Романовы. Исторические портреты

Разделы: Русская история и культура

Династия Романовых

     Александр II вошел в историю  как  царь-освободитель,  единственный  из

русских  самодержцев,  удостоенный  этого  "титула".  Он  не  был  назван  I

современниками и историками Великим, как Петр или Екатерина, но реформы  его

осознаны и определены как великие. Тем интереснее попытка выявить его роль в

том историческом переломе, который пережила Россия в 60-е  гг.  XIX  века  и

последствия которого сказались в потрясениях XX века.

     Характерны и знаменательны хронологические рамки жизни  и  царствования

Александра II, органично вплетенные в ткань истории  страны.  Он  родился  в

1818  году  17  апреля.  По  признанию  Н.М.  Карамзина  и  многих   будущих

декабристов,  образованная  Россия   тогда   была   взволнована   обещаниями

императора  Александра  I  дать  конституцию  русским  подданным,   публично

заявленными в его речах по  случаю  открытия  первого  сейма  дарованной  им

Польше конституции. Великий  князь  Александр  Николаевич  стал  наследником

престола 14 декабря 1825 г., в день  выступления  и  поражения  декабристов.

Император Александр II погиб от рук народовольцев 1 марта  1881  г.,  в  тот

день, когда он наконец решился дать ход проекту М.Т. Лорис-Меликова,  сказав

своим сыновьям Александру (будущему императору) и Владимиру: "Я  не  скрываю

от себя, что мы идем  по  пути  к  конституции".  Великие  реформы  остались

незавершенными. Инициативная роль монархии в  проведении  реформ  исчерпана.

Освободительное  движение  повергло  царя-освободителя,  исчерпав   и   свои

возможности и силы. Трагическое сопряжение этих дат в жизни монарха и страны

очевидны.

             1. Путь к совершеннолетию, воспитание, образование

     Первенец  великокняжеской  семьи,  Николая   Павловича   и   Александры

Федоровны, дочери  прусского  короля  Фридриха-Вильгельма  III,  родился  17

апреля 1818 г. в Москве, в Кремле, был крещен в  Чудовом  монастыре.  Особое

расположение  к  первопрестольной  столице  и  "добрым  москвичам"   в   нем

проявлялось на протяжении всей жизни. Подростком тринадцати  лет,  собираясь

отправиться в Москву, он запишет в дневнике: "Я  весьма  рад  быть  с  моими

родителями в моей родине". Поэт  В.А.  Жуковский,  близкий  к  императорской

семье, приветствовал новорожденного возвышенно и пророчески:"...Да  встретит

он обильный честью век! Да славного участник  славный  будет!  Да  на  чреде

высокой не забудет святейшего из званий: человек  !"  Через  несколько  дней

после появления на свет Александр  назначен  шефом  лейб-гвардии  гусарского

полка, в семь лет пожалован чином корнета и далее  в  детском  и  отроческом

возрасте чинами подпоручика, поручика,  штабс-ротмистра,  ротмистра.  А  при

крещении был награжден высшим российским  орденом  Святого  Апостола  Андрея

Первозванного.

     Известный поэт и критик, профессор русской  словесности  с  1832  года,

редактор и издатель "Современника"  (1838-  1846),  один  из  преподавателей

великого князя Александра Николаевича, П.А. Плетнев в своих воспоминаниях  о

воспитании  наследника  утверждает,  что  никогда  до   императора   Николая

Павловича "воспитание и учение великих князей не совершали на тех простых  и

твердых началах", какие приняты были при нем.

     Суровый и властный монарх считал, что наследник  его  "не  должен  рано

отказываться от счастливого своего детского возраста", что будущий "государь

тоже человек, как  и  все",  что  задача  его  обучения  заключается  "не  в

исключительных  успехах  по  каким-нибудь  наукам,  а  в  общем  развитии  и

образовании ума деятельного, светлого и многообъятного". Такой  просвещенный

взгляд  монарха  определил  выбор  воспитателя,  наставника  и  всего  штата

учителей для наследника престола.

     Придавая огромное значение нравственному становлению  своего  первенца,

он  избрал  воспитателем   "не   знатного   вельможу,   не   могущественного

государственного человека - на что обращает внимание  Плетнев, -  но  одного

бедного офицера в  капитанском  чине,  лично  известного  ему  по  примерной

нравственности,  по  благородству  и  нежности  сердца,  по  преданности   к

исполнению долга и к высоким христианским правилам". Это был  Карл  Карлович

Мердер, в прошлом боевой офицер, награжденный за храбрость, проявленную  при

Аустерлице, неоднократно раненный, затем служивший в 1-м кадетском корпусе и

Школе гвардейских юнкеров и подпрапорщиков, где  "приобрел  навык  и  умение

обращаться с детьми". Современники единодушны в оценке Мердера как  человека

высоконравственного,  доброго,  умного,   уравновешенного,   волевого   (что

подтверждает и его дневник). Твердость и строгость  характера  сочетались  в

нем  с  гуманностью:  в  дневниковой  записи  1831  г.,  отмечая   в   своем

воспитаннике недостаток сострадания к бедным, он  расценивал  это  как  свое

горе и ставил задачей достигнуть "того, что он  будет  считать  единственным

истинным наслаждением, - помогать несчастным". "Не избалованный  счастьем  в

продолжение прежней своей жизни, -  пишет  Плетнев, -  привыкнув  равнодушно

переносить разные лишения, соединенные с бедностью, Мердер и в  новом  своем

положении  умел  сохранить  во   всем   благородную   простоту,   прекрасную

умеренность и трогательную предупредительность в отношении ко всем, кто бы к

нему  ни  обращался.  Он  определял  достоинство  человека  только  по   его

внутренним качествам". В постоянном общении и безотлучном пребывании с таким

воспитателем в течение десяти лет наследник "ежеминутно получал все  высокие

правила нравственности и жизни... С детского возраста трудная наука долга  и

обязанностей незаметно, постепенно развивалась и неизгладимо  печаталась  на

сгибах молодого сердца", - уверенно заключал Плетнев.

     В наставники по  учебной  части  Николай  I  избрал  для  сына  Василия

Андреевича Жуковского, которого одно имя составляло "честь и славу  России",

считали современники. Выбор этот всех обрадовал. "Все заранее уверены  были,

что из этих уст не могут излиться наставления, как только служащие к благу и

чести человечества". Достоинства Жуковского  были  хорошо  известны  царской

семье. В 1817- 1820  гг.  он  преподавал  Александре  Федоровне,  тогда  еще

великой княгине,  русский  язык  по  рекомендации  императрицы-матери  Марии

Федоровны - вдовы Павла I, при которой состоял чтецом.  В  течение  полугода

Жуковский составил специальный "План учения", рассчитанный на двенадцать лет

и  одобренный  Николаем  I.  Целью  воспитания  и  обучения  провозглашалось

"образование для добродетели". Жуковский считал, что "его  высочеству  нужно

быть не ученым, а просвещенным . Просвещение должно познакомить его со  всем

тем, что в его время необходимо для общего блага и в  благе  общем  для  его

собственного. Просвещение в истинном  смысле  есть  многообъемлющее  знание,

соединенное с нравственностью".

     Мердер  и  Жуковский,  взаимно  уважая   друг   друга,   с   одинаковой

искренностью  и  преданностью  отдались  общему  делу.  Согласованность   их

действий никогда не нарушалась. Николай I  этим  выбором  показал,  отмечает

Плетнев, "как высоко ценил он в  человеке  ум,  нравственное  достоинство  и

любовь к простоте жизни". Религиозное воспитание,  порученное  законоучителю

Г.П.  Павскому,  также   гармонично   сочеталось   с   принципами,   которых

придерживались Жуковский и Мердер.

     В  результате  наследник  престола  получил   довольно   разностороннее

образование. Набор предметов  обширен:  русский  язык,  история,  география,

статистика, этнография, логика, философия, математика, физика,  минералогия,

геология  и  другие.  С  раннего  детства  изучались  языки  -  французский,

немецкий, английский, польский. Цель - владение разговорной речью и письмом.

Дневник цесаревича (который он вел ежедневно с  января  1826  г.)  позволяет

увидеть его за чтением истории Шотландии на английском, Литвы  и  Ливонского

ордена на немецком, за переводом Карамзина на французский, за сочинением  об

открытии  Колумбом  Америки  на  английском,  за  переписыванием  стихов  на

немецком и т. д. Тренировка в языках была ежедневной.  Восьмилетний  мальчик

укоряет себя  в  том,  что,  "будучи  у  госпожи  Ливен,  стыдился  говорить

по-немецки" (стыдился, но уже мог, заметим в скобках).  В  отдельную  группу

выделялись занятия, направленные на развитие природных дарований: рисование,

музыка, гимнастика, фехтование, плавание и многие другие виды спорта, танцы,

ручная работа, чтение, декламация. Подарки в дни рождений  или  православных

праздников родителям, братьям и  сестрам,  учителям  он  часто  делает  сам,

обычно это рисунки, отцу - карты России. Он любит спорт,  охоту,  с  детства

имел собак и лошадей. Меньше его увлекают танцы,  хотя  он  знает  все,  что

положено светски воспитанному подростку, а будучи в Москве на бале с матерью

в ноябре 1831 г., сокрушается: "Мне очень стыдно, я не умею танцевать вальс,

не так,  как  Папа  это  желает".  А  еще  наследник  обучался  токарному  и

слесарному делу, для чего были приобретены необходимые  станки  и  приходили

специальные мастера.

     Большое место в процессе воспитания  и  в  жизни  ребенка  и  подростка

занимали занятия с духовным наставником Павским, регулярное чтение Евангелия

(как правило,  ранним  утром),  постоянное  посещение  вместе  с  родителями

церковных  служб,  молебнов,  участие   в   ритуале   главных   православных

праздников, ежегодное причастие и исповедь. Иногда Павский  читал  на  своих

занятиях "нравственные отрывки", а  четырнадцатилетний  Александр,  стыдясь,

констатировал, что не мог взяться за работу, "ибо тело  преодолевало  душу".

Другая запись свидетельствует: "Жуковский читал нам законы,  по  которым  мы

должны вести себя".

     Нельзя сказать, чтоб наследник любил читать, но  ему  постоянно  читали

учителя, репетиторы, воспитатели. Не достигнув десяти  лет,  он  сам  прочел

"Робинзона Крузо", в десять лет со своими товарищами по  учебе  (Паткулем  и

Виельгорским)  слушал  "Илиаду",  "Дон  Кихота",  "Недоросля"  в  исполнении

Жуковского, также и сочинения Карамзина.  Любопытно,  что  точно  в  том  же

возрасте его сверстники (а  в  период  царствования  и  сотрудники),  братья

Николай и Дмитрий Милютины, сами прочли всего Карамзина. В  одиннадцать  лет

ему читали трагедию "Дмитрий Донской", "Полтаву" Пушкина,  "Гулливера",  сам

Крылов читал ему свои новые басни, а в  сентябре  1830  года  дарит  издание

своих  сочинений.  В  двенадцать  лет  Жуковский  знакомит  его  с  "Борисом

Годуновым", а один из учителей - с "Энеем" Вергилия, Плетнев  -  с  русскими

народными  повестями.  Сам  Александр  предпочитал  читать  о  путешествиях,

великих географических открытиях. С детства он приучался ходить в  концерты,

слушать музыку, итальянскую и русскую оперы, смотреть театральные постановки

(один из видов наказаний было лишение театра), видел  "на  собрании  у  Мама

актера Щепкина, который представлял разные сцены". И досуг был построен так,

что продолжал процесс обучения. Находясь с родителями в  Москве,  он  читает

книгу по истории города, посещает с матерью  достопримечательности:  Донской

монастырь, где "все любопытное осмотрели  с  Мама",  Семеновский  монастырь,

выставку промышленных изделий, Дом труда и многое другое. Праздность в семье

Николая I порицалась, бездарное  времяпрепровождение  даже  в  течение  часа

считалось недопустимым, хотя детей вовсе не лишали забав,  игр,  увеселений,

общения с друзьями. Наследника не лишали детства и отрочества.

     Мальчик рос  впечатлительным,  очень  чувствительным  и  вместе  с  тем

веселым, резвым. "Был вне себя от радости",  "от  радости  прыгал"  -  часто

мелькает в дневнике. Он бурно радуется  возвращению  домой  из  путешествия,

жаворонку в небе, цветам в поле, прогулке в саду в 5-6  часов  утра,  целует

сестру Ольгу "так крепко, что она заплакала",  а  известие  о  рождении  еще

одного брата, Михаила, приводит его в такой восторг, что он "не мог заснуть,

движимый  чувством  необыкновенной  радости".  Он  любит   веселье   ("милая

веселость, ему одному свойственная", по признанию Мердера) и осуждает в себе

плохое настроение или скуку, что, впрочем, случалось редко, напротив, запись

"день провел весело" обычна для дневника.

     Но не менее обычна другая -  он  часто  плачет  и  по  разным  поводам:

"плакал, ибо не хотел держать пера,  как  должно",  "озябли  руки,  плакал",

"скакал на диване, разбил нос и плакал", "сердился и плакал", "зажег  порох,

обжег руку, не мог удержаться, плакал", "на  занятиях  плакал",  "ленился  и

оттого плакал", "плакал потому, что  был  невнимателен",  часто  мелькает  -

"плачу без причины". 31 декабря 1827 г. он запишет: "Надеюсь, в будущем году

не буду столько без причины плакать".  Но  не  удержится,  24  мая  1828  г.

признается: "К.К. (Карл Карлович Мердер. - Л.  3.)  сказал  мне,  что  я  на

каждую безделицу плачу", а спустя месяц: "Вел себя весьма неприлично. Плакал

о том, что я должен был  выучить  урок".  25  апреля  1828  г.  десятилетний

Александр записал в дневнике: "Прощался с Папа. Он едет в Тульчин. Папа  мне

сказал, что когда мне захочется плакать, то  вспомнить,  что  я  солдат".  С

годами слезы  в  дневнике  становятся  не  так  обильны,  но  вспышки  гнева

настораживают и пугают наставников и учителей. Характерна  запись  3  января

1828 г.: "Вечером, когда мы играли, Карл Карлович меня похвалил, ибо когда я

кинул в Петю Мердера (сын воспитателя. - Л. 3.) мячик и попал прямо в лицо и

когда потом он в меня также кинул, то я не  рассердился  и  не  кинулся  как

бешеная собака на него". В этом месте на полях помета рукой Жуковского: "Мне

это было больно читать. Видно, что Вам часто случается сердиться  на  шутку,

как  Вы  этот  случай  записали,  как   хорошее   дело".   Вспыльчивость   и

несдержанность были характерны для Александра Николаевича  и,  как  правило,

сменялись раскаянием. Он мог крикнуть на лакея, быть  невежлив  со  старшим.

