|
|
Так как по приходе на Камчатку я
нашел там довольно большой запас продовольствия, то я решил в этот же год
вернуться в Охотск, чтобы иметь возможность скорее и подробнее доложить
Адмиралтейств-коллегий о моем прибытии. Для этой цели я распорядился по мере
возможности и со всей поспешностью, снабдить наше судно возможно лучше
материалами для конопатки и прочим необходимым для его ремонта. Так как,
однако, по вместимости нашего судна численность команды была чрезмерно
велика, а осенняя пора уже приближалась, то я решился оставить половину
команды на зимовку на Камчатке под командой артиллерийского офицера Берента
Розелиуса, который так же проделал с нами весь поход, с инструкцией и
приказом — следующей весной с первым судном, отходящим из Камчатки в Охотск,
последовать туда за мной, не оставляя никого из остальных членов команды.
Закончив все свои дела и запасшись полностью провизией и всеми прочими
припасами. 2 сентября 1742 года вышел из Авачинской бухты при благоприятной
погоде. Но не успел я, однако, пробыть в море и 24 часов, как поднялся
сильный юго-западный ветер, который в нашем плавании не был нам попутным.
Судно стало испытывать сильную качку, и обнаружилась сильная течь в трюме.
Время года было такое, что с полным основанием можно было опасаться сильных
штормов. Мы отлично знали, что наш гукер не обладает крепостью, необходимой
для морского судна. Я созвал совет, пригласив всю команду, бывшую со мной на
судне, и мы единодушно решили снова вернуться в Авачинскую бухту и там
провести зиму, с тем чтобы к будущей весне полностью отремонтировать судно и
совершенно безопасно совершить на нем плавание по морю. Это и было приведено
в исполнение. 3 сентября мы вернулись в Авачинскую бухту, где стали
готовиться к зимовке.
Громадную разницу почувствовали мы между этой зимовкой и
предыдущей, ибо, во-первых, все мы были вполне здоровы, а во вторых, не
испытывали никакого недостатка ни в квартирах, ни в продовольствии. Хлеб и
крупа имелись в изобилии; вдобавок я распорядился доставить сотню северных
оленей, таким образом, и в мясе мы не терпели никакого недостатка.
На Камчатке не водится лошадей, а следовательно, в летнее
время невозможно предпринять путешествие сушей. Чтобы послать отчет о моем
прибытии главному командованию и Адмиралтейств-коллегий, я должен был
дожидаться санного пути, когда по здешнему обыкновению можно очень быстро
передвигаться на собаках.
Между тем я занялся составлением рапортов и отчетных
донесений, равно как меркаторских карт нашего путешествия, с тем чтобы
немедленно по установлении санного пути послать их в надлежащие учреждения.
Это и было выполнено 15 ноября 1742 года. В этот день я послал в то время
боцмана, ныне младшего лейтенанта Алексея Иванова, а с ним солдата для охраны
его в пути. Как мне удалось впоследствии узнать, он лишь в августе следующего
1743 года прибыл в Санкт-Петербург.
В марте 1743 года мы приступили к ремонту нашего судна и к
его укреплению. Так как у нас не имелось никакого другого дерева, кроме
березы, которая вырастает на Камчатке до довольно большой толщины, но высотой
не больше четырнад- цати-пятнадцати футов, то я распорядился напилить из нее
дюймовых досок, которыми почти полностью обшил все судно, а затем
основательно проконопатил его так, чтобы оно стало водонепроницаемым, словно
бутылка.
27 мая со всей командой я вышел из Авачинской бухты.
Обогнув южную оконечность Камчатки, называемую мысом Лопатка, и войдя в
Пенжинский залив, зашел в устье реки Большой, так как мне было хорошо
известно по прежнему опыту, что упомянутый залив зачастую до середины июня не
очищается от пловучих льдов. Поэтому я переждал там время, пока явилась
возможность плыть дальше, и 27 июня 1743 года прибыл в Охотск, который
являлся начальной гаванью нашей экспедиции и где были построены все суда,
принимавшие участие в Камчатской экспедиции. На этом заканчивается мой
рассказ о наших морских путешествиях и о том, что приключилось с нами во
время плаваний.
Полагаю совершенно излишним останавливаться здесь на наших
дальнейших работах в течение тех шести лет, которые мне пришлось еще пробыть
в Сибири, ибо это не имеет отношения к морскому путешествию, а в начале
настоящей книги по доводу нашего путешествия к Охотску я кое-что вкратце
рассказал о нашем пути и о самой Сибири. Достаточно здесь сказать только, что
в конце января 1749 года я вернулся в Санкт-Петербург и, следовательно, целых
шестнадцать лет провел в составе Камчатской экспедиции.
Для сведения мореплавателей я сообщу некоторые
подробности, касающиеся плавания между Охотском и Камчаткой, вокруг мыса
Лопатки и до Авачинской бухты, так как никаких исправных карт этих вод не
существует.
