Царство сынов Солнца  

Владимир Александрович Кузьмищев

...Он знал, и это было самым главным...

Кандиа подтолкнул своего пассажира. Неуклюже перевалившись через корабельный борт, маленький, еще совсем молодой индеец в накидке, одевавшейся прямо на голое тело, оказался на палубе прямо перед Писарро.

Пока предводитель рассматривал гостя, на корабль подняли большие тяжелые предметы, наспех завернутые в яркие узорчатые ткани.

—        Он   все   вертелся   около   меня,  —   словно   извиняясь,   сказал Кандиа, кивнув головой в сторону индейца. — Ждал, пока я был у губернатора.  Его хотели отогнать,  но я  не разрешил.  Все  улыбался, как. сейчас. Просился на корабль.

И хотя болезненную гримасу на лице маленького индейца было трудно признать за улыбку, никто не усомнился в правдивости слов Педро де Кандиа.

—        Кажется, они решили, что мы остались недовольны приемом Молины.   Вот   подарки.   —   Кандиа   показал   рукой   на   тюки.   — Там золото и всякая мелочь. Они очень удивились, когда я приказал завернуть все это в их тряпки. Бормотали, бормотали, повторяя; «инка», «инка».

При   слове   «инка»   индеец   вздрогнул.   Опустив   к   полу   глаза, он  что-то  залепетал  на   непонятном   языке,  с  видимым  почтением выговаривая слово «инка».

—        Как тебя зовут? — спросил Писарро.

Индеец, уже давно сообразивший, кто здесь главный, с- мольбой обратил свой взор к Кандиа, словно ища у него защиты.

—        Как тебя  зовут?  —  почему-то  по-гречески  рявкнул  Кандиа. При  этом  он  решительно  ткнул   пальцем  в  лоб  индейца.

—        Пилью, пилью, — с испугом стал повторять индеец, хлопая по длинным волосам ладошками обеих рук.

Испанцы радостно заулыбались. Им явно понравилось, как ловко сумел   грек  объяснить  этому   дикарю   вопрос   предводителя.

—Пилью, пилью, — повторил за индейцем Кандиа, явно гордясь своей ролью «переводчика». Понимая, что от него ждут объяснения, он неуверенно произнес: — Может, Филипильо? Он такой маленький, вот его и прозвали «Филиппок»?

И опять всем понравилось объяснение грека. Вместе со всеми улыбался и сам Филиппок, хотя никак не мог понять, почему к слову «пилью», означавшему «головной убор», эти бородатые гиганты   прибавляли   странный   звук,   которого   не   было   в   его   родном

языке.

Когда Кандиа ткнул пальцем в лоб Филипильо — отныне все станут называть его этим именем, — тот схватился за голову и обнаружил, что потерял свой обязательный головной убор, без которого ни один индеец не смел появляться на людях. Филипильо страшно испугался. Должно быть, головная повязка упала еще там, на берегу, когда бородатый втолкнул его на свой странный плот... Но испанцы улыбались. Может быть, радовались тому, что он, маленький индеец, нарушил закон Единственного? Если так, то кем были эти богатыри? Разве они не Виракочи? Не братья сынов Солнца,  спустившиеся с неба  на своих крылатых  дворцах?..

Рассказ Кандиа уже не выглядел таким фантастическим — на палубе лежало золото. И это была не добыча, а подарки. Их могли сделать только люди,  обладавшие сказочными  богатствами.

Хронист Инка Гарсиласо де ла Вега много лет спустя именно со слов Педро де Кандиа описал золотые сады Тауантинсуйю. Там находились отлитые в натуральную величину из золота и серебра копии всех животных и растений, с которыми имели дело в повседневной жизни индейцы. Видел Кандиа и сложенные перед дворцом золотые дрова, словно они предназначались для его очагов.  То  были  великолепные  произведения   искусства.

