ДИККЕНС в Америке на борту Мессенджера из Сент-Луиса обратно в Цинциннати

  

Вся библиотека >>>

 Чарльз Диккенс >>>

 

Английские писатели

Чарльз Диккенс

Статьи. Речи. Письма


Русские и зарубежные писатели 19 века

Биографии известных писателей

Рефераты по литературе

 

ФОРСТЕРУ

 

         Снова на борту "Мессенджера", из Сент-Луиса обратно в Цинциннати,

                                                 пятница, 15 апреля 1842 г.

 

     В Цинциннати мы пробыли еще сутки после того дня, которым было помечено

мое последнее письмо, и уехали оттуда в  среду  утром  6-го.  Мы  прибыли  в

Луисвилл в первом часу ночи, там же и спали. На другой день, в час, сели  на

пароход и в воскресенье 10-го прибыли в Сент-Луис около девяти часов вечера.

Первый день мы посвятили осмотру  города.  На  следующий  день,  во  вторник

двенадцатого, я  отправился  с  небольшой  группой  (нас  было  четырнадцать

человек) взглянуть на прерии; вернулись в Сент-Луис в полдень  тринадцатого;

присутствовали на вечере и на балу (это не был обед), заданном в  мою  честь

того же числа, а вчера, в четыре часа дня, повернули назад по направлению  к

дому. Слава богу!

     Цинциннати всего пятьдесят лет, но это очень красивый город; едва ли не

самый красивый из всех, что я здесь перевидал, - за исключением Бостона.  Он

вырос внезапно, посреди леса, как город из "Тысячи и одной ночи"; он  удачно

распланирован; предместья его украшены хорошенькими виллами; кроме всего - и

это для Америки редкость, - в нем можно увидеть ровные газоны и незапущенные

сады. При мне там происходил праздник трезвости, и рано утром вся  процессия

выстроилась и прошла под самыми нашими окнами. Собралось,  должно  быть,  по

меньшей мере тысяч двадцать  человек.  Среди  знамен  попадались  достаточно

курьезные. Например,  у  корабельщиков  на  знамени  с  одной  стороны  было

изображено славное судно "Трезвость", несущееся на всех парах, а с другой  -

горящий пароход "Алкоголь". Ирландцы, разумеется, несли портрет  отца  Метью

*. А что касается широкого подбородка Вашингтона (между прочим,  у  него  не

очень приятное лицо), то он мелькал повсюду. Они дошли до подобия площади на

одной из окраин города, там разделились, и  к  каждой  группе  обратились  с

речью ораторы. В жизни не доводилось мне слышать более сухих речей.

     Признаться, мне было не по себе от мысли, что их будут  запивать  одной

водой.

     Вечером мы пошли в гости к судье Уоркеру, где - оптом и в розницу - нам

представили по крайней мере полтораста человек, и все  как  на  подбор  были

удручающе  скучные.  С  большей  частью  из  них  мне  пришлось   сидеть   и

разговаривать! Ночью нам задали серенаду (как почти во всех местах,  где  мы

останавливаемся), и притом отличную. Впрочем, мы ужасно измучены.  Мне  даже

кажется, что черты моего лица уже складываются в  привычную  скорбную  мину,

благодаря постоянной и непрерывной  скуке,  какую  мне  приходится  терпеть.

Литературные  дамы  лишили  меня  моей  природной  жизнерадостности.  А   на

подбородке у меня (справа, под нижней губой) появилась неизгладимая  складка

- след, оставленный тем самым господином из Новой Англии, о котором я  писал

Вам в последнем своем письме. В углу левого глаза у меня морщинки, появление

которых я приписываю влиянию  литераторов  малых  городов.  Ямочка  на  щеке

пропала, и я даже сам чувствовал,  как  ее  у  меня  похищает  некий  мудрый

законодатель. С другой стороны, своей широкой улыбкой  я  обязан  П.  Э.  *,

литературному   критику   из   Филадельфии   и   единственному    блюстителю

грамматической и идиоматической чистоты английского языка в этих краях;  да,

я обязан своей улыбкой ему, П. Э., человеку с прямыми лоснящимися волосами и

отложным  воротником,  который  взял  в  работу  нашего  брата   английского

литератора, разделался с нами энергично и бескомпромиссно, но  зато  сообщил

мне, что я означаю "новую эру в его жизни".