Будучи десяти лет, он как-то на уроке  отвлекся,  глядя  на  кошку,  учитель

Юревич хотел ее прогнать, на что ученик ему сказал:  "Лучше  пойдите  прочь,

нежели  взять  кошку"  -  и  тут  же  "сожалел  о   своей   грубости".   Эта

неуравновешенность с годами не сгладилась. Уже императором он мог плюнуть  в

лицо незадачливому собеседнику, раскричаться, но тут же  обнять,  обласкать,

просить прощения за свой необузданный порыв.

     И  все  же  его  сердечность,  любовь  и  доброжелательность  к  людям,

привязанность к родителям, "бесценным" Мама и Папа (как он  их  называл),  к

сестрицам и братьям, к учителям и товарищам по учебе  и  играм,  к  друзьям,

некоторые из которых прошли через всю его жизнь,  как,  например,  Александр

Адлерберг, были очевидны, несомненны для всех окружающих. "За сердце ваше мы

все отвечаем смело", - говорил ему Жуковский. "Нежное чувство к родителям  -

одно из прекрасных качеств великого князя", - отмечал Мердер. И не ошибался,

сам находясь в этой орбите любви. Когда Мердер уехал на лечение за  границу,

любящий ученик записал 12 марта  1833  г.:  утром  встал  с  ощущением,  что

"чего-то недостает" - "у меня нет моего второго отца".  Когда  позже  пришла

весть о его смерти, родители долго не решались сказать об этом сыну.

     И вместе с тем все учителя встревожены явной склонностью своего питомца

к лени, отсутствием воли, периодически наступавшим состоянием апатии. И  сам

Александр сознает свои недостатки  как  порок.  Он  поверяет  дневнику  свою

тревогу и раскаяние: "за уроком был вял", "неохотно занимался"  (это  частая

запись), "К.К. сказал, что когда я должен мои уроки делать, то  я  не  знаю,

какие тетради взять", "мною лень овладела, и я не мог ее  переломить",  "вел

себя  совсем  неприлично,  не  знал  заданного  урока,  был  невнимателен  и

буфонил", "я слишком вял". 14 января 1830 г. он записал:  "Дал  слово  К.К.,

что буду стараться с сегодняшнего дня превозмогать себя в моей лености", а 7

февраля: "Стараюсь каждый день приобрести твердую  волю".  Когда  Николай  I

выразил свое неудовольствие успехами и поведением сына, тот записал 9 апреля

1830 г.: "Недостаток воли есть причина всех сих неудовольствий". Вскоре,  30

апреля, он сам себя стыдится, признавая: "предпочитаю  праздность  занятию".

Подросток переживает, хочет превозмочь себя. 11 февраля 1831  г.  он  пишет:

"Вечером мы с К.К. говорили, и я решил  совсем  перемениться".  16  февраля:

"Проснулся сегодня с желанием исполнить все мои обязанности", но эти  благие

порывы быстро проходят, и лень снова овладевает им.

     Неизменно доброжелательный,  любящий,  но  взыскательный,  Мердер  дает

такую характеристику десятилетнему  мальчику:  "Великий  князь,  от  природы

готовый на все хорошее, одаренный щедрою рукою природы  всеми  способностями

необыкновенно здравого ума, борется теперь со склонностью, до  сих  пор  его

одолевавшею, которая при встрече малейшей трудности,  малейшего  препятствия

приводит его в некоторый род усыпления и  бездействия".  Даже  после  удачно

сданных экзаменов, зимой 1828 г., которыми  остался  доволен  Николай  I,  в

своем отчете он заключает, что это результат не столько  собственного  труда

ученика, сколько усилий учителей и репетиторов, что великому князю недостает

"постоянной деятельности", что слишком часто его  приходится  "понуждать"  к

вниманию и  работе.  О  том  же  тревожится  и  Жуковский,  увещевая  своего

воспитанника завоевать уважение  учителей,  для  чего  есть  одно  средство:

"Владейте собою, любите труд, будьте деятельны".  К.И.  Арсеньев,  известный

ученый, статистик, прочитав сочинение  своего  ученика  по  истории  России,

"захотел плакать с  досады",  так  как  "начало  было  сделано  хорошее,  но

остальное с величайшим нерадением". После этих замечаний наследник  престола

дает слово исправиться и на какое-то время становится прилежным, иногда же с

отчаянием  говорит  Мердеру,  что  не  хотел  бы  родиться  великим  князем,

признается, что "ему случается весьма часто не на шутку  сердиться  на  тех,

которые  напоминают  ему  его  долг".  В  конце  концов  Мердер  приходит  к

заключению, что "лень у Александра Николаевича есть главный  недостаток,  от

которого  проистекают  все  прочие":  самоуверенность,  отсутствие   сильных

желаний, настойчивости и постоянства, недостаток воли. Стимулом для  усердия

и деятельности  часто  является  не  внутренняя  потребность,  а  тщеславие,

стремление угодить отцу, заслужить похвалу родителей  и  учителей,  получить

отметки не ниже своих товарищей по учебе (Иосифа Виельгорского и  Александра

Паткуля, с которыми воспитывался). И сам наследник сознавал свои недостатки.

2 февраля 1830 г. он делает  характерную  запись:  "Не  имею  никакой  охоты

заниматься, мне начало быть только тогда весело, когда я кончил заниматься".

А еще два года спустя пишет: "К.К. мне заметил, что я  ни  за  что  не  могу

приняться, не шутя".

     И все- таки, несмотря  на  леность,  отсутствие  глубокого  внутреннего

интереса к учебе, кругозор наследника расширялся, знания  накапливались,  он

взрослел, начинал задумываться над серьезными вопросами. 24 февраля 1832  г.

в дневнике запись: "Я до сих пор еще ни к какой науке не показывал особенной

страсти, постараюсь, чтоб она во  мне  открылась  к  истории,  ибо  я  вижу,

сколько сия наука впоследствии мне будет полезна". Такое заключение сделано,

видимо, не без воздействия Жуковского, который считал, что "история из  всех

наук  самая  важнейшая,  важнее  философии,  ибо  в  ней  заключена   лучшая

философия, то есть практическая, следовательно, полезная", что "сокровищница

просвещения царского есть история  ,  наставляющая  опытами  прошедшего  или

объясняющая настоящее и предсказывающая будущее.  Она  знакомит  государя  с

нуждами его страны и его века. Она должна  быть  главною  наукою  наследника

престола". История преподавалась  всеобщая  и  отечественная,  с  древнейших

времен     до     современности,     учителя     часто      прибегали      к

сравнительно-историческому  методу,  так  что  события  российской   истории

рассматривались синхронно с происходящими в Европе и на  Востоке,  Жуковский

учил составлять таблицы. Наследник вел свою  "историческую  тетрадь".  Среди

изучавшихся  тем  мелькают  и  такие,  знание  которых   будет   практически

необходимо в предстоящей государственной  деятельности,  например,  "История

славянских народов и турок", "Распространение России" и т. д. В 1830 г. М.М.

Сперанский подарил  наследнику  составленное  под  его  руководством  Полное собрание законов Российской империи в 44 томах. Николай I часто дарил сыну в

день рождения, именин или  в  связи  с  каким-то  другим  поводом  книги  по

истории. История в императорской семье была в почете.

     Однако  в  значительно  большей  степени  Николая  I,  в   отличие   от

воспитателей и  учителей,  беспокоило  обучение  своего  наследника  военным

наукам и военному делу. С удивительной прозорливостью Жуковский, только  что

приступив к обязанностям наставника, понял грозящую его целям и его  питомцу

опасность. Он излил свою тревогу и свое смятение в глубоко искреннем  письме

к императрице-матери. Он писал 2 (14) октября 1826 г.  из  Дрездена,  только

что завершив составление своего "Плана  учения"  наследника:  "Я  в  газетах

прочитал описание развода, на котором наш  маленький  великий  князь  явился

верхом и пр. Эпизод, государыня, совершенно излишний в прекрасной поэме, над

которой мы трудимся. Ради Бога, чтобы  в  будущем  не  было  подобных  сцен.

Конечно, зрители должны были восхищаться появлением прелестного младенца; но

какое же ощущение произвело подобное явление на его разум? Не  понуждают  ли

его этим выдти преждевременно  из  круга  детства?  Не  подвергается  ли  он

опасности почитать себя  уже  человеком?  Все  равно  если  бы  восьмилетнюю

девочку стали обучать всем хитростям кокетства! К тому же  эти  воинственные

игрушки не испортят ли в нем того, что должно быть первым  его  назначением.

Должен ли он быть только военным, действовать в сжатом  горизонте  генерала?

Когда будем смотреть с  уважением  на  истинные  нужды  народа,  на  законы,

просвещение, нравственность!  Государыня,  простите  моим  восклицаниям;  но

страсть к военному ремеслу стесняет его душу: он привыкнет видеть  в  народе

только полк, в  отечестве  -  казарму.  Мы  видели  плоды  этого:  армии  не

составляют могущества государства. Если царь занят одним устройством войска,

то оно годится только на то, чтобы  произвести  14-е  декабря.  Не  думайте,

государыня, что я говорю лишнее, восставая с таким жаром против незначащего,

по-видимому,  события.  Нет,  государыня,  не   лишнее!   Никакие   правила,

проповедуемые учителями в классах, не могут уравновеситься  с  впечатлениями

ежедневной жизни". И в  "Плане  учения"  Жуковский  провозгласил:  "Истинное

могущество государства не в числе его воинов, а в благоденствии народа".

     Спустя три года  сам  военный  воспитатель  Мердер  подтвердит  тревоги

Жуковского. "Желал бы убедиться, - отметит  он  в  своих  "Записках", -  что

частые появления его высочества на  парадах,  видя,  что  из  парада  делают

государственное дело, не будут иметь на него дурных последствий: легко может

придти ему мысль, что это действительно дело государственное и он может  ему

поверить". Но жизнь убеждала в другом.

     Александр  с  детства  полюбил  бесконечные  смотры,  парады,   военные

праздники, военные игры со сверстниками, в которых  часто  принимал  участие

Николай I и его брат, великий князь  Михаил  Павлович  (также  другие  члены

императорской семьи), и пронес это увлечение через всю жизнь. И если Николай

I иногда проявлял  тревогу  по  поводу  излишнего  увлечения  сына  парадной

стороной военного дела, то по совершенно иным мотивам, чем его  воспитатели.

В 1832 г. он выговаривал  Мердеру:  "Я  заметил,  что  Александр  показывает

вообще мало усердия к военным наукам; я хочу, чтобы  он  знал,  что  я  буду

непреклонен, если замечу в нем нерадивость по этим предметам; он должен быть

военным в душе (курсив мой. - Л. 3.), без чего  он  будет  потерян  в  нашем

веке; мне казалось, - продолжал государь, - что  он  любит  только  мелочные

подробности военного дела".

     Понятно поэтому, что попытка  Жуковского  с  самого  начала  ограничить

время занятий военным делом шестью  неделями  в  году  в  летние  месяцы  не

удалась. Невозможно было противостоять военному направлению  могущественного

российского самодержца и его двора. Из  бойкого  в  военной  игре  подростка

выходил  молодцеватый,  ловкий  офицер.   Еще   восьмилетним   мальчиком   в

церемониальном марше он мог лихо проскакать полфланга кавалерийской колонны,

в 11 лет командовал ротой, в 14 - в первый раз командовал взводом за офицера

во  время  учений  1-го  кадетского  корпуса.  Он  любил  Марсово  поле,   с

удовольствием красовался на парадах, вызывая восторг окружающих и неумолчные

крики "ура". Его  дневник  пестрит  свидетельствами  душевного  расположения

ребенка и подростка к военным забавам, к всевозможной военной атрибутике,  к

военным делам взрослых. Он любил играть  в  солдатиков  и  выстраивать  свою

игрушечную армию, любил встречаться с кадетами  и  приглашать  их  в  гости,

любил наряжаться в различные военные мундиры, которых имел множество  (и  не

только российской армии, но и иностранных держав).

     Из всех государственных дел своего отца, которые он мог наблюдать или о

которых  слышал  от  взрослых,  он  фиксировал  в   своем   дневнике   почти

исключительно только дела военные, победы русской  армии,  русского  оружия.

Первые такие записи появляются во время русско-турецкой и  русско-персидской

войн. 22 октября 1827 г.: "Вечером  получили  радостное  известие  от  лорда

Кадрингтона, что русские, англичане и французы побили весь турецкий флот"; 8

ноября: "Получили известие, что столичный город ихний Тавриз сдался";  через

полгода, 14 марта 1828 г.: "Г(осподин) Грибоедов приехал из Персии и  привез

счастливое известие, что в Персии мир".  А  дальше  регулярные  известия  от

самого Николая I, отправившегося на юг  страны,  поближе  к  театру  военных

действий: сдача Бухареста, переход  через  Дунай,  взятие  Браилова,  Анапы,

Карса, Поти, Ахалкалаки, Варны, позже, после возвращения отца в  1829  г., -

взятие Эрзерума и известие о  мире,  подчеркнутое  несколькими  штрихами.  С

особым почтением Александр упоминает не раз о герое  этих  событий  -  графе

Паскевиче-Эриванском, ставшем в 1831 г. еще и князем  Варшавским  за  победы

над поляками. О событиях Польского  восстания  1830-1831  гг.  он  записывал

столь же подробно, как и о войнах, но  с  оттенком  тревоги,  сам  провожает

полки, уходящие в Польский поход, а  потом  радостно  их  встречает.  Вообще

усилия отца-самодержца дали свои  плоды:  формировался  человек  военный  по

своим вкусам, привычкам, мироощущению, по своему окружению.

     Но и старания Жуковского не проходили  бесследно.  5  августа  1831  г.

наследник пишет: "Я начинаю чувствовать удовольствие в  занятиях  и  понимаю

теперь, что непременно нужно учиться, ибо без того я сам буду  несчастлив  и

сам сделаю несчастье целых тысячей".

