаме, у которого я его буду ждать. В дверях аббата я столк-

нулся с выходящим от него аудитором. После того как слуга

принес нам шоколаду и мы остались одни, аббат Гама дал мне

точный отчет о случившейся только что беседе. Дело идет о

том, чтобы просить Его Преосвященство нашего кардинала

распорядиться выдворить из его дворца некую персону, про-

никшую туда минувшей ночью. «Надо подождать, — добавил

аббат, — когда кардинал примет аудитора, несомненно, что ес-

ли кто-то проник во дворец без ведома кардинала, он его вы-

дворит незамедлительно». Мы поговорили еще о том, о сем,

пока мой лакей не принес мне ключ. В моем распоряжении ос-

тавался по крайней мере час, я придумал .выход, казавшийся

мне единственно возможным, чтобы спасти несчастную Бар-

бару от позора.

Пробравшись незамеченным к месту, где меня ждала моя

затворница, я продиктовал ей следующее письмо по-француз-

ски: «Я порядочная девушка, монсеньер, обстоятельства выну-

дили меня надеть платье аббата. Я умоляю Ваше Преосвяще»-

ство позволить мне открыться Вам лично. Я надеюсь, что Вы

по благородству Вашей души спасете мою честь».

Я научил ее, каким образом передать это письмо, уверив

ее, что, как только Его Преосвященство прочтет его, он распо-

рядится доставить ее к себе. «Оказавшись перед ним, упадите

на колени, расскажите ему все без утайки, кроме того, что вы

провели ночь в моей комнате; об этом обстоятельстве вы не

должны говорить никому, нельзя, чтобы кардинал знал, что я

принимал участие в вашем деле. Скажите ему, что как только

вы увидели, что ваш возлюбленный схвачен, вы в ужасе броси-

лись бежать, в беспамятстве вошли в этот дом и забрались под

самую крышу, где и провели страшную ночь. Что под утро вы

решились написать ему и воззвать к его великодушию. Я уве-

рен, что Его Преосвященство как-нибудь сумеет спасти вас от

позора. И это, наконец, единственное средство, которое помо-

жет вам соединиться с любимым человеком».

Она пообещала исполнить в точности все, и я, несколько

успокоившись, привел себя в надлежащий порядок и отпра-

вился, как обычно, на мессу, чтобы кардинал увидел меня. За-

тем я вышел из дому и вернулся только к обеду, во время кото-

рого все только и говорили, что об этом деле. Лишь аббат Гама

хранил полное молчание, и я следовая его примеру. Из всех

этих пересудов я уловил, что кардинал взял мою бедную Бар-

бару под свое покровительство. Это было все, чего я желал, и,

поняв, что мне нечего опасаться, я в молчании любовался

своей стратагемой, казавшейся мне маленьким шедевром. По-

сле обеда, оказавшись наедине с Гамой, я спросил его, что же

это была за интрига, и он рассказал мне следующее:

«Некий отец семейства, я пока еще не знаю его имени, хо>-

датайствовал перед кардиналом-викарием о пресечении по-

пытки его сына бежать вместе с одной девицей за пределы Го-

сударства Святого Отца. Побег должен был случиться ночью, и

свидание любовников должно было произойти на Пьяцца ди

Спанья. Кардинал-викарий, известив нашего кардинала, о чем

я вам рассказывал вчера, приказал начальнику полиции устро-

ить засаду и схватить молодых людей; Приказ был исполнен,

но только наполовину: когда арестованных доставили к на-

чальнику полиции, выяснилось, что женщина, оказавшаяся- в

экипаже с юношей, совсем не та, которую искали. Тут подо-

спел шпион с донесением, что видел, как какой-то молодой аб-

бат опрометью бросился от места происшествия к Палаццо ди

Спанья и скрылся там. Явилось подозрение, что под личиной

аббата прячется разыскиваемая. Начальник полиции сообщил

обо всем кардиналу-викарию, и тот обратился к Его Преосвя-

щенству с просьбой выдать мнимого аббата. Кардинал Аква-

вива принял сегодня в девять часов утра аудитора, которого вы

встретили у меня, и обещал ему выполнить эту просьбу.