     Последние двести миль из Цинциннати в  Сент-Луис  приходится  плыть  по

Миссисипи, так как Охайо впадает в нее у самого  ее  устья.  К  счастью  для

человечества, дети этого Миссисипи, прозванного Отцом всех вод,  не  походят

на своего родителя.  Во  всем  мире  нет  более  гадкой  реки...  Вы  можете

представить себе, какое это удовольствие - нестись по такой реке ночью (как,

например, вчера) со скоростью  пятнадцать  миль  в  час,  когда  ваше  судно

поминутно натыкается на обвалившиеся в реку деревья и рискует  наскочить  на

коряги. Рулевой на этих судах находится на мостике в маленькой  застекленной

будке. Когда же плывешь по Миссисипи, на самом носу парохода становится  еще

один человек, который все время напряженно всматривается и прислушивается  -

да, прислушивается, потому что в  темные  ночи  наличие  каких-либо  крупных

помех впереди определяют по звуку.

     Человек этот держит в руках веревку от большого колокола, который висит

неподалеку от рубки рулевого, и всякий  раз,  как  он  дергает  за  веревку,

двигатель немедленно останавливают и не приводят  в  действие,  пока  он  не

позвонит снова. В прошлую ночь колокол звонил по меньшей  мере  каждые  пять

минут; и всякий раз, когда он звонил, судно начинало  сотрясаться  так,  что

люди чуть не скатывались с коек... Ну вот, пока я все это Вам описывал,  мы,

слава богу, выскочили из этой отвратительной реки, которую я надеюсь  больше

никогда не увидеть, разве что во сне, как кошмар. Сейчас мы плывем по  глади

Огайо, и переход этот  подобен  переходу  от  острой  боли  к  превосходному

самочувствию.

     В Сент-Луисе состоялся многолюдный прием. Разумеется, газеты напечатали

о нем отчет. Если бы мне случилось обронить на улице письмо, оно  на  другой

же день появилось бы в печати, и публикация его не  вызвала  бы  ни  у  кого

негодования.  Репортер  был  недоволен  моими   волосами,   тем,   что   они

недостаточно вьются. Глаза он признал, но  зато  раскритиковал  мой  костюм,

слишком, по его мнению,  франтоватый  и  даже  слегка  вульгарный.  Впрочем,

прибавляет он снисходительно, "такова разница между  вкусами  американцев  и

англичан, которая, быть может,  бросалась  в  глаза  тем  сильнее,  что  все

остальные джентльмены были в черном". Если бы Вы  только  видели  "остальных

джентльменов"!..

     Какая-то дама в Сент-Луисе похвалила голос Кэт и  ее  манеру  говорить,

уверяя ее, что ни за что не предположила бы, что она  шотландка  или  просто

англичанка. Она была так любезна,  что  пошла  еще  дальше,  утверждая,  что

приняла бы ее за американку, где бы ее ни повстречала, а это,  как  она  (то

есть Кэт) должна понимать, большой комплимент, так как  всем  известно,  что

американцы  значительно  усовершенствовали  английский  язык!  Мне   незачем

сообщать Вам, что за пределами Нью-Йорка и Бостона всюду  гнусавят;  должен,

однако, прибавить, что обращение с языком здесь более чем  вольное;  в  ходу

самые удивительные вульгаризмы; все женщины,  выросшие  в  рабовладельческих

штатах, говорят более или менее как негры,  оттого  что  детские  свои  годы

находились почти целиком  на  попечении  черных  нянек;  в  фешенебельных  и

аристократических слоях общества (эти два  слова  здесь  постоянно  слышишь)

спрашивают не где вы родились, а где ваше "месторождение".

     Лорд Эшбертон прибыл в Аннаполис на днях, после сорокадневного плавания

в бурных водах. Газеты тут же, со слов корреспондента,  который  объехал  на

шлюпке кругом корабля (можно себе представить, в  каком  виде  он  прибыл!),

объявляют, что Америка  не  может  бояться  превосходства  Англии  по  части

деревянной обшивки. Тот же  корреспондент  выразил  "полное  удовлетворение"

открытыми манерами английских офицеров и снисходительно  замечает,  что  для

Джон-Булей они достаточно учтивы. Мое лицо  переворачивается,  как  у  Хаджи

Баба, а печень превращается в воду, когда я натыкаюсь на подобное и думаю  о

тех, кто это пишет и кто читает...