     Конечно, затем  следовали  срывы  и  отклонения.  Но  вот  15  сентября

появляется запись-размышление, которая, как моментальный  снимок,  фиксирует

кадр в процессе формирования  мировоззрения  подростка:  "Г(осподин)  Липман

(один из учителей  истории. -  Л.  3.)  мне  говорит,  что  он  предпочитает

государя, заботящегося об образовании народа своего,  тому,  который  только

думает о завоеваниях; мысль сия  мне  кажется  весьма  справедливой.  Первая

забота государя, по моему  мнению,  есть  попечение  о  благоденствии  своих

подданных. Государь-завоеватель поступает вопреки сему правилу".  А  однажды

появляется совсем удивительное и самостоятельное философское  размышление  о

законах  человеческого  бытия.  14   апреля   1831   г.,   накануне   своего

четырнадцатилетия,   наследник   запишет:   "Мы   были   на    кладбище    в

Александро-Невской  лавре.  Смотря  на  памятники,  я  думал  про   себя   о

ничтожестве человека, ибо после смерти, как бы знатен и богат он на земле ни

был, ему достаточен только маленький клочок земли, чтобы покоиться".

     Если несомненным  является  факт,  что  Александр  не  обладал  твердым

характером, сильной волей и целеустремленностью, то  также  несомненно  надо

признать,  что  в  нем  не  было  узкой  ограниченности,  догматизма,  тупой

прямолинейности.  При  всех  своих  недостатках  он  сочетал  в  себе  много

способностей, широту восприятия жизни, любил людей, общение со сверстниками,

имел отзывчивое и доброе сердце, был человечен. Проявление такого  характера

в зрелые годы, действие такой личности после занятия трона во  многом  могло

зависеть от обстоятельств.

     Как относился наследник престола к уготованной ему  судьбой  роли,  что

знал о ней, что слышал от родителей? Николай I рано стал говорить сыну о его

предназначении,  которое  в  беседах  и  в   переписке   называлось   словом

"обязанность". Восьмилетнему мальчику отец внушает, что "жить он должен  для

других". Накануне исполнения девяти лет, 16 апреля 1827  г.,  дарит  портрет

Петра Великого с пожеланием "быть ему подобным". 1 января 1828 г.  наследник

престола запишет в дневнике:  "Г(осподин)  Жуковский  подарил  мне  картину,

представляющую  отрочество  Александра  Невского.  Желал  бы  следовать  его

примеру". 23 января 1829 г. запись: "Папа мне сказал, что мне надо постоянно

исполнять  обязанность  мою".  Но  это,  по  признанию  самого   Александра,

получалось плохо. Запись в дневнике 6 февраля 1830 г.:  "Зная,  что  я  могу

делать хорошо, я все делаю худо, что мне крайне прискорбно. Все еще не  могу

владеть собою. По примеру великих людей древности буду  стараться  подражать

им". Но осуществить такие решения  трудно.  Дневник  пестрит  признаниями  в

нарушении "своей обязанности". 2 января 1832 г., устав  от  этой  внутренней

борьбы, он делает очередную запись: "Мысли не исполнять мою обязанность меня

все мучают". По признанию Мердера, с  ним  периодически  случались  приступы

отчаяния от сознания необходимости готовиться к предстоящей в будущем  роли.

Призвание  к  масштабной  государственной  деятельности,  видимо,  не   было

даровано природой Александру, как, к примеру, его великому предку Петру I, с

детства устремленному к своему предназначению.

     Но  время  шло,  совершеннолетие  приближалось,  и   наставления   отца

становились настойчивее. 6 апреля 1832 г.,  перед  исповедью,  за  несколько

дней до Светлого Воскресения, Николай I благословил сына и сказал:  "Ты  уже

больше не дитя, ты должен готовиться заместить меня, ибо мы  не  знаем,  что

может случиться с нами. Старайся приобретать силу характера и твердость",  а

24 июня того же года, после поздравления отца с "наканунием"  дня  рождения,

сын записал: "Папа меня обнял, поцеловал и сказал, чтоб я готовился быть его

подпорою в старости". Серьезный разговор состоялся 11 марта 1833 г., в  день

ежегодной  панихиды  по  Павлу  I.  После  службы  возвращались  пешком   из

Петропавловской  крепости  по  Английской  набережной,  потом,   как   пишет

Александр,  "обедал  один  с  моим  бесценным  родителем,  и  тут  Папа  мне

рассказал, как императрица Екатерина заставила Петра III низложиться, как он

был убит Орловыми в Ропше, как она взошла на престол, обходилась с Павлом и,

наконец, о вступлении на престол Павла I и его умерщвлении, и не  велел  мне

никому о сем говорить". Больше об этом он ничего  не  записал,  но  нетрудно

представить, какое смятение в душе впечатлительного подростка  мог  оставить

этот  рассказ.  Если  раньше,  семилетним  ребенком,  он   стал   свидетелем

декабрьских событий 1825 г., о которых семейная традиция слушать  молебен  в

церкви Аничкова дворца ежегодно  14  декабря  не  позволяла  забыть  ("день,

который я никогда не забуду", - писал наследник в дневнике),  то  теперь  он

узнал о кровавых делах, но не на площади, а во дворце, в самой императорской

семье.

     И  все  же  эти  тяжелые  впечатления  не  определяли  общую  атмосферу

доброжелательности, любви и взаимопонимания, в которой  рос  и  формировался

цесаревич. "Нельзя было без умиления смотреть на картину семейного  счастья,

какую представляли собой ежегодно  эти  соединения  всех  лиц  императорской

фамилии, всех участников в воспитании цесаревича и даже  посторонних  людей,

которых государь не отделял от домашнего своего круга", -  писал  Плетнев  о

традиции проведения экзаменов. И сами эти необычные  экзамены  "походили  на

семейные свободные беседы, при которых и экзаменующиеся, и преподаватели,  и

слушатели непринужденно участвовали в  одном  общем  разговоре,  высказывали

мнения свои не напоказ,  не  с  чужих  слов  вытверженные,  а  приводя  свою

мысль..." Близость отца с сыном, о чем свидетельствует  обильная  переписка,

прочные семейные традиции, потребность вместе проводить досуг (семья Николая

I составляла  даже  оркестр,  в  котором  у  каждого  был  свой  музыкальный

инструмент) не позволяли надолго сосредоточиться на мрачных мыслях и в целом

способствовали становлению личности искренней, жизнерадостной, человечной.

     17 апреля 1834 г., в  день  совершеннолетия,  великий  князь  Александр

Николаевич произнес "клятвенное  обещание  в  лице  наследника  престола"  в

большой церкви Зимнего дворца и в Георгиевском зале. К присяге по  поручению

Николая I его готовил М.М. Сперанский. Сообщая об этом важном  дне  Мердеру,

уехавшему в Европу на  лечение,  любящий  воспитанник  помимо  восторженного

описания торжества и самого текста присяги не забыл перечислить в  письме  и

полученные подарки: "От Папа коллекцию российских исторических медалей и две

турецкие сабли, от Мама - большой надувающийся глобус... часы узнавать время

на всей земле... Костя подарил мне разные охотничьи вещи,  а  сестрицы  свои

портреты, сделанные Брюлловым". День этот  оказался  отмечен  неожиданным  и

памятным событием. Финский минералог Н. Норденшильд 17 апреля 1834 г. открыл

на  Урале  неизвестный  ранее  ценный  минерал  и   назвал   его   в   честь

совершеннолетия  наследника  александритом.  Позднее  некоторые   мемуаристы

увидели в этом факте опасное  предзнаменование.  Изменчивый  цвет  камня  от

синевато-зеленоватого при солнечной освещении до  малиново-красноватого  при

искусственном ассоциировался со светлыми  надеждами  начала  царствования  и

кровавым финалом его конца.

     Спустя год после присяги 17-летний наследник престола был  предупрежден

отцом  о  возможности  его  неожиданного  воцарения   в   случае   внезапных

трагических событий, связанных с поездкой императора в Польшу.  История  эта

не нашла отражения в литературе, но  в  действительности  произвела  сильное

впечатление на цесаревича. Летом 1835 г. Николай I  собирался  в  длительное

путешествие, главной задачей которого был смотр войск и маневры в  Калише  в

присутствии    прусского    короля    (тестя     российского     самодержца)

Фридриха-Вильгельма III. Наследник оставался дома. О причинах такого решения

родителей великий князь писал в своем дневнике 18 июля: "Он (Николай I. - Л.

3.) говорил, что поляки везде покушаются на его жизнь, что  если  мы  вместе

будем, то они верно нас обоих не пощадят,  и  что  тогда  с  Россиею  будет,

останется  один  Костя  (великий  князь  Константин  Николаевич,  второй  по

старшинству, восьмилетний сын Николая I. - Л.  3.),  и  что  потому  гораздо

благоразумнее мне остаться..." А 30 июля  запись  дневника  свидетельствует,

что Николай I вручил сыну "конверт запечатанный", который он "должен вскрыть

только после его кончины". 1 августа император с супругой,  двумя  детьми  и

свитой отбыл из Кронштадта, благословив сына. При прощании  "все  обливались

слезами".

     Вести от отца ожидались с тревогой. И уже 5 августа наследник записал в

дневнике разговор со своим  воспитателем  князем  Ливеном,  который  сказал,

"что, к несчастью, он получает от всех  сторон  дурные  вести  об  заговорах

поляков на жизнь моего бесценного Папа, вся моя надежда на Бога". 11 августа

в письме к отцу любящий сын искренне признается: "Не могу скрыть, что мысль,

что я не еду в Калиш, меня мучает, но я считаю это первой жертвой  в  пользу

Отечества (курсив мой. - Л. 3.), и эта мысль меня утешает, зная при том, что

я исполняю волю, для меня священную, волю моего бесценного отца.  Постараюсь

сдержать мое слово и употребить столь драгоценное для меня время  в  пользу,

дабы скорее быть готову на службу". А 25 августа высказывает надежду,  чтобы

"бесценный Папа  выехал  бы  поскорее  из  этой  негодной  Польши".  Степень

опасения и тревог  самого  Николая  I  вполне  передается  его  речью  перед

польской  депутацией  4(16)  октября  в  Лазенках.  "Если  вы, -  заявил  он

грозно, - не перестанете питать преступные мечты о народности и  независимой

самостоятельности Польши, вы только навлечете на нее величайшие несчастья; я

воздвиг Александровскую крепость и объявляю вам, что при  малейшем  смятении

прикажу разрушить город, уничтожу Варшаву..." Однако ожидаемых эксцессов  не

произошло,  пребывание  императора  в   Польше   завершилось   благополучно.

Долгожданное возвращение домой состоялось,  и  при  первой  же  встрече,  30

октября, сын вернул нераспечатанный конверт.  На  следующий  день  император

вновь вручил наследнику конверт, "теперь уже для сохранения", и "воротившись

домой, - писал наследник в дневнике, - я прочел эту  бумагу:  слезы  у  меня

невольно лились".

     На случай "исполнения злых умыслов"  поляков  Николай  I  завещал  сыну

покориться воле Божией и "думать о России". Спустя 10  лет  после  восстания

декабристов он допускал возможность повторения аналогичных событий.  "Ежели,

что Боже сохрани, случилось какое-либо движение или беспорядок, - решительно

наставлял он, - садись сейчас на коня и смело явись там,  где  нужно  будет,

призвав, ежели потребно, войско, и усмиряй, буде можно, без пролития  крови,

но в случае упорства, мятежников не щади, ибо, жертвуя несколькими,  спасешь

Россию".

     Первые год или два после воцарения Николай I просил  сына  не  изменять

ничего, "ни лиц, ни порядок дел",  и  уже  затем,  ознакомившись  с  делами,

царствовать. Среди забот своего юного преемника на первое  место  он  ставил

внимание к армии: "Будь к войску милостив, доверчив  и  береги  их".  Дальше

следовало   указание   соблюдать   строго   "все,   что    нашей    церковью

предписывается". Эта надежда  и  внутренняя  установка  на  армию  (особенно

гвардию) и Бога (религию, Церковь) - глубоко укоренившееся убеждение Николая

I. В многочисленных письмах неоднократно, в разных вариантах, он внушал свое

миропонимание сыну. Усилия эти не были бесплодны,  складывался  определенный

менталитет российских самодержцев.

     Отец- самодержец призывал сына "вести себя так, чтобы мог служить живым

образцом". Перечень вполне конкретных предстоящих обязанностей начинается со

"священной" -долга сына перед матерью: "утешать, беречь, чтить и слушать  ее

советов". Далее следует забота о братьях, которым придется "служить  отцом",

"смотри, чтоб были Русские , это значит  все  ,  что  долг  их  составит", -

строго наставлял он сына. По отношению к сестрам  просил  нежно  любить  их,

"соблюдая,  елико  можно,  счастие  с  пользами  государства,  которого  они

собственность".

     Очертив  круг  семейных  обязанностей,  Николай  I  вполне  определенно

наметил и  государственные.  Их  фактически  названо  две,  и  обе  касаются

международных отношений и имперской политики. "С  иностранными  державами, -

писал он, - сохраняй доброе согласие, защищай всегда правое дело, не  заводи

ссор из-за вздору, но поддерживай всегда достоинство России  в  истинных  ее

пользах. Не в новых завоеваниях, но в устройстве ее областей  отныне  должна

быть вся твоя забота (завет,  заметим  от  себя  в  скобках,  оставшийся,  к

сожалению, в забвении. - Л. 3.).  Не  давай  никогда  воли  полякам,  упрочь

начатое и старайся довершить трудное дело обрусевания сего края,  отнюдь  не

ослабевая в принятых  мерах".  О  проблемах  внутренней  политики,  которыми

именно в это время сам он был озабочен, и особенно о  крестьянском  вопросе,

не сказано ни слова. Эта "короткая  словина"  заканчивалась  предупреждением

пренебрегать ругательствами и  пасквилями,  но  "бояться  своей  совести"  и

возлагать всю свою надежду на всемилостивого и великого Бога русского.

     Нетрудно   представить   силу   воздействия    этого    документа    на

впечатлительного  и  очень   эмоционального   наследника.   На   переживания

семилетнего ребенка, ставшего свидетелем декабрьских событий воцарения отца,

на потрясение подростка, узнавшего о придворных заговорах, жертвами  которых

пали Петр III и Павел I (родной и почитаемый в  семье  дедушка),  наложились

новые и не менее острые (к  тому  же  более  осознанные)  опасения  польской

угрозы императорской семье. Насколько глубоко они запали  в  душу,  скажется

три десятилетия спустя, когда свершится первое покушение на Александра II Д.

Каракозова. Царь-освободитель  будет  уверен,  что  стрелял  поляк.  Трудно,

мучительно постижимым окажется не само признание террористического  акта,  а

тот факт, что исполнителем его был русский.

