Аплодисменты

Людмила Марковна Гурченко 

  Весной, перед самой Победой, мы с мамой поехали в Лубны. Это недалеко от

Харькова.  Там было все дешевле,  чем у  нас на базаре.  После трудной зимы

мама хотела меня подкормить,  поставить на ноги. Мама теперь чаще бывала со

мной,  даже советовалась,  -  ведь тети Вали рядом не было.  Вот почему и в

Лубны мы поехали вместе.

   Чего только на базаре в Лубнах не было: и блинчики с мясом и творогом, и

вареники с  картошкой,  и куличи,  и соленые красные помидоры...  Мы купили

целую корзину яиц, курицу, небольшой каравай пшеничного хлеба и две бутылки

молока на обратную дорогу.

   В  вагоне  мама  подсчитывала,  сколько она  сэкономила и  на  сколько в

Харькове на базаре все дороже. Ее рука судорожно шныряла за пазуху, где она

всегда держала деньги.

   Напротив  нас сидел чересчур бойкий дядька. Как только мы вошли в вагон,

он сразу стал приставать с расспросами: как меня зовут, как зовут маму, где

папа, сколько лет маме, сколько лет папе, "Ай-ай-ай! Какой старый папа".

   - Сами вы старый.

   - Нехорошо так отвечать старшим.

   - А вы не задавайте ребенку бестактных вопросов, - отрезала мама.

   Долго ехали молча.  Поезд часто останавливался.  Входили и  выходили все

новые и новые люди.  Зашла и потеснила нас пара -  муж и жена.  Чем ближе к

Харькову,  тем  теснее  и  теснее  становилось в  вагоне.  К  концу  нашего

путешествия купе было забито мешками и чемоданами.  В пыльном окне садилось

желтое солнце.  Я  подумала,  что хорошо бы  вернуться домой до наступления

темноты.  У  нас такие продукты,  а с вокзала до дома идти не менее часа...

страшно.

   - Девочка, а сколько тебе лет? Как тебя зовут?

   "Начинается..." - подумала я и покосилась на женщину, что потеснила нас.

   - В каком ты классе учишься и почему не в школе?

   Я посмотрела на маму.

   - Так надо, - ответила за меня мама.

   - Я еще учусь в музыкальной школе...  сразу в двух.  Вот,  -  сказала я,

чтобы она не приставала больше к маме.

   - Какая умница! Ты играешь? Молодец.

   - Вообще, я играю, но больше пою.

   - Вот как! Может ты нам споешь? А мы послушаем. Или ты стесняешься?

   Мне услышать,  что я  "стесняюсь" петь,  -  ну  это...  даже и  слова не

подберу -  смешно.  Да  у  меня  внутри сразу разлилось такое блаженство от

предвкушения того, что сейчас будет... Но, сдерживая себя, вежливо отвечаю:

   - Я не стесняюсь. Я спою. Пожалуйста. Что?

   - Давай что-нибудь цыганское!  -  И  с  верхней полки свесилась курчавая

голова молодого парня.  Он хитро улыбался,  и  было видно,  что у  него нет

передних зубов.  Я  выбирала в  памяти самую выгодную песню,  а параллельно

рисовала картину драки, в которой ему выбили зубы...

                   Эх! Да бирюзовые, да златы колечики,

                   Ой, да раскатились тихо по лужку...

   Ну  и  задачу  мне  подкинул беззубый! По правилам, я всегда в конце пою

шуточные, бойкие и цыганские. А тут пришлось в самом начале взять "градус".

Ведь  в  "Бирюзовых  колечиках"  я уже и плечами по-цыгански подтрясываю, и

руками  прихлопываю  в  ритм:  "эч-тата,  эч-тата",  а  в  конце  -  мягкая

пластичная  чечеточка и удары по груди и коленям... Значит, и все остальные

песни дальше придется исполнять живее. И посмелее!

