СЛОВАРЬ ЮНОГО ФИЛОЛОГА

ГОГОЛЬ НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. ЯЗЫК ЕГО ПРОИЗВЕДЕНИЙ.

О первой прозаической книге Николая Васильевича Гоголя — «Вечера на хуторе близ Диканьки» (ч. I, 1831) — Пушкин писал: «Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! какая чувствительность!.. Ради бога, возьмите его сторону, если журналисты, по своему обыкновению, нападут на неприличие его выражений, на дурной тон и проч.». Легко заметить, что этот отзыв относился не только к содержанию нового произведения, но и к его языку. Впрочем, одно неразрывно связано с другим. Книга, со страниц которой во всю ширь вставал мир украинской народной жизни, с ее героическими преданиями и современными заботами, хитроумными проделками парубков и кознями нечистой силы,— эта книга блистала яркими свежими красками, поражала оригинальностью и выразительностью языка.

В ней соединены различные, порою противоположные стили: с одной стороны, стиль речи поэтической, прочувствованной, достигающей патетических высот; с другой — бытового просторечия, подчас даже бранных слов и вульгаризмов: «А, шельмовский сатана! чтоб ты подавился гнилою дынею! чтоб еще маленьким издохнул, србачий сын!»

Украинская лексика, фразеология, сам склад украинской речи оказывали влияние на язык его ранних произведений, выполняя определенные художественные функции. Украинизмы повышали поэтичность любовных объяснений, усиливали бытовую характерность жанровых сцен, наконец, обостряли комизм иных сатирических описаний. Гоголь, по выражению современного исследователя А. В. Чичерина, «к русскому ржаному хлебу подмешивал украинской соли и даже перцу».

На протяжении двух десятилетий творческой деятельности Н. В. Гоголя язык его, естественно, развивался, однако искусное объединение противоположных стилей оставалось движущей силой его новаторства.

В последующих произведениях Гоголя — в повестях «Миргород», «Петербургских повестях», «Ревизоре» и т. д. — роль «обыкновенного наречия» еще более возросла. И это понятно: от «живого описания племени поющего

и пляшущего», как определил А. С. Пушкин содержание «Вечеров...», Гоголь обратился к повседневному и неприглядному существованию обывателей — к мелким обидам и смертельным ссорам, к всевластию чина и денег, к зависти и каверзничеству, к пустому времяпрепровождению, словом, ко «всей страшной, потрясающей тине мелочей», «опутавших нашу жизнь». И широким потоком хлынули в произведения Гоголя канцелярский стиль, смешанный с разговорно-бытовым языком, элементы разных жаргонов (шулерского, охотничьего и военного).

Параллельно Николай Васильевич Гоголь ведет беспощадную борьбу с языком салонным, чопорным: «Дамы города N... отличались... необыкновенною осторожностью и приличием в словах и выражениях. Никогда не говорили они: «я высморкалась, я вспотела, я плюнула», а говорили: «я облегчила себе нос, я обошлась посредством платка» и т. д. Жеманно-иносказательное слово отвергается ради слова прямого и резкого. Однако сохраняется поэтический, взволнованный, порою пафосный гоголевский слог, который по-прежнему то перебивал, то обрамлял стиль «обыкновенного наречия», остро контрастируя с ним и передавая самим этим контрастом непримиримое противоречие сущего и должного, мечты и действительности, мучительную тоску художника по идеалу.

Одновременно с отмеченными выше изменениями происходит и перестройка повествования. В «Вечерах на хуторе близ Диканьки» у Гоголя целая вереница рассказчиков: и дьячок Фома, и «гороховый панич», и Степан Иванович Курочка. Облик рассказчика должен был мотивировать содержание и речевой стиль каждого произведения. Затем, однако, Гоголь от такого приема отказался: в любом из его последующих произведений в повествовательной манере его рассказчика наблюдается множество переходов от одного стиля к другому.

Возьмем «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Рассказывает ее один человек. Но какие в его облике разные, порой противоположные грани! То это человек того же круга, что и остальные миргородцы, такой же недалекий и невежественный, падкий на сплетни, близко к сердцу принимающий забрты своих приятелей — обоих Иванов. То это человек себе на уме, с лукавинкой, причем с наивной лукавинкой, который то ли насмешливо, то ли простодушно-серьезно выбалтывает домашние тайны миргородской жизни. То это некое нейтральное лицо, спокойно и безучастно регистрирующее все происходящее. То, наконец, это человек, по своему душевному складу близкий к самому Гоголю, и поэтому он взирает на пустую ссору, на мелочные заботы своих героев с глубокой печалью, «сквозь видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы». Именно этим человеком произнесена заключительная фраза повести: «Скучно на этом свете, господа!» Вместе с изменением облика рассказчика происходит движение от одного стиля (более низкого) к другому (более высокому). А этот процесс, в свою очередь, соответствует нашему, читательскому восприятию повести. Ведь оно тоже меняется, становясь серьезнее, глубже, печальнее.

Движению художественной мысли во многих не выходит из сферы комического и гротескно- произведениях Николая Васильевича Гоголя способствуют семан- го, то в «Ревизоре» диапазон изменений охва- тические сдвиги ключевого слова. Наиболее тывает полюс низкого, «обыкновенного» и яркие примеры — повесть «Нос», комедия полюс высокого, патетического, можно ска- «Ревизор» и поэма «Мертвые души», где клю- зать — даже трагедийного. Ведь «ревизор» — чевые слова даже вынесены в заглавия.