           2. Венчание с Россией, знакомство с Европой и женитьба

     Вместе с совершеннолетием подошла к завершению  и  программа  обучения,

которая, по мнению Плетнева, "включала общепринятые названия  гимназического

и университетского курсов". В заключение прибавлялись специальные  курсы,  в

которые  "вошли  предметы,  непосредственно  касавшиеся  высокой  будущности

наследника  престола".  В  этот  "окончательный  период  учения"  занятия  в

основном вели  высшие  государственные  сановники.  Сам  М.М.  Сперанский  в

течение полутора лет читал "Беседы  о  законах".  И  хотя  знаменитый  автор

"Плана  государственных  преобразований"  (  1809  г.),  некогда  почитаемый

декабристами за конституционные идеи, пройдя тернистый жизненный путь, давно

отошел  от  своих  радикальных  замыслов  и  стал   вполне   благонамеренным

сторонником "чистой монархии", он все  же  пытался  внушить  своему  ученику

уважение к закону, проводил  границу  между  самодержавием  и  самовластием,

подчеркивая "пределы власти" монарха-самодержца.  Читались  еще  три  курса:

министра финансов, известного русского финансиста Е.Ф. Канкрина  -  "Краткое

обозрение русских финансов", советника Министерства иностранных  дел  барона

Ф.И. Брунова об основах внешней политики России с царствования Екатерины II,

генерала А. Жомини, военного историка  и  теоретика  (в  прошлом  начальника

штаба маршала Нея, перешедшего на русскую  службу  в  1813  г.),  о  военной

политике России и стратегических отношениях с соседними государствами  -  на

французском языке.  Благодаря  воспоминаниям  Плетнева  становится  известна

очень важная деталь обучения наследника в эти  годы.  Оказывается,  в  числе

специальных курсов "важнейшее место занимали  многочисленные  дополнения  из

отечественной  истории.  Они  состояли  в  подробных  рассказах  о  событиях

негласных и по важности своей тем более необходимых для сведения  наследника

престола. Каждое дело подобного характера представляемо было Его  Высочеству

в подлиннике, переданное  из  Государственного  архива  и  приготовленное  к

слушанию преподавателем русской истории... Сколько  зрелости  мыслям  должны

были придать высокие и трагические уроки политических и  частных  колебаний,

вызванных на новый суд и воскресивших время, к которому никто еще из нас  не

безучастен" (XVIII век. - Л. 3.). Быть может, усвоенная в это время привычка

обращаться к архивным  материалам  сказалась  по  прошествии  многих  лет  в

практике императора. Приступ к подготовке отмены крепостного права он начнет

с  распоряжения  собрать  все  дела  по  крестьянскому  вопросу  из  архивов

государственных учреждений в Министерстве внутренних дел, которые  и  станут

главным двигателем реформы.

     В довершение воспитания и образования наследника Николай I запланировал

два путешествия - по России и за границу. Все, что  прежде  вызывало  только

деятельность мысли, теперь должно  было  служить  "источником  практического

изучения человека и силы его духа", должно было  способствовать  развитию  и

зрелости чувств и разума, становлению личности.

     14 апреля 1837 г. в Аничковом дворце перед исповедью,  за  три  дня  до

исполнения  девятнадцати  лет,  Николай  I  вручил  сыну   "Инструкцию   для

путешествия по России". Наследнику предстояло знакомство с родной страной.

     Какое значение придавалось этому предприятию,  видно  из  первых  строк

"Инструкции", или "наставления", как  значится  в  надписи  на  конверте,  в

котором  она  хранилась,  сделанной  рукой   венценосного   путешественника.

"Предпринимаемое  тобой  путешествие,   любезный   Саша, -   писал   отец, -

составляет важную эпоху в твоей жизни. Расставаясь первый раз с родительским

кровом, ты некоторым образом как бы  самому  себе  предан,  на  суд  будущим

подданным, в испытании твоих умственных  способностей.  "..."  Взирать  тебе

следует не с одной точки любопытства или приятности (на  это  путешествие. -

Л. 3.), но как на время, в которое ты, знакомясь с своим родным  краем,  сам

будешь строго судим.

     Первая обязанность твоя будет все видеть с тою непременною целью, чтобы

подробно ознакомиться с Государством,  над  которым  рано  или  поздно  тебе

определено царствовать.

     Потому внимание твое должно  равно  обращаться  на  все,  не  показывая

предпочтения к какому-либо одному предмету,  ибо  все  полезное  равно  тебе

должно быть важно; но притом и обыкновенное тебе знать нужно, дабы  получить

понятие о настоящем положении вещей".

     Император-отец наставлял  сына  и  на  предмет  тактичности  поведения:

"Обращение  твое  (с  людьми. -  Л.  3.)  должно  быть   крайне   осторожно,

непринужденно,  простота  и  ласковость  со  всеми  должна  к  тебе  каждого

расположить и привязать "...".

     Суждения твои должны быть крайне осторожны, и тебе должно, елико можно,

избегать сей необходимости, ибо  ты  едешь  не  судить,  а  знакомиться,  и,

увидев, судить про себя и для себя ".

     Инструкция содержала и более конкретные указания на  стиль  и  характер

поведения с  представителями  разных  сословий.  "С  дворянством  обходиться

учтиво, отличая  тех,  кои  прежней  службой  или  всеобщим  уважением  того

заслуживают. "..." С  купечеством  ласковое,  приветливое  обхождение  будет

прилично, отличая  среди  них,  кои  известны  своею  добросовестностью  или

полезными  предприятиями.  С  простым  народом  доступность  и  непритворное

ласковое обращение к тебе привяжут его. Где смотреть будешь  войска,  помни,

что ты не инспектор. "..."  С  духовенством  соблюдай  учтивость  и  должное

уважение".

     Заботливый  отец  и  проницательный  наставник  предупреждает  юного  и

неопытного наследника от  соблазна  тщеславия,  самолюбия,  предупреждает  о

предстоящем большом и ежедневном труде. "Нет  сомнения, -  пишет  он, -  что

тебя везде с искреннею радостью принимать будут, ты внутри России увидишь  и

научишься чтить наш почтенный, добрый русский народ и русскую привязанность,

но не ослепись этим приемом, и не хотя не заслуженное тобой (так в тексте. -

Л. 3.), тебя примут везде как  свою  Надежду.  Бог  милосердный  поможет  ее

оправдать, ежели постоянно перед  глазами  иметь  будешь,  что  каждая  твоя

минута должна быть посвящена матушке России, что твои мысли и  чувства  одну

ее постоянным предметом иметь будут".

     В своих наставлениях отец и самодержец не забыл и о науке  человеческих

взаимоотношений и культуре поведения. "С тобой едет к[нязь] Ливен  и  прочие

тебя окружающие.  В  частых  с  ними  разговорах  и  в  сообщении  им  твоих

впечатлений получишь  ты  поверку  в  их  правильности.  "..."  Ненужно  мне

припоминать тебе, с каким уважением ты с ним (Ливеном. - Л.  3.)  обращаться

должен. То же внимание имей и к прочим твоим спутникам,  с  товарищами  будь

дружен по-прежнему, но в обществе соблюдай всегда должное приличие  с  ними,

не позволяя себе никакого  запанибратства".  Отец  требует,  чтобы  сын  вел

журнал своего путешествия регулярно, письма  же  писал  "только  на  досуге,

просто как лучшему своему другу". Характерны последние строки  "Инструкции":

"Ступай, с теплой молитвой, с надеждой на милость Божию. С Богом".

     Помимо этой "Инструкции", предназначенной и врученной лично наследнику,

Николай I составил  "Общую  инструкцию"  для  всех  участников  путешествия,

датированную 3 марта 1837 г. в Петергофе. Она была вручена князю  Ливену,  у

которого  и  хранился  оригинал.   Эта   "Инструкция"   отличается   строгой

регламентацией. Чтобы "узнать Россию", "осматривая все любопытные  предметы,

откинуть  излишнее":  фабрики  или  заводы  "посещать  те  только,   которые

приобрели  заслуженно  знаменитость";   "осмотру   подлежать   будут   везде

непременно  все  казенные  учебные  заведения,  госпитали,  "..."  заведения

приказов общественного призрения. Казармы осматривать  тогда,  когда  только

позволит время". Регламентировался и порядок дня: "Вставать в 5-ть  часов  и

ехать в 6-ть утра, не останавливаясь для обеда, ни  завтрака  на  дороге  до

ночлега". Отклонение от этого жесткого правила допускалось только  в  случае

осмотра "любопытного предмета". По приезде на место в  губернском  городе  в

первую очередь надо было посетить собор, "или даже в уездном". А  затем  "по

приезде на квартиру обедать, призывая  к  столу  только  губернатора,  вечер

посвятить записыванию в журнал всего виденного  в  течение  дня  и  ложиться

поранее спать".

     Наследнику  не  разрешалось  нигде  принимать  приглашения   к   обеду,

допускалось только приглашение на бал в  губернских  городах.  Самодержавный

родитель регламентировал даже набор  танцев:  "Его  Высочеству  танцевать  с

некоторыми из почтенных дам польский; с  молодыми  же  знакомыми  или  лучше

воспитанными французские кадрили два или три, но никаких других  танцев.  На

ужин не оставаться и вообще не долее часу или двух, и  ужинать  неприметно".

Предусматривалась и форма одежды в путешествии: в дороге наследнику  и  всей

свите быть в сюртуках, в городах во время осмотра - в обыкновенных мундирах,

в губернских городах при принятии представителей  наследнику  -  в  полковом

мундире и шарфе, при смотре дивизии - в полной парадной форме.

     Особенно  подробно  расписано   пребывание   в   Москве.   Остановиться

предписывалось в Чудовом монастыре, "в месте своей родины, в моих  комнатах,

в которых провел первую ночь  своей  жизни".  Приехать  в  Москву  следовало

поздно вечером.  "На  другое  утро  в  полной  парадной  форме  следовать  в

Успенский собор, потом  чрез  Красное  крыльцо  в  Грановитую  палату  и  во

Дворец". Далее наследник должен был посетить военного генерал-губернатора, а

после того быть к разводу войск. Затем быть в Чудовом  соборе;  придя  же  к

себе, принять представителей всех военных, гражданских чинов  и  купечества.

Во время прогулки следовало "остановиться у образа Иверской Божьей Матери  и

приложиться". Из всей московской знати Николай I выделил  князей  Голицыных,

которых  наследник  обязан  был  посетить.  В  программу  отдыха  входило  и

посещение "Русского театра".

     Из других городов, включенных в маршрут, точно расписывалось пребывание

в Киеве. Наследник  должен  был  приехать  под  вечер,  "прямо  в  Печерский

монастырь, где приложиться к образу и мощам в соборе и после того  ехать  на

свою  квартиру".  Предусматривалось  посещение  Софийского   собора,   пещер

Печерского монастыря, Арсенала, войск.

     Для издержек на путешествие наследника выделялась первоначально сумма в

50 тысяч рублей, и кредит еще на такую же  сумму  возлагался  на  губернские

казначейства, когда первая сумма истощится.

     В путешествии наследника сопровождал  значительный  штат:  фельдъегеря,

кухня, камергер, доктор Енохин, воспитатели и наставники  В.А.  Жуковский  и

князь Ливен, полковник Юрьевич, а также генерал-адъютант А.О. Кавелин  (тот,

который по поручению Николая  I  14  декабря  1825  г.  перенес  испуганного

семилетнего наследника из Аничкова дворца в Зимний), молодой  друг  великого

князя Александра Николаевича В.И. Назимов, тогда полковник, а в первые  годы

царствования Александра II виленский генерал-губернатор, с  именем  которого

связан рескрипт 20 ноября 1857 г., знаменовавший  начало  подготовки  отмены

крепостного права.

     Все путешествие длилось с 1 мая по 12 декабря 1837 г. Выехали в субботу

из Санкт-Петербурга, из Зимнего дворца. И  уже  на  следующий  день  были  в

Новгороде. Двигались стремительно, особенно в отсутствие железных дорог. Нет

возможности перечислить все пункты остановок, назовем только крупные города.

В первый месяц путешествия: Новгород-Тверь-Ярославль (через  Углич)-Кострома

(через Юрьев Польский)-Вятка-Пермь-Екатеринбург-Тюмень;  2  июня  прибыли  в

Тобольск и далее: Курган-Оренбург-Уральск-Казань-Симбирск-Саратов;  в  июле:

Пенза-Тамбов-Воронеж-Тула-Калуга-Рязань-Смоленск-Брянск-Малоярославец-Бороди

но; с 25 июля по  8  августа  Москва  и  далее  в  августе  Владимир  (через

Покров)-Нижний        Новгород        (через        Ковров,         Вязники,

Гороховец)-Рязань-Орел-Курск-Харьков;              в               сентябре:

Николаев-Одесса-Севастополь-Бахчисарай-Симферополь- Массандра-Ариянда (так в

тексте. -   Л.   3.)-Алупка-   Геленджик-Керчь-Ялта-Перекоп;   в    октябре:

Екатеринославль-Киев-Полтава-Бердянск-Таганрог-Новочеркасск; с 26 октября до

7 декабря снова Москва; 9 декабря Царское Село и 12 декабря Санкт-Петербург,

Зимний дворец. Всего проехали двадцать тысяч верст.

     В журнале маршрут расписан в деталях, с перечислением  всех  городов  и

весей каждодневного пути этого длительного путешествия.  Перечислены  и  все

увиденные       достопримечательности:       исторические,       культурные,

народнохозяйственные, этнографические,  природные.  Интереснейший  источник.

Но, пожалуй, еще большую ценность  представляют  сопутствующие  ему  письма,

которые не были так обязательны, как ведение журнала, но  выражали  душевную

потребность в привычном близком общении. Их 58: 23 принадлежат  отцу,  35  -

сыну. Одинаково искренние, теплые,  сердечные,  непосредственные  у  сына  и

рассудительно-мудрые у отца.  Их  содержание  позволяет  полнее  и  ярче,  а

главное -  более  жизненно  представить  личность  юного  наследника  и  уже

опытного сорокалетнего самодержавного монарха, уверенно управлявшего страной

и своей семьей. Письма Николая I обычно подписаны: "Твой старый верный  друг

Папа Н."; письма наследника - как правило:  "Твой  навсегда  Александр",  но

иногда и шутливо: "Твой дядюшка  Александр",  "Твой  старый  Мурфич",  "Твой

старый московский калач". Отец изредка отвечает в том же духе, называя сына:

"деде", "деденек".

     В полном соответствии с  "Инструкцией"  цесаревич  везде  и  всегда  по

прибытии в города посещает в первую очередь соборы и  монастыри.  В  письмах

его часто мелькает фраза: "сразу же в собор" или "прямо в  собор".  Особенно

отмечает Ипатьевский  монастырь,  "столь  достопамятный  для  нашей  семьи",

Смоленский собор, "который поразил своим великолепием", собор в Кунгуре,  "в

котором еще хранится знамя, бывшее в употреблении при защите  города  против

Пугачева",  Донской  и  Даниловский  монастыри,  "примечательные  по   своим

историческим  воспоминаниям",  которые  показывал  сам  митрополит  Филарет,

подземную церковь в Печерской лавре, "в которой ты слушал  литургию  в  1816

г." (эта маленькая деталь свидетельствует, как  много  знал  сын  об  отце).