Действительно, сразу же было отдано распоряжение прове-

сти тщательный осмотр всего здания, но через четверть часа

управляющий получил новый приказ: прекратить розыски.

Дворецкий рассказал мне, что в десятом часу один моло-

дой аббат, в котором он сразу же заподозрил переодетую жен-

щину, пришел к нему, умоляя передать письмо в собственные

руки Его Преосвященства. Кардинал, прочитав лисьмо, тотчас

же принял этого аббата, который, наверное, не кто иной, как

ускользнувшая от сбиров девушка».

— Его Святейшество несомненно выдаст ее, но не в руки

сбиров и не в руки кардинала?

— Даже и не в руки папы, — ответил Гама. — Вы еще не

знаете, как далеко простирается милость монсеньера. Юная

особа находится не только в его дворце, но и в его собственных

покоях, под его защитой.

История была занимательна, и мое любопытство не долж-

но было вызвать подозрений у Гамы, даже при всей его наблю-

дательности, я же, разумеется, не собирался доверить ему свою

тайну.

На следующее утро аббат Гама явился ко мне с сияющим

видом и объявил, что кардинал-викарий знает, что соблазни-

тель был моим приятелем, и предполагает, что и я здесь не без

греха, поскольку отец девушки был моим учителем француз-

ского языка.

— Он уверен, — сказал Гама, — что вы знали всю эту исто-

рию и что именно в вашей комнате провела ночь сбежавшая

девица. Я должен признаться, что восхищен вашим умением

держаться. Во время вчерашней беседы мне и в голову не при-

ходило, что вы хоть что-нибудь знаете об этом деле.

— Это правда, — отвечал я с самым серьезным видом. — Я

узнал все только сейчас. Я знал эту девушку, но не видел ее уже

шесть недель с тех пор, как прекратились мри уроки. Молодой

доктор знаком мне гораздо лучше, но он никогда не сообщал

мне о своих планах. Каждый волен думать, что ему угодно. И

хотя вы говорите, что вполне естественно предположить, что

девушка провела ночь в моей комнате, я могу только смеяться

над теми, кто путает свои предположения с действительно-

стью.

— Это,— откликнулся аббат,— порок всех римлян, мой

милый друг; счастлив тот, кто может над этим смеяться, но

эта клевета вам много может стоить, даже при всем уме наше-

го патрона.

В этот вечер не было спектакля в Опере и я отправился на

ассамблею к кардиналу. Я не заметил никакого изменения ни

тоне разговора кардинала со мной, ни в отношении ко мне

других персон, а маркиза была со мной мила даже более чем

обычно.

На следующий день я узнал от Гамы, что Его Святейшест-

во решил поместить девушку в один из монастырей, где она

будет содержаться за счет кардинала, и, как надеется кардинал,

она покинет монастырь только для того, чтобы стать женой

молодого доктора.

Через два дня, придя навестить отца Джорджи, я узнал от

него, что главная новость сегодняшнего дня в Риме — неудав-

шийся побег дочери Дельаквы и честь устройства всей этой

интриги молва приписывает мне. Добрый старик был этим

крайне удручен.

Я отвечал ему в тех же выражениях, что и аббату Гаме, и

видел, что он поверил мне. «Но, — объяснил он, — Рим пред^

почитает видеть не то, что есть на самом деле, а то, что ему

нравится видеть. Известно, друг мой, что вы проводили каж-

дое утро в доме Дельаквы, известно, что молодой человек бы-

вал у вас: этого достаточно. Все хотят знать не то, что может

разрушить клевету, а то, что может ее укрепить. Так уж ведется

в этом Святом городе. Ваша непричастность к этой истории не

помешает вспомнить о ней и лет через сорок, когда конклав

будет выбирать вас в папы».

В последующие дни толки об этом деле надоели мне до по-

следней степени. Все заговаривали со мной, и я видел, что мои

ответы встречают полное недоверие. Кардинал Аквавива не

был со мной так искренен и открыт, как прежде, хотя никому,

кроме меня, это и не было заметно.

