Романовы. Исторические портреты

Разделы: Русская история и культура

Династия Романовых

     Двадцать первого февраля 1855 г. в русских газетах появилось сообщение,

поразившее не только миллионы российских подданных, но и весь мир.  Это  был

манифест о кончине императора Николая I. За тридцать лет царствования  этого

самодержца его имя в сознании  современников  стало  неотделимо  от  понятия

"Россия". "Когда говорят  о  России,  то  при  этом  говорят  об  императоре

Николае", - заметил  как-то  Меттерних  в  одном  из  писем  к  австрийскому

посланнику в Петербурге графу Фикельмону. Так что в реальность  происшедшего

верилось с трудом. Тем более что ничто, казалось, не предвещало смерти этого

еще вполне крепкого и на  вид  здорового  58-летнего  мужчины,  гордившегося

своей физической силой и мощной фигурой, привыкшего  к  спартанскому  образу

жизни и редко жаловавшегося на болезни. К.Д. Кавелин писал Т.Н.  Грановскому

4 марта из Петербурга в Москву: "До сих  пор  как-то  не  верится!  Думаешь,

неужели это не сон, а  быль?"  В  те  же  дни  Д.А.  Оболенский  писал  М.П.

Погодину: "Хотя я сам сегодня прикасался к останкам покойного государя,  но,

признаюсь, до сих пор не верится, что его уже нет. Воображаю,  как  изумлена

будет Москва, вся Россия".

     Ошеломление, вызванное известием о смерти  императора,  усугублялось  и

тем, что до самого последнего дня болезнь Николая  держалась  в  тайне.  Как

свидетельствует в своем дневнике фрейлина двора А.Ф. Тютчева, "до 17-го даже

петербургское общество ничего о ней не знало". Что же говорить об  остальной

России?

     Официальное сообщение о смерти властителя огромной империи появилось  в

газетах с опозданием на три дня. Император был мертв,  а  опубликованный  19

февраля в  газетах  "Бюллетень  №  4"  сообщал  только  об  "угрожающем  Его

Величеству параличном состоянии легких".

     Смерть Николая вызвала в обществе разные чувства.  Были  и  такие,  кто

испытывал искреннюю  скорбь  и  чувство  невосполнимой  утраты.  Но  все  же

подавляющее большинство облегченно вздохнуло.

     Сдержанная В.С. Аксакова  так  писала  о  смерти  Николая  I,  выражая,

конечно,  не  только  свой  личный  взгляд,  но  и  настроения  близкой   ей

славянофильской среды: "Все говорят о государе Николае Павловиче  не  только

без раздражения, но даже с участием, желая даже извинить его во  многом.  Но

между тем все невольно чувствуют, что какой-то камень, какой-то пресс снят с

каждого, как-то легче стало дышать;  вдруг  возродились  небывалые  надежды,

безвыходное положение, к сознанию которого почти с отчаянием пришли  наконец

все, вдруг представилось доступным изменению". Много резче  писал  о  смерти

Николая I К.Д. Кавелин: "Калмыцкий полубог, прошедший ураганом, и  мечом,  и

катком, и терпугом по русскому государству в течение 30 лет, вырезавший лица

у мысли, погубивший  тысячи  характеров  и  умов,  истративший  беспутно  на

побрякушки  самовластия  и  тщеславия  больше  денег,  чем  все   предыдущие

царствования, начиная с Петра I, -  это  исчадие  мундирного  просвещения  и

гнуснейшей стороны русской натуры - околел наконец, и это сущая правда".  По

свидетельству современников,  это  письмо  передавалось  из  рук  в  руки  и

"вызывало полное сочувствие".

     Почему же царствование, при котором  Россия  прочно  занимала  одно  из

ведущих мест среди мировых держав, а ее армия, в то время  самая  большая  в

мире, казалась одновременно и  самой  сильной,  когда  блеск  петербургского

двора ошеломлял иностранцев, а рассказы о  богатстве  императорских  дворцов

напоминали восточные сказки, имело столь печальный итог? Однако обо всем  по

порядку.

                                  Рождение

     Николай I родился в Царском Селе 25  июня  (6  июля)  1796  г.  Он  был

третьим сыном великого князя Павла Петровича и его жены Марии  Федоровны.  О

рождении нового великого князя  жители  Царского  Села  узнали  по  пушечной

пальбе и колокольному звону, в Петербург же с радостным известием был послан

нарочный.

     Рождение сына у наследника престола в полдень того же дня было отмечено

торжественным молебствием  в  царскосельской  придворной  церкви.  Оно  было

совершено в присутствии Екатерины II и всего двора. После молебна придворные

чины приносили поздравления императрице и  были  допущены  "к  руке".  Павел

отслужил  молебен  еще  ранним  утром  и  тогда  же  принимал   поздравления

придворных. В тот же день в Царскосельском дворце  состоялся  парадный  обед

"на 64 куверта", а 29 июня (10 июля), в день тезоименитства Павла Петровича,

состоялся большой бал с приглашением "особ первых пяти классов".

     Новорожденный великий князь отличался необыкновенными размерами. В день

его рождения бабка, Екатерина II, писала Гримму: "Сегодня в  три  часа  утра

мамаша (то  есть  Мария  Федоровна)  родила  большущего  мальчика,  которого

назвали Николаем. Голос у него - бас, и кричит  он  удивительно,  длиною  он

аршин без двух вершков, а руки у него немного  меньше  моих.  В  жизни  моей

первый раз вижу такого рыцаря. Если  он  будет  продолжать,  как  начал,  то

братья его окажутся карликами перед этим колоссом".

     Екатерина оказалась в какой-то степени пророчицей. Николай впоследствии

действительно превратился в  статного  мужчину,  обладавшего  величественным

видом и таким голосом, от которого слабонервные, попадись они императору под

горячую руку, просто падали в обморок. Оказалось как нельзя кстати  и  слово

"рыцарь". Все свое царствование Николай ощущал потребность в рыцарской  ауре

и вносил ее всюду - от устройства рыцарских турниров и архитектурного  стиля

(Коттедж  в  Петергофе)  до  рыцарства  (как  он  его  понимал)  в  политике

(сохранение  верности  идеалам,  хотя  они  и   противоречили   политическим

выгодам).

     Крещение новорожденного было совершено 6(17) июля,  и  он  был  наречен

Николаем - именем, которого не бывало прежде в русском  императорском  доме.

На это обратили внимание  современники.  Воспреемниками  при  крещении  были

старшие брат и сестра младенца - будущий император  Александр  I  и  великая

княгиня Александра Павловна. Перед  окончанием  литургии  на  новорожденного

были возложены знаки  ордена  Андрея  Первозванного,  которым  при  рождении

награждались все великие князья. После обряда крещения  состоялся  еще  один

парадный обед, теперь уже "на  174  особы",  а  вечером  -  придворный  бал,

продолжавшийся до десяти часов вечера. На этом торжества по случаю  рождения

Николая Павловича окончились.

                                 Воспитание

     Воспитание великого князя, по традиции, было поручено сперва  женщинам.

В  ноябре  был  утвержден  штат  новорожденного  великого   князя,   который

возглавила статс-дама Шарлотта Карловна Ливен. Кроме нее в  штат  вошли  три

дамы-гувернантки: Ю.Ф. Адлерберг, Е. Синицына и Е. Панаева; няня - шотландка

Евгения   Васильевна   Лайон   (в   замужестве   Вечеслова);   кормилица   -

красносельская  крестьянка  Ефросинья  Ершова;  две  камер-юнгферы  -  Ольга

Никитина и Аграфена Черкасова; две камер-медхен - Пелагея Винокурова и Марья

Перьмякова и два камердинера - Андрей Валуев и Борис  Томасон.  При  великом

князе состояли также лейб-медик доктор Бек, аптекарь Ганеман и  зубной  врач

Эбеланг. В раннем детстве особое влияние на мальчика оказала его няня Лайон.