     Они не оставляют меня в покое со своим  рабовладением.  А  вчера  некий

судья из Сент-Луиса зашел так далеко, что я  был  вынужден  (к  невыразимому

ужасу человека, который его привел) накинуться на него и высказать ему  все,

что думаю. Я  сказал,  что  я  очень  неохотно  говорю  на  эту  тему  и  по

возможности воздерживаюсь; но  поскольку  он  выразил  сожаление  по  поводу

нашего невежества относительно  истинного  положения  дела,  я  не  могу  не

напомнить ему, что мы судим на основании  достовернейших  сведений,  которые

собираются годами самоотверженного труда; и что, по моему мнению,  мы  можем

судить об ужасающей жестокости рабства гораздо лучше,  чем  мой  собеседник,

воспитанный  и  выросший  среди  этого  рабства.  Я  сказал,  что  еще  могу

сочувствовать людям, которые считают рабовладение страшным злом, но  открыто

признают свое  бессилие  избавиться  от  него,  но  что  касается  тех,  кто

отзывается о рабстве, как о благе, как о чем-то само собой разумеющемся, как

о чем-то желанном, то мне они кажутся стоящими за пределами здравого смысла.

Уж кому-кому, а им-то не следовало бы разглагольствовать  о  "невежестве"  и

"предрассудках". С такими людьми и спорить незачем...

     Лет шесть назад, в этом же самом городе Сент-Луисе, некий  раб,  будучи

арестован (не помню за что) и зная, что ему рассчитывать на справедливый суд

нечего, выхватил свой охотничий  нож  и  полоснул  им  констебля.  Произошла

потасовка, в ходе которой отчаянный негр тем же оружием заколол  еще  двоих.

Собравшаяся  толпа  (среди  которой  были  видные,  богатые  и   влиятельные

граждане) набросилась на него, схватила его и понесла за город, на  пустырь,

где _заживо сожгла_. Случилось это среди бела дня и, как я уже говорил,  всего

лишь  пять-шесть  лет  назад,  в  городе,  в  котором  есть  суды,  судьи  и

полицейские, тюрьмы  и  палач;  между  тем  люди,  учинившие  этот  самосуд,

остались безнаказанными по сей день. Все это  есть  следствие  неправильного

понимания свободы жалкого республиканства, которое считает зазорным для себя

служить честному  человеку  честным  трудом,  а  ради  наживы  не  гнушается

прибегать к обману, хитростям и плутням,  -  оно-то  и  делает  рабовладение

необходимостью, и  только  негодование  других  народов  может  когда-нибудь

положить ему конец.

     Говорят, будто рабы любят своих хозяев. Взгляните  на  эту  хорошенькую

виньетку (непременная принадлежность любой газеты) и судите сами, что бы  Вы

чувствовали, если бы люди, глядя Вам прямо в  глаза,  рассказывали  Вам  эти

басни, в то время как газета лежит развернутой  у  Вас  на  столе.  Во  всех

рабовладельческих районах объявления о сбежавших рабах печатаются ежедневно,

как у нас - театральные объявления. Что касается  этих  несчастных,  то  они

просто обожают англичан: для них  они  готовы  сделать  все.  Они  прекрасно

осведомлены обо всем, что делается по части эмансипации, и привязанность  их

к нам объясняется их глубокой любовью к своим хозяевам, не  правда  ли?  Эту

иллюстрацию я вырезал из  газеты,  в  которой  была  передовая,  посвященная

"сатанинской  и  гнусной  доктрине  аболиционизма,  которая  равно  противна

законам природы и божьему установлению".

     "Я мог бы кое-что порассказать,  -  сказал  наш  бывший  спутник  некий

доктор Бартлетт (личность весьма одаренная).- Я мог бы рассказать кое-что  о

любви, которую они питают к своим хозяевам. Я живу в  Кентукки,  и  даю  вам

честное слово, что в наших краях беглый раб, вспарывающий  живот  поймавшему

его хозяину, - явление столь же обыденное, сколько пьяная  драка  на  улицах

Лондона".

 

СОДЕРЖАНИЕ РАЗДЕЛА:  Английские писатели. Чарльз Диккенс

  

Смотрите также:

 

 На книжном и литературном рынке Диккенс

я провожу за чтением Диккенса. Теперь читаю впервые «Лавку древностей», а минувшее лето перечитывал «Крошку Доррит». ...

 

 ЧАРЛЗ ДИККЕНС. Биография и творчество Диккенса. Приключения ...

Когда Чарлз Диккенс впервые решился встретиться лицом к лицу с ... Чарльз Диккенс родился 7 февраля 1812 года в местечке

 

 Наш общий друг. Чарльз Диккенс

Название романа писателя Чарльза Диккенса (1812— 1870). Употреблялось для обозначения «друга семейства» — любовника жены. ...

 

 Анри Перрюшо. Винсент ван Гог. СВЕТ ЗАРИ

Диккенс умер в 1870 году, за три года до приезда Винсента в Лондон, достигнув вершины славы, какой до него, вероятно

 

 Рассказ из журнала Чарльза Диккенса

в 1861 году в издаваемом тогда Чарльзом Диккенсом журнале «All the Year round» («Двенадцать месяцев») появился…