Аплодисменты

Людмила Марковна Гурченко 

  Из деревни на базар привезли дыни - желтые, пахнущие так, что одуреешь.

   Мне нужно было отвлечь на себя внимание двух теток.  А  за спиной у  них

потихоньку  будут  уплывать  дыни.  Народу  много.  Тут  свистеть  надо  не

переставая. Почему именно у этих теток? Дыни ведь есть не только у них?

   Позже я узнала все тонкости. Ребята изучили базар как свои пять пальцев.

Они знали всех.  И  их  знали все.  Торговки их  замечали издали и  были на

стреме. А эти тетки - из деревни, "перваки". Вот таких и подлавливали.

   Было так жарко, что от голода и жары в животе все слиплось, а голова шла

кругом. Тетки в белых платках, разморенные и раскрасневшиеся, отсели в тень

и стали есть... черный хлеб с салом!

   С чего начать?  Что делать?  Главный -  Морда -  делает знаки: придумай,

разверни их в другую сторону. Какие дыни, когда здесь хлеб с салом! Петь не

петь...   говорить?  А  что  говорить?  Смотрю  на  теток  проникновенно  и

жалостливо.   Кончилось  тем,  что  я  их  развернула,  как  хотела.  Я  им

рассказала,  что я круглая сирота.  Папа на фронте, жив ли он - неизвестно.

Мама недавно умерла с голоду. И сама я в это абсолютно верила. Слезы лились

у  меня по  лицу.  Сказала,  что вот уже два дня ничего не ела.  "О-ой такэ

малэ,  такэ худэ дытя...  Бисова вийна...  воно вже  сырота".  Отрезали мне

кусок хлеба,  кусок сала. Я их вежливо поблагодарила и быстро пошла на ходу

давясь, чтобы новые друзья не отобрали.

   Штабом были развалины бывшего крытого рынка. Здесь собрались все: Морда,

Вилли, Сенчик (Сеня) - других не запомнила - и я. Меня поздравили с "боевым

крещением",  сказали,  что я молодец.  У нас было девять дынь.  По одной на

брата и три на продажу! Сало, дыни, нестерпимая жара... Мне было так плохо,

что даже запах дыни стал непереносимым на всю жизнь.

   В  мае  1979  года  наша картина "Сибириада" была на Каннском фестивале.

Когда  я вошла к себе в номер отеля "Карлтон", на моем столе стояла изящная

белая  корзина  с  фруктами.  В  середине  -  бежевый  ананас, а вокруг - и

розовобокие персики, и бледно-желтые яблоки, и фиолетовые сливы, и черешни,

прозрачные до косточек, и огромная клубника на золотом бумажном блюдечке. И

еще  два  зеленых  мячика - как теннисные, только поплоще и побольше. Я все

попробовала, а эти мячики были мне незнакомы. Попробовать их я не решилась.

На  званом  обеде  -  смотрю  -  в  самом начале подают эти зеленые мячики.

Подмывает  спросить,  что  это,  но жду... Сосед слева - директор Каннского

фестиваля.   Раньше  он  был  крупным  оперным  импресарио.  Несколько  раз

приглашал в Париж нашу оперную труппу Большого театра. Он нам гордо об этом

сообщил.  За  столом,  до  обеда,  мы с ним вдвоем с успехом исполнили арию

Ленского "Я люблю вас, Ольга". Так что, когда подали зеленые мячики, у меня

с   этим   холеным   и   ухоженным  старичком,  можно  сказать,  завязались

приятельские  отношения.  Смотрю он надрезает верхушку этого плода и ложкой

начинает  вычерпывать  его изнутри! Ой! Так это же дыня! Самая обыкновенная

дыня-карлица.  Он  с  таким удовольствием ел свой мячик, с таким аппетитом,

что у меня даже был порыв подкинуть ему еще и свой. Но я взяла себя в руки.

Ведь мы, к сожалению, не дома.

   "Мадам Гурченко!  Почему вы  не  едите дыню?  Это  же  "манифик"!  Такой

дорогой деликатес!"

   А  зимой мы  стащили целый бак  самодельного мороженого.  Его  продавала

тетка Поля,  грубая,  толстая,  с красным лицом.  От мороза оно иногда было

даже синим.

   От места,  где стояла с мороженым Поля, уже издалека шел запах ванилина.

