Аплодисменты

Людмила Марковна Гурченко 

   "Дочурка,  если ты проснулася поздно,  як твоя мать,  когда на дворе вже

полный день,  -  не  лежи,  увставай зразу,  а  то у  голову полезить такое

усякое, пойдеть такая выработка..." Нет, папочка, не важно, в каком часу от

меня отлетел сон.  Важно,  в каком состоянии я была,  когда этот сон ко мне

вчера пришел.

   К вечеру тревожные мысли удается приглушить.  В темноте они умолкают. Но

зато утром они просыпаются с новыми силами и беспощадно заявляют о себе.

   Еще не  представляешь,  с  чего начинать этот бесконечный день,  но  уже

точно знаешь одно  -  день  будет бесконечным.  От  этого начинаешь сначала

испытывать   бессилие,   потом   легкое   беспокойство...   Постепенно  оно

усиливается, да так, что вдруг начинаешь слышать удары собственного сердца.

   Что там на улице? Все то же. Вылезать из постели холодно. И зачем? Никто

не ждет. Никто не звонит. Работы нет. Вот и проснулась.

   Стремление держаться в хорошей форме -  это все-таки стремление. В самом

этом слове есть движение,  цель,  направленность. И все же непонятно зачем,

просто инстинктом чуя,  где "жизнь", я веду почти аскетический образ жизни.

Щажу лицо.  И на ночь не пью ни воды,  ни чая.  А потом наступает отчаяние.

Сцепив  в  бешенстве зубы,  я  неистово начинаю делать  зарядку.  Или  тупо

бегать.  Но, быстро выдохшись, я понимаю, что мой бег, моя зарядка - это не

способ  ожить,   распрямиться,   улыбнуться.  Это  потуги  в  отчаянии.  Не

выдыхаются люди физически сильные. Здоровье, талант, красота - это все-таки

дар природы.  А  мой небольшой запас здоровья напрасно уходит на  внезапные

порывы, переходы от апатии к действиям без промежуточных стадий.

   А  вчера?  Что было вчера? Вчера... вчера я была в своей роли - веселила

компанию.  Попала туда случайно. Но, не совсем случайно. Кто-то сказал, что

я,  мол,  истории  разные  рассказываю и вообще чудная. Я уже привыкла быть

объектом  простодушных шуточек и не могла, даже и не желала отказываться от

роли  клоунессы.  Ведь  это  все-таки где-то моя профессия. Я не обижалась,

когда  меня  не  вовлекали  в  "серьезные" разговоры: меня так прямолинейно

воспринимали  до  смешного.  Кто  знал,  что  за моей болтающей, суетящейся

маской  "развлекательницы"  беспрерывно,  как  часы  -  тик-так,  тик-так -

работает   мозг.  Кто  знал,  что  он  запечатлял  в  подробностях  детали,

интонации,  мизансцены,  запахи,  атмосферу... Он готовил, запасал, оснащал

мой  организм  на  будущее.  Я  благодарна  таким  вечерам,  когда я хоть и

клоуном,  пусть  и  ненадолго,  но  была  в центре внимания. А со временем,

оглядываясь  назад,  понимаешь,  что  чье-то  невежество  и нетонкость даже

способствуют  твоей  скромности.  Уж  точно,  в  кино  теперь никаких ролей

стесняться не буду.

   ...А  пока я  лежу.  Снотворное еще  где-то  там  бродит.  Мысли во  сне

отдыхают? Мне это недоступно. Переход ко сну превратился для меня в длинный

однообразный тоннель, где нужно терпение и терпение. Наизусть знаю все щели

в  потолке и на стенах.  Но все равно смотрю и стараюсь увидеть там контуры

животных и Мефистофелей. Резко встаю. А ведь только что думала - подожду до

десяти часов и начну день со звонка моей подруге.  Зимой темно. И я включаю

настольную лампу.  Резкий свет бьет в лицо и напоминает мне свет "дигов" на

съемочной площадке. И я тут же включаю свет. Пульс резко учащается, к горлу

подкатывает знакомая боль.  Звук  собственного голоса в  притихшей квартире

меня окончательно приводит в  действительность.  В другой комнате моя Маша.

