ЧАРЛЬЗ ДИККЕНС. Статьи Диккенса. 1864 год. Уильям Теккерей. ПАМЯТИ У. М. ТЕККЕРЕЯ

  

Вся библиотека >>>

 Чарльз Диккенс >>>

 

Английские писатели

Чарльз Диккенс

Статьи. Речи. Письма


Русские и зарубежные писатели 19 века

Биографии известных писателей

Рефераты по литературе

 

ПАМЯТИ У. М. ТЕККЕРЕЯ

 

     Перевод И. Гуровой

 

     Друзья  великого  английского  писателя,  основавшего  этот  журнал  *,

пожелали, чтобы краткую весть о его уходе из жизни написал для этих  страниц

его старый товарищ и собрат по оружию, который и выполняет сейчас их желание

и  о  котором  он  сам  писал  не  раз  -   и   всегда   с   самой   лестной

снисходительностью.

     Впервые я увидел его почти двадцать восемь лет назад, когда он  изъявил

желание проиллюстрировать мою первую книгу. А в последний раз  я  видел  его

перед рождеством в клубе "Атенеум", и он сказал мне. что три дня пролежал  в

постели, что после подобных припадков его мучит  холодный  озноб,  "лишающий

его всякой способности работать", и  что  он  собирается  испробовать  новый

способ лечения, который тут же со смехом мне описал. Он был весел и  казался

бодрым. Ровно через неделю он умер.

     За долгий срок, протекший между этими двумя встречами,  мы  виделись  с

ним много раз: я помню его и блестяще остроумным, и очаровательно  шутливым,

и исполненным серьезной задумчивости, и весело играющим с детьми.  Но  среди

этого роя воспоминаний мне наиболее дороги те два или три случая,  когда  он

неожиданно входил в мой кабинет и рассказывал, что такое-то место в такой-то

книге растрогало его до слез и вот он пришел пообедать, так как  "ничего  не

может с собой поделать" и просто должен поговорить со мной о нем. Я убежден,

что никто не видел его таким любезным, естественным, сердечным, оригинальным

и непосредственным, как я в те часы. И мне  более,  чем  кому-либо  другому,

известны величие и благородство сердца, раскрывавшегося тогда передо мной.

     Мы не всегда сходились во мнениях.  Я  считал,  что  он  излишне  часто

притворяется легкомысленным и делает вид, будто ни во  что  не  ставит  свой

талант, а это наносило вред вверенному ему драгоценному дару. Но мы  никогда

не говорили на эти темы серьезно, и я живо помню, как он, запустив обе  руки

в шевелюру, расхаживал по комнате и смеялся, шуткой  оборвав  чуть  было  не

завязавшийся спор.

     Когда мы собрались в Лондоне, чтобы почтить  память  покойного  Дугласа

Джерролда *, он прочел один из своих лучших рассказов, помещенных в "Панче",

- описание недетских забот ребятишек одной бедной семьи. Слушай его,  нельзя

было  усомниться  в  его  душевной  доброте  и  в  искреннем  и  благородном

сочувствии слабым и сирым. Он прочел этот рассказ так трогательно и с  такой

задушевностью, что, во всяком случае, один из его слушателей не мог сдержать

слезы.  Это  произошло  почти  сразу  после  того,  как  он  выставил   свою

кандидатуру  в  парламент  от  Оксфорда,  откуда  он  прислал   мне   своего

поверенного  с  забавной  запиской  (к   которой   прибавил   затем   устный

постскриптум), прося меня "приехать и представить его избирателям,  так  как

он полагает, что среди них не найдется и двух человек, которые слышали бы  о

нем, а меня, он убежден, знают человек семь-восемь,  не  меньше".  И  чтение

упомянутого выше  рассказа  он  предварил  несколькими  словами  о  неудаче,

которую потерпел на выборах, и они были исполнены  добродушия,  остроумия  и

здравомыслия.

     Он очень любил детей, особенно мальчиков, и удивительно хорошо  с  ними

ладил. Помню, когда мы были с ним в Итоне, где учился тогда мой старший сын,

он спросил с неподражаемой серьезностью, не возникает ли  у  меня  при  виде

любого мальчугана непреодолимое желание дать ему соверен - у него оно всегда

возникает.

     Я вспомнил об этом, когда смотрел в могилу, куда уже опустили его гроб,

ибо я смотрел через плечо мальчугана, к которому он был добр.

     Все это - незначительные мелочи, но в горестной  потере  всегда  сперва

вспоминаются разные пустяки, в которых опять звучит знакомый голос,  видится

взгляд или жест - все то, чего нам никогда-никогда не увидеть  вновь  здесь,

на земле. А о том большем, что мы знаем про него, - о его горячем сердце, об

умении безмолвно, не жалуясь, сносить несчастья, о его  самоотверженности  и

щедрости, нам не дано права говорить.

     Если  в  живой  беззаботности  его   юности   сатирическое   перо   его

заблуждалось или нанесло несправедливый укол, он уже давно сам заставил  его

принести извинения:

 

     Мной шутки он бездумные писал,

     Слова, чей яд сперва не замечал,

     Сарказмы, что назад охотно б взял.