Женщина с сильным характером, очень привязанная к своему  воспитаннику,  она

смогла внушить ему в  первые  же  годы  жизни  понятие  о  долге,  чести,  о

рыцарских добродетелях. Но она же, вероятно, передала мальчику  и  некоторые

свойственные ей предрассудки. Так, находившаяся в Варшаве во время восстания

Костюшко в 1794 г. и испытавшая тогда сильное  нервное  потрясение,  Евгения

Лайон навсегда возненавидела поляков  и  евреев  и  внушила  те  же  чувства

маленькому Николаю.

     Как было принято в то время, Николай с колыбели был записан  в  военную

службу. 7 (18) ноября 1796 г. он был  произведен  в  полковники  и  назначен

шефом  лейб-гвардии  Конного  полка.  Первому  батальону  этого  полка  было

присвоено его имя. Тогда же он получил свое первое жалованье - 1105 рублей.

     Известно, как сложны  были  отношения  Павла  I  с  его  старшим  сыном

Александром,  будущим  императором.  Павел  ненавидел  свою  мать,   которая

отвечала сыну тем же и всю свою любовь перенесла на старшего внука. Павел не

без оснований подозревал, что Екатерина хочет, минуя его, передать права  на

российский престол Александру. Понятно, что отношения Павла с Александром  и

отчасти с Константином были далеко не простыми. Иное дело - младшие дети  (в

1798 г. у Павла родился еще один сын - Михаил).  Павел  страстно  любил  их,

отдавая особое предпочтение Николаю. Он часто  играл  с  детьми,  уделяя  им

немалую долю своего  досуга.  Характерно,  что  первой  игрушкой,  купленной

Николаю, как явствует из приходно-расходной книги,  было  деревянное  ружье,

приобретенное в августе 1798 года за 1 руб. 50 коп. Затем  купили  и  четыре

деревянные шпаги. В апреле 1799 года великий  князь  впервые  надел  военный

мундир лейб-гвардии Конного полка. Словом, военный обиход  окружал  будущего

русского императора с самых первых шагов.

     Николаю не было и пяти лет, когда он лишился  отца,  убитого  11  марта

1801 г.  в  результате  заговора.  Вскоре  после  этого  воспитание  Николая

переходит из  женских  рук  в  мужские,  а  с  1803  года  его  наставниками

становятся почти исключительно мужчины. Главный надзор  за  его  воспитанием

был поручен генералу М.И.  Ламздорфу.  Вряд  ли  можно  было  сделать  более

неудачный выбор. По мнению современников, "он не обладал не только ни  одною

из  способностей,  необходимых  для  воспитания  особы  царственного   дома,

призванной иметь влияние на судьбы  своих  соотечественников  и  на  историю

своего народа, но даже был чужд  и  всего  того,  что  нужно  для  человека,

посвящающего себя воспитанию частного лица". Он старался только о том, чтобы

переломить воспитанника на свой лад и  "идти  наперекор  всем  наклонностям,

желаниям и способностям" Николая. Его и воспитывавшегося с ним  Михаила  "на

каждом  шагу  останавливали,  исправляли,  делали  замечания,   преследовали

моралью  или  угрозами".  Будущий  император  рос  вспыльчивым,  упрямым   и

непослушным. Почти каждая игра с участием Николая кончалась скандалом  -  то

он бил своих товарищей, то ломал их игрушки. Великий  князь  органически  не

терпел положения, когда не он, а кто-либо из его сверстников занимал ведущее

положение. Тогда он пытался восстановить свое первенство силой.  Способности

его были не выше средних, и поэтому он добивался  лидерства  преимущественно

насилием. Николай был совершенно лишен чувства юмора и не понимал шуток.  Он

никогда не признавал  своих  ошибок.  Но  это  вряд  ли  оправдывает  методы

воздействия на него Ламздорфа: он позволял себе бить Николая линейкой и даже

ружейными шомполами. Наказывали великих князей и розгами. Впрочем, это  было

известно матери, вдовствующей императрице Марии Федоровне, и  заносилось  на

страницы ежедневного журнала,  который  вели  воспитатели.  Как  рассказывал

впоследствии сам Николай  I  своему  сыну  Александру  (будущему  императору

Александру II), Ламздорф не раз хватал его за грудь или за  воротник  и  так

ударял об стену, что он почти лишался чувств.

     Все сыновья Павла I унаследовали от  отца  страсть  к  внешней  стороне

военного дела: разводам, парадам, смотрам. Но  особенно  отличался  Николай,

испытывавший к этому чрезвычайную, иногда просто непреодолимую тягу. Едва он

вставал с постели, как тут же принимался с братом Михаилом за военные  игры.

У них были оловянные и фарфоровые солдатики, ружья,  алебарды,  гренадерские

шапочки, деревянные лошадки, барабаны,  трубы,  зарядные  ящики.  Страсть  к

фрунту, преувеличенное внимание к внешней стороне армейской жизни, а не к ее

сути сохранились у Николая на всю жизнь.

     28 мая 1800 г. Николай был назначен  шефом  лейб-гвардии  Измайловского

полка и с тех пор носил исключительно Измайловские мундиры. Шили их для него

в каких-то невероятных количествах, что  наводит  на  подозрение  касательно

честности его воспитателей. В приходно-расходных книгах значится, что в 1802

году для великого князя было сшито 16 Измайловских мундиров,  столько  же  в

1803-м, в 1804-м - 12, в 1805-м - 11. В еще  больших  количествах  шили  для

него фраки (в 1805 г. - 30), закупали орденские ленты и звезды  (в  1806  г.

куплено 58 Андреевских звезд).

     Страсть  Николая  ко  всему  военному  настолько  выходила   за   рамки

разумного, что начинала не на шутку беспокоить императрицу Марию  Федоровну.

Она неоднократно требовала, чтобы и Николай,  и  Михаил  носили  гражданское

платье и занимались больше серьезным учением, чем военными забавами.  Однако

ее усилия оставались тщетными.

     Шести лет от роду, в 1802 г., Николай начал учиться вначале русскому  и

французскому языкам, затем закону  Божьему.  Ахвердов  (один  из  кавалеров,

приставленных к Николаю) начал преподавать великому князю русскую историю  и

географию, а с 1804 г. обучал его арифметике и сообщал самые общие  сведения

об артиллерии и инженерном деле. Николая учили также немецкому, английскому,

а с 1813 г. латинскому и греческому языкам. Он брал уроки музыки, рисования,

верховой езды и фехтования (с 1809 г.) Однако занятия  не  имели  ни  общего

плана, ни системы.

     В 1809  г.  было  решено  сделать  обучение  Николая  и  Михаила  более

серьезным и приблизить его по  содержанию  к  университетскому  курсу.  Одно

время обсуждалась даже мысль послать братьев в Лейпцигский  университет,  но

этому решительно воспротивился их старший брат  император  Александр  I.  Он

считал, что Николаю и Михаилу будет полезно посещать лекции в новом  учебном

заведении   -   Царскосельском   лицее,   который   создавался    под    его

покровительством. Однако и  этому  не  суждено  было  осуществиться.  А  как

заманчиво представить себе, что в одном классе с Пушкиным и Пущиным,  Корфом

и Горчаковым оказались бы великие князья Николай и Михаил. Изменило  бы  это

дальнейшую судьбу и тех и других? А судьбу России? И как? Кто знает.

     Однако в конце концов было решено продолжить домашнее  образование,  но

на более серьезных началах. В качестве наставников будущего императора  были

привлечены такие известные ученые, как экономист  А.К.  Шторх,  экономист  и

правовед  М.А.  Балугьянский,  историк  Ф.П.  Аделунг,  В.  Кукольник  (отец

известного драматурга). Однако Николай испытывал непреодолимое отвращение  к

отвлеченному знанию и оставался совершенно чужд тем "усыпительным  лекциям",

которые ему читали. "Я помню, как нас мучили, - рассказывал он  впоследствии

М.А. Корфу, - покойный Балугьянский и Кукольник. Один толковал нам на  смеси

всех языков, из которых не знал хорошенько ни одного, о римских, немецких  и

Бог знает каких еще законах, другой - что-то о мнимом "естественном  праве".