Учиться не надо -  сейчас каникулы.  Она уже,  наверное, поела и читает или

рисует профили на листочках, ставя автограф, точь-в-точь как у дедушки.

   "Мамочка, ты будешь пить чай? Хлеба мало, но тебе хватит. Потом я сбегаю

в магазин". Ей не нужно заглядывать мне в глаза. Мое настроение она чует на

расстоянии.  Потому ни "доброго утра", ни "как ты себя чувствуешь?" - сразу

к  делу.  Запомнила,  как говорю своей подруге по телефону:  "Я верю только

фактам". И ее учила - делом, делом. Потому между нами - ничего лишнего, все

просто и естественно.  Но чаю не хочется.  Свет лампы меня расстроил.  Ведь

сколько раз зажигала,  и ничего.  А вот и прорвалась тоска,  тоска по кино.

Мельком  еще  раз  проверяю  список  знакомых,  написанный  жутким  Машиным

почерком. Кто же звонил мне вчера вечером?

   ...Недавно,  переезжая на новую квартиру,  наткнулась на записную книжку

того времени.  Листая ее страницы,  я  поразилась,  сколько же у меня тогда

было знакомых и друзей!  Где же вы теперь?  Я хваталась. За меня хватались.

Встречались,  смеялись,  сходились,  расходились,  сочувствовали, клялись в

дружбе.  И...  исчезали.  Теперь нет и  сотой доли прежнего.  Время отсеяло

многих,  Как в решете с крупными ячейками,  сквозь которое проскакивает все

без задержки.  На  поверхности осталось только несколько крупных,  но самых

дорогих, бесценных.

   Уже десять часов. Целый час бессмысленно пролежала в ванной, читая Камю.

От  его  экзистенциализма на душе еще муторнее. Очень талантливо, но как-то

совсем  беспросветно.  Ведь  есть  же  и  другое  одиночество. Есть Пушкин,

Твардовский.  "Ах,  какой  вы все, ребята, замечательный народ!" Отбрасываю

Камю, беру Пушкина - и сразу хочется чаю! Ни с того ни с сего хватаю Мавпу.

Целую  ее,  тискаю,  подстригаю  ногти,  челку.  Говорю  ей, что, когда она

вырастет,  мы  ей будем обязательно подкрашивать волосы и выщипывать брови.

Она  реагирует  осуждающе. В школе за это как раз ругают девочек из старших

классов. Я ей говорю, что это мы будем делать после школы, когда она выйдет

замуж.  Она  опять не скрывает своего осуждения и говорит - чем жить так со

своим  мужем,  как тетя Зоя, она лучше поедет "до дедушки Марка и до Лели у

Харькув". Я замолкаю, безразлично мурлыкаю первую попавшуюся мелодию. А про

себя  отмечаю,  что  она  права. Надо будет не так открыто разговаривать со

своей  приятельницей.  А  то  всем сердцем участвуешь в ее горе, а ребенок,

будучи в центре событий, невольно все мотает на ус. И делает не те выводы.

                   О вы, которые любовью не горели,

                   Взгляните на нее - узнаете любовь.

                   О вы, которые уж сердцем охладели,

                   Взгляните на нее - полюбите вы вновь.

   В каком это году? Конечно, в девятнадцать лет... А в тридцать?

                   Бродячие ночлеги

                   И проказы старины

                   Позабыл для сельской неги

                   И домашней тишины.

   Но теперь, когда мне столько, сколько тебе было тогда, когда ты написал:

"На свете счастья нет,  но есть покой и воля..." Ах,  если бы ты, Александр

Сергеевич,  знал,  как меня спасают эти слова!  Я  приходила к выводу,  что

течет  время,  меняются моды,  уходят  люди,  поколения сменяют поколения -

изменяются условия  жизни.  Но  внутренняя,  духовная жизнь,  переживания и

победы людей всегда низменны. "Есть покой и воля". Воля, свобода, выдержка,

понятно. Но покой... Как найти покой?...

