Любимые русские художники |
Константин Алексеевич Коровин |
Шаляпин. ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО
Помню, зимой, в Петербурге, жил я на квартире при правлении заводов и железных дорог С. И. Мамонтова. И в своей комнате делал эскизы к постановке Частной русской оперы Саввы Мамонтова, опере “Аленький цветочек” Кроткова. К вечеру я приходил в ресторан Лейнера на Невском обедать с приятелем своим, дирижером оперы Труффи. Однажды я увидел Труффи в обществе молодого человека очень высокого роста, блондина со светлыми ресницами и серыми глазами. Я подсел к ним за стол. Молодой человек посмотрел на меня и, улыбнувшись, спросил: — Parlate italiano?. [Говорите по-итальянски? (ит.)]. Я был жгучим брюнетом. — Тебя все принимают за итальянца, — сказал Труффи, — да ты и похож. Молодой человек, одетый в поддевку и русскую рубашку, показался мне инородцем — он походил на торговца-финна, который носит по улицам мышеловки, сита и жестяную посуду. Молодой человек был озабочен и жаловался, что в Панаевском театре платят меньше, чем в Тифлисе. — Пошлю-ка я их к черту и уеду в Тифлис. Что в Петербурге? Вот не могу второй месяц за комнату заплатить. А там тепло, шашлыки, майдан. Бани такие. И Усатов. У него всегда можно пятерку перехватить. Я ведь здесь никого не знаю. Молодой человек был так худ, что, когда он ел, видно было, как проглоченный кусок проходит по длинной шее. — Вот когда приедет Мамонтов, — сказал Труффи, — я поговорю с ним о тебе. После обеда уходя от Лейнера, я видел, как у подъезда Труффи дал молодому человеку три рубля. И тот быстро пошел по Невскому. Расставаясь с Труффи, я сказал ему: — Постой, я сейчас зайду на Морскую, рядом, к Кюба, там наверное обедает Кривошеин, и узнаю у него, когда приедет Мамонтов. Да скажи, кто этот молодой человек? — Это хороший голос, — ответил Труффи, — но несерьезный человек. Приходи в Панаевский театр, он там поет. Голос настоящий. На другой день я зашел в Панаевский театр за кулисы, где увидел этого молодого человека, одетого Мефистофелем. Костюм был ему не в пору. Движения резкие, угловатые и малоестественные. Он не знал куда деть руки, но тембр его голоса был необычной красоты. И какой-то грозной мощи. Уходя, я взглянул на афишу у входа в театр и прочел: “Мефистофель — Шаляпин”. Вскоре приехал Мамонтов. Утром он зашел ко мне. Смотрел эскизы. — Костенька, — сказал он, — я теперь занят, а вы поезжайте к Кюба. Я туда приеду завтракать. Сейчас мне не до театра, важное заседание. Проходя мимо конторы, я увидел сидящих за столами каких-то серьезных, хмурых людей. Сбоку на столах лежали большие бухгалтерские книги, счеты. Хмурые люди усердно что-то писали. И я подумал: — Как это все непохоже на то, что я делаю с Мамонтовым. На театр, оперу. Как это он все совмещает! К завтраку у Кюба пришли Труффи, баритон Малинин, Чернов. В разговоре Труффи сказал: — Этот трудный человек Шаляпин подписал контракт в Мариинский театр. Раньше я искал его на квартире, но его там уже две недели нет. Я давно хотел, чтобы вы его послушали. Вот он слышал его, — сказал он, показывая на меня. — Вы слышали? — спросил С. И. Мамонтов. — Да, — ответил я, — голос особенный, необычайный. Я никогда не слыхал такого. А сам худой, длинный, похож не то на финна, не то на семинариста. А глаза светлые, сердитые. Хороша фигура для костюма. Но костюм Мефистофеля на нем был ужасный. Через три дня я услыхал из своей комнаты, что в дальнем покое, за конторой, кто-то