Она проворно вкладывала в железную формочку круглую вафельку на дно.  Потом

заполняла мороженым и сверху накрывала опять вафелькой. Снизу этой формочки

- железная трубочка,  внутри которой "ходил" железный карандашик.  Он-то  и

выталкивал кругленькое, обложенное вафлями, ароматное мороженое.

   Деньги она прятала в сумку, которая висела у нее прямо на груди. Сколько

денег!   Так   хотелось  купить  мороженого  и   ...   леденцов.   Леденцы,

маленькие-маленькие -  по рублю штука.  На немецкую марку -  десять штук. А

петушок на палочке малинового цвета!

   Поля  была  тетка  тертая,  знающая все хитрости. Ее не проведешь. Целый

день она продавала мороженое, брала деньги, отсчитывала сдачу... И все стоя

на  одной  ноге.  Вторая  нога  беспрерывно  шарила  по  земле и нащупывала

запасной  бак  с  мороженым.  "Вот  здоровая  баба!  -  цедил  сквозь  зубы

Толик-Морда. - И ноги не мерзнут. Ну, не шелохнется, зараза!" Мы целый день

так  внимательно  смотрели на ее ноги, что ночью, как закроешь глаза, так и

видишь  сразу Полины ноги, обутые в бурки и в чуни. Бурки - это самодельные

валенки,  простроченные  по  типу  ватника.  А  чуни - галоши, сделанные из

автомобильных шин, только глубокие, до щиколоток.

   Передышка у  Поли была только тогда,  когда приходил ее муж с  очередным

запасным баком.  Он  был такой же отвратительный,  только очень маленький и

худой, со злыми глазами-щелками.

   И все-таки мы подловили момент!  Был мороз.  Но вокруг мороженого толпа,

как летом.  Очередей на базаре не было -  были толпы.  Все орут, толкаются,

теснят друг друга. Мы с Вилли орем громче всех: "Куда ты прешься? Стой, как

все!  А чем ты лучше? Тоже мне "пан"! Да заткнись ты! Что? Что ты сказал? А

ну, повтори..."

   - Э-э-э!!  Смотрите,  смотрите!  Пацаны  мороженое  сперли!  Вон  бегут!

Хватайте их!!

   Поздно.  Мы  опять  сидели в  нашем  штабе.  Ели  прямо  руками из  бака

долгожданное Полино  мороженое.  Вначале было  необыкновенно вкусно.  Потом

приторно.  Потом очень плохо -  всем шестерым.  Мороженое было на сахарине.

Чего  только,  наверное,  Поля  в  него  не  пихала...  Съешь  порцию -  не

почувствуешь.  Но  шестерым съесть целый бак  на  морозе,  да  на  голодный

желудок...

   После войны я мороженое уже не ела. Подержу, посмотрю, понюхаю - и все.

   А  вот петушки люблю!  Как увижу в городе малиновые петушки на палочке -

покупаю.  Говорю,  что покупаю дочке,  а  сама только за  угол -  и  тут же

откусываю его  не  спеша,  чтобы  растянуть удовольствие.  И  в  голову  не

приходит,  что  можно  купить сразу десять штук.  Нет,  берешь одного!  Как

несбыточную мечту,  которая вдруг сбылась.  Так много радостей было убито в

военные годы...

   Залпы, обстрелы, бомбежки оживают в памяти...

   Мне жаль маму.  Жаль,  что ее лучшие молодые годы прошли так. А ей жаль,

что мое детство -  самая веселая и беззаботная пора -  прошло так.  Но в то

время мы часто смеялись,  редко плакали,  а если плакали -  то горько. Мне,

вообще,  казалось,  что я очень хорошо живу,  что так и должно быть.  Самую

маленькую радость  я  воспринимала как  огромное счастливое событие.  Когда

подросла, тогда начала кое-что понимать, сравнивать...

   Знакомство  с  ребятами  было  и  опасным,  и  романтичным. Многому меня

научило.  И  хорошему,  и плохому. Я знала, что "ракло" лучше, чем "сявка".