Теперь,  когда Писарро  располагал  доказательствами  существования  богатейшего индейского царства,     нужно было как можно быстрее...  возвращаться  в Панаму. Он  понимал это, но не менее' отчетливо представлял, какую бурю протеста вызовет такое решение у соратников. На поддержку некоторых он мог рассчитывать однако... Кругом были только горящие алчностью глаза. Разные, но одинаково возбужденные видом блестевшего на палубе золота. Одни нетерпеливые. Другие злые. Они окружали его, приближались, требовали. Не понять этих людей было невозможно. Выполнить их желание значило погубить все достигнутое с таким трудом. Как заставить их вернуться в Панаму? Как удержать? Как объяснить, что это в их же интересах?..

—        Совет!   —  Писарро  показалось,  что  его   не  услышали,   и  повторил свое решение: — Совет!

Писарро попытался двинуться в сторону капитанской каюты, но люди не расступились перед ним.

—        Круг, круг! — выдавила из себя толпа. — Круг, круг! — настаивала она все решительнее.

—        Круг! — согласился предводитель.

Люди расступились, пропуская в середину образовавшегося на палубе живого круга капитанов, лейтенантов, королевского казначея, главного лоцмана и священника.

—        Кто был на Гальо, тот знает, зачем я пришел сюда. — Гул одобрения прокатился по толпе. — Только господь бог и католические короли могут остановить меня. Вы видите, что бог с нами, — Писарро   выразительно   взглянул   на   лежавшее   на   палубе   золото, — но что скажут католические короли?..  Без  их  высочайшего согласия   и   повеления    кто   позволит   себе   предпринять   столь   великое  дело?  Мы  возвращаемся  в   Панаму,  и  я  говорю:   каждому, кто  попытается   покинуть   борт  корабля,   я   сам   перережу  глотку! Я все сказал!

В наступившей тишине было слышно, как на борт накатывались ленивые океанские волны. И снова зашумела толпа, но на этот раз каждый кричал что-то свое, отчего общий настрой не казался таким агрессивным.

Старый воин уловил отсутствие единства среди окружавших его людей. Он и сам опасался прихода сюда других конкистадоров, однако безрассудно начинать конкисту, не обеспечив тылы и не получив согласия короны. Другое дело поиски неведомых земель и царств, но теперь, когда все убедятся, что индейское царство найдено и оно богато золотом, было бы непростительной ошибкой начинать завоевание, не заручившись поддержкой Испании. Конечно, он мог отдать приказ разграбить Тумбес — собственно, этого и требовали крикуны, — однако им, испанцам, не следовало преждевременно раскрывать карты. Ибо кто знает, к чему могло привести такое нападение? Нужно уходить, чтобы вернуться сюда под знаменами короны.

Писарро двинулся прямо на рыжебородого, кричавшего громче других.

—        Ты, ты можешь плыть туда, но я не дам тебе даже пустого бочонка. Иди! Швырните за борт эту визгливую свинью, — в голосе предводителя звучала нескрываемая насмешка, — вдруг он действительно научился плавать?..

Дружный хохот убедил Писарро, что он попал в самую точку, конкистадоры  вспомнили, как  несколько дней  назад  рыжебородый  утонул в речной протоке, где и воды-то было лишь по колено.

Под   гогот   и   улюлюканье   толпы   отчаянно   сопротивлявшегося рыжебородого подняли на руки и понесли к борту.

—        Раз, два, три!.. — радостно кричала толпа. При слове «три» руки разжались, и тело звонко плюхнулось о воду.  Взрыв хохота потряс корабль.

—        Выловите его, — сказал Писарро, — и под арест! Пусть поразмышляет в одиночестве. А теперь Совет...

Возможно, так, а скорее всего как-то иначе, но Писарро удается   . убедить участников экспедиции не нападать на Тумбес. Они мирно покидают  бухту  Гуаякиль,  спускаются  дальше  на  юг вдоль  побережья и примерно там, где расположен ныне город Трухильо, разворачивают корабли, чтобы вернуться в Панаму.

Испанцы привозят неопровержимые доказательства своего открытия:  золото,  серебро,  утварь  и  одежду. Среда  их трофеев индеец Филипильо  (мы позволили себе пофантазировать, как могло состояться  «крещение»  этого  исторически  достоверного лица).

Однако   в   Панаме   Писарро   не  задерживается..     Он   сразу   же отправляется в Испанию, прихватив с собой экзотические подарки для королевского двора. Он спешит, ибо боится, что у него могут   я перехватить право на конкисту.