   Машенька пошла с подружкой в кино. Она всегда чувствует, когда мне нужно

побыть  одной.  Я  звоню  своей подруге. Я ей звоню часто. Каждый день. Она

сидит  в  большой  комнате,  в  каком-то  КБ.  Телефон  один. На столике их

начальника.  Самое  удачное время для разговора, когда его нет на месте. Но

попробуй  подгадай  это  время.  Наш  разговор  почти всегда одинаков - мои

монологи  и  ее  лаконичные ответы: "Да. Нет. Понимаю. Конечно. Безусловно.

Еще  бы.  Только  фактам".  И  никогда:  "Мне  жаль. Сочувствую. Бедная. Не

звонили".  Вокруг  нее  любопытные  коллеги. И все знают наверняка, что она

разговаривает  со  мной. Мой тембр голоса им хорошо знаком. И когда я прошу

ее,  слышу,  как  голос  подчеркнуто произносит: "Это опять тебя". Я всегда

вижу у стола главного инженера свою подругу, переминающуюся с ноги на ногу,

сосредоточенную  на  том,  чтобы не проскользнуло мое имя, не то слово. А в

конце  разговора слышу "приезжай обязательно". И я злюсь на себя за то, что

звоню  ей в рабочее время, что у нее могут быть неприятности. Почему она не

отругает меня? Я бы ей не звонила больше. Нет, я позвоню. Когда меня совсем

выбрасывало на мель, то, кроме нее, никому не могла рассказать, что было на

душе.  Она  меня  не  подводила.  Сколько  раз обжигалась, выкладывая душу,

казалось  бы,  хорошим  людям, а ко мне все возвращалось потом в искаженном

виде.  Сколько  раз проклинала себя за болтовню и откровение. Может, другой

человек  в  моих обстоятельствах мог бы просто наплевать. Пробовала. У меня

не получилось.

   Уже три часа.  Впереди еще огромный день.  В доме все чисто.  Гладить не

хочется.  Новое  платье надела вчера,  едва  вынув наметку.  На  женщин оно

произвело  впечатление.   "Премилое  платьице",  -  сказала  хозяйка  дома,

красивая брюнетка.  Но  там я  больше не появлюсь.  Красивая женщина -  как

правило,  властная.  Она уж  точно уберет из своих владений другую женщину.

Даже если она ей не соперница.  Ну,  а я ведь привлекала внимание компании.

Значит, можно быть уверенной, что мне этого не забудут.

   Быстро одеваюсь и иду к кинотеатру "Москва" встретить Машу. Я ведь мать.

Есть  у  меня  обязательства. Выхожу на площадь Маяковского - кипит, шумит,

бурлит  жизнь. На улице я уже забываю, куда намеревалась идти. Ключи у Маши

свои. И вообще, она бы удивилась тому, что я ее встречаю. С чего это вдруг?

У  нас  с  ней суровые отношения. Я, не задумываясь, иду куда глаза глядят.

Предоставляю  чему-то там внутри выбирать переулки, чередовать их безмолвие

с  шумной  улицей Горького. Люди спешат. Лица у всех озабоченные. Всех ждет

работа...   А  сколько  вокруг  объявлений.  И  все  требуются,  требуются,

требуются...  А я свободна, как птица! "Птица, которая хочет трудиться". Но

мой труд особый. Он и дефицит, он и... а что "и" - не знаю... Знаю, что мне

вот  неловко  остановить  спешащего в театр на репетицию бывшего коллегу. О

чем  спросить? Ведь разговор будет не на равных. И я опускаю глаза, сдвигаю

брови,  образовав  на  лбу  озабоченность, и тоже спешу! И оба, увидев друг

друга,  отлично играем, что не узнали. Но и в эту минуту сожаления об уходе

из  театра никакого. И на его месте я не хотела бы быть. Удивительно, но от

этого  становится  легче.  Все  же  иду,  иду  каким-то  своим путем. Такие

мимолетные  встречи  вызывают  освежающие  толчки,  которые  приободряют  и

встряхивают.  Это  как  иногда  кажется,  что  ты больна, что у тебя жар. А

смеришь температуру - она 36, 6џ. Значит, ты здорова. А это - главное.