В прибавку к ним являлся  еще  Шторх  со  своими  усыпительными  лекциями  о

политической экономии, которые  читал  нам  по  своей  печатной  французской

книжке, ничем не разнообразя этой монотонии. И что же  выходило?  На  уроках

этих  господ  мы  или  дремали,  или  рисовали  какой-нибудь  вздор,  иногда

собственные их карикатурные портреты, а потом к экзаменам выучивали  кое-что

в долбежку без плода и пользы для будущего. По-моему, лучшая теория права  -

добрая нравственность, а она  должна  быть  в  сердце,  независимо  от  этих

отвлеченностей, и иметь своим основанием  религию".  Как  он  уверял  своего

собеседника,  "общие  предметы  или  забываются,  или  не  находят  никакого

приложения в практике".

     Столь  откровенное   пренебрежение   теорией,   даже   гордость   своим

неполноценным образованием, звучащая в этих рассуждениях, дает представление

об общем отношении к знаниям, которое сформировалось у Николая в годы учения

и сохранилось на всю жизнь (рассказ его относится к 1847 г.). Любопытно, что

изучение русской истории  ограничилось  у  Николая  I  самыми  элементарными

сведениями,  которые  он  почерпнул  из  занятий  с  Ахвердовым.  Да  и  они

завершились временем Ивана Грозного и Смуты. Не  лучше  обстояло  дело  и  с

всеобщей историей - ее преподавал  Николаю  учитель  французского  языка  дю

Пюже.

     Как  отличался  в  этом  смысле  Николай  от  своего   старшего   брата

Александра, очаровавшего в свое  время  интеллектуальную  европейскую  элиту

именно  умением  вести  философскую  беседу,  поддержать  самый   тонкий   и

изощренный разговор! Николай впоследствии также обрел популярность в Европе,

но благодаря совсем иным чертам: восхищались великолепием  и  царственностью

манер,  достоинством  внешнего  облика  всевластного  монарха.   Восхищались

придворные, а не интеллектуалы. Стремление заземлить все  проблемы,  сделать

их более примитивными, чем они  есть  на  самом  деле,  а  значит,  и  более

понятными для себя и своего окружения проявилось у  Николая  I  с  особенной

силой в  годы  его  правления:  недаром  ему  сразу  так  понравилась  своей

простотой  и  навсегда  осталась  близкой  знаменитая  уваровская  триада  -

православие, самодержавие, народность.

     Формированию подобных  представлений  во  многом  способствовало  и  то

поприще, которое предназначалось младшим  великим  князьям:  вряд  ли  тогда

кому-либо  могло  прийти  в  голову,  что  Николаю   предстоит   в   будущем

царствовать.  Ведь  после  принятия  в  конце  XVIII  века  "Учреждения   об

императорской фамилии" престолонаследие допускалось только по прямой мужской

линии. И Николай, будучи вторым братом царствующего императора,  практически

не имел никаких шансов взойти на престол. Между ним и троном стоял не только

Константин, но и дети, которые могли  появиться  у  обоих  старших  братьев.

Поэтому в условиях, когда всю Европу одна за другой сотрясали войны, военная

служба, а следовательно  и  военное  образование  казались  естественными  и

неизбежными для Николая и его младшего брата Михаила.

     Как мы видели, это полностью отвечало желаниям самого Николая.  В  1810

году его воспитатель Ахвердов, желая  внушить  мальчику  мысль,  что  помимо

военного поприща есть все-таки и иные достойные занятия в жизни,  задал  ему

сочинение на тему: "Доказать: что военная служба не есть единственная служба

дворянина, но что и другие занятия для него столько же почтенны и  полезны".

И что же? Николай просто проигнорировал задание - не написал ни одной строки

и, сколько его ни убеждали, решительно отказывался  выполнить  требуемое.  В

конце концов Ахвердов вынужден был сам продиктовать Николаю это сочинение, о

чем  не  преминул  сообщить  Марии  Федоровне.  Николаю  в  это  время   шел

пятнадцатый год.

     Образование юных великих  князей  состояло  в  основном  в  углубленном

изучении точных наук и  военных  дисциплин:  высшей  математики,  опытной  и

теоретической физики, а также артиллерии, фортификации и прочего.  Изучались

также общие основы тактики и стратегии. Самыми любимыми у Николая  Павловича

были уроки полковника Джанотти, преподававшего ему инженерную часть. Это  во

многом определило его дальнейшую  специализацию  -  руководство  инженерными

подразделениями русской армии.

     Впрочем, систематические занятия завершились довольно рано - в 1813  г.

И затем Николая либо вовсе не обременяли учением, либо он  слушал  небольшие

отдельные курсы.

     В начале 1814 г. младшие братья Александра I отправились в  действующую

армию, чего Николай безуспешно пытался  добиться  с  самого  начала  военных

действий в 1812 г., но чему противилась императрица Мария Федоровна.  Однако

на войну они опоздали и попали в  Париж  уже  после  падения  Наполеона.  За

границей великие князья  пробыли  почти  год,  побывав  в  Брюсселе,  Гааге,

Амстердаме и Берлине. В Берлине Николай познакомился со своей будущей женой,

прусской принцессой Шарлоттой. Выбор невесты был  вовсе  не  случаен.  Павел

давно мечтал укрепить отношения России и  Пруссии  династическими  узами,  и

Мария Федоровна спустя много лет после смерти мужа  сумела  осуществить  его

завет.

     В 1815 г. братья вновь получили разрешение прибыть в действующую  армию

в связи с высадкой Наполеона во Франции и возобновлением  военных  действий.

Однако и на  этот  раз  побывать  в  настоящем  деле  им  не  довелось.  Они

сопровождали Александра I во время похода на Париж и прожили там  почти  три

месяца. На обратном пути в Россию в Берлине состоялась  помолвка  Николая  с

принцессой Шарлоттой.

     Пребывание младших  сыновей  в  действующей  армии  и  то  впечатление,

которое могли произвести на них  армейские  порядки,  усилив  их  страсть  к

военному делу, очень тревожило императрицу Марию Федоровну. В своих  письмах

она вновь и вновь предостерегала их от увлечения тем, что, как  она  писала,

постоянно будет у них перед глазами. Она не  без  оснований  опасалась,  что

предпочтение всего военного, и  так  сильное  в  братьях,  еще  возрастет  и

нанесет серьезный ущерб. Того же опасался и герой Отечественной войны 1812г.

генерал П.П. Коновницын,  которому  с  1814  г.  было  поручено  возглавлять

военное обучение великих князей. Расставаясь с ними в 1816 г., он написал им

прощальное письмо, в котором были такие строки: "Помните...  что  блаженство

народное не заключается в бранях, а в положении мирном; что положение мирное

доставляет счастье, свободу, изобилие посредством законов и,  следовательно,

изучение  оных,  наблюдение  за  оными  есть  настоящее,  соответственное  и

неразлучное с званием вашим дело".

     Для завершения образования весной 1816  г.  было  решено,  что  Николай

совершит две поездки, одну - по внутренним  губерниям  России,  другую  -  в

Англию. 9 мая 1816 г. Николай выехал из Петербурга и вернулся обратно только

к концу августа, посетив более 10 губерний. Во время путешествия Николай вел

два журнала (так было определено императрицей-матерью) -  "Общий  журнал  по

гражданской и промышленной части" и "Журнал по военной части". В  первый  он

старательно заносил те сведения, которые ему предоставляли во всех губерниях

местные власти, во втором отразилось то, что  привлекало  его  внимание  при

осмотре воинских частей. Характерно, что почти все  замечания,  в  последнем

журнале, как писал М.А.  Корф,  относились  "до  одних  неважных  внешностей

военной службы, одежды, выправки, маршировки и проч. и не касаются ни  одной

существенной части военного устройства, управления  или  морального  духа  и

направления войска. Даже  о  столь  важной  стороне  военного  дела,  какова

стрельба, нет нигде речи, о лазаретах же, школах и тому подобном упоминается

лишь  вскользь,  чрезвычайно  кратко".  Впоследствии,  став  императором   и

усиленно насаждая в армии муштру,  шагистику,  слепое  повиновение,  Николай

добился только одного: несмотря на блестящие отчеты военного министерства  и

внешний блеск армейского строя, армия стала практически небоеспособной. Один

из главных виновников поражения русских войск в Крымской войне А.С. Меншиков

незадолго до ее начала, после небольших маневров, проведенных в окрестностях

Севастополя, с горечью записал в своем  дневнике:  "Увы,  какие  генералы  и

какие штаб-офицеры: ни малейшего не заметно понятия о  военных  действиях  и

расположении войск на местности, об употреблении стрелков и  артиллерии.  Не

дай Бог настоящего дела в поле".