Фарватер выхода из Охотска описан быть не может, так как
каждый год при сильном ледоходе он изменяется льдами, выносимыми из реки
Охоты; прошлогодние проходы затягиваются песком, а взамен их открываются
новые. Прежде чем пуститься в плавание из Охотска, рекомендуется
предварительно разведать состояние песчаных банок при выходе из гавани и на
самом глубоком найденном канале установить буй или другой какой либо знак,
так как если пренебречь этой мерой предосторожности, то очень легко можно
погубить свое судно. Следует учесть также, что осадка судна не должна
превышать десяти футов, причем необходимо тщательно следить за высотой
прилива. При самом высоком приливе глубина на банках не превышает двенадцати
футов. Это иным, быть может, покажется совершенно излишним предупреждением,
так как обязанностью каждого моряка является соблюдение этих мер
предосторожности, то есть тщательное изучение фарватера со слов сведуюших лиц
или по личному осмотру, прежде чем воспользоваться им на деле. Все же я не
поколебался снова дать здесь эти указания, так как фарватер в этих местах
совершенно не изучен, а такое предупреждение может послужить для принятия
надлежащих мер предосторожности судами как при входе, так и при выходе из
гавани.
После того как судно благополучно выберется из устья реки
Охоты через песчаные банки в открытое море, следует взять курс на SO к устью
реки Большой, а пройдя этим курсом приблизительно сто немецких миль, судно
окажется на расстоянии почти пятидесяти миль от Большерецка. Если бросить лот
в этом месте, то глубина определяется в шестьдесят, пятьдесят и сорок сажен
при песчаном грунте. Затем глубины начнут постепенно убывать, пока не
покажется берег земли, а когда до берега останется около полумили, то можно
бросать якорь на глубине от восьми до десяти сажен на хорошем прочном
песчаном грунте; берег здесь ровный и не слишком высокий. Если бы не удалось
найти указанные выше глубины, то это знак, что судно отнесено южнее, чем было
намечено курсом, а потому курс следует изменить на более восточный. По
обсервации я определил, что Большерецк расположен на 52040' северной широты,
а по математическим расчетам на 13° восточнее Охотска. (Примечание: следует
помнить, что Охотск расположен на 50° 10' северной широты).
Если судно имеет намерение пристать в Большерецке, то
следует поступать совершенно так же, как в Охотске: расположение песчаных
банок в устье реки меняется каждый год вследствие ледохода. Если же
предполагается поход вокруг южной оконечности Камчатки в Авачинскую губу, то
я бы советовал всякому, кто не знает тех мест по собственному опыту, взять с
собой из Большерецка кого-нибудь, кто знает расположение Авачинской губы и
вход в нее, так как все восточное побережье состоит сплошь из крутых гор и
многочисленных высоких вулканов, похожих на сахарные головы, и повсюду
глубины очень велики, так что на всем побережье нет ни одного места, где
можно было бы бросить якорь, кроме Авачинской бухты, которую мы уже описали в
девятой главе. К тому же вход в бухту совсем не широк и притом закрыт
высокими горами, и заметить его иногда бывает не совсем просто, а потому
свежему человеку бывает затруднительно ввести туда судно.
Возвратимся, однако, к Большерецку. Оттуда курс
прокладывается прямо на юг; вскоре показывается направо высокий круглый остров,
названный на нашей карте Алаид. Этот остров остается все время с правой
стороны, а судно, как указано выше, направляется прямо к югу до Курильских
островов, которые и действительно вскоре после этого показываются. В
дальнейшем следует держаться к проходу между двумя островами, которые к этому
времени будут отчетливо видны, пока остров Алаид не окажется как раз к
западу, К этому времени следует повернуть прямо на восток через пролив, в
котором глубина составляет от восьми до десяти сажен, а пройдя по нему
приблизительно одну немецкую милю или немного менее, судно выходит из
Пенжинского залива в Великий или Тихий океан. Обратить внимание надо на
следующее: при проходе пролива две трети его должны оставаться по левую
сторону- к Камчатке, а одна треть по правую сторону, к Курильским островам, а
все расстояние между ними составляет приблизительно одну большую немецкую
милю. Причина, почему необходимо итти таким курсом, следующая: на одной трети
расстояния от Камчатки расположен большой каменный риф, которого следует
остерегаться. Можно пройти и между этим рифом и Камчатским берегом, где
глубина составляет повсюду от семи до восьми сажен. Так как, однако, этот
проход очень узкий и тесный, то предпочтительнее пользоваться более широким
проходом. Приливная волпа при новолунии и полнолунии направлена здесь с
востока на запад; следует весьма остерегаться, как бы не попасть в узкую
часть пролива в момент входа туда приливной волны, так как при этих условиях
проход, крайне затрудняется. Я говорю это по собственному опыту, а подробнее
об этом можно прочитать в девятой главе настоящей; книги.
К северо-востоку от Авачинской бухты в море впадает река
Камчатка. Устье ее расположено на 56° северной широты. В эту реку суда также
могут входить с моря, осадкой в восемь или девять футов, если точно улучить
момент высшей точки прилива, который в этом месте направлен с юго-запада на
северо-восток. Указать точнее входной фарватер в этом месте также не
представляется возможным, так как он, как в Охотске и Болынерецке, часто
меняется и при проходе его приходится применять те же меры, что и там. Вот и
все, что я хотел сказать для сведения мореплавателей о фарватерах в этих
местностях.
|