   Я  боялась  казаться  жалкой  неудачницей. Казалось бы, что тут бояться?

Неудача,  временная  потеря  везения.  Но  однажды  я  была свидетелем, как

здоровый  красивый человек в исступленной истерике кричал своей жене - в то

время  популярной актрисе: "Я неудачник! Понимаешь ты такое, ты, звезда, ты

этого  не  можешь  понять,  ты,  ты,  ты...  я, я, я..." О, себя он, видно,

обожал. Красивый, здоровый, молодой человек - и неудачник. Не увязывались в

нем  эти  две  вещи.  Будь  на  его месте хиленький, болезненный, так его и

пожалеешь,  и не задумаешься над понятием "неудачник". Не выходил у меня из

головы  тот  энергичный неудачник. А может, дело в том, что пошел не по той

дорожке?  Про  себя трудно сказать: занялся я, ребята, не своим делом. Нет,

человек, выбравший правильный путь, с руками, ногами и здоровой головой, не

может быть неудачником.

   Еще  было  страшно превратиться в  человека одержимого,  который говорит

всегда одно и  то же,  ну,  слово в  слово.  Вчера ему все сопереживали.  А

сегодня его боятся и избегают.  Он, бедный, ходит и ходит по заколдованному

кругу.  Хочет  изменить траекторию.  Но  опять  и  опять  выходит  на  свое

наболевшее...

   ...Стою  в  очереди.  В  галантерейном  магазине  красивые  коробочки  с

импортным  туалетным  мылом.  Глаза  рассматривают пол магазина, на котором

жижа  от грязного снега и следы от разнообразной обуви. Боюсь поднять глаза

и  встретиться  с  чьим-нибудь  взглядом.  Ведь  они, глаза проклятые, сами

кричат:  "Товарищи! Это я! Неужели же я так изменилась?" И у человека вдруг

во  взгляде  что-то  вздрогнет.  Мол,  что  это  с дамочкой? Или - где я ее

видел?...  Или  просто кивнет, как дальней и забытой соседке. Или узнает...

Но  узнавали  редко.  Узнавали  те,  у кого была редкая зрительная память и

музыкальность  души.  А  если  и  заговаривали  со  мной,  то  - отмечу как

феноменальный  факт  -  все, без единого исключения, задавали один и тот же

вопрос: "Почему вы не снимаетесь?"

   ...Бог с ним,  с этим заморским мылом. Я люблю наше, Машино - "Детское".

Хотелось для разнообразия. Но вот так безнадежно стоять в очереди, будь оно

неладно.  Выбралась,  иду... Мысли, одна перебивает другую... И... ни одной

спасительной. Завтра и послезавтра... Будет одно и то же. В скверике сажусь

на лавочку. Тупо смотрю на заиндевелые деревья. "Посмотрите, какие сосульки

прелестные,  сломайте мне одну, вы такой высокий, гражданин". Я вглядываюсь

в эту женщину,  которую так восхищает сосулька.  Нет, хорошо сейчас мудрому

медведю.  Наелся себе за лето.  Залез в берлогу.  И -  привет, товарищи, до

встречи в новом году!

   Если ты  на  скамейке сидишь одна,  значит,  это не просто так.  Ведь на

скамейке должны сидеть двое.  Как  пелось в  "Кубанских казаках":  "Ворон с

Галочкой сидит на скамейке рядом".

   - Ох, присяду с вами. Не возражаете? - Ворон тут как тут. - Что-то вы не

очень того...