Бесконечный   перечень   посещаемых   монастырей,   церквей,    естественно,

неназойливо оправдывает и объясняет понятие "Святая Русь", привычное и часто

употребляемое в России в прежние века.

     Журнал и письма свидетельствуют о знании и интересе к истории,  которая

была любимым предметом в годы учения, а путешествие позволило многое увидеть

своими  глазами.  В  Переславле  наследник  "смотрел  Петра  I   ботик   его

собственной работы"; по дороге из Глазова в Ижевский завод посетил  комнату,

где останавливался  в  1824  г.  император  Александр  Павлович  на  станции

Якшур-Бады;  видел  "древнюю  церковь,  в  которую  Петр  I  заходил   после

Полтавской битвы". Полтава вызывает не только  чувства,  но  и  размышления:

"Смотрел достопримечательное поле Полтавского боя, на которое никогда сердце

русское не может хладнокровно смотреть, вспомнив, что на этом месте решалась

судьба нашего Отечества  и  Великий  Петр  положил  этим  основание  Великой

России, которая благодаря ему сделалась  тем,  что  она  теперь  есть.  Рука

Всевышнего тогда, как и после, хранила  невидимо  нашу  матушку  Россию,  да

продлится благословение Божие на ней навсегда" (однако самому  ему  пришлось

занять престол в  год  тяжелых  испытаний  и  поражений  в  Крымской  войне,

грозящих  величию  России).   Особенное   внимание   наследника   привлекают

памятники, связанные с войной 1812 года. "Не могу выразить тебе, милый Папа,

с каким особенным чувством осматриваем эти места, где столько крови  пролито

по милости одного честолюбца, который верно пред Богом отдаст отчет в  своих

действиях. Память 1812 г. незыблема для каждого русского сердца..."

     Он посещает Красное, Малоярославец, Тарутино, Бородино, где обходит все

основные позиции и достопримечательности:  Шевардинский  редут,  Семеновские

укрепления, батарею Раевского, "где  будет  воздвигнут  памятник",  обитель,

основанную вдовой генерала Тучкова  на  месте  гибели  мужа.  Возможно,  под

впечатлением этих писем 26 августа 1837 г. Николай  I  принимает  решение  о

приобретении в дар наследнику цесаревичу (через Департамент  уделов  за  150

тысяч рублей из удельного капитала) села Бородино.

     Иногда в восторженных описаниях исторических памятников  проскальзывает

горечь за "небрежность у нас к ветхой древности", - даже села Измайловское и

Преображенское, где поместья фамилии Романовых, стоят в руинах, "слава Богу,

теперь приказано беречь сии руины".

     Интерес к истории и памятникам старины не заслонял внимания к  насущным

потребностям жизни страны. Наследник пишет о  посещении  заводов  и  фабрик:

Нижнетагильского завода Демидовых, где изготовлялись орудия для Севастополя,

Яковлевского Верхнеисецкого завода выработки  железа,  особенно  подробно  о

посещении   Ижевского   железоделательного    завода    и    Златоустовского

чугунолитейного, описывая процесс  производства.  Появляются  и  собственные

оценки: нравственность рабочих на Ижевском заводе выше, чем  на  Боткинском,

где народ буйный и "кража железа,  несмотря  на  строгие  меры",  обычна,  а

организация производства на Ижевском заводе выше, чем на Тульском  ружейном.

10 июля он пишет отцу из Тулы: "Я от Тульского завода гораздо больше ожидал,

нежели я нашел,  в  особенности  после  превосходного  устройства  Ижевского

завода. Впрочем, работа и здесь весьма хороша".

     Наследник не  обходит  вниманием  и  учебные  заведения  всех  уровней,

выставки, музеи: в Ярославле - Демидовский музей и гимназию, в  Оренбурге  -

Неплюевское училище, в Симбирске - Дом трудолюбия,  гимназию  и  Благородный

пансион, университеты в Киеве, Харькове, Казани,  Москве,  где  "как  старое

здание, так и  новое  в  большом  порядке".  В  Перми  он  посетит  выставку

Металлического Уральского завода, а в Вятке 18 мая - выставку "всякого  рода

произведений  и  изделий  края",  где  по  просьбе  Жуковского  и  Арсеньева

разъяснения давал А.И. Герцен. Очень довольный увиденным,  под  впечатлением

образованности и таланта Герцена, а также рассказа Жуковского о его  судьбе,

наследник обратился к императору  с  прошением  об  освобождении  ссыльного,

которому было тогда 25 лет. Николай I не оставил просьбу сына без  внимания,

но и не полностью удовлетворил ее. 16 ноября состоялось высочайшее повеление

о переводе Герцена из Вятки во Владимир. Известие об этом дошло  до  Герцена

28 ноября, а 2  января  1838  года  он  прибыл  во  Владимир.  Это  не  было

освобождение,  но  облегчение  участи.  Больше  Александру  Николаевичу   не

довелось увидеть Герцена, но ровно через 20 лет после этой встречи, уже став

императором и приступив к подготовке  отмены  крепостного  права,  он  будет

читать "Колокол" Герцена.

     Еще  один  постоянный  объект  посещений  в  путешествии  -   больницы,

госпитали,  богадельни,  смирительные  дома,  остроги.  В  Москве   осмотрел

Голицынскую и Городскую больницы, Матросскую богадельню, Сиротский дом,  Дом

умалишенных,  Военную  богадельню,  Шереметевскую  и  Марьинскую   больницы,

Воспитательный дом и  "везде  все  нашел  в  примерном  порядке".  Заведения

приказов общественного призрения в Калуге нашел "в блестящем  положении,  не

то, что в  Саратове".  То  же  пишет  об  остроге  в  Кунгуре,  где  "все  в

удивительном порядке", но в Тюмени острог в "весьма  ветхом  положении",  не

вмещает всех пересыльных, которых накапливается до тысячи человек, и  власти

принуждены размещать их по вольным квартирам.

     Наследник престола сообщает отцу свои  впечатления  о  народе,  который

везде с радостью его  приветствует,  собирается  на  улицах  толпами,  чтобы

выразить свое восхищение  и  преданность.  Но  это  не  мешает  ему  увидеть

неблагополучие, низкий уровень благосостояния и культуры простого  народа  в

городах и селениях. "Жалко смотреть на дома казаков", это "лачуги из  кусков

железа", пишет он после посещения станицы Таналыкской  на  Урале.  В  другом

письме он отмечает "нищету народа" в Вятке, грязь и неопрятность в избах.  И

совсем в другой тональности пишет о поездке через немецкие колонии на  левом

берегу Волги, между  Вольском  и  Саратовом,  по  луговой  стороне:  "Весело

смотреть на их благополучие, этот добрый народ сделался совершенно русским и

называет себя русским, но в них осталась их почтенная аккуратность немецкая,

живут они чисто, пасторы у них преумные, и они меня принимали с удивительным

радушием, точно как настоящие русские". Напротив, о поляках всегда  пишет  с

оттенком раздражения и недовольства.

     Много времени уходило на смотры войск всех  родов  (пехоты,  кавалерии,

артиллерии), жандармских команд, корпусов внутренней стражи, казаков, причем

астраханских видел впервые. Оценка всегда была самая высокая:  "удивительный

порядок", "отличный порядок", "очень хорошее состояние".

     Письма   наследника   раскрывают   в   нем   натуру    впечатлительную,

эмоциональную, душевно богатую и тонкую. Он  воспринимает  увиденные  города

как  людей,  у  каждого  свое  лицо,  характер,  приметы.  "Город   Оренбург

чистенький, лучше Тобольска строениями. Стены,  его  окружающие,  во  многих

местах совсем разваливаются". "Город Уральск довольно красивый, 600 каменных

домов". "Город Саратов  красиво  расположен,  но  тоже  довольно  разбросан,

красивые каменные  дома",  а  зала  дворянского  собрания  лучше  казанской.

"Местоположение Липецка весьма живописно, городок чистенький и заведения для

вод содержатся опрятно и без всяких  излишних  затей.  На  лето  туда  много

съезжаются".  Тула  -  "город  удивительно  как  быстро  поправляется  после

ужасного  пожара",  Рязань  -  "город  хорошенький".  Город  Калуга   "очень

понравился". А вот "город Владимир  из  беднейших  всей  губернии,  уездные,

которые  я  видел,  гораздо  лучше  его,  но  зато  он  богат  историческими

воспоминаниями". Пермь, говорят, много потеряла  после  перенесения  Горного

правления  в  Екатеринбург.  В  Харькове,  который  понравился,  отмечает  в

обществе "чрезвычайно много красавиц". В Крыму привлекает  "славный  климат,

круглый год земляника". С восторгом  пишет  цесаревич  о  впервые  увиденном

Киеве: "Вот наконец и мне удалось побывать в нашей древней столице,  которая

сделала на меня неизгладимое впечатление".

     Но особенный рассказ о Тобольске, куда прибыл  1  июня  1837  г.  "Пишу

тебе, милый, бесценный Папа, и сам не верю своим глазам, что  из  Тобольска,

все это кажется мне сном, и весьма приятным (это за 80  лет  до  трагических

дней пребывания здесь его внука с семьей). Начну с того,  чтобы  благодарить

Тебя, милый Папа, послать меня в этот отдаленный и любопытный край,  который

никого из нас еще не видел.  "..."  Восторг,  с  которым  меня  здесь  везде

принимали, меня точно поразил, радость была искренняя, во всех  лицах  видно

было чувство благодарности своему Государю за то,  что  он  не  забыл  своих

отдаленных, душою ему преданных, и прислал к ним сына своего,  который  тоже

умеет понять счастье делать  счастливыми  других.  "..."  Они  говорят,  что

доселе Сибирь была особенная страна, а теперь сделалась Россиею".  Наследник

характеризует Сибирь как "край чрезвычайно любопытный" и выражает сожаление,

что в этот раз не удалось далее съездить, надеясь притом, если Бог даст,  со

временем туда попасть.

     Еще не получив этого письма, отец 1 июня, предполагая, что  сын  уже  в

Тобольске, пишет: "Итак, если Бог благословил, ты сегодня в столице Сибири -

какая даль! Но какое тебе на всю жизнь удовольствие, что там  был,  где  еще

никто из русских царей не бывал. Любопытно знать, что  ты  там  найдешь,  не

скоро получим мы твои письма". Но уже через две недели, 14 июня,  Николай  I

писал "милому Саше": "К большой нашей радости, получили мы, наконец,  письмо

твое  из  Тобольска.  "..."  Меня  душевно  радует,  что   вижу,   с   каким

удовольствием обращаешь ты внимание на все предметы, и начинаешь правильно о

них судить".

     И  действительно,  восприятие  и  оценки   увиденного   в   путешествии

свидетельствуют о том, что наследник взрослеет, проявляет  живой  интерес  к

своей стране и начинает серьезно задумываться о предстоящей  ему  роли,  или

"обязанности", как принято это было называть в  семье.  Эмоциональные  срывы

подростка,  не  желавшего  подчиниться  своему  предназначению,  остались  в

прошлом.  Он  не  только  примирился  с  неизбежным,  путешествие   повлияло

благотворно, затронуло чувства, укрепило волю, пробудило  желание  выполнять

свой долг. Правда, это происходит не без воспитательных усилий Николая I. Не

прошло и трех недель после отъезда сына, как он  спрашивает,  направляя  ход

мыслей и настроений юного путешественника: "...не чувствуешь ли  ты  в  себе

новую силу к подвиганию на то дело, на которое  Бог  тебя  предназначил?  Не

любишь ли ты сильнее нашу славную, добрую Родину, нашу матушку Россию?  Люби

ее нежно, люби и с гордостью ей принадлежи и Родиной называть спеши". Спустя

месяц после получения этого  письма  наследник  пишет  из  Казани  22  июня,

накануне дня рождения отца: "Меня одушевляет новой силой  и  новым  желанием

исполнить долг мой, который я считаю для себя самой приятной  обязанностью".

3 июля он пишет из Тамбова: "Я же с каждым днем  вижу  и  чувствую  более  и

более всю важность моего путешествия, из которого я постараюсь  извлечь  всю

возможную пользу, чтобы быть впоследствии полезным нашей  матушке  России  и

тебе, милый Папа, нашему  обожаемому  Государю.  "..."  Видя  землю  Русскую

теперь изблизи, более и более привязываюсь к ней и считаю  себя  счастливым,

что Богом предназначен всю жизнь свою ей посвятить". При входе  в  Успенский

собор Кремля он уже вполне конкретно представляет,  как  "в  этом  священном

месте" ему "придется дать обет пред Богом блюсти ему за Россию!"

     Эти  долгожданные  признания  сына  вызывают  не   только   радость   и

благодарность,  но  неожиданные   для   самодержавного   монарха   отцовские

откровения. В ответ на поздравление с днем рождения Николай I  писал:  "Знай

же, что лучший для меня подарок есть ты сам. "..." Да, я  тобой  доволен.  В

мои лета (это в 41 год. - Л. 3.) начинаешь другими глазами смотреть на  свет

и  утешение  свое  находишь  в  детях,  когда  они   отвечают   родительским

справедливым надеждам. Этим счастьем, одним  величайшим,  истинным  наградил

нас досель Милосердный Бог, в наших милых детях. На тебя  же  взираю  я  еще

иными глазами, может быть, еще с важнейшей точки: К старости  в  тебе  найти

еще залог будущего счастия нашей любимой матушки России, той, которой  дышу,

которой вас всех посвятил еще до  вашего  рождения.  "..."  Хочу,  чтобы  ты

чувствовал, что ты час от часу более узнаешь край, более и более его  любишь

и чувствуешь всю огромность будущей твоей ответственности - тогда я еще жив.

Спасибо тебе".

     Душевная близость и взаимопонимание самодержца  и  наследника  престола

проявляются не только в таком важном вопросе, как ответственное отношение  к

своему предназначению, но и в бытовых мелочах, в литературных  пристрастиях.

С большим удовольствием  и  неоднократно  сообщает  Николай  I,  что  собака

наследника Нептун привязалась к нему. А наследник в самом начале путешествия

пишет из Твери: "Городничий тамошний напомнил нам городничего из  "Ревизора"

своей турнюрой". Позже из Москвы делится  с  отцом,  что  смотрел  в  театре

"Ревизора". Но и отец не остается равнодушным  к  миру  гоголевских  героев:

"Сегодня я читал сцену с Бобчинским, хорош, должно быть, гусь".