Весь этот шум начал уже утихать, когда в начале Поста

кардинал пригласил меня в свой кабинет. Он сказал мне сле-

дующее: «Дело молодой Дельаква закончено, и о нем уже не го-

ворят. Но общее мнение склонно считать причастными к нему

вас и меня. Все эти толки мне глубоко безразличны, в таких

случаях я поступаю так, как поступил. Я также не интересуюсь

знать, кто считает, что вы должны были говорить там, где вы

предпочли по долгу порядочного человека молчать. И все-та-

ки, несмотря на все мое презрение к этой болтовне, я не могу

открыто пренебрегать ею. Таким образом, я вынужден просить

вас не только оставить службу у меня, но и вообще покинуть

Рим. Я удаляю вас под достойным предлогом, не нанося ника-

кого ущерба вашей репутации. Я обещаю вам сообщить всем,

что вы отправляетесь с чрезвычайно важной миссией конфи-

денциального характера. Подумайте о стране, куда вы хотели

бы поехать, у меня есть друзья повсюду, и я отрекомендую вас

моим друзьям самым лучшим образом, вы сможете получить

достойное место. Приходите завтра ко мне в Виллу Негрони,

чтобы сказать мне, куда я должен адресовать свои письма. Вам

надлежит собраться в дорогу за неделю. Поверьте, что мне тя-

жело вас терять, но это жертва, которую я вынужден принести

предубеждениям. Теперь идите, я не хочу быть свидетелем ва-

шего огорчения».

Он сказал мне это, видя, что мои глаза наполнились слеза-

ми. Выходя из его кабинета, я* собрался с силами настолько,

что аббат Гама, пригласивший меня к себе выпить кофе, на-

шел меня даже повеселевшим.

— Я вижу, что вы довольны той беседой, которая была у вас

с Его Преосвященством.

— Беседа состоялась, но вы не видите того огорчения, кото-

рое я стараюсь не показывать.

— Огорчения?

— Да, я тревожусь из-за трудного поручения, возложенного

на меня кардиналом сегодня утром. Я вынужден скрывать

свою неуверенность, чтобы не уменьшить доверия Его Преос-

вященства ко мне.

— Если вам могут помочь мои советы, прошу вас распола-

гать мною. Однако мне думается, вы поступите правильно, ес-

ли постараетесь выглядеть как можно более спокойным. Это

поручение связано с Римом?

— Нет, мне придется через десять дней отправиться в путе-

шествие.

— В какую же сторону?

— На запад.

— Молчу, больше ни о чем не спрашиваю.

Я расстался с ним и отправился на Виллу Боргезе, где про-

вел два часа в состоянии мрачного отчаянья. Я полюбил Рим,

и я видел, какие блестящие возможности открывались передо

мною в этом городе, а теперь я очутился перед бездной, неиз-

вестностью, все прекрасные надежды были разбиты.

Строгим взглядом рассмотрел я свое поведение: я мог об-

винить себя только в излишней готовности помочь, но как

оказался прав достойный аббат Джорджи! Я не должен был

впутываться в эту интригу, и как только я увидел ее завязку,

мне было необходимо тут же поменять преподавателя; но все

эти запоздалые рассуждения были что для мертвого при-

парки.

Куда же мне теперь? Напрасно искал я ответа на этот воп-

рос: если не Рим, то не все ли мне равно?

На следующий день, через аббата Гаму, мне было передано

распоряжение кардинала прийти к нему. Я нашел его прогули-

вающимся в садах Виллы Негрони. Он отослал секретаря, мы

остались одни. В мельчайших подробностях рассказал я ему

всю историю двух любовников, изобразил живейшими кра-

сками мое отчаянье от вынужденного расставания с ним. «Я

вижу, — сказал я, — что судьба моя рушится, раз мне прихо-

дится покидать службу у Вашего Преосвященства». Битый час

говорил я с ним, сопровождая свои слова потоками слез, но ре-

шение его оставалось неколебимым. Доброжелательно, но на-

стойчиво он просил у меня ответа, какое место Европы я вы-

брал. Отчаянье и досада заставили меня назвать Константино-

поль.