 

     Я не решился бы писать сейчас о его книгах, о его проникновении в тайны

человеческой  натуры,  о   его   тончайшем   понимании   ее   слабостей,   о

восхитительной  шутливости  его  очерков,  о  его  изящных  и   трогательных

балладах, о его мастерском владении языком. И уж  во  всяком  случае,  я  не

решился бы писать обо всем этом на страницах журнала, который с  первого  же

номера освещался блеском  его  дарований  и  заранее  интересовал  читателей

благодаря его славному имени.

     А на столе передо мной лежат главы его последнего, недописанного романа

*. Нетрудно понять, как грустно становится - особенно писателю  -  при  виде

этого свидетельства долго вынашивавшихся замыслов, которым так никогда и  не

будет дано обрести свое воплощение, планов, чье осуществление едва началось,

тщательных приготовлений  к  долгому  путешествию  по  путям  мысли,  так  и

оставшимся  непройденными,  сияющих  целей,  которых  ему  не  суждено  было

достичь.  Однако  грусть  моя  порождена  лишь  мыслью  о  том,  что,  когда

оборвалась его работа над этим  последним  его  творением,  он  находился  в

расцвете сил и таланта. На мой  взгляд,  глубина  чувства,  широта  замысла,

обрисовка характеров, сюжет и какая-то особенная теплота, пронизывающая  эти

главы, делают их лучшим из всего, что было им когда-либо  создано.  И  почти

каждая страница убеждает меня в том, что он сам думал так же, что  он  любил

эту книгу и вложил в  нее  весь  свой  талант.  В  ней  есть  одна  картина,

написанная  кровью  сердца  и  представляющая  собой  истинный  шедевр.   Мы

встречаем в этой книге изображение двух детей, начертанное рукой  любящей  и

нежной, как рука отца, ласкающего свое дитя. Мы читаем в ней о  юной  любви,

чистой, светлой и прекрасной, как сама истина. И замечательно, что благодаря

необычному построению сюжета большинство важнейших событий,  которые  обычно

приберегаются для развязки, тут предвосхищается  в  самом  начале,  так  что

отрывок этот обладает определенной целостностью и читатель узнает о  главных

действующих  лицах  все  необходимое,   словно   писатель   предвидел   свою

безвременную кончину.

     Среди того, что я прочел с такой печалью, есть и  последняя  написанная

им строка, и последняя исправленная им корректура.  По  виду  страничек,  на

которых смерть остановила его перо, можно догадаться, что он постоянно носил

рукопись с собой и часто вынимал, чтобы еще раз просмотреть и исправить  ее.

Вот последние слова исправленной им корректуры: "И сердце  мое  забилось  от

неизъяснимого блаженства". И наверное, в этот сочельник, когда он,  разметав

руки, откинулся на подушки, как делал  всегда  в  минуты  тяжкой  усталости,

сознание исполненного долга и благочестивая надежда, смиренно  лелеемая  всю

жизнь, с божьего соизволения дали его сердцу забиться блаженством перед тем,

как он отошел в вечный покой.

     Когда его нашли, он лежал именно в этой позе, и лицо его дышало  покоем

и миром - казалось, он спит. Это произошло двадцать четвертого декабря  1803

года. Ему шел только пятьдесят третий год - он был еще так молод, что  мать,

благословившая его первый сон, благословила и последний. За двадцать лет  до

этого он, попав на корабле в бурю, писал:

 

     На море после шквала

     Волненье затихало,

     А в небе запылала Заря - глашатай дня.

 

     Я знал - раз светлы дали,

     Мои дочурки встали,

     Смеясь, пролепетали Молитву за меня.

 

     Эти маленькие дочурки стали уже взрослыми,  когда  загорелась  скорбная

заря, увидевшая кончину их отца. За эти двадцать  лет  близости  с  ним  они

многое от него узнали, и перед одной из них открывается путь  в  литературу,

достойный ее знаменитого имени.

     В ясный зимний день, предпоследний день старого года,  он  упокоился  в

могиле в Кенсал Грин, где прах, которым  вновь  должна  стать  его  смертная

оболочка, смешается с прахом его третьей дочери, умершей еще  малюткой.  Над

его надгробием в печали склонили головы его многочисленные собратья по перу,

пришедшие проводить его в последний путь.

 

     Февраль 1864 г.

 

СОДЕРЖАНИЕ РАЗДЕЛА:  Английские писатели. Чарльз Диккенс

  

Смотрите также:

 

 На книжном и литературном рынке Диккенс

я провожу за чтением Диккенса. Теперь читаю впервые «Лавку древностей», а минувшее лето перечитывал «Крошку Доррит». ...

 

 ЧАРЛЗ ДИККЕНС. Биография и творчество Диккенса. Приключения ...

Когда Чарлз Диккенс впервые решился встретиться лицом к лицу с ... Чарльз Диккенс родился 7 февраля 1812 года в местечке

 

 Наш общий друг. Чарльз Диккенс

Название романа писателя Чарльза Диккенса (1812— 1870). Употреблялось для обозначения «друга семейства» — любовника жены. ...

 

 Анри Перрюшо. Винсент ван Гог. СВЕТ ЗАРИ

Диккенс умер в 1870 году, за три года до приезда Винсента в Лондон, достигнув вершины славы, какой до него, вероятно

 

 Рассказ из журнала Чарльза Диккенса

в 1861 году в издаваемом тогда Чарльзом Диккенсом журнале «All the Year round» («Двенадцать месяцев») появился…