     "Венчание с Россией", как назвал это путешествие В.А.  Жуковский,  было

знаменательным  событием,  оставившим  глубокий   след   в   душе   будущего

императора.  В  Сибири,  в  Ялуторовске,  в  Кургане  он   увидел   ссыльных

декабристов и проникся к ним состраданием.  Установившаяся  в  императорской

среде традиция не давала забыть о событиях на Сенатской площади. Каждый  год

14 декабря в  Аничковом  дворце  Николай  I  собирал  узкий  круг  ближайших

сподвижников,  которые  помогли  ему  подавить  мятеж  и   занять   престол.

Присутствовал и наследник. В своем дневнике с детских лет каждый год в  этот

день он фиксировал очередное торжество победителей, разделяя их  настроение.

Но когда он увидел людей своего круга, прошедших одиннадцать лет  каторги  и

ссылки, сердце его дрогнуло, и  в  нескольких  письмах  он  просил  отца  "о

прощении некоторых несчастных". Николай I не простил, но разрешил  некоторым

из них приписываться в ряды Кавказского корпуса.

     Цель  путешествия,  на   которое   возлагал   такие   большие   надежды

отец-император, была достигнута.  Наследник  вернулся  в  Зимний  дворец  из

своего  странствия  возмужалый,  окрыленный,  проникнутый  сознанием   своей

ответственности, внутренне настроенный на выполнение предстоящей ему высокой

обязанности. И когда это  произойдет  через  17  лет,  в  его  первых  шагах

самодержавного правителя страны видны будут  неизгладимые  впечатления  этой

поездки. В 1856 году,  в  дни  коронационных  торжеств,  Александр  II  даст

амнистию  всем  оставшимся  в  живых  декабристам,  петрашевцам   и   другим

политическим заключенным. И некоторые из них  примут  участие  в  подготовке

главной реформы царя-освободителя - отмены крепостного права. Он  не  только

будет читать вольную  прессу  Герцена,  но  и  разрешит  Я.И.  Ростовцеву  -

председателю     Редакционных     комиссий,     готовивших      крестьянское

законодательство,  иметь  один  экземпляр  "Колокола"  для  ознакомления   с

критикой оппонента и использования здравых соображений.  В  августе-сентябре

1858 г., в кульминационный момент натиска реакционных и  консервативных  сил

дворянства и  бюрократии,  сопротивляющихся  отмене  крепостного  права,  он

совершит вместе с императрицей путешествие по центральным  губерниям  России

и, убедившись в полном доверии народа к своему монарху, решительно продолжит

начатое дело эмансипации. Такие  регулярные  длительные  поездки  по  стране

будут  характерны  для  первых  лет  царствования  Александра  II,   ставших

"перевалом", "поворотным пунктом" русской истории, эпохи падения крепостного

права.

     Вскоре  после  возвращения  домой  наследник  был  отправлен  в   более

длительное путешествие, теперь уже по Европе (2 мая 1838-23 июня 1839  гг.).

Николай I и в этом  случае  снабдил  сына  инструкцией,  которая  раскрывает

единый замысел обоих путешествий: "Ты покажешься в свет чужеземный с той  же

отчасти целью,  т.е.  узнать  и  запастись  впечатлениями,  но  уже  богатый

знакомством с родной стороной; и видимое будешь  беспристрастно  сравнивать,

без всякого предубеждения". А далее следовали четкие установки на восприятие

увиденного:  "Многое  тебя  прельстит;  но  при  ближайшем  рассмотрении  ты

убедишься, что не все заслуживает подражания и что много достойное  уважения

там, где есть, к нам приложимо быть не может;  мы  должны  всегда  сохранять

нашу национальность, наш отпечаток, и горе нам, ежели от  него  отстанем;  в

нем наша сила, наше спасение,  наша  неповторимость".  Но  это,  однако,  не

означало, что можно остаться равнодушным или пренебрежительным к  увиденному

в каждом государстве. Напротив, предстояло узнать много  полезного  и  часто

драгоценного, что следовало  взять  "в  запас  для  возможного  подражания".

Наставляя сына быть приветливым со  всеми,  сдержанным  в  своих  суждениях,

исключающих всякие политические, Николай I требовал (оставаясь  верен  своим

симпатиям и принципам): "...будь особенно ласков к военным,  оказывая  везде

войскам должное уважение, предпочтительно перед прочими".

     Помимо  этой  общей  инструкции  Николай  I  посылал  сыну  в   течение

путешествия  еще  и  "наставления".  Особенно  интересно  предназначенное  к

пребыванию в  Вене,  полученное  в  феврале  1839  года.  "Венское  поприще"

император  считал  наиболее  важным  и  трудным  в  Европе  для  цесаревича.

Австрийского императора он называет "петухом"  и  велит  сыну:  "Ты  обязан,

однако, тщательно скрывать, какое он на тебя произведет впечатление".  Среди

других характеристик особое значение придается Меттерниху. "Умный, толковый,

необходимый, любезный, скучный и  забавный,  мошенник  и  враг-супостат,  но

необходимый", - готовит Николай I своего сына к этой встрече.  Но  при  всей

авторитарности своей натуры он не ставил цели подавить и подчинить  личность

своего преемника. Настоятельно рекомендуя ему советоваться с сопровождавшими

лицами,  например  Орловым  и  Татищевым,  он  вместе  с  тем  писал:  "...в

особенности действуй по своему внутреннему влечению, помня мой совет".

     Была и  не  высказанная  в  "Инструкции"  главная  цель  путешествия  -

династическая. Наследнику  уже  исполнилось  20  лет,  пришло  время  выбора

невесты. А.Ф. Тютчева в  своих  воспоминаниях  упоминает  о  наличии  списка

имеющихся для него в  виду  немецких  принцесс.  Сам  наследник  воспринимал

предстоящее путешествие не без грусти. "Мне одному придется странствовать по

белому свету", - писал он отцу после расставания  и  покорно  добавлял,  что

смотрит на  это  "как  на  долг".  В  поспешности  отъезда,  в  длительности

путешествия,  в  тональности  настроения  цесаревича  чувствовалось   что-то

затаенное, печальное, тревожное. Сохранившиеся в архивах личные материалы не

дают ответа на возникающие вопросы о подлинных причинах, вынуждающих Николая

I  торопиться.  Эти  исчезнувшие  или  уничтоженные  материалы  "собственной

библиотеки" Романовых в 1919 г. еще были доступны и использовались историком

А.Н. Савиным в его специальном исследовании истории  сватовства  наследника.

Эта сейчас уже забытая публикация, к  которой  с  1920-х  годов  никогда  не

обращались историки, позволяет  воссоздать  страницы  жизни  великого  князя

Александра Николаевича, определившие его личную судьбу.

     Император и императрица очень торопились  отправить  сына  за  границу,

чтобы определиться с невестой и поскорее женить.  И  у  них  были  серьезные

основания спешить: старший сын вырос  влюбчивый  и  слабохарактерный,  легко

поддавался под нежелательные родителям  влияния.  В  мае  1838  г.  пришлось

торопливо увозить его за границу, чтобы оторвать от пленившей  его  фрейлины

Ольги Осиповны Калиновской и изолировать от влияния дяди  великого  князя  -

Михаила Павловича. В июне 1838 г. Николай Павлович очень тревожится и  пишет

жене, лечившейся в Германии, о своей  беседе  со  старшей  дочерью  Магу  по

поводу Саши: "Мы говорили также о Саше, и она, как  и  я,  говорит,  что  он

часто обнаруживает большую слабость характера и легко дает  себя  увлечь.  Я

все время надеюсь, что это пройдет с возрастом, так как основы его характера

настолько  хороши,  что  с  этой  стороны  можно  ожидать  многого;  однако,

безусловно, необходимо, чтобы у него были более крепкие нервы; без этого  он

пропал, ибо его работа будет не легче моей, а что меня спасает? Конечно,  не

умение, я простой человек, - но надежда на Бога и твердая воля  действовать,

вот и все". Родители не говорили сыну прямо, что они надолго усылают его  за

границу, чтобы прекратить роман с Калиновской. Но он это ясно  чувствовал  и

13/15 августа  1838  г.  послал  отцу  из  Эмса  длинное  покаянное  письмо,

признаваясь в своей запретной любви и извиняясь, что не открыл  свое  сердце

родителям, а только дяде - Михаилу Павловичу. Он писал  отцу:  "Я  "..."  не

чувствую себя способным привязаться к другому лицу, знаю, однако, что  перед

отечеством своим обязан  вступить  в  брак,  но  время  еще  терпит";  Ольгу

Калиновскую он просил отца не обижать. В своем незамедлительном ответе  отец

выражал надежду на помощь Бога в "душевном исцелении" и  обещал  по-прежнему

любить "Осиповну, как милую девушку".

     За время путешествия наследник посетил сначала вместе с отцом Берлин  и

Стокгольм, а затем по  "наставлению"  отца  -  Швецию,  Данию,  Ганноверское

королевство,  Гессен-Кассель,  герцогство  Нассауское,  Великое   герцогство

Саксен-Веймарское,   Пруссию,   Баварию,    Тироль,    Ломбардо-Венецианское

королевство,  Тоскану,  Рим,  Неаполь,  Сардинию,  Австрию,   Вюртембергское

королевство, Великое герцогство Баденское и Гессенское,  Рейнские  провинции

Пруссии,  Голландию,  Англию  -  в  общем,  почти  все  страны  Европы,   за

исключением Франции и государств Пиренейского полуострова. Обращает внимание

множественность итальянских и немецких государств  -  объединение  Италии  и

деятельность  Бисмарка  по  сплочению  Германии  еще   впереди.   За   время

путешествия наследник российского престола получил массу орденов и дипломов:

почетного  члена  Датской  Академии  изящных  искусств,   Римской   Академии

итальянской литературы, диплом доктора  права  Оксфордского  университета  и

другие.  Это  пополнило  пестрый   список   российских   почестей:   канцлер

Александровского  университета  в  Финляндии  с  1825  г.,   почетный   член

Императорской Академии наук с 1837 г. и другие.

     Познавательная программа путешествия была крайне  насыщена,  как  и  во

время  знакомства  с  родной  страной.  В   Стокгольме   наследник   посетил

Королевскую Академию наук, в  Италии  -  "подземный  Герколанум  и  открытую

Помпею", восходил на Везувий, осматривал загородные дворцы Каппо-ди-Монте  и

Казерту, в Карраре - каменоломни, из которых добывался мрамор для  колонн  и

украшений Георгиевской залы возрождавшегося из пепла Зимнего  дворца,  видел

храм Святого Петра в Риме, купол которого специально  был  иллюминирован  по

распоряжению самого папы. О пребывании наследника в Риме писал оттуда бывший

гувернер  его  Жилль:  "Капитолийский  музей,   частные   собрания   картин,

несравненные  образцы  древнего  и  нового  зодчества,  наконец,  мастерские

пребывающих в Риме художников всех  стран  попеременно  привлекают  внимание

великого князя". Как  и  в  России,  наследник  интересовался  историческими

достопримечательностями.  В  Нови  он  объехал  поле  сражения,  выигранного

Суворовым в 1792 г., в Австрии - поля битв при Асперне и  Ваграме  и  т.  п.

Наследник никогда не пропускал случая посетить живописные места  природы  во

всех странах. А посещениям картинных  галерей,  выставок,  музеев,  театров,

концертов, зародов, ферм нет счета, как и военных смотров, парадов,  учений,

также  и  светских  празднеств  -  балов,  вечеров,   маскарадов,   семейных

завтраков, обедов, ужинов у своей многочисленной немецкой родни.

     Сын и наследник могущественного российского императора был с  почестями

принят при европейских дворах, в  Ватикане  папой  Григорием  XVI,  в  домах

выдающихся государственных деятелей, например, у Меттерниха,  жена  которого

оставила  подробные  дневниковые  записи  о  его  посещениях  и  его  "милой

любезности". Видимо, "наставления" отца возымели действие, и  великий  князь

Александр Николаевич ничем не выдал своей  осведомленности  о  канцлере  как

"враге-супостате"  России.  Познакомился  венценосный  путешественник  и   с

русскими послами и сотрудниками дипломатических миссий.

     Душевные  переживания  и  переутомление,  накопившееся  еще  во   время

стремительного путешествия по России, в "чужих  краях"  дало  о  себе  знать

вспышкой лихорадки, глубокой простудой, так что  пришлось  приостановить  на

месяц следование по маршруту и осесть в Эмсе для лечения, где  в  дальнейшем

император Александр II будет не раз  принимать  различные  врачебные  курсы.

Недуг отразился на его внешности, юноша похудел, побледнел, стал  грустен  и

задумчив. Так изображает цесаревича впервые увидевший его в Эмсе французский

писатель де Кюстин, вскоре затем  посетивший  Россию.  И  несмотря  на  это,

красота  великого  князя  поразила  зоркого  наблюдателя.   "Выражение   его

взгляда, - говорит он, - доброта. Это в полном  смысле  слова  государь  (un

prince). Вид его скромен без робости. Он прежде всего производит впечатление

человека, превосходно  воспитанного.  Все  движения  его  полны  грации.  Он

прекраснейший образец государя из всех,  когда-либо  мною  виденных"...  Так

воспринимали его, впрочем, многие. С нескрываемым удовольствием  сообщал  об

этом императрице Жуковский: "Везде  поняли  его  чистоту  духовную,  высокий

характер; везде его милая наружность, так согласная с  его  нравственностью,

пробудила живое, симпатичное чувство, и все, что я слышал  о  нем  в  разных

местах, от многих, было мне по сердцу, ибо я слышал не фразы приветствия,  а

именно то, что соответствовало внутреннему убеждению. Несказанно  счастливою

минутою жизни моей будет та, - заключает наставник письмо свое, - в  которую

увижу его возвратившимся к Вам, с душою, полною живых впечатлений и здравых,

ясных  понятий,  столь  нужных  ему  при  его  назначении.  Дай  Бог,   чтоб

исполнилось и другое сердечное мое желание, которое в то  же  время  есть  и

усердная молитва за него к Богу, чтоб в своем путешествии нашел он для  себя

то чистое счастье, которым Бог благословил отца его".