"Сявка"  - это опустившийся, безвольный человек, ничто. А "ракло" - это вор

действующий, соображающий. Я научилась воровать. Для этого пользовалась все

тем  же  способом "отвлечения". Рассматриваю себе на прилавке штучный товар

прямо  перед  носом у торговки... Перегнувшись через стол, перебираю правой

рукой  товар,  стоя  на  цыпочках.  Товар  ругаю  или  хвалю, а левой рукой

незаметно  первое  попавшееся  тихо  опускаю  вниз под прилавок. Смотришь -

яблоко или помидор есть.

   На базаре дорого стоили кремни для зажигалок. За один камешек можно было

купить гору леденцов.  Подойду к прилавку,  послюнявлю указательный палец и

как бы  случайно уроню его на разложенные камешки...  "Нет,  моему папе эти

слишком большие" - и отхожу. А на палец два-три камешка и прилипло.

   Осенью мама возвратилась после менки.  За  "то" мыло она  привезла мешок

фасоли. "Сейчас куплю луку... сварю фасолевый суп... соль у нас еще есть" -

сама себе приговаривала мама, перебирая у торговок лук.

   - Мама! Пойдем со мной...

   Мы отошли... Мама смотрит на меня с тревогой: мол, что случилось, с чего

это вдруг "пойдем"? Я ей протянула большую головку синего лука.

   - Боже мой, какой ужас! Где ты его взяла?

   - А ты его дольше всех в руке держала... А пока ты с теткой говорила...

   Мама - хрясть по щеке. Я даже не успела договорить.

   Она быстро пошла вперед.

   - Какой ужас!  Если бы Марк это узнал!  Он же никогда и  крошки чужой не

возьмет. Откуда это у тебя?

   Откуда,  откуда...  Сама уйдет на свою менку -  и  жди ее.  Что оставит,

съедается быстро,  а потом что?  Да что я,  одна? Все дети так. Все! Ничего

больше не буду ей рассказывать.  Я думала, она обрадуется... Вот человек! А

папочка такой добрый, он бы меня пожалел, поплакал бы вместе со мной...

   Дома  мама  отошла.  Она  нудным  тоном  вычитала мне, какой должна быть

девочка,  как некрасиво я поступила, в общем - ничего нового. А потом взяла

с  меня  слово, чтобы "это было в первый и в последний раз". Я дала честное

слово.  Но  это было только начало, Я воровала до двенадцати лет. В школе -

ручки,  перья,  тетради.  В гостях - сахар, конфеты, печенье. Все копила на

"черный"  день.  В  укромном месте я прятала свои запасы. Старые съедала, а

новыми  пополняла.  А  потом  в одно прекрасное утро все кончилось. Желание

воровать исчезло навсегда. Даже как-то скучно стало...

   Я  всегда долго "созреваю".  А потом вдруг -  раз!  -  и полная ясность.

Точное решение проблемы.  Так и в работе над ролью.  Сначала тупик и полная

паника.  Внутри сам собой происходит процесс "созревания".  Я  думаю в  это

время совсем о другом.  И вдруг неожиданный просвет! Ага! Есть! Знаю, какая

"она"! Знаю, как я ее поведу...

   Так и  в дружбе.  Со мной много можно "экспериментировать" -  подводить,

обманывать,   крутить,   вертеть.  Я  все  терплю,  терплю,  жду,  надеюсь,

надеюсь...  А потом -  раз!  И все!  Внутри все пусто,  все сгорело.  И нет

больше такой подруги.

   А особенно болезненно было в любви.  Уж тут-то я почти всегда оставалась

сидеть в пепле на развалинах. Всегда сильно мучилась, отдавая этому чувству

невосполнимые силы.  Максимально "приносила",  но и  максимально требовала.

Выдержать меня,  мой "максимализм" трудно,  что там говорить...  Мне всегда

хотелось любить только одного человека.

   Теперь жалко  огромного заряда энергии,  растраченного впустую.  Но  мой

папа говорил:  "Жисть есть жисть, моя детка". Все правильно. Я это постигла

на своем опыте, не внимая ни чьим советам, какими бы они мудрыми ни были.

В главных ролях — Людмила Гурченко, Олег Басилашвили. Иносказательно: о том, что предназначено только для двоих.
bibliotekar.ru/encSlov/3/142.htm

Книга известного историка кино профессора ВГИКа Николая Алексеевича Лебедева рассказывает о возникновении и развитии кинематографа в СССР...
www.bibliotekar.ru/kino/index.htm