Судьба  благоволит  Писарро.  Он  получает  королевские  капитуляции   (соглашения)   — их  подписывают в Толедо обе заинтересованные стороны 26 июля  1529 года, — вербует новых конкистадоров (будущих!), среди которых немало родственников, в том числе родные  братья   Писарро,  и   возвращается  в  Панаму   пожизненным губернатором,   капитан-генералом,   главным   альгвасилем   не  только не завоеванных, но даже толком не открытых испанцами земель.

Мы не знаем, о чем думал будущий покоритель царства Тауантинсуйю во время долгих плаваний через Атлантический океан, но мы знаем, чего Франсиско Писарро даже не мог себе представить, отправляясь из Панамы в очередной, на этот раз успешный завоевательный поход. А не знал он многое... Он  не знал, что идет завоевывать царство, население которого' превышало  10  миллионов человек.  Когда  в  Кахамарке,  где  будет!. пленен, а позднее и казнен Атауальпа, перебежчики   сообщили, что.я вместе с инкой-бастардом находится "50 тысяч воинов, испанцы ре-'Я шили, что индейцы просто не умеют считать. Трудно сказать, чт<|| бы предприняли конкистадоры, знай они, что индейцы великолепней считали, что 50 тысяч воинов были не войском, а личной гвардий правителя и что для настоящей войны инки собирали армии в несколько сот тысяч человек.

Но испанцы не знали этого, и незнание обернулось для них... счастливой удачей. Впрочем, правомерно ли называть удачей победу  более  высокой  социально-экономической  формации?..

Не знал Писарро, что сказочные богатства, которые он добудет, станут для него источником несчастий, причиной смерти. Что его родные братья казнят Диего де Альмагро — главного помощника, компаньона и побратима покорителя царства инков. Что сын Диего — Альмагро-младший убьет самого Писарро в собственном доме, в городе, который он основал и сделал столицей одной из богатейших колоний Испании. Не избежит плахи и Альмагро-младший — его казнят как бунтовщика сторонники Писарро. Погибнут от рук палачей, убийц или в сражениях братья Ппсарро, все его кумовья и товарищи по конкисте. Те же, кто выживет, умрут в страшной нищете, как и последний из братьев Писарро, который, проведя в испанской тюрьме 23 года, будет безуспешно судиться с королевской казной за право унаследовать хотя бы часть состояния своего старшего брата. Вместе с ним за наследство отца будет бороться и родная дочь Франсиско (к этому времени она станет женой своего дяди Фернандо). Канет в неизвестность и сын знаменитого   конкистадора   Франсиско   Писарро-младший...

Золото Перу! С него начиналась легенда об инках. Слухи о золотом царстве привели испанцев в Перу. Легендой остается «золото инки» и сегодня. Оно не принесло ни богатства, ни счастья ни тем, кто шел к нему, устилая свой путь телами тысяч убитых индейцев, ни испанскому народу.

Обагренные кровью миллионов аборигенов Нового Света, благородные металлы если и оседали в самой Испании, то лишь в виде золотой мишуры, способствуя еще большему обнищанию трудового народа. Основной же их поток в Испании не задерживался — он устремлялся в другие страны Старого Света, решительно ускоряя процесс первоначального накопления капитала.

И в этом смысле золото Нового Света не пропало даром: награбленное в индейских храмах и дворцах, добытое с помощью рабского труда в условиях испанских колоний, оно пришло в Старый Свет, чтобы способствовать утверждению и- победе более передовой общественно-экономической формации, победе капитализма. Разоряя кастильского пахаря и андалузского рыбака,    ремесленника из Кордобы и виноградаря из Малаги,    индейское    золото    превращалось    в    руках английского буржуа или голландского купца в могучие рычаги нового вида эксплуатации человека человеком. Открытие Америки, как указывал Фридрих Энгельс было  по  своему  характеру     капиталистическим   предприятием.   Феодальная  Испания  исторически   не  была готова  воспользоваться  этим  обстоятельством. Она  не могла  встать на  новые,  на  капиталистические рельсыщ развития.  Однако  молодой,  зарождавшийся   в  Европе капитализм не упустил возникшие новые возможности. Неразборчивый в средствах, он стремился любыми путями утвердить свое господство. Правда, капитализм не обладал еще силой, чтобы прибрать под свою «опеку» . колониальные владения Испании, но он будет накапливать их целых три столетия, чтобы на рубеже XIX и XX веков начать борьбу за передел колоний. И именно испанские колонии станут первой жертвой этой новой, империалистической, борьбы за передел мира, за мировое господство империализма.