   - Чего того?

   - Ну, эта...

   - Что эта?

   - Ну эта, неразговорчивая...

   - А что я вам должна сказать, дорогой товарищ?

   - Ну вот,  сразу обижаете -  "дорогой товарищ"... Я вас вежливо спросил:

не возражаете... ну, в смысле моего приседания...

   - Вы же уже присели, не дожидаясь моего согласия на ваше приседание.

   - У-у, какая вы...

   - Не ваше дело...

   И бегу.  И самой стыдно за свою грубость. Ну присел, да, присел... Нервы

не выдержали...

   Я  бегу  по  улице  Горького,  прокладывая  себе  дорогу  между  людьми,

спешащими навстречу.  В такие минуты всегда преследовала мысль:  а ведь они

когда-то  видели тот нашумевший фильм.  Многие из них,  вот сейчас спешащих

навстречу,  писали мне письма...  А  теперь у  них другое увлечение,  дела,

события и  радости.  И для меня в их жизни уже нет места.  Ах,  как в такие

минуты больно ощущать, что все проходит. Надо жить только будущим. Потому я

не  люблю  "вчера".  И,  наверное,  потому  мне  так  тяжело продолжать это

повествование тех бескалендарных лет...

   Уже  пять  часов  пополудни.  Впереди  еще  семь  часов жизни. В витрине

овощного магазина увидела апельсины. И вмиг появилась цель! Как будто целый

день  только  о них я и мечтала. Взяла сразу три килограмма - на всю жизнь!

Это с войны. Кажется, что завтра уже апельсинов не будет. Иду и ем, на ходу

сбрасывая  очистки  в  урны.  Апельсины  переносят  меня в жаркие страны, в

которых  никогда  не была. Но их отлично заменяют видения Нового Афона. Там

росли  мандарины.  И  там  снимали  "итальянскую  натуру" к фильму "Роман и

Франческа".  Такой  невинный  оранжевый  фрукт  вдруг опять принес тоску по

кино.

   Висят афиши нового фильма.  Его  обязательно посмотрю.  Есть талантливые

люди,  которые,  как  точный  прибор,  своим  творчеством  определяют,  мне

кажется,  пульс времени. К ним стремишься. К ним зависть самая белая. К ним

завистливая боль от восторга.  Они,  сами того не зная,  меня поддерживали.

Они не  давали мне отстать от жизни.  С  ними я  проигрывала экранные роли.

Спорила в одиночку.  Задавала себе от их лица вопросы.  И сама,  ставя себе

преграды,  получала пространный ответ.  Сама себе ставила оценки за ответы.

Незаметно  порой  выстраивались  свои  теории,  которые  и  в  слова-то  не

облечешь.  Как  важен пример,  как важен.  У  меня постоянно присутствовала

потребность преклоняться перед  талантом.  Особенно  остро  я  ощущала  эту

потребность,  когда намечался избыток внутренних сил.  Тогда, ломая себя, я

отдавала эту  силу  талантливым людям,  порой  тем,  с  которыми так  и  не

пришлось близко познакомиться,  чтобы  сказать:  "Знаете,  что  вы  в  моей

жизни?"...

   - Никто не звонил?

   - Нет,  я недавно пришла, мамочка, наверное, звонили, - и в Машином тоне

я  слышу  извинительные  нотки.   Ребенок,   а  все  понимает.  Читать  нет

настроения.  А читать для того,  чтобы быть на волне...  Я уже не стыдилась

сказать:  "Нет,  не читала,  не видела,  не знаю".  Как вспомнишь: "Ах, это

шедевр!",   "Только  не  начинайте  с  отпетых  вещей!",  "Ну,  это  совсем

тривиально!",  "Вы не читали? Ну это же конец света!" - аж мороз по коже! С

этим этапом дешевой полусветской показухи покончено. Вранья меньше. Но жить

по правде еще трудней. Спрашивается: как жить?