     Спустя несколько месяцев в письме от 12 марта 1839 г. из Карлсруэ уже с

большой откровенностью и одновременно тревогой  Василий  Андреевич  касается

щекотливого вопроса - выбора невесты. Он сетует, что жизнь слишком суетлива,

что не остается времени для досуга и встреч "с глазу на глаз"  и  "сердца  с

сердцем". "Разумеется, - поверяет  он  свои  размышления  императрице, -  не

позволю себе никакого вопроса: это для меня святыня, к  которой  прикасаться

не смею. Да благословит Бог минуту, в которую выбор сердца решит судьбу  его

жизни!" Эти слова оказались  пророческими.  На  следующий  день  неожиданное

событие определило личную жизнь наследника.

     По совету сопровождавших его лиц и  "из  учтивости"  цесаревич  решился

заехать в Дармштадт, "не предполагая вовсе, - как сообщал в письме к Николаю

I генерал-адъютант А.А. Кавелин, - что там встретит назначенную Богом, может

быть, свою суженую". По дороге из Карлсруэ заехали в Гейдельберг, "известный

своим  университетом",  "смотрели   развалины   древнего   замка,   колыбели

царствующего в Баденском Герцогстве  Дома,  побывав  в  подвале,  в  котором

хранилась самая большая в Европе винная  бочка,  и  к  6  1/2  часов  вечера

прибыли в Дармштадт". Остановились в гостинице. В 7 часов в  казачьей  форме

наследник отправился с визитом к великому герцогу Людвигу II во  дворец.  По

дороге, как записал он в тот же день, 13  (25)  марта  1839  года,  в  своем

дневнике, его адъютант А.И. Барятинский сказал, что "тут есть  тоже  молодая

принцесса 15 лет, и очень хороша, я про нее ничего не знал". После визита  к

великому герцогу Александр Николаевич  посетил  наследного  принца  и  здесь

впервые увидел его сестру принцессу Марию. Та же дневниковая запись передает

мгновенное  непосредственное  восприятие  этой   непредусмотренной   заранее

встречи: "..." с первой минуты (принцесса Мария. - Л. 3.)  сделала  на  меня

удивительное впечатление и мне крайне понравилась. Посидев у них, мы поехали

в театр, где давали оперу Сконтини "Весталку " (ее давали в день  вступления

в Париж, 19 марта 1814 г.)". И далее: "Я еще  говорил  с  принцессой  Марией

после театра, у нее  глаза  прелестны".  Вернувшись  из  театра,  "я  сейчас

объявил Орлову о том, какое впечатление на меня  произвела  принцесса  Мария

, - продолжает свою запись наследник российского престола, - и что  она  мне

понравилась лучше всех прочих и потому я тут же решился писать Государю  обо

всем и просить его благословения. Я  считаю  этот  случай  совершенно  волею

Божьею , ибо я и не думал даже в Дармштадте останавливаться  и  вдруг  нашел

здесь, которая, я надеюсь (так в тексте. - Л. 3.) сделает счастье моей жизни

. "..." Ей будет 24 июля 15 лет, следовательно, надобно будет  подождать  до

августа 1841 года, и там, если Бог благословит, совершить брак. Она  еще  не

конфирмована (до сентября). Я так счастлив, что не могу  выразить.  Я  писал

Государю до 1/2 3 часов и потом лег спать с легким  сердцем".  На  следующий

день, увидев принцессу Марию за завтраком, он писал: "Утром она  еще  лучше,

чем вечером", и еще раз: "выражение глаз  удивительное".  И  заключает  свои

впечатления: "Мы оставили Дармштадт с совершенно другим  чувством,  чем  при

приезде, с надеждой будущего счастья ".

     С.С. Татищев, биограф Александра II, имевший  в  свое  время  доступ  к

личным материалам царской семьи, многие из которых  уже  утрачены,  писал  о

настроении и состоянии духа великого князя: "Новое пламенное чувство до того

охватило его, что в разговорах с князем Орловым, заменившим при нем умершего

попечителя князя Ливена и скоро снискавшим полное его доверие,  он  открывал

ему  свою  душу,  признаваясь,  что  вовсе  не  желал  бы  царствовать,  что

единственное его желание - найти достойную подругу, которая украсила бы  ему

то, что считает он высшим на земле  счастьем, -  счастье  супруга  и  отца".

Мысли и желания эти, оказалось,  не  были  до  конца  изжиты  или  вытеснены

признанием своего долга и предстоящего предназначения, как  он  сам  недавно

еще думал, путешествуя по России. Много позже, уже  во  время  царствования,

они вспыхнут с новой силой, только в связи с  другим  чувством  и  к  другой

женщине.

     Николай I получил известие о событиях в Дармштадте не только  от  сына,

но и от его  воспитателя  Кавелина.  Передавая  состояние  наследника  после

первой  встречи  с  принцессой,  он  писал:  "Великий  князь,  увидев  меня,

бросился, растроганней, обнимать меня, говоря: "Кажется, мне Бог дал найтить

чего искал". А спустя неделю из Англии, куда они отправились в  соответствии

с маршрутом путешествия, Кавелин писал о наследнике: "..." чрезвычайно занят

воспоминаниями о Дармштадте  ;  хоть  он  уже  испытал  чувство,  теперь  им

ощущаемое (к О.О. Калиновской. - Л. 3.), но, к  счастью,  этот  раз  оно  не

противоречит долгу и  потому  великий  князь  наслаждается  им  без  упреков

совести и, следовательно, вполне".

     Очень любивший писать письма  вообще,  в  этом  случае  Николай  I  был

особенно внимателен к сердечным посланиям сына и ответил тотчас и не раз. Он

поспешил успокоить тревоги влюбленного: "Обнимаю тебя от  всего  сердца,  со

всею родительскою нежностью, видя в этом только волю Божию  и  посылая  тебе

мое родительское благословение!" В следующем письме продолжал: "С одного дня

влюбиться не часто бывает, стало, не сомневаюсь, что Бог сподобил  тебя".  И

еще раз, 14 (26) мая, незадолго до возвращения сына домой, писал из Царского

Села: "Да наставит тебя Бог не ослепляться одной  наружностью,  но  да  даст

тебе проницательность узнать ее сердце и душу! Дай Бог, чтоб ты не ошибся  в

твоих предчувствиях, и да сподобит твоей Марье быть  тебе,  что  мне  Мама".

Можно   понять   мотивы    столь    поспешного    благословения    властного

отца-самодержца,  напуганного  недавней  историей  с   Ольгой   Калиновской.

Удивление вызывает другое,  что  он  пренебрег  тревожными  сигналами  князя

Орлова о сомнительности королевского происхождения принцессы Марии.

     Это письмо Орлова из Майнца  об  упорно  циркулировавших  при  немецких

дворах слухах, что Людвиг II  в  действительности  не  был  отцом  принцессы

Марии,  не  сохранилось,  но  содержание  его  вполне  реконструируется   по

ответному письму Николая I от 26 марта (7 апреля), которое известно  было  и

приводится в упомянутой выше статье историка А.Н. Савина. Во всем этом  деле

особенно интересна  реакция  Николая  Павловича,  который  не  увидел  здесь

никакой помехи женитьбе  своего  наследника  и  приветствовал  весть  о  его

влюбленности, по-видимому,  без  малейших  колебаний,  без  всякой  душевной

борьбы. Вот это удивительное письмо Орлову: "Сомнения насчет  законности  ее

рождения более основательны, чем вы думаете, так как считается, что в  семье

ее только терпят и едва переносят. "..." Но так как она признана  фактически

и носит имя своего отца, никто не может ничего говорить насчет этого. Важно,

чтобы молодые люди сначала узнали друг друга прежде, чем им решить, подходят

ли они друг к другу. "..." В конце концов, да благословит Господь это доброе

начало и да приведет к хорошему концу". "Почему Николай Павлович  отнесся  с

почти полным равнодушием к вопросу о  том,  чья  кровь  течет  в  жилах  его

будущей снохи?" - задается вопросом исследователь, которому  посчастливилось

познакомиться с этим навсегда утраченным для нас эпистолярным  наследием,  и

дает ответ вполне убедительный. "Как знать? - пишет Савин. - Может быть,  он

памятовал о своей много  любившей  бабке  и  об  еще  более  соблазнительных

толках, и отчасти печатных толках, по поводу рождения своего отца, и  потому

считал несправедливым или даже опасным пускаться в точные разыскания об отце

Марии Гессен-Дармштадтской. Может быть, он  хотел  поскорее  женить  сына  и

обрадовался забвению Калиновской и влюблению в принцессу. А может  быть,  он

даже был евгеником и мечтал укрепить,  оздоровить  свое  потомство  притоком

свежей, не владетельной крови. Как бы то  ни  было,  факт  остается  фактом:

монарх,   который   считался   самым   непримиримым,   упрямым   и   сильным

представителем европейского легитимизма,  нисколько  не  был  смущен  насчет

чистоты крови в жилах невесты своего наследника и с легким сердцем  успокоил

себя отсутствием официально заявленных возражений по  поводу  законности  ее

происхождения. "..." Важно знать, что  легитимизм  Николая  I  не  отличался

большой щепетильностью".

     О сомнительности происхождения своей избранницы знал  и  наследник.  Об

этом свидетельствует письмо Орлова Николаю I из Гааги 10 (22) апреля 1839 г.

"Не думайте, Государь, что я скрыл от  него  циркулирующие  относительно  ее

рождения слухи, - добросовестно  сообщал  он,  оберегая  себя  от  возможных

осложнений, - он об этом узнал в тот же день в Дармштадте, но он судил о них

с полной серьезностью, как и вы, что было бы лучше, если бы было  иначе,  но

что она носит имя своего отца и что  с  легальной  стороны  никто  не  может

сделать никаких возражений". Одной  Александре  Федоровне,  гордой  чистотой

своей крови и своим незапятнанным супружеским целомудрием,  стало  по-женски

стыдно, неловко, но она не смела пойти против  воли  мужа  и  сына,  хотя  и

высказала в письмах к цесаревичу свое огорчение.

     С  разрешения  родителей  Александр  Николаевич  еще  раз   побывал   в

Дармштадте. Письма к отцу в конце мая -  начале  июня  свидетельствуют,  что

избранница его никак не разочаровала, что он  не  меньше  прежнего  увлечен.

"Смею надеяться, что все хорошо пойдет", - заверял он уверенно. Во всем этом

деле наследник отмечает заслуги Орлова и  говорит,  что  будет  ему  за  это

"вечно благодарен". Действительно, он  это  доказал  в  первые  годы  своего

царствования.

     Однако по возвращении домой в конце лета наследник неожиданно для  всех

и, возможно, для себя возобновил роман с Ольгой Калиновской. Это было  время

сильного недовольства Николая I сыном. Он писал жене из Бородинского  лагеря

31 августа 1839 г. "Саша взял привычку  курить,  и  я,  к  своему  глубокому

сожалению, вижу, что он ничем серьезным не занимается: он предпочитает  быть

со своими адъютантами и с некоторыми другими лицами, а по вечерам  играет  в

вист со своими и Микуличем; все это, конечно, не предосудительно,  но  я  не

вижу в нем ни малейшей склонности заняться и довольствоваться самим собою. Я

об этом ему не говорю, так как я замечаю, что мои мнения принимаются не  как

от друга, а, напротив, как от лица, которое хочет первенствовать над ним,  и

я молчу, желая посмотреть, к чему это приведет".  Через  несколько  дней  из

Москвы, 5 сентября, он пишет жене  еще  более  удрученно  и  даже  насколько

драматично: "..." Характер  Саши,  к  несчастью,  не  развивается  в  нужную

сторону, и, к моему сожалению, я открываю в нем недостатки, которых я у него

не знал. Сегодня, например, он солгал мне самым  бесстыдным  образом.  "..."

Вместо того чтобы иметь друга и помощника, я боюсь, что  скоро  около,  меня

окажется существо, которое пойдет в направлении, противоположном тому, что я

думаю и что я делаю. Есть от чего трепетать.  Но  для  меня  Империя  прежде

всего, и как бы я ни любил своих детей, я еще больше  люблю  мою  родину,  и

пример Петра Великого передо мною, чтобы диктовать мне  мои  обязанности,  я

колебаться не стану". Как не похожи эти оценки и  явно  пульсирующая  в  них

душевная боль на восторженные признания  вполне  довольного  сыном  любящего

отца два года назад, во время  путешествия  наследника  по  России.  В  душе

Николая I должно было накопиться много горечи для того,  чтобы  он  хотя  на

короткое время оказался в состоянии  так  говорить  о  своем  старшем  сыне.

Взрыву  отцовского  раздражения,  видимо,   немало   способствовал   возврат

наследника от принцессы к фрейлине.

     В конце концов дармштадтское дело Николай I взял в свои крепкие руки  и

привлек к нему талантливого дипломата Ф.И. Брунова, который вскоре  сообщил,

что в Германии и в Англии брак  цесаревича  с  принцессой  Марией  считается

делом решенным. 4 апреля 1840 г. в Дармштадте состоялась  помолвка  великого

князя Александра Николаевича с гессенской  принцессой  Марией.  Известие  об

этом привез в Петербург князь А.И. Барятинский, в честь  чего  был  дан  сто

один выстрел с Петропавловской крепости. Первое свидание императора  Николая

I и императрицы Александры Федоровны с будущей  невесткой  состоялось  через

два месяца во Франкфурте-на-Майне. Об этой встрече  цесаревич  писал  своему

брату, тринадцатилетнему  великому  князю  Константину  Николаевичу:  "Вчера

Папа, Мама и Оля приехали сюда и здесь познакомились с  моей  милой  Марией,

которая тебя уже знает по твоему портрету, он у меня всегда стоит на  столе,

и я часто смотрю с удовольствием на твою милую рожу". Это радостное событие,

однако,  скрещивается  с  похоронами  Фридриха-Вильгельма  III.   Александра

Федоровна  едва  поспевает  в  Берлин  к  последним  часам  своего  отца   и

встречается с принцессой Марией уже под впечатлением похорон.  Дармштадтская

невеста входит в семью Романовых среди траурной обстановки. Это не  помешало

ей сблизиться со свекровью и новой семьей.  В  сентябре  1840  г.  принцесса

Мария вместе с царской семьей прибыла  в  Петербург.  5  декабря  состоялось

миропомазание, и по принятии в лоно Православной Церкви  она  была  наречена

великой княжной Марией Александровной. На другой день, в именины Николая  I,

было обручение, а 16 апреля 1841 г., в "накануние" дня  рождения  цесаревича

(исполнялось 23 года, а невесте еще не было и 17), совершено бракосочетание,

через два года после первой встречи, сразу определившей этот финал.