И снова, как четыре века назад, чужеземцы придут на земли теперь уже Латинской Америки, чтобы начать новую, современную, внешне вполне респектабельную конкисту, главным оружием которой станет капитал... В отличие от испанских конкистадоров, толком, не ведавших, куда идут, «неоконкистадоры» будут предварительно с научной тщательностью изучать богатства латиноамериканских стран, в жестоких национально-освободительных войнах XIX века завоевавших свою политическую независимость.

И  снова  за  пределы Латинской  Америки     потекут сокровища, отнятые у ее народов. Снова польется кровь борцов за свободу и справедливость. Только теперь с каждым  годом,  с  каждым  новым  десятилетием  будет крепнуть сопротивление,  будут расти  ряды  борцов за подлинную   независимость   народов   Латинской   Америки — таков закон нашего времени, времени грандиозных  общественных   преобразований,     начало  которым положил Великий Октябрь 1917 года.

И новым огнем вспыхнут, казалось бы, забытые, стертые из людской памяти многовековым колониальным господством удивительные образы далекого прошлого, древних цивилизаций американских аборигенов Нет, они не угасли и не умерли. Они остались жить в многообразии национальных культур стран «пылающего континента».

Да, он пылает, этот удивительный континент, удивительный своим прошлым и революционным настоящим.

Яркое своеобразие доколумбовой Америки неоднократно становилось предметом всевозможных спекуляций, политический характер которых более чем очевиден. Их изобретатели пытались доказать, что именно в своеобразии истории этих стран заложено необоримое препятствие для проникновения в современную Латинскую Америку «чуждых» ей идей марксизма-ленинизма и открытых им общих законов развития человечества. Отлучая Латинскую Америку от генерального пути развития человечества, активно пропагандируя «теории», подобные «инкскому коммунизму», буржуазные ученые искали и «находили» в том необычном и своеобразном мире, который так потряс Европу периода Великих географических открытий, целую систему «доказательств» своих «научных» построений.

Но все. необычное и своеобразное в истории доколумбовой Америки не только не опровергает, а, наоборот, прямо подтверждает, что в главном, определяющем индейские цивилизации Нового Света строго следовали генеральному курсу развития человечества. Не верховное божество, не Отец-Солнце и не божественное откровение, а общие законы развития человеческого общества определяли суть и характер поведения и поступков инков из Куско.

Несостоятельность подобного «отлучения» сегодня подтверждает и сама жизнь, реальная практика революционной борьбы латиноамериканских народов, получившая наиболее убедительное воплощение в строительстве социализма на Кубе, в победе революционного никарагуанского народа, в вооруженной борьбе патриотов Сальвадора и других стран региона.

И еще. Истории свойственны парадоксы. Научный коммунизм, перед которым испытывают страх не только буржуазные теоретики и не только в Латинской Америке, в какой-то своей части обязан своим рождением в том числе и «инкскому опыту». Вспомним, что именно Великие географические открытия, в которых Новый Свет занял одно из ведущих мест, способствовали зарождению в Европе идей утопического коммунизма. Правда, Томас Мор был казнен еще до открытия европейцами царства инков, однако Томмазо Кампанелла опубликовал свой «Город Солнца» почти столетие спустя после разгрома Тауантинсуйю. Его солярии — жители Города Солнца — не просто напоминают, но во многом похожи на сынов Солнца,    только не из реальной жизни, а из сочинения хрониста Инки Гарсиласо де ла Вега, также автора своеобразной, во многом стихийно и примитивной, но все же социальной утопии с чертам социалистического характера.

Вот почему, чтобы с уверенностью смотреть в будущее, нужно знать не только настоящее, но и прошлоё каким бы далеким и таинственным оно нам ни казалось