   Звонок.  Обе бежим к телефону.  Берет трубку Маша: я ведь не стремлюсь к

разговорам,   я  ведь  смертельно  устала  от  предложений,  от  ролей,  от

концертов. Это играется в доме как отработанный аттракцион.

   - Алло, кого? А куда вы звоните? Нет, это не тот номер...

   Обе  расходимся.  Она к телевизору, я в свою комнату. Долго стою у окна.

Дом  напротив  растет  не  по  дням,  а по часам. Скоро его увидишь, лежа в

постели. Проснешься утром, а домик тебе: "Шлю вам привет, люблю балет". Ах,

балет,  балет... В те годы я не пропускала ни одного балета. "Кармен-сюиту"

смотрела  пятнадцать  раз. Пластинку Бизе-Щедрина приобрела, как только она

появилась.  Эти  праздничные балетные вечера как искры вспыхивают в памяти,

как  детские  праздники в Новый год. Именно детские, когда все впереди, нет

никакой  грусти  и  никаких  невзгод. Когда на сцене талант, он отдает тебе

частицу  себя  и  заполняет именно те места, которые болят и ждут помощи. И

потому идешь наполненная, счастливая и свободная - как ребенок!

   Вечером у меня музыка. Музыки у меня много. Музыка разная. Сейчас у меня

долгое  и  счастливое увлечение джазовыми пианистами.  С  изумлением слушаю

Билла Эванса.  Он  мне  наиболее близок.  Ах,  как  жадно слушала я  музыку

Цфасмана и  оркестр Варламова на пластинках сразу после войны.  Но откуда у

меня,  русского человека,  выросшего рядом с  папой-баянистом,  частушками,

маршами и  русскими народными песнями,  такая любовь к джазу?  Почему я так

замирала в  музыкальной школе,  когда слушала Рахманинова и Мусоргского?  Я

сходила с  ума от арии -  "Как во городе было во Казани".  Какая интонация,

вроде традиционно русская -  и нет,  не традиционная. Где появляются в мире

новые течения,  новые гармонии и ритмы? Почему я так тянусь к ним? Теперь я

думаю,  что это Время.  Оно заставляло прислушаться к новому. И если у тебя

душа начинает вибрировать от  счастья,  ты  не  сможешь не  открыться этому

новому.  И не важно, в какой стране живет талант. Он несет радость людям за

тридевять земель.  Джазовых пианистов Билла Эванса и Эррола Гарнера уже нет

в живых. А их музыка звучит и радует. Вот Билл Эванс играет импровизацию на

тему Джорджа Гершвина "Порги и  Бесс".  Когда я еще училась в институте,  в

Москве были  гастроли театра из  Америки.  И  я  слушала эту  оперу.  А  на

занятиях  по  зарубежному  кино  мы  смотрели  музыкальный  фильм  "Голубая

рапсодия в  стиле блюз" с музыкой Гершвина.  А потом,  в Сочи,  я бежала на

концерт пианиста и  композитора Александра Цфасмана,  где  он  играл ту  же

"Голубую рапсодию" в переполненном летнем сочинском зале. Значит, не я одна

- вон  сколько восторженных лиц.  Как  все переплелось:  Гершвин,  Цфасман,

Америка,  Россия и музыка,  музыка, музыка. Как необыкновенно выходит Эванс

из  основной  темы  в  импровизацию.   Интересно  следить  за  его  длинной

музыкальной фразой, которую я чувствую и понимаю без перевода. Эти джазовые

импровизации учили меня смелости,  учили не бояться,  пробовать, рисковать,

уходить от буквального,  расширять диапазон роли,  из ролишки строить роль,

из материальчика выстраивать материал.

   Уже восемь часов. Прожить еще четыре часа, а там "утро вечера мудренее".

Музыка кончилась. Перебрала свои забавные наряды, а в голове зрел очередной

наряд к Новому году. Но поскольку до последней минуты не знаешь, где ты его

будешь встречать (а вдруг туалет там будет некстати),  фантазия затихает. Я

смотрю в зеркало:  да нет, еще терпимо. Не "Карнавальная ночь", конечно, но

ее  и  не  надо.  Сейчас я  даже получше.  Вот так бы продержаться еще лет,

лет... Ну ведь буду же я когда-нибудь, ну... через несколько лет сниматься,

в  конце концов?!  "Ведь другие снимаются,  а  ты  что,  хуже всех?"  Где я

слышала эти слова?  Кто мне задавал этот вопрос? Ну как же, это было летом.

Это было летом 1968 года.  Я шла по аллее сочинского парка.  Внизу бушевало

море.  Бушевали страсти, знакомства, влюбленности. Знойный юг был в знойном

разгаре.  Быть  на  людях,  когда  на  душе  мрак,  тяжело.  Я  так  устала

прикидываться,  наигрывать...  Жизнь  все  никак  не  выбрасывала  меня  на

поверхность из мнимого убежища.  Я  в  ту пору еще крутилась по "замкнутому

кругу".  "Объект" в  веселой компании на пляже играл в  карты -  в ажиотаже

успеха задал мне именно тот вопрос. И я даже подыграла и развлекала еще раз

компанию. А потом незаметно исчезла.

   - Да, никак, ты...

   Я не успела перестроить выражение лица. Оно так и осталось растерянным.

   - А я тебя узнала.  Смотрю,  идет красивая баба, вся в белом, в моднющих

брюках. И вдруг ты! А что с тобой?

   Я совершенно не знаю этой женщины. Возможно, где-то видела ее, возможно,

мы  и  общались,  но  не  так  тесно,  чтобы позволить застать себя вот так

врасплох.

   - Да ты, никак, не узнаешь меня? - Говор вроде не харьковский.

   - Ну,  а  как Маша?  Ей  уже должно быть лет восимь-девить?  Или десить?

Смотри, а талия все та же, - и сразу вспыхнуло...

   Мы с ней когда-то снимали в одной квартире по комнате.  Моя была смежной

с кухней.  И она на кухню попадала "через меня".  Это же она меня и пугала,

что талия после рождения ребенка пропадет.  И  она заговорила очень быстро,

отрывисто, очень громко, очень взволнованно и очень-очень темпераментно:

   -  Ты  что,  ты  что  такая?  Я  тебя  не п'нимаю. Ты крысивая, мылыдая,

пыпулярная,  модная,  да  мне  бы такое, я бы весь свет перевернула. А она?

Нет,  я  тебя  не  п'нимаю.  Нет,  ты  посмотри,  море - прилисть, солнце -

прилисть,  люди  -  прилисть.  Сочи  - прилисть, а ты знаэшь, ты знаэшь, ты

знаэшь,  када  мне  плохо,  знаэшь, что я делыю? Я... Я оденусь, накрашусь,

п'смотрюсь в зеркало... Умоюсь и, и... и... ложусь спать! П'няла?

   Может,  так и сделать?  А может,  позвонить ей и узнать еще какой-нибудь

рецепт для "успокоения"?

   Ни  одного звонка.  Ну отзовитесь же кто-нибудь!  Ну вспомните про меня!

Мне еще до  конца дня несколько часов!  Ну позвоните,  ну постучите,  ну не

забывайте, ну пожалуйста!

   "Что  бы  вы  хотели себе  пожелать?"  Он  улыбнулся:  "Чтобы звонить по

телефону не  переставали.  Хуже нет,  когда ты никому не нужен".  Ну что ж,

есть все основания надеяться,  что такого с популярным актером не случится"

- из интервью с актером театра имени Моссовета.

В главных ролях — Людмила Гурченко, Олег Басилашвили. Иносказательно: о том, что предназначено только для двоих.
bibliotekar.ru/encSlov/3/142.htm

Книга известного историка кино профессора ВГИКа Николая Алексеевича Лебедева рассказывает о возникновении и развитии кинематографа в СССР...
www.bibliotekar.ru/kino/index.htm