   Среди  пассажиров  началось  оживление.   Меня  рассматривали,   просили

передних пригнуться, чтобы было видно. Самой о репертуаре думать не нужно -

только успевай выполнять заказы. А я знала все. Что попросят - то и пою.

   В то время и для молодых,  и для пожилых - для всех поколений - любимыми

были   одни  и   те   же   песни.   Я   пела  "Землянку",   "Два  Максима",

"Любушку-голубушку", "Шаланды", "Гармониста", "Черемуху", "Синий платочек",

"Соловьи", "Офицерский вальс", "Татьяну", "Чубчик"...

   Как же слушали люди!  Все ждали покоя,  мира,  тишины,  все жили одним -

быстрей, быстрей бы кончилась война! Такие разные люди, попавшие случайно в

один вагон,  суровые и озабоченные,  молчавшие на протяжении всего пути,  -

вдруг услышали песню и  засветились,  и  растаяли,  сидели голова к голове,

плакали, улыбались...

   - Товарищи!  -  сказал вдруг мужчина, что сидел напротив нас и все время

поглядывал на маму.  - Мы получили большое удовольствие. А за удовольствие,

товарищи,  надо платить!  Ее отец сражается на поле битвы за нас, товарищи,

за свою семью,  за нашу Родину!  Отблагодарим же,  товарищи, и девочку и ее

молодую симпатичную мамашу! Кто сколько может, товарищи! - И первый положил

на стол красную тридцатку.

   Больше всего  денег  летело сверху.  Их  кидал беззубый курчавый парень.

Наверное,  вор.  А иначе, где взять столько денег, которые не жалко вот так

кидать?

   На столике лежала гора купюр. Мама была красная, чуть не плакала.

   - Берите, мамаша, не отказывайтесь. Дочка ваша честно заработала. Берите

- пригодится.

   Мама  сидела  вцепившись в  корзину с  яйцами  и  курицей,  и  неотрывно

смотрела на  кучу денег.  Тогда мужчина стал сам аккуратно складывать их по

тридцаткам, по десяткам...

   Поезд подошел к  Харькову.  Все тепло и  уважительно попрощались с нами,

как с родными... Последними вышли мы с мамой и тот дядька.

   "Не отстанет,  -  подумала я,  - хочет у нас отобрать деньги. Специально

затеял этот сбор, чтобы поживиться". Но деньги уже надежно лежали у мамы за

пазухой.

   - А вас как зовут, дядя?

   - Называй просто - дядя Ваня.

   - Большое спасибо вам, дядя Ваня.

   - Чего работать зря? Слушали - пусть платят... А как твою маму зовут?

   Мама сильно толкнула меня в спину.  Мы поспешно попрощались и побежали в

другую сторону от вокзала,  сделали крюк -  и  домой.  Я  неслась и на ходу

придумывала, куда истрачу эти деньги, - мне очень много нужно было купить.

   - Вот, Люся. Здесь шестьсот рублей. Это твои первые заработанные деньги.

Видишь ли, я подумала... мы ведь давно не платили за музыкальную школу, вот

ты сама за себя и заплатишь. Я думаю, это будет правильно. Завтра же напишу

папе письмо на фронт. Он будет плакать...

   А  через  десять  лет  мне  в  Москву мама прислала письмо: "Люся! Ты же

знаешь  папу.  Уже  весь  Харьков  в курсе, что ты нам прислала свою первую

зарплату:  он всех останавливает, всем рассказывает, где ты снимаешься, как

будет  называться  картина,  сообщает  фамилию  режиссера,  всем показывает

фотографию, где ты с Игорем Ильинским. Я перебегаю на другую сторону улицы,

а папа разъясняет тем, кто нас не знает: "А вон то - ее мать".

В главных ролях — Людмила Гурченко, Олег Басилашвили. Иносказательно: о том, что предназначено только для двоих.
bibliotekar.ru/encSlov/3/142.htm

Книга известного историка кино профессора ВГИКа Николая Алексеевича Лебедева рассказывает о возникновении и развитии кинематографа в СССР...
www.bibliotekar.ru/kino/index.htm