запел. — Шаляпин! — подумал я. Я пошел туда. За роялем сидел Труффи, и Мамонтов смотрел на Шаляпина внимательно и пристально. Я остановился у двери, против певца. У юноши как-то особенно был открыт рот, — я видел, как во рту у него дрожал язык и звук летел с силой и уверенностью, побеждая красотой тембра. Вечером Мамонтов, перед отъездом в Москву, говорил мне: — А Шаляпин — это настоящая сила. Какой голос! Репертуара, говорит, нет. Но поет!.. В консерватории не был, хорист, певчий. А кто знает, не сам ли он консерватория? Вы заметили, Костенька, какая свобода, когда поет? Вот, все поздно мне говорят. Контракт подписал с императорской оперой. Как его оттуда возьмешь? Да мне и неудобно. Одно, что ему, пожалуй, там петь не дадут. Ведь он, говорят, с норовом. Ссорится со всеми. Говорят, гуляка. Мы бы с вами поставили для него “Вражью силу” и “Юдифь” Серова, “Псковитянку” Римского-Корсакова, “Князя Игоря” Бородина. Хорош бы Галицкий был. И Савва Иванович размечтался. Так размечтался, что на поезд опоздал. Надо послать за Труффи и Малининым. Приехали Труффи и Малинин. Поехали все искать Шаляпина. Он жил на Охте, снимая комнату в деревянном двухэтажном доме, во втором этаже, у какого-то печатника. Когда мы постучали в дверь, отворил сам печатник. Рыжий, сердитый человек. Он осмотрел нас подозрительно и сказал: — Дома нет. — А где же он, не знаете ли вы? — спросил Мамонтов. — Да его уж больше недели нет. Черт его знает, где он шляется. Второй месяц не платит. Дает рублевку. Тоже жилец! Приедет — орет. Тоже приятели у него. Пьяницы все, актеры. Не заплатит — к мировому подам и вышибу. Может, служба у вас какая ему есть? Так оставьте записку. Помню, в коридоре горела коптящая лампочка на стене. Комната Шаляпина была открыта. — Вот здесь он живет, — показал хозяин. Я увидел узкую, неубранную кровать со смятой подушкой. Стол. На нем в беспорядке лежали ноты. Листки нот валялись и на полу; стояли пустые пивные бутылки. Мамонтов, приложив клочок бумаги к стене, писал записку. Спросил, повернувшись к Труффи: — Как его зовут? Труффи засмеялся и сказал: — Как зовут? Федя Шаляпин. Записку оставили на столе и уехали ужинать к Пивато. У Пивато Труффи заказал итальянские макароны и все время разговаривал по-итальянски с Мамонтовым о Мазини. * Прошло больше года. Ничего не было слышно о Шаляпине: Но Савва Иванович не забыл Шаляпина. И сказал мне раз: — А я был прав, Костенька, Шаляпину-то петь не дают. И неустойка его всего 12 тысяч. Я думаю, его уступят мне без огорчения, кажется его терпеть там не могут. Скандалист, говорят. Я поручил Труффи поговорить с ним. Одна беда: он больше, кажется, поет в хоре у Тертия Филиппова, а ведь Тертий мой кнут — государственный контролер. Он может со мной сделать, что хочет. Уступит ли он? Тут ведь дипломатия нужна. Неустойка — пустяки, я заплачу. Но я чувствую, что Шаляпин — уника. Это талант. Как он музыкален! Он будет отличный Олоферн. Вы костюм сделаете. Надо поставить, как мы поставили “Русалку”. Это ничего, что он молод. Начинайте делать эскизы к “Юдифи”. Я удивлялся С. И. Мамонтову: как он любит оперу, искусство, как сразу понимает набросок, эскиз, хоть и не совсем чувствует, что я ищу, какое значение имеет в постановке сочетание красок. А все его осуждали: “Большой человек — не делом занимается, театром”. Всем как-то это было неприятно: и родственникам, и директорам железной дороги, и инженерам заводов.
|
<<< Художник Константин Коровин Следующая статья >>>