     Но эти горькие итоги были еще далеко впереди, а пока, едва переведя дух

после возвращения в  столицу,  великий  князь  отправился  в  Англию,  чтобы

познакомиться  с  еще  одной  европейской  страной  и   ее   государственным

устройством.

     В Англии Николай поначалу был принят  довольно  сухо.  Однако,  проявив

такт и завидное самообладание, великий  князь  сумел  растопить  тот  ледок,

который определял  отношения  России  и  Англии  после  Венского  конгресса.

Лейб-медик принца Кобургского  Стокмар  так  писал  о  впечатлении,  которое

Николай произвел на англичан: "Это необыкновенно пленительный юноша; он выше

принца Леопольда, не очень худ и прям, как сосна. Его лицо юношеской белизны

с необыкновенно  правильными  чертами,  красивым  открытым  лбом,  красивыми

изогнутыми бровями, необыкновенно красивым носом, изящным маленьким  ртом  и

тонко очерченным подбородком... Его манера держать себя полна оживления, без

натянутости, без смущения  и  тем  не  менее  очень  прилична.  Он  много  и

прекрасно говорит по-французски, сопровождая слова недурными  жестами.  Если

даже не все, что oн говорил, было остроумно, то по крайней мере все было  не

лишено приятности... Во всем он проявляет большую уверенность в самом  себе,

по-видимому, однако, без претенциозности".

     Трудно  сказать,  какое   впечатление   произвел   на   Николая   строй

конституционной монархии. Хотя известно, что 16 января 1817  г.  он  посетил

парламент, присутствовал при его открытии и слушал прения в верхней и нижней

палатах, но никаких свидетельств о том, что он вынес из этого посещения,  не

сохранилось. Судя по дальнейшему ходу событий, молодой великий князь остался

равнодушен к  английскому  государственному  устройству  и  вполне  разделял

мысль, высказанную министром иностранных дел  К.В.  Нессельроде  в  записке,

написанной специально  для  Николая  перед  поездкой  в  Лондон.  По  мнению

дипломата,  история  Англии   и   ее   политическое   устройство   настолько

своеобразны, что ни о каком  перенесении  существующих  там  государственных

институтов на российскую почву не могло быть и речи.

                                  Женитьба

     Во время пребывания Николая в Лондоне решился окончательно вопрос о его

женитьбе.  В  январе  1817  г.  император  Александр  I  и  прусский  король

обменялись письмами, где подтвердили неизменность  своего  решения  о  браке

Николая и Шарлотты. В  Берлин  поехал  протоиерей  Н.В.  Музовский,  который

должен был подготовить невесту к переходу в православие. И уже 9  июня  того

же года Николай встречал свою невесту на границе, по обеим сторонам  которой

были выстроены прусские и русские войска. Впоследствии Александра  Федоровна

(такое имя Шарлотта получила при крещении) вспоминала, что Николай стоял  "у

пограничного шлагбаума с обнаженной шпагой во  главе  войска".  Обращаясь  к

войскам, сопровождавшим невесту, Николай сказал знаменательные  слова:  "Мои

друзья, помните, что я наполовину ваш соотечественник и,  как  вы,  вхожу  в

состав армии вашего короля" (в 1816  г.  прусский  король  назначил  Николая

шефом Бранденбургского кирасирского полка).

     Конечно, Николай по крови  был  наполовину  немец  (и  даже  более  чем

наполовину, если считать всех  его  предков).  Но  дело  не  в  крови,  а  в

самоощущении национальной  принадлежности.  Можно  ли  представить  подобные

слова в устах чистокровной немки Екатерины II? Разумеется, нет. Дело в  том,

что Николай не по крови, а по духу,  по  характеру  был  более  немцем,  чем

русским: немецкая педантичность, стремление все разложить по  полочкам  и  в

этом видеть залог успешного решения всех вопросов часто брали  в  нем  верх.

Эти свойства характера будущего императора не укрылись от глаз  внимательных

современников. Недаром проницательный А.И. Герцен называл  Николая  "русским

немцем", который тщетно желал обрусеть и который "при первом представившемся

случае, когда враждебно встретились интересы России  с  немецким  интересом,

предал Россию" (Герцен имел здесь в виду события 1848-1844 гг. в Европе;  но

к этому мы еще вернемся).

     Тем временем кареты, в которых жених и  невеста  ехали  в  Петербург  в

сопровождении небольшой свиты, медленно тянулись "по невозможным  дорогам  и

при невыносимой жаре" (воспоминания Александры Федоровны).  18  июля  кортеж

Достиг Царского Села, и  Николай  с  невестой  оказались  в  объятиях  Марии

Федоровны. Будущая императрица так вспоминала о  своем  первом  появлении  в

Царскосельском дворце: "Юную принцессу разглядывали с головы до ног и нашли,

по-видимому, не столь красивой, как предполагали;  но  все  любовались  моей

ножкой, моей легкостью походки, благодаря чему меня даже прозвали "птичкой".

     Молодая женщина (она была на два года  моложе  Николая)  не  без  труда

привыкала к новой обстановке. Особенно тяжело она  переживала  необходимость

принять новую веру. Вплоть до 24 июня, когда был совершен обряд  перехода  в

православие,  Александра  Федоровна,  по  ее  собственному  признанию,   "не

переставала  плакать".  Но  как  только  она  приобщилась  святых  тайн,  то

почувствовала себя "примиренною с самой собою и не проливала более слез".

     25 июня, в день рождения Николая, состоялось их  обручение.  Александра

Федоровна впервые надела русское платье - розовый  сарафан  и  бриллиантовые

украшения. "Я  не  носила  ни  одного  бриллианта  в  Берлине,  где  отец, -

вспоминала Александра  Федоровна, -  воспитывал  нас  с  редкой  простотой".

Каждый вечер ее возили по улицам, и белые ночи, которые она видела  впервые,

казались ей "необычайными, но приятными".

     В воскресенье 1 июля, в день рождения невесты,  состоялась  свадьба.  О

том, что происходило в этот день в Зимнем дворце, рассказала сама Александра

Федоровна: "Я не хочу здесь распространяться о своих личных впечатлениях, но

в этот день невозможно пройти их молчанием. Меня  одели  наполовину  в  моей

комнате,  а  остальная  часть  туалета  совершалась  в  Брильянтовой   зале,

прилегавшей в то время к спальне вдовствующей  императрицы.  Мне  надели  на

голову  корону  и,  кроме  того,  бесчисленное  множество  крупных  коронных

украшений, под тяжестью которых я была едва жива. Посреди всех этих  уборов,

я приколола к поясу одну белую  розу.  Я  почувствовала  себя  очень,  очень

счастливой, когда руки наши наконец соединились; с полным доверием  отдавала

я свою жизнь в руки моего Николая, и он никогда  не  обманул  этой  надежды!

Остальную часть дня поглотил обычный церемониал, этикет и обед".

     Семейная  жизнь  Николая  протекала  счастливо.  Александра   Федоровна

боготворила мужа, и размолвки редко омрачали их семейный  быт.  Правда,  она

часто хворала, и это  накладывало  определенный  отпечаток  на  уклад  жизни

великокняжеской четы, поселившейся в Аничковом дворце.