         3. Наследник престола на государственной службе и в семье

     1840-1841  гг.  были  знаменательными  в  жизни  цесаревича,  наступило

второе, окончательное совершеннолетие. Юноша стал мужем,  у  него  появилась

своя семья, а недавний ученик  получил  официальное  положение  и  место  на

поприще  государственной  службы,  гражданской  и  военной.  Наступила  пора

взрослой жизни, ответственности, самостоятельности.

     У цесаревича появился  свой  двор.  На  ежедневных  почти  собраниях  у

молодой  четы,  зимой  -  в  Зимнем  дворце,  летом   -   в   Царскосельском

Александровском   дворце   или   на   Петергофской   ферме,   господствовали

непринужденность и веселость, занимались музыкой,  чтением,  игрой  в  вист;

августейшие хозяин и  хозяйка  очаровывали  гостей  своей  приветливостью  и

благосклонностью.  Все  принадлежащие  к  их  двору  (адъютанты,   фрейлины,

родственники, приглашенные) как бы входили в состав их собственной семьи.

     Настроения и чувства Александра Николаевича той поры  живо  отражены  в

его письмах к самому близкому другу - Александру Адлербергу (в дальнейшем, в

1870-1881 гг., - министр императорского двора и уделов), которому он писал с

семи лет и до конца жизни. Письма к  "милому  Саше"  вскоре  после  женитьбы

("язык чешется, давно не с кем поболтать") полны  восторженных  восклицаний.

Молодой супруг счастлив и склоняет своего друга к женитьбе: "Когда-то  увижу

и тебя, любезный Саша, также женатым?" И в тех  же  письмах  -  восторженное

описание красавиц, которыми, видимо, оба увлекались прежде.  Другой  предмет

интересов, который сам  автор  писем  называет  "серьезным", -  это  смотры,

маневры,  посещение  лагерей.  Молодцеватым,   жизнерадостным,   однако   не

обременяющим  себя  серьезными  государственными  трудами  выглядит  будущий

самодержец в этих письмах.

     Цесаревна была вполне счастлива в эти первые годы своей семейной жизни.

Сохранившиеся  свидетельства  рисуют  ее  натурой,  отличной   от   супруга.

Вдумчивое и проницательное описание ее внешности и душевного склада оставила

А.Ф. Тютчева, назначенная к ней фрейлиной в начале  1853  г.:  "Несмотря  на

высокий рост и стройность, она  была  такая  худенькая  и  хрупкая,  что  не

производила на первый взгляд впечатления belle femme, но она  была  необычно

изящна, тем совершенно  особым  изяществом,  какое  можно  найти  на  старых

немецких  картинах,  в  мадоннах  Альбрехта  Дюрера,  соединяющее  некоторую

строгость и сухость форм со своеобразной грацией в движении и позе. "..." Ни

в ком не наблюдала я в большей мере, чем в цесаревне, это  одухотворенное  и

целомудренное изящество идеальной отвлеченности. "..." Это прежде всего была

душа чрезвычайно искренняя и глубоко религиозная, но  эта  душа,  как  и  ее

телесная оболочка, казалось, вышла из  рамки  средневековой  картины.  "..."

Душа великой княгини была из тех, которые  принадлежат  монастырю.  "..."  В

своем окружении матери, жены,  государыни,  она  казалась  как  бы  чужой  и

неосвоившейся. Она была нежно привязана к мужу и  к  детям  и  добросовестно

исполняла обязанности, которые налагала на нее семья и ее высокий сан;  она,

по крайней мере, всеми силами старалась их исполнять, но в самом этом усилии

чувствовалось отсутствие непосредственности в этих отношениях; она искала  и

находила власяницу там, где характер более открытый нашел бы  удовлетворение

интимных отношений и применение природных способностей". Эта  характеристика

помогает понять тот разлад, который обнаружится между  супругами  с  годами,

когда свежесть чувств и порывы юности пройдут. Но до этого еще далеко.

     Молодая семья быстро разрасталась.  Еще  до  воцарения  цесаревич  стал

отцом шестерых детей: двух дочерей - Александры (в семье - Лина) и  Марии  и

четырех сыновей - Николая (Нике), Александра, Владимира, Алексея. Уже  после

воцарения родились еще два  сына  в  1857  и  1860  гг. -  Сергей  и  Павел.

Император Николай I сам был крестным отцом всех детей своего старшего  сына.

По случаю рождения сына-первенца, великого князя Николая  Александровича,  в

1843  г.  счастливые  родители  пожертвовали  по  10000  рублей  для  откупа

неоплатных должников и раздачи пособий беднейшим жителям обеих  столиц.  При

рождении остальных детей жаловалось по 3 000 рублей для бедняков  Петербурга

и Москвы. О рождении первого сына, будущего наследника,  счастливый  молодой

отец сообщал своему родителю, Николаю Павловичу в Варшаву:  "Вся  експедиция

(роды. - Л. 3.) продолжалась с 1/2 12 до 1/2 5. "..." Рекомендую тебе нашего

кантониста, надеюсь, что, если Бог нам его сохранит, он  будет  тебе,  милый

Папа, добрым слугой". Странной и неуместной кажется эта военная терминология

в сообщении о личном, сугубо семейном событии,  особенно  казарменно  звучит

этот "кантонист". Однако для  адресата  и  для  корреспондента  этот  стиль,

отражавший менталитет военных людей, был вполне естественным.

     В самый день бракосочетания, 16 апреля  1841  г.,  Николай  I  назначил

наследника  престола  членом  Государственного  совета,  и   в   продолжение

следующих двух лет  членом  других  высших  правительственных  учреждений  -

Финансового комитета (6 декабря 1841 г.), Комитета министров (20 января 1842

г.), Кавказского комитета (30 августа 1842 г.). Цесаревич был назначен также

членом  Комитета  по  строительству   постоянного   моста   через   Неву   и

председателем Комитета Петербургско-Московской железной дороги.  Отправляясь

в 1842 г. в инспекционную поездку по Южной и Западной России, продолжавшуюся

более месяца, Николай I впервые  возложил  на  наследника  на  время  своего

отсутствия из столицы "решение дел  Комитета  министров  и  Государственного

совета, равно как по всем министерствам  и  Главным  управлениям  отдельными

частями". С тех пор обязанность эта возлагалась на  цесаревича  каждый  раз,

когда император отлучался из Петербурга.

     С течением времени наследнику  престола  поручаются  все  более  важные

дела, среди которых особое значение имел  крестьянский  вопрос.  Назначенный

председателем Секретного комитета по  крестьянскому  делу  1846  г.  (члены:

председатель Государственного совета И.В. Васильчиков,  шеф  жандармов  А.Ф.

Орлов, министр внутренних дел Л.А. Перовский), наследник в возрасте  28  лет

проявил полную терпимость к крепостничеству. В  журнале  Комитета  признано:

"Доколе Россия, по непредвиденным судьбам,  не  утратит  своего  единства  и

могущества, дотоле другие державы не могут служить ей примером.  Колосс  сей

требует иного основания и иных понятий о свободе не только  крестьян,  но  и

всех сословий. Основанием России было и должно быть самодержавие,  без  него

она не может существовать в настоящем своем величии. Свобода  в  ней  должна

состоять в ограждении каждого и лично, и по имуществу от притеснений другого

и в повиновении  всех  законам,  исходящим  от  одного  высшего  источника".

Крепостное  право  оставалось  незыблемым   еще   10   лет,   пока   внешние

обстоятельства не поставили под удар могущество державы. Слова  документа  в

этом отношении оказались пророческими. Робкие решения Секретного комитета  о

регламентации в отдаленном будущем повинностей крестьян и предоставлении  им

права жалобы на помещиков посредством  инвентарей  хотя  и  были  утверждены

Николаем I, но остались без последствий. Безрезультатно окончился  и  другой

Секретный  комитет   под   председательством   великого   князя   Александра

Николаевича - о дворовых людях 1848 г.

     Тогда  же,  в  1848  г.,  в  связи  с  усилением  реакции  в  ответ  на

революционные  события  в  Европе,  он  проявил  себя   крайним   поборником

ужесточения  цензуры,  сторонником   учреждения   Секретного   бутурлинского

комитета (цензуры над цензурой). Настаивая на  участии  в  нем  барона  М.А.

Корфа, он говорил ему: "Речь идет о том, чтобы завязать ожесточенный бой  (с

литературой,  прессой. -  Л.  3.)...  а  вы  внезапно  ретируетесь  с   поля

сражения". Он также признал  необходимость  строгих  предупредительных  мер,

принятых императором Николаем I относительно высших  учебных  заведений  для

ограждения их от "революционной заразы". Он писал бывшему  своему  адъютанту

Назимову по случаю назначения его попечителем Московского  учебного  округа:

"Место, которое вы будете занимать,  весьма  важно,  в  особенности  в  наше

время, где молодежь  воображает,  что  она  умнее  всех  и  что  все  должно

делаться, как ей хочется, чему, к несчастью, мы видим  столько  примеров  за

границею; к этому и г(оспода) профессора -  команда  не  легкая.  Надзор  за

ними, и самый бдительный, необходим".

     Возможно, в его позиции больше, чем убеждение, проявлялась  зависимость

от отца, несамостоятельность. Так считали некоторые современники,  например,

Корф.  Когда  в  мае  1848  г.  Николай  I  распорядился  ограничить   число

своекоштных  студентов,   Корф   написал   записку,   которая   убеждала   в

необходимости отказаться от этой меры. Он хотел вручить записку  цесаревичу,

но раздумал: "Государь не отходит так скоро от принятых мер, особенно  когда

они пошли от  него  непосредственно,  и  наследник,  если  б  и  убедился  в

справедливости моих  замечаний,  едва  ли  бы  решился  противостоять".  Это

суждение Корфа представляется весьма убедительным, но  если  даже  допустить

сомнение  в  его  правоте,  то  несомненным  остается  факт,  что   никакого

стремления и никаких попыток к освобождению крестьян он не  предпринимал  до

своего воцарения и  никакой  склонности  к  либерализму  не  обнаруживал,  в

отличие от своего брата великого князя  Константина  Николаевича.  И  только

крутое   изменение    объективных    обстоятельств,    неподвластных    даже

самодержавному монарху, вынудит его в дальнейшем  пересмотреть  традиционные

понятия и традиционную политику, хотя неприязнь  к  журналистам,  к  свободе

слова окажется устойчивой, а опыт  назначения  военных  во  главе  народного

образования возобновится и в период его царствования.

     Гражданские дела занимали не  первостепенное  место  в  государственной

деятельности великого князя  Александра  Николаевича.  По-прежнему  основное

внимание и интерес были сосредоточены на армии. Каждое лето в Красносельском

лагере он попеременно исполнял  начальственные  должности  по  разным  родам

оружия: в 1841-1842 гг. - командуя  2-й  гвардейской  пехотной  дивизией,  в

1843-м - 2-й легкой  гвардейской  кавалерийской.  В  1844  г.  он  утвержден

командиром  всей  гвардейской  пехоты.  Независимо   от   этих   должностных

обязанностей он производил смотры различным  частям  войск  во  всех  концах

России (или сопровождал императора во время  этих  занятий).  Он  также  сам

участвовал  в  маневрах,  обозревал  крепости,   посещал   военные   учебные

заведения. 17 апреля 1843 г. цесаревич назначен генерал-адъютантом и  в  тот

же день 1846 г. произведен в полные генералы.

     Важной вехой в развитии военной карьеры будущего императора явился 1849

г., знаменательный участием России в  подавлении  венгерской  революции.  Но

прежде чем говорить о делах  государственных,  следует  сказать  о  глубоком

личном переживании, о  горе,  постигшем  молодых  еще  родителей,  о  смерти

старшей   дочери,   и   первого   ребенка, -   великой   княжны   Александры

Александровны.

     О состоянии наследника узнаем из его письма великому князю  Константину

Николаевичу от 20 июля (1 августа) 1849 г. из Варшавы. В ответ на полученное

от брата соболезнование он писал: "Благодарю тебя  от  всей  души,  любезный

Костя, за твое милое письмо и живое участие в нашем горе. Зная  твое  доброе

сердце, я вперед был уверен, что ты искренне разделишь с нами  нашу  скорбь.

Мы безропотно покорились воле Божией и находим одно утешение  в  мысли,  что

наш Ангел на небесах  верно  будет  счастлив  там,  чем  когда-либо  здесь".

Однако, видимо, душевная рана отца никогда до  конца  не  зарубцевалась.  Во

всяком случае, он завещал похоронить  себя  рядом  с  Линой,  своим  умершим

первенцем.

     Даже самые скорбные обстоятельства  и  сильные  личные  переживания  не

освобождали  наследника   престола   от   его   служебных,   государственных

обязанностей. Отвезя на отдых свою безутешную жену с детьми в Ревель, он сам

отправился в Варшаву, откуда император Николай I руководил  движением  своей

армии, переступившей за Карпаты. Таков был ответ русского царя на  обращение

австрийского монарха, взывавшего о помощи к своему могущественному союзнику.

Прибывший  в  распоряжение   отца   цесаревич   получил   звание   командира

гвардейского пехотного корпуса  и  оставался  в  Варшаве  до  августа,  пока

предводительствуемая  Гергеем  венгерская  армия  не  сложила  оружия  перед

фельдмаршалом князем Паскевичем Варшавским в Виллагоше.

     Военные    обязанности    наследника    престола     чередовались     с

дипломатическими. Он писал великому князю Константину Николаевичу 20 июля (1

августа) 1849 г.: "Послезавтра Папа отправляет меня в Вену  с  поручением  к

императору насчет дальнейшего занятия Венгрии  по  окончании  кампании.  Ему

неугодно, чтобы наши войска там оставались, вопрос  весь  будет  состоять  в

том, что будут ли австрийцы довольно сильны, чтобы сохранить порядок в крае,

в котором все организовано. По  возвращении  из  Вены, -  продолжал  старший

брат, - я все еще надеюсь быть к вам в армию,  но  ты  про  это  не  говори.

Сердце радуется, видя, какими молодцами наши показались во  всех  случаях  и

каким ты сам  молодцом  был  под  пулями  и  ядрами;  признаюсь,  я  нередко

завидовал твоему счастью быть в деле и видеть,  с  каким  мужеством  дерется

наше славное войско". Через несколько дней в следующем письме он с  радостью

сообщает  брату,  что  отец  дал  согласие  на  представление   фельдмаршала

наградить Костю Георгиевским крестом.

     Восторги великого князя Александра Николаевича по поводу побед  русской

армии  и  сожаления,  что  он   сам   не   мог,   подобно   брату,   принять

непосредственное участие в боях, не были позой и выражали искреннее  желание

попробовать себя в ратном деле. Когда в следующем, 1850 г.,  путешествуя  по

Кавказу по дороге к крепости Ачхой он заