История древнего мира

Иудейская война

 Иосиф Флавий

3. Отбытие послов осталось скрытым как от Анана, так и от стражи; но не

то было с приходом идумеян. О нем Анан заранее узнал и запер  поэтому  перед

ними ворота, а на стене расставил караульные  посты.  Однако  он  отнюдь  не

намеревался сейчас  же  вступить  с  ними  в  битву,  а  хотел,  прежде  чем

прибегнуть к силе оружия, привлечь  их  на  свою  сторону  добрыми  словами.

Старейший  из  первосвященников  после  Анана,  Иешуа,  взошел   на   башню,

находившуюся на виду идумеян, и произнес: "Из всех бед, стрясшихся над нашим

городом, ничто так не объяснимо, как то, что злым неизвестно, откуда  каждый

раз является помощь. Ведь вы  именно  хотите  оказать  поддержку  отщепенцам

против нас и прилетели сюда с такой готовностью, какую не проявили бы даже в

том случае, если бы столица призвала бы вас на помощь против варваров.  Если

бы хоть ваше войско было похоже на тех людей, которые вас призвали, то я  бы

еще мог объяснить себе ваше усердие; ибо ничто так быстро не создает дружбы,

как родство характеров. Но ведь если разбирать их поодиночке, то  каждый  из

них окажется тысячу раз заслуживающим смерти; ведь они  выродки  и  позорище

всей страны; люди, промотавшие свое собственное состояние,  истощившие  свою

преступную энергию в деревнях и городах окрестностей и в конце  нахлынувшие,

как воры, в священный город;  разбойники,  которые  в  своей  разнузданности

покрывают позором даже священную землю, которые без стыда напиваются  теперь

пьяными в святилище  и  награбленным  у  убитых  наполняют  свои  ненасытные

утробы. Ваши же ополчения и ваши доспехи имеют такой доблестный  вид,  точно

столица по всеобщему  согласию  созвала  вас  в  качестве  союзников  против

чужеземцев. Не насмешка ли судьбы, что  целая  нация  связывается  с  шайкой

злодеев? Уже давно представляется мне загадкой: что именно  вас  так  быстро

подняло на ноги? Должен же быть какой-нибудь веский повод, который  заставил

вас поднять оружие за разбойников против родственной вам нации.  Мы  слышали

здесь что-то о римлянах  и  измене  -  эти  именно  слова  были  только  что

произнесены некоторыми из вас,  заявившими  с  шумом,  что  они  пришли  для

освобождения столицы. Но такой  вымысел  нас  поражает  больше,  чем  другие

дерзости, проявленные  теми  гнусными  людьми.  Конечно,  свободолюбивых  по

природе своей людей, всегда готовых ополчиться  из-за  нее  против  внешнего

врага, ничем другим нельзя было восстановить против нас, как тем, чтобы  нас

заклеймить именем предателей столь желанной свободы. Но вы же должны  думать

- от кого исходит эта клевета и против кого она направлена; вы должны искать

подтверждения в общем положении вещей, а не верить голословному вымыслу. Что

могло нас побудить теперь предаться римлянам, когда от нас всецело  зависело

или с самого начала не отпадать совсем, или сейчас же после отпадения  вновь

перейти на их сторону, когда страна кругом нас еще не  была  опустошена.  Но

теперь, если бы мы и желали, нам было бы трудно помириться с римлянами,  так

как завоевание Галилеи сделало их гордыми, а преклониться перед ними теперь,

когда они уже так близки, было  бы  для  нас  позором  страшнее  смерти.  Я,

правда, лично  предпочел  бы  мир  смерти.  Однако  раз  война  объявлена  и

находится в полном разгаре, я также охотно предпочитаю славную смерть  жизни

военнопленника. А кто же, говорят, тайно послал  к  римлянам?  Одни  ли  мы,

представители народа, или вместе с нами также и  народ  по  общему  решению?

Если только мы, - то пусть  же  нам  назовут  друзей,  которых  мы  послали,

прислужников, способствовавших измене! Был ли кто-нибудь пойман  на  пути  к

римлянам или схвачен на возвратном пути? Быть может, напали на следы письма?

И каким образом мы могли это скрыть от  столь  многих  граждан,  с  которыми

находимся в постоянном общении? Каким  образом  случилось,  что  только  тем

немногим людям, которые вдобавок осаждены и даже не могут выходить из  храма

в город, сделалось известным то, что  тайно  происходило  внутри  страны?  И

узнали они об этом именно теперь, когда их ожидает кара за  совершенные  ими

преступления; раньше же, когда они находились в безопасности, никто  из  нас

не навлекал на себя подозрения в измене. Если же взваливают вину на народ, в

таком случае должно было состояться публичное совещание, из  которого  никто

не мог быть исключен, тогда достоверный слух об этом должен был бы дойти  до

вас еще гораздо раньше формального донесения. Да и как тогда не избирали  бы

послов для заключения договора? Если же все было так, то пусть  скажут,  кто

был назначен для этой миссии? Но все это только уловка людей,  борющихся  со

смертью и стремящихся  отвратить  от  себя  наказание.  Если  только  городу

суждено будет пасть от измены, то на это способны  только  наши  клеветники,

злодеяниям которых недостает только одного - предательства. Вы  же,  раз  вы

уже явились сюда с оружием в руках, должны были бы теперь - и  это  было  бы

самое справедливое - оказать поддержку столице и помочь  истребить  тиранов,

уничтоживших право, топтавших закон  ногами  и  носящих  свои  приговоры  на

острие меча. Ведь они знатных людей, на которых никто не жаловался, схватили

на улице, грубо обращались с ними в  темнице  и,  наконец,  невзирая  ни  на

воззвания, ни на моления, казнили. Вы можете, если только хотите вступить  в

наш город не как враги, убедиться собственными глазами в том, что я  сказал:

вы увидите вконец разграбленные дома, жен и детей убитых - в черной траурной

одежде, вопли и слезы во всем городе. Ибо нет человека, который не испытывал

бы на себе насилий этих безбожников; они в своем безумии зашли  так  далеко,

что свою разбойничью отвагу принесли с собой из деревень и городов не только

в самое сердце всей нации - Иерусалим, но и отсюда - в самый храм. Последний

они превратили теперь в крепость, в место убежища и укрепленный пункт против

нас.  Место,  свято  почитаемое  на  всем  земном  шаре,  даже   иноземцами,

обитателями окраин мира, знающими о нем  только  понаслышке,  эти  чудовища,

здесь же родившиеся, топчут ногами. Но верх их наглости - это то, что они  в

своем  теперешнем  отчаянном  положении  вооружают  племена  против  племен,

государства против государств и вызывают нацию на борьбу против  собственной

же крови. Ввиду этого, как я уже сказал, вам  больше  всего  подобало  бы  в

союзе с нами истребить преступников, наказать их именно за  этот  обман,  за

то, что  они  дерзали  призвать  в  качестве  союзников  вас,  которых  они,

напротив, должны были бояться как мстителей. Если же  хотите  оказать  честь

приглашению таких людей, так вам предоставляется, как  нашим  соплеменникам,

сложив оружие, войти в город  и  занять  место,  лежащее  в  середине  между

союзниками и врагами, - место судей. Посудите при этом сами, какое  это  для

них преимущество, если им за признанные  столь  великие  преступления  будет

предоставлено через вас  формальное  судопроизводство,  между  тем  как  они

невинным не давали даже слова защиты. Однако ради вашего появления мы готовы

оказать им эту милость. Если же вы не желаете разделить наше  негодование  и

отказываетесь также от роли судей, так остается еще третий  выход:  оставить

обе стороны, не вмешиваясь в наши несчастья и не оставаясь на стороне врагов

столицы. Ибо, если  вы  сильно  подозреваете,  что  кто-нибудь  из  нас  вел

переговоры с римлянами, так вы  можете  занять  проходы  и,  если  откроется

что-либо из того, в чем нас обвиняют,  прибыть,  осадить  город  и  наказать

винов- ных, которых вы поймаете. Во всяком случае, нас, живущих так близко к

столице, враги не могут опередить. Если же вам ни одно из  этих  предложений

не приходится по душе и вы ни за что не  согласитесь,  так  не  удивляйтесь,

если мы будем держать ворота запертыми до тех пор, пока вы будете стоять под

оружием".