                                   Служба

     Сейчас же после женитьбы, 3(15) июля  1817  г.,  Николай  Павлович  был

назначен  генерал-инспектором  по  инженерной  части  и  шефом  лейб-гвардии

Саперного  батальона.  Этим  как  бы  окончательно  была  определена   сфера

деятельности великого князя. Сфера государственной  деятельности  достаточно

скромная, но вполне соответствующая его  наклонностям,  проявившимся  еще  в

отрочестве. Наблюдательные современники уже тогда отмечали как главную черту

Николая   его   самостоятельность.   Упрямство,   доставившее   так    много

неприятностей  в  детские  и  юношеские  годы  и  самому  Николаю,   и   его

воспитателям, перешло в  совсем  иное  качество,  весьма  пригодившееся  ему

впоследствии, когда  он  стал  императором.  А  в  те  годы,  как  вспоминал

камер-паж  Александры  Федоровны  Дараган,  все  находились   под   обаянием

императора Александра, казавшегося "идеалом  совершенства",  копировали  его

жесты, перенимали его привычки. "Подражание это у Михаила Павловича выходило

немного угловато, - писал Дараган, - ненатурально, а у Константина Павловича

даже утрированно, карикатурно. По врожденной самостоятельности характера  не

увлекался этой модой только один великий князь Николай Павлович". По  словам

Дарагана,  он  "не  походил  еще  на  ту  величественную,  могучую,  статную

личность,  которая  теперь  представляется  всякому  при  имени   императора

Николая. Он был очень худощав и оттого казался выше. Облик и черты лица  его

не имели еще той округлости, законченности  красоты,  которая  в  императоре

невольно поражала  каждого  и  напоминала  изображения  героев  на  античных

камеях. Осанка и манеры  великого  князя  были  свободны,  но  без  малейшей

кокетливости или желания нравиться, даже  натуральная  веселость  его,  смех

как-то не гармонировали со строго  классическими,  прекрасными  чертами  его

лица... В павловском придворном кружке он бывал иногда весел до шалости".

     Однако  сама  Александра  Федоровна,  обладавшая  живым  характером   и

склонная к развлечениям, не могла не отметить, что ее муж не слишком  охотно

принимает в  них  участие.  Она  вспоминала,  что  вдовствующая  императрица

"журила своих сыновей - Николая и Михаила - за то,  что  они  усаживались  в

углу с  вытянутыми,  скучающими  физиономиями,  точно  медведи  или  марабу.

Правда, у моего Николая лицо было слишком серьезно  для  21  года,  особенно

когда он посещал общество или балы". Похоже, что сразу после свадьбы Николай

чувствовал себя гораздо более свободным, когда оставался  наедине  с  женой.

"Он чувствовал себя вполне счастливым, впрочем, как и я, когда мы оставались

наедине в своих комнатах; он бывал тогда со мною необычайно ласков и нежен".

     Ничто, как  видим,  не  омрачало  тогда  счастливой  молодости  Николая

Павловича, но ничто не предвещало  и  ожидавшего  его  в  недалеком  будущем

поприща. Он мог позволить  себе  быть  веселым  и  беззаботным,  а  античный

профиль его не был еще приведен в гармонию с величием императорского звания.

Время протекало между военными учениями, светской жизнью и обязанностями, по

дворцовому этикету возлагавшимися на великого князя.

     17 (29) апреля 1818 г. в  великокняжеской  семье  праздновали  рождение

первенца Александра - будущего императора Александра II.  Ему  было  суждено

войти в русскую историю как царь-реформатор, царствование которого  включило

в себя "эпоху великих реформ".

     Летом 1818 года в жизни Николая Павловича произошло  одно  событие,  не

столь важное, но все же знаменательное: он был назначен  командиром  бригады

1-й гвардейской дивизии  (лейб-гвардии  Измайловский  и  Егерский  полки)  с

оставлением  прежней  должности  генерал-инспектора  по  инженерной   части.

Великого князя нисколько не обидела эта  скромная,  в  сущности,  сфера  его

деятельности, закрепленная за ним, казалось, навсегда. Он получил то, к чему

стремился, -  возможность  самостоятельно  командовать  войсками,  проводить

учения и смотры.

     Однако отношения великого князя с подчиненными ему частями складывались

далеко не безоблачно. Он бывал резок и несдержан. В гвардии его  не  любили.

Наиболее резко это проявилось в столкновении Николая Павловича  с  офицерами

лейб-гвардии Егерского полка, происшедшем весной 1822 года во  время  похода

гвардии  в  Вильну.  Оскорбительный  разнос,  учиненный  командиром  бригады

ротному командиру В.С. Норову за мелкие неисправности  в  строю,  повлек  за

собой коллективное требование всех офицеров полка, чтобы он, как написал сам

Николай командиру дивизии И.Ф. Паскевичу, "отдал сатисфакцию Норову".  Таким

образом, офицеры требовали дуэли.  Конечно,  дуэль  с  великим  князем  была

невозможна, но в знак протеста офицеры так же коллективно подали в отставку.

Паскевичу с большим трудом удалось замять это дело.

                              Престолонаследие

     Следует сказать, что к  этому  времени  уже  произошли  события,  резко

менявшие положение Николая и открывавшие перед ним перспективы, о  каких  он

не мог и мечтать. Летом 1819 года Александр I впервые прямо сообщил младшему

брату и его жене, что намерен через некоторое время отказаться от  престола.

Николай I и Александра Федоровна, в разное время описавшие беседу Александра

с ними на эту тему, изложили ее одинаково. Летом 1819 года  в  Красном  Селе

шли большие маневры, в которых участвовала  и  гвардейская  бригада  Николая

Павловича. Царь присутствовал на маневрах. За обедом у великокняжеской четы,

когда никого, кроме них троих, за столом не было, Александр сказал  брату  и

невестке, что намерен отказаться от престола,  а  так  как  брат  Константин

также отказывается  царствовать,  то  наследником  престола  будет  Николай.

Рассказ об этом разговоре в 1825 году  занесла  в  свой  дневник  Александра

Федоровна. Очень близко к ее рассказу, но  немного  подробнее  вспоминал  об

этой беседе в своих мемуарах Николай I, писавший их в несколько приемов  для

своих детей в 30-40-е годы. Изложив монолог  Александра,  он  прибавил:  "Мы

были поражены как громом. В слезах, в рыданиях от этой ужасной,  неожиданной

вести, мы молчали". На все возражения Николая,  что  он  не  чувствует  себя

способным управлять столь огромной  страной,  Александр  отвечал  отказом  и

приводил брату в пример  самого  себя:  он  получил  страну  в  "совершенном

запущении", но многое сумел исправить и улучшить, и потому  Николай  "найдет

все в порядке", который ему останется "только удержать".

     Об отречении Константина и  о  том,  что  был  подготовлен  манифест  о

передаче трона Николаю, достаточно подробно говорится в очерке,  посвященном

Александру I. Отметим здесь лишь то, что повлияло  на  развитие  событий,  в

которых главным действующим лицом был уже Николай.

     Оставаясь  неоглашенным,  манифест,  как  оказалось,  не  имел  никакой

юридической силы. Это подтвердилось впоследствии событиями ноября 1825 года.

Дело на всякий случай было сделано, но продолжало сохраняться в тайне. Кроме

императора, Константина и их матери о манифесте в стране  знали  только  три

человека: Филарет, А.Н. Голицын, переписывавший документ, и  А.А.  Аракчеев.

Эта-то тайна и стала тем фактором,  который  создал  в  1825  году  ситуацию

междуцарствия и спровоцировал восстание 14 декабря.  Опубликуй  Александр  в

1823 году законным  порядком  подготовленный  манифест,  такой  ситуации  не

возникло бы спустя два года.

     Могло ли быть все это полностью скрыто от  Николая,  как  он  утверждал

потом  в  своих  воспоминаниях?   Маловероятно.   Слухи   о   том,   что   в

Государственный совет, Сенат и  Синод  присланы  запечатанные  императорской

печатью  конверты,  содержание   которых   сохраняется   в   тайне,   весьма

заинтриговали в октябре 1823 года петербургское общество.  По  свидетельству

М.А. Корфа, "публика, даже высшие сановники  ничего  не  знали:  терялись  в

соображениях, догадках, но не могли остановиться ни  на  чем  верном.  Долго

думали и говорили о загадочных конвертах; наконец весть о них,  покружась  в

городе, была постигнута общею участию: ею перестали заниматься".  Невозможно

поверить, что слухи эти не достигли ушей великого  князя,  а  уловить  связь

между таинственными конвертами и прямо  выраженной  волей  Александра  было,

конечно, нетрудно. Однако нет сомнения в том, что документов он не  видел  и

точный их смысл действительно оставался ему неизвестен.

     Было, впрочем, еще два лица, которых Александр I счел нужным  поставить

в известность о документальном оформлении своего намерения  сделать  Николая

наследником престола. Первым был брат Александры Федоровны,  прусский  принц

Фридрих-Вильгельм-Людвиг  (будущий  германский   император   Вильгельм   I),

приезжавший в 1823 году в Россию. Он писал впоследствии: "Один я, по особому

доверию ко мне императора  Александра,  знал  об  отречении  великого  князя

Константина в пользу Николая. Сообщение это было сделано  мне  в  Гатчине  в

половине октября 1823 года". Вернувшись в Берлин,  принц  "доложил  об  этом

королю, к его, короля, величайшему изумлению. Кроме него, никто об  этом  не

слышал от меня ни единого слова". Вторым был  принц  Оранский  (впоследствии

нидерландский король Вильгельм II), посетивший Петербург весной  1825  года.

М.А. Корф писал: "Государь поверил и ему  свое  желание  сойти  с  престола.

Принц ужаснулся. В порыве пламенного сердца он старался доказать, сперва  на

словах, потом даже письменно, как пагубно было бы для  России  осуществление

такого намерения. "..." Александр выслушал  милостиво  все  возражения  и  -

остался непреклонен". Интересно, что, по  словам  Корфа,  принц  был  связан

"особенною дружбою с великим князем Николаем Павловичем".  Несмотря  на  всю

конфиденциальность, новость эта  появилась  даже  в  печатном  издании  -  в

прусском придворном календаре  на  1825  г.  Николай  Павлович  был  показан

наследником российского престола.

     Попробуем теперь представить  себе  психологическое  состояние  Николая

Павловича в течение последовавших двух лет. Ему уже известно, что вследствие

отказа брата Константина царствовать он, Николай, должен  в  будущем  занять

российский престол - то ли в  результате  отречения  Александра  (о  котором

вопрос более никогда не поднимался), то ли  после  кончины  старшего  брата,

еще,  скорее  всего,  весьма  отдаленной  (заметим  также,  что  в  1825  г.

императору было 46 лет и ничто не предвещало краткости  оставшихся  ему  лет

жизни). Однако все это продолжает оставаться семейной  тайной,  и  в  глазах

общества наследником престола, цесаревичем со всеми полагающимися  регалиями

является Константин. А Николай - по-прежнему всего лишь один из двух младших

великих князей, командир бригады. И это поле  деятельности,  так  радовавшее

его сперва, уже не может соответствовать его естественным в  такой  ситуации

амбициям. Об этом свидетельствует,  в  частности,  запись  в  дневнике  А.С.

Меншикова от 15 ноября 1823 г., передающая рассказ А.Ф. Орлова. Когда  Орлов

сказал Николаю, своему близкому другу, что "ему хотелось  бы  отделаться  от

командования бригадой,  Николай  Павлович  покраснел  и  воскликнул:  "Ты  -

Алексей Федорович Орлов а я - Николай Павлович, между нами есть  разница,  и

ежели тебе тошна бригада, каково же мне командовать бригадою, имея под своим

начальством инженерный корпус с правом  утверждать  уголовные  приговоры  до

полковника!" Но дело, конечно, было не  только  в  острой  реакции  на  свое

положение вообще и скрытой от всех его двусмысленности.

     В феврале 1825 года  Николай  был  наконец  назначен  командиром  1  -й

гвардейской дивизии. Но это недостаточно меняло дело. Он не был даже  сделан

членом Государственного совета. Может быть, такая ситуация отчасти объясняет

неуравновешенность великого князя,  делавшую  его  все  менее  популярным  в

гвардии.  Но,  несомненно,  причины  этой  непопулярности  были   глубже   и

коренились в чертах личности. Декабрист В.И. Штейнгейль в своих "Записках  о

восстании" передавал слова профессора А.Ф. Мерзлякова, выпукло рисующие  эти

черты. Когда в Москве начали циркулировать слухи  о  состоявшемся  отречении

Константина и секретном назначении наследником престола Николая,  Штейнгейль

беседовал на эту тему с Мерзляковым. "Когда разнесся этот слух по  Москве, -

говорил Алексей  Федорович, -  случилось  у  меня  быть  Жуковскому;  я  его

спросил: "Скажи, пожалуй, ты близкий  человек  -  чего  нам  ждать  от  этой

перемены?" "Суди сам, - отвечал Василий  Андреевич, -  я  никогда  не  видал

книги в его руках; единственное занятие - фрунт и солдаты".  "Вообще  в  это

время, - пишет дальше Штейнгейль, - великий  князь  не  имел  приверженцев".

Профессор Военной академии генерал А.Э. Циммерман так характеризовал Николая

Павловича: "Главным пороком его, конечно, была шагистика "...",  неудержимая

детская страсть играть в солдатики. Он бывал несправедлив, мелок,  придирчив

"...", за какие-нибудь фронтовые ошибки не щадил в таких случаях ни  заслуг,

ни лет".

     Декабрист А.М. Булатов в письме из крепости к  великому  князю  Михаилу

Павловичу так объяснял непопулярность его  брата  Николая  в  обществе:  "На

стороне ныне  царствующего  императора  была  весьма  малая  часть.  Причины

нелюбви к государю находили разные: говорили, что он зол,  мстителен,  скуп;

военные недовольны частыми учениями и неприятностями  по  службе;  более  же

всего боялись, что граф  Алексей  Андреевич  (Аракчеев)  останется  в  своей

силе". Очень близок к этому отзыв другого декабриста,  Г.С.  Батенькова.  Он

показывал  на  следствии:  "Против   особы   нынешнего   государя   я   имел

предубеждение по отзывам молодых офицеров, кои считали Его Величество весьма

пристрастным к фрунту, строгим за все мелочи и нрава мстительного".

     Подобная репутация потенциального императора оказала  решающее  влияние

на события, развернувшиеся после смерти Александра I, и на поведение  самого

Николая. Как рассказывал в своих мемуарах тот же Штейнгейль, "если прямо  не

присягнули  Николаю  Павловичу,  то  причиною  тому   Милорадович,   который

предупредил великого князя, что не отвечает за спокойствие  столицы  по  той

ненависти, какую к нему питает гвардия".  Перейдем,  однако,  к  самим  этим

событиям.

                               Междуцарствие

     Известие, что Александр I умирает,  получили  в  Петербурге  25  ноября

около четырех часов дня четыре лица.

     Это были: статс-секретарь вдовствующей императрицы Марии Федоровны Г.И.

Вилламов,  председатель  Государственного   совета   князь   П.В.   Лопухин,

петербургский генерал-губернатор граф М.А. Милорадович  и  дежурный  генерал

Главного штаба  А.Н.  Потапов.  На  состоявшемся  вслед  за  этим  совещании

Милорадовича, Потапова, командующего гвардией  Воинова  и  начальника  штаба

Гвардейского корпуса генерала Нейдгардта было решено  держать  это  известие

пока в тайне. Вечером того же дня Милорадович сообщил  Николаю  Павловичу  о

близкой смерти императора. Последний вспоминал потом: "25-го ноября вечером,

часов в шесть, я играл с детьми, у которых были гости. Как вдруг пришли  мне

сказать, что военный генерал-губернатор граф Милорадович ко мне  приехал.  Я

сейчас пошел к нему и застал его в приемной комнате с платком  в  руке  и  в

слезах; взглянув на него, я ужаснулся и спросил: "Что это, Михаил Андреевич,

что случилось?" Он мне отвечал: "Ужасное известие". Я ввел его в кабинет,  и

тут он, зарыдав, отдал мне письмо от князя  Волконского  и  Дибича,  говоря:

"Император умирает, остается лишь слабая надежда". У меня ноги  подкосились;

я сел и прочел письмо, где говорилось, что хотя не потеряна всякая  надежда,

но что государь очень плох".