—  Константинополь? — переспросил он, даже попятив-

шись от меня.

— Да, монсеньер, Константинополь, — повторил я сквозь

слезы.

Этот прелат, исполненный ума, но сущий испанец душой,

после некоторого молчания произнес с улыбкой:

—  Покорно благодарю, что вы не назвали Исфагань, это

было бы мне затруднительно. Когда вы едете?

— Через неделю, как изволили приказать Ваше Преосвя-

щенство.

— Вы отправитесь из Неаполя или из Венеции?

— Из Венеции.

— Я дам вам самый весомый паспорт, так как в Романье

расположились на зимние квартиры сразу две армии. Я ду-

маю, что вы можете рассказывать всем, что я послал вас в Кон-

стантинополь, ибо никто вам не поверит.

Выбор, сделанный мною, удивил меня самого. Вернувшись

к себе, я долго размышлял об этом. «Или я сумасшедший, —

говорил я себе, — или я ведом таинственным духом оккульт-

ных сил, знающим, где судьба предназначила мне действо-

вать». Единственное, что я никак не мог объяснить, почему

кардинал так легко согласился с моим выбором. «Разумеет-

ся, — продолжал я свои размышления, — он, говоря, что у него

друзья повсюду, не хотел показаться в моих глазах хвастуном,

бахвалящимся своим могуществом. Но кому же он может по-

рекомендовать меня в Константинополе? И что я буду делать в

этом городе? Ладно, я знаю только одно: мой путь лежит в

Константинополь».

Через день кардинал вручил мне паспорт до Венеции и за-

печатанное письмо, адресованное Осману Бонневалю, паше

Карамании, в Константинополь. Я мог никому не сообщать об

этом, но так как Его Преосвященство напрямую не запретил

мне, то я показывал адрес на конверте всем своим знаком-

цам.

Венецианский посланник кавалер де Лечче дал мне письмо

для своего друга, богатого и гостеприимного турка, дон Гас-

парро и аббат Джорджи также снабдили меня письмами. Толь-

ко аббат Гама, хитро усмехнувшись, сказал мне, что он твердо

знает, что в Константинополь я не поеду.

Я отправился сказать последнее «прости» дому донны Це-

цилии. Она только что получила известие от Лукреции, что

той вскоре предстоит стать матерью. Я попрощался также с

Анжеликой и доном Франческо. Недавно состоялась их свадь-

ба, на которую я приглашен не был.

Вместе с последними распоряжениями я получил от кар-

динала Аквавивы кошелек, содержавший семьсот унций золо-

тых квадруплей; у меня уже было триста, теперь стало ты-

сяча.

Я занял место в берлине, отправлявшейся в Анкону. Со

мной ехала дама, которая везла к Богоматери Лореттской свою

недужную дочь. Девица была изрядной дурнушкой, и путеше-

ствие вышло довольно скучным.

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

С отъездом из Рима завершается очень важная пора жизни Джованни

Джакомо Казаковы, сформировавшая в значительной мере его характер,

кончается юность Казаковы. В 19 лет он вынужден начинать новую карьеру.

Добравшись не без приключений до Венеции (мадам Манцони оказалась

права он вернулся через год), сменив по дороге одеяние аббата на военный

мундир, он отправляется в Константинополь на судне, везущем вновь назна-

ченного губернатора острова Корфу (одно из последних некогда многочис-

ленных заморских владений Венеции).

В Константинополе, радушно принятый графом Бонневалем, француз-

ским авантюристом, сражавшимся за свою родину против Австрии и за Авс-

трию против своей родины, приговоренным к смертной казни, замененной

ему изгнанием, и принявшим на склоне лет мусульманство, Казанова, как

обычно, завязывает обширные знакомства. Ему даже предлагают стать му-

сульманином и жениться на дочери богатого турка. В конце концов его неу-

гомонный темперамент и опасная любознательность вынуждают его по-

спешно покинуть берега Босфора. Прослужив некоторое время в гарнизоне

Корфу, он возвращается в Венецию.