Что, например, означает ключевое слово в и всемогущее лицо, которое должно прибыть повести «Нос»? Это часть лица — злополучная в уездный город. И не только Хлестаков, т. е. часть лица майора Ковалева, исчезнувшая со ревизор мнимый. Это еще и переживание «ре- своего места неведомо каким образом. Но это визора» всеми чиновниками города, больше и самостоятельное существо, человек, да еще того — всеми его жителями; это широкий ком- в «мундире», обладатель высокого чина стат- плекс чувств, вызванных чрезвычайной ситуа- ского советника. В этом случае часть стано- цией, прибытием в город «государственного вится больше целого, присваивая себе права человека». Отсюда возможность морального последнего (характерна игра слов, выражаю- и даже моралистического толкования ключе- щая полное извращение реального положения вого слова, на чем особенно настаивал поздний вещей: «//ос спрятал совершенно лицо свое в Гоголь: «...настоящий ревизор... есть та настоя- большой стоячий воротник...»). Далее это не- щая наша совесть, которая встречает нас у кое таинственное, промежуточное существо, дверей гроба». От одного реального лица до не часть лица и не человек, но одновременно обозначения моральной категории, характери- и то и другое, способное в одно мгновение из- зующей поведение и отдельного человека и менять свой статус («... я сам принял его сна- человечества в целом,— таков диапазон зна- чала за господина. Но, к счастию, были со мной чений слова «ревизор».

очки, и я тот же час увидел, что это был нос...»). В поэме «Мертвые души» роль ключевого Нос выступает также как символ какого-либо понятия выполняет не одно слово, а целая явления или психологического состояния: то формула — «мертвые души». Формула эта это довольно прозрачный намек на дурную противоречива, причем противоречие заклю- болезнь («Мне ходить без носа, согласитесь, чено и в значении второго слова (душа), и в неприлично...»), то знак того, что тебя одура- сочетании его с первым (мертвая), чили, обманули, дали тебе отставку («Если вы Противоречивость слова «душа» была обус- разумеете под сим, что будто бы я хотела оста- ловлена самой русской действительностью, вить вас с носом, то есть дать вам формаль- крепостным правом. По зловещей иронии одним ный отказ...»); то это выражение обществен- и тем же понятием обозначалась и высшая ного преуспевания, благополучия, самодо- степень духовности, одушевленности, делаю- вольства (развитие мотива «задирать нос»), щая человека человеком, и рабочая единица, И все эти значения, все эти разнообразные выполняющая определенные обязанности по грани одного слова, одного понятия взаимодей- барщине, оброку, и т. д. Для помещика важно ствуют друг с другом, переливаются одно в дру- не столько первое, сколько второе; счет на дутое, создавая пестрый и таинственный образ ши — прежде всего счет количества рабочей мира, в котором «чепуха совершенная дела- силы. Гоголь сполна использовал этот истори- ется» и «все происходит наоборот».

Если в «Носе» ключевое слово, изменяясь, многочисленные толки о «душах», т. е. о

крестьянах, продаваемых и оптом и в розницу, производят странное и грустное впечатление, словно речь идет не о людях, а о некоем усредненном человеческом материале, приравненном к скоту, рабочему инвентарю, земле, т. е. к орудиям и средствам преуспевания и обогащения.

Но парадоксальным было и сочетание существительного «душа» с прилагательным «мертвая», ибо оно передавало омертвение того, что не могло и не должно было омертвляться. «Мертвые души» — это заглавие само носит в себе что-то наводящее ужас», — писал А. И. Герцен. Эта формула несла в себе двойной смысл, так как одной стороной она была обращена к заботам и делам персонажей (прежде всего Чичикова), а другой — к их психическому складу, уровню развития, т. е. человеческому облику.

Что касается первого момента, то сочетание «мертвые души» передавало характер аферы Чичикова, т. е. лежащей в основе поэмы фабулы. Чичиков покупает не просто «души», но мертвые, т. е. «не живых в действительности, но живых относительно законной формы». На этом построены его корыстные расчеты: получить нечто, сулящее реальное богатство, но заплатить поменьше. Так намечается ведущий комический мотив поэмы: мертвые души — товар вполне реальный, но только более низкого качества. Гоголь виртуозно развивает этот мотив, создавая все новые и новые стилистические комбинации, исполненные неподражаемой иронии.

Но формула «мертвые души» обнаруживает и новую грань: люди, которые погрязли в подобных расчетах, чье существование исполнено лишь мелких и корыстных интересов, сами мертвы — мертвее тех умерших крестьян, которыми они торгуют. Определение «мертвые» приобретает моральное, нравственное содержание, обращенное уже к замыслу поэмы в целом. «Подумайте не о мертвых душах, а о своей живой душе, да и с богом на другую дорогу»,— говорит Муразов Чичикову. Гоголь стремился найти нравственную опору в душах своих пошлых и низких героев, привести их к возрождению, указав тем самым истинный путь не только для России, но и для всего человечества. Так поэма должна была увенчать проходящее через все гоголевское творчество стремление к синтезу «самых высоких слов с самыми низкими», причем под «словом» следует понимать не только речевое явление, но и явление жизненное и философское.

Гоголевский стиль оказал мощное влияние на литературу и речевое общение, о чем точно и полно сказал В. В. Стасов: «С Гоголя водворился на России совершенно новый язык; он нам безгранично нравился своей простотой, силой, меткостью, поразительной бойкостью и близостью к натуре. Все гоголевские обороты, выражения быстро вошли во всеобщее употребление. Даже любимые гоголевские восклицания: «черт возьми», «к черту», «черт вас знает» и множество других — вдруг сделались в таком ходу, в каком никогда до тех пор не бывали. Вся молодежь пошла говорить гоголевским языком». Сила гоголевского слова заключалась не только в его безбоязненном, еще не бывалом погружении в повседневную прозу, но и в том, что оно, это слово, со всей яркостью сохраняло печать духовности и стремления к идеалу.