     Вечером после описанного разговора Николай поехал в Зимний дворец,  где

застал Марию Федоровну в "ужасных терзаниях". Именно здесь, по  его  словам,

он впервые узнал, что Константин окончательно  отказался  от  короны  и  что

существуют официальные акты, передающие русский престол ему, Николаю.

     В официальной записке, составленной позже для цесаревича Константина по

приказанию  Николая,  говорилось:  "Его   Императорское   Высочество,   граф

Милорадович и генерал Воинов приступили к совещанию, какие бы нужно  принять

меры,  если  бы,  чего  Боже  сохрани,  получено  было  известие  о  кончине

возлюбленного монарха. Тогда Его  Императорское  Высочество  предложил  свое

мнение,  дабы  в  одно  время  при  объявлении  о  сей  неизречимой   потере

провозгласить и восшедшего на престол императора, и что он первый  присягнет

старшему своему брату, как законному наследнику престола".

     Однако в действительности  все  было  не  совсем  так,  и  эта  записка

призвана была не столько прояснить истинное положение  дел,  сколько  скрыть

его.  Ф.П.   Опочинин,   бывший   адъютант   Константина,   человек   вполне

осведомленный, рассказал декабристу  С.П.  Трубецкому,  как  на  самом  деле

протекала эта беседа генералов с великим князем Николаем  Павловичем.  Когда

последний заявил Милорадовичу и Воинову о своем праве на престол и намерении

его занять,  рассказывал  в  своих  мемуарах  Трубецкой,  "граф  Милорадович

ответил наотрез, что великий князь Николай Павлович не  может  и  не  должен

никак надеяться наследовать брату своему Александру в случае его смерти; что

законы империи не дозволяют государю располагать престолом по завещанию, что

притом завещание Александра известно только некоторым лицам и  неизвестно  в

народе:   что   отречение   Константина   также   не   явное   и    осталось

необнародованным;  что  император  Александр,  если  хотел,  чтобы   Николай

наследовал после него престол, должен был обнародовать при жизни своей  волю

свою и согласие на нее Константина;  что  ни  народ,  ни  войско  не  поймет

отречения и припишет все измене,  тем  более  что  ни  государя  самого,  ни

наследника по первородству нет в столице, но оба  были  в  отсутствии;  что,

наконец, гвардия решительно  откажется  принести  Николаю  присягу  в  таких

обстоятельствах, и неминуемым затем последствием будет возмущение. Совещание

продолжалось до двух часов ночи. Великий князь доказывал свои права, но граф

Милорадович их признать не хотел и отказал  в  своем  содействии".  С  этого

момента  одним  из  главных  действующих   лиц   междуцарствия   стал   М.А.

Милорадович.

     В томительном ожидании прошло более суток, пока наконец утром 27 ноября

фельдъегерь привез известие о кончине Александра I. В этот  момент  Николай,

его мать и жена находились в большой церкви Зимнего  дворца.  Николай  писал

потом: "Там дверь в переднюю была стеклянная, и  мы  условились,  что,  буде

приедет курьер из Таганрога, камердинер сквозь дверь даст мне знать.  Только

что после обедни начался молебен, знак был дан камердинером Гриммом. Я  тихо

вышел  и  в  бывшей  библиотеке,  комнате  короля   прусского,   нашел   гр.

Милорадовича. По лицу его я уже догадался, что роковая весть пришла. Он  мне

сказал: "Все кончено, мужайтесь, дайте пример" - и повел меня под руку.  Так

мы дошли до перехода, что был за кавалергардской комнатой;  тут  я  упал  на

стул, все силы меня оставили".

     Дальше шло так, как того хотел Милорадович. Известив Марию Федоровну  о

случившемся, Николай присягнул новому императору  Константину,  за  ним  это

сделали Милорадович и присутствовавшие генералы.  Затем  Николай  немедленно

привел к присяге внутренний и главный дворцовые караулы, а начальника  штаба

Гвардейского корпуса  Нейдгардта  послал  в  Александро-Невскую  лавру,  где

собран был для молебна во  здравие  Александра  гвардейский  генералитет  во

главе с Воиновым (собравшиеся еще не знали  о  кончине  императора).  Вскоре

полки повсеместно стали присягать Константину.

     Когда Николай сообщил о совершенной присяге императрице-матери,  она  в

ужасе воскликнула: "Что сделали вы, Николай? Разве вы не  знаете,  что  есть

акт, который объявляет  вас  наследником?"  Петербургский  гарант  завещания

покойного императора князь А.Н. Голицын во время присяги оказался  в  лавре.

Услышав о смерти Александра, он бросился во дворец. "В исступлении, вне себя

от горя, но и от вести во дворце, что все присягнули Константину  Павловичу,

он начал мне выговаривать, зачем я брату присягнул и других  сим  завлек,  и

повторил мне, что слышал от матушки, и требовал,  чтобы  я  повиновался  мне

неизвестной воле покойного государя.  Я  отверг  сие  неуместное  требование

положительно,  и  мы  расстались  с  князем,  я  -  очень  недовольный   его

вмешательством, он - столько же моей неуступчивостию", - вспоминал Николай.

     После того как вопреки закону и  традиции  войска  присягнули  первыми,

надо было организовать присягу правительственных учреждений, и прежде  всего

Государственного совета. Поскольку один из  экземпляров  завещания  хранился

именно там, то вопрос о престолонаследии должен был встать в Совете с особой

остротой.

     Государственный совет собрался  в  тот  же  день,  27  ноября.  Голицын

сообщил о завещании Александра. Часть членов Совета  не  склонна  была  даже

знакомиться с завещанием мертвого императора, которое могло  привести  их  к

столкновению с живым. Однако большинство настояло на  том,  чтобы  выслушать

манифест Александра и письмо Константина. Бумаги были прочитаны, и положение

членов Государственного совета стало  весьма  двусмысленным.  Выполняя  волю

покойного императора, они противопоставили бы  себя  генералитету,  гвардии,

наконец, законному наследнику, который мог и отказаться от  своего  прежнего

решения.  Члены  Государственного  совета  для  разрешения  сомнений  решили

пригласить  в  Совет  Николая.  Пошедший  за  ним  Милорадович,  вернувшись,

сообщил, что великий князь, не будучи членом Совета, не считает себя  вправе

явиться в таковой.  Тогда  Совет  просил  Милорадовича  исходатайствовать  у

великого князя разрешение явиться к нему в полном составе.

     Бледный,  взволнованный  Николай,  по  свидетельству   государственного

секретаря А.Н. Оленина, заявил членам Совета: "Господа, я вас прошу,  я  вас

убеждаю, для спокойствия государства немедленно, по примеру моему и  войска,

принять  присягу  на  верное  подданство  государю  императору   Константину

Павловичу. Я никакого другого  предложения  не  приму  и  ничего  другого  и

слушать не стану". В записке Оленина есть существенный момент: Николай четко

и ясно объявил членам Государственного совета, что ему известно о содержании

манифеста  и  об  отречении   цесаревича.   Это   убедительно   подтверждает

достоверность воспоминаний С.П. Трубецкого.

     Тогда же решили не вскрывать пакет с завещанием, хранящийся в Сенате, и

не знакомить с ним сенаторов. Государственный совет присягнул. Вслед за  ним

вскоре присягнул и Сенат.

     Через четыре года Николай сказал Константину в личной  беседе:  "В  тех

обстоятельствах, в которые я был поставлен, мне  невозможно  было  поступить

иначе".

     Однако Константин был тверд в своем  решении  никогда  не  царствовать.

Получив  известие  о  смерти  Александра,  он  сам  присягнул  Николаю   как

российскому императору  и  привел  к  присяге  всю  Польшу.  Не  вдаваясь  в

подробности, отметим лишь,  что,  отказываясь  от  престола,  Константин  не

сделал это с  той  решительностью  и  определенностью,  как  того  требовала

ситуация. Он не только не отправился немедленно  в  Петербург,  чтобы  своим

присутствием лично подтвердить законность вступления на престол Николая,  но

даже не послал туда официального манифеста, который утвердил  бы  законность

хранившихся в тайне актов. Он ограничился письмами к  матери  и  Николаю.  В

одном из них (неофициальном) он писал Николаю: "Перехожу к  делу  и  извещаю

тебя, что во исполнение воли покойного нашего государя я  послал  к  матушке

письмо, содержащее в себе  выражение  непреложной  моей  решимости,  заранее

освященной как покойным моим повелителем, так и нашею родительницею". В двух

других  (официальных)  письмах  к  императрице  Марии  Федоровне  и  Николаю

Константин объявил, что уступает брату  "право  на  наследие  императорского

всероссийского престола". Письма эти увез из Варшавы 26 ноября великий князь

Михаил Павлович, оказавшийся там совершенно случайно. Понимая весь драматизм

ситуации и двигаясь с максимально возможной скоростью, он прибыл в Петербург

3 декабря. А навстречу ему из Петербурга в Варшаву  летел  в  это  же  время

фельдъегерь, везший письмо Николая  к  старшему  брату  от  27  ноября,  где

сообщалось о совершенной уже в столице присяге Константину.  Николай  писал:

"Предстаю перед моим государем с присягою, которую ему обязан, которую уже и

принес ему".

     Итак, междуцарствие началось. Но ни Николай,  ни  Константин  не  знали

еще, что в столице зреет военный заговор и тайная декабристская организация,

существующая уже девять лет, готова вот-вот во всеуслышание заявить о  своих

намерениях изменить политический и социальный строй страны.

     Выяснение отношений между братьями затягивалось. Приехав  в  Петербург,

Михаил немедленно отправился к Марии Федоровне,  которая  в  эти  дни  стала

одной из самых влиятельных фигур. Вот как  описывает  эти  события  в  своих

воспоминаниях сам Николай:  "Матушка  заперлась  с  Михаилом  Павловичем;  я

ожидал в другом  покое  -  и  точно  ожидал  решения  своей  участи.  Минута

неизъяснимая. Наконец дверь отперлась, и матушка мне сказала:

     - Ну, Николай, преклонитесь перед вашим братом: он заслуживает почтения

и высок в своем неизменном решении предоставить вам трон.

     Признаюсь, мне слова сии тяжело было слушать, и я в том  винюсь;  но  я

себя спрашивал, кто большую приносит из нас двух  жертву:  тот  ли,  который

отвергал наследство отцовское под предлогом своей неспособности  и  который,

раз на сие решившись, повторял только свою неизменную волю и остался  в  том

положении, которое сам себе создал сходно всем своим желаниям, или тот, кто,

вовсе не готовившийся на звание, на  которое  по  порядку  природы  не  имел

никакого  права,  которому  воля  братняя  была  всегда  тайной  и   который

неожиданно, в самое тяжелое время и в  ужасных  обстоятельствах  должен  был

жертвовать всем, что ему было дорого, дабы покориться воле  другого?  Участь

страшная, и смею думать и  ныне,  после  10  лет,  что  жертва  моя  была  в

моральном, в справедливом смысле гораздо тягче.

     Я отвечал матушке:

     - Прежде чем преклониться, позвольте мне, матушка, узнать, почему я это

должен сделать, ибо  я  не  знаю,  чья  из  двух  жертв  больше:  того,  кто

отказывается  от  трона,  или  того,  кто   принимает   его   при   подобных

обстоятельствах".

     Любопытно, что в императорской семье сразу же возникли опасения  насчет

второй  присяги.  "Зачем  ты  все  это  делал, -  говорил   Николаю   Михаил

Павлович, -  когда  тебе  известны  акты  покойного  государя  и   отречение

цесаревича? Что теперь будет при повторной присяге в отмену  прежней  и  как

Бог поможет все это кончить?" Николай пытался рассеять мрачные  предчувствия

брата, ссылаясь на то, что присяга Константину прошла  совсем  спокойно.  Но

Михаил стоял на своем: "Нет, это совсем другое дело:  все  знают,  что  брат

Константин остался между нами старший; народ всякий день  слышал  в  церквах

его имя первым,  вслед  за  государем  и  императрицами,  и  еще  с  титулом

цесаревича; все издавна привыкли считать его законным наследником, и  потому

вступление  его  на  престол  показалось  вещью  очень  естественною.  Когда

производят штабс-капитана в капитаны, это - в порядке и никого не дивит;  но

совсем иное дело - перешагнуть через чин и произвесть в  капитаны  поручика.

Как тут растолковать каждому в народе и  в  войске  эти  домашние  сделки  и

почему сделалось так, а не иначе?"

     Между  Петербургом  и  Варшавой  шла  оживленная   переписка.   Николай

настаивал, чтобы Константин признал себя императором и  только  потом  издал

манифест об отречении и провозгласил его, Николая, наследником. Кроме  того,

он считал необходимым личное присутствие Константина в Петербурге. 5 декабря

Михаил Павлович снова отправился в Варшаву. Однако вечером того  же  дня  он

встретил по дороге  едущего  оттуда  Лазарева,  адъютанта  Николая,  везшего

решительный отказ Константина от всех предложений Николая.

     Прочтя письмо, Михаил решил, что ему незачем продолжать  свой  путь,  и

остановился на станции Ненналь, в 300 верстах от столицы, ожидая  дальнейших

событий. В Петербург он вернулся только 14 декабря.

     Николаю пришлось смириться с обстоятельствами. Драматизм их усугублялся

тем, что за два дня до этого, 10 декабря, будущему императору стало известно

о существовании обширного заговора,  расследованием  которого  в  строжайшей

тайне занимались, как оказалось, еще с августа 1825 года. Первым сообщил ему

об этом Аракчеев, не знавший,  впрочем,  многих  подробностей,  выяснившихся

только во время пребывания Александра на юге. Но и  без  них  Николаю  стало

ясно, что положение его значительно более шаткое,  чем  он  предполагал.  Он

немедленно известил об этой новости Милорадовича и потребовал принять  меры.

12 декабря из Таганрога прибыл полковник Фредерике с пакетом  от  начальника

Главного штаба Дибича.

     "Пусть изобразят себе,  что  должно  было  произойти  во  мне, -  писал

Николай в своих записках, - когда, бросив  глаза  на  включенное  письмо  от

генерала Дибича, увидел я, что дело шло о существующем и только что открытом

пространном заговоре, которого отрасли распространялись через  всю  империю,

от Петербурга на Москву и до второй армии в Бессарабии.

     Тогда только почувствовал я в полной мере  тягость  своей  участи  и  с

ужасом вспомнил, в каком находился положении. Должно  было  действовать,  не

теряя ни минуты, с полною властью, с опытностью, с решимостью - я не имел ни

власти, ни права на оную".

     Но  мало  этого,  в  тот  же  вечер  адъютант  генерала  Бистрома  Яков

Ростовцев, член тайного общества, сумел передать Николаю  личное  письмо,  в

котором заклинал великого князя  не  принимать  престола,  что  повлекло  бы

гибельные для России междоусобия. "Противу Вас должно таиться  возмущение, -

писал Ростовцев, - оно вспыхнет при новой  присяге".  Как  ни  неопределенна

была  эта  угроза,  но  после  сообщения   Дибича   характер   предрекаемого

"возмущения" был совершенно очевиден для Николая.

     По роковому совпадению именно в  этот  день,  как  мы  уже  сказали,  в

Петербург были привезены последние письма  Константина,  решавшие  вопрос  о

престолонаследии. Положение было катастрофическим, и надо было  действовать.

Познакомив Милорадовича, Голицына и Бенкендорфа с бумагами Дибича и  поручив

выявить и арестовать находившихся в Петербурге названных им  членов  тайного

общества, Николай принял решение о назначении новой присяги на  14  декабря.

До этого необходимо было закончить  начатую  уже  работу  над  манифестом  о

восшествии на престол. Первоначальный  его  набросок  по  указаниям  Николая

составил адъютант Адлерберг, а над  окончательным  текстом  трудился  сперва

Карамзин, потом, в качестве основного редактора, Сперанский.

     Готовились и декабристы. К вечеру 12 декабря общий план их действий был

готов,  обязанности  руководителей  распределены.  С   неизбежностью   перед

декабристами встали болезненные для большинства из них вопросы, связанные  с

судьбой императорской фамилии, цареубийством. Покушение  на  Николая  должен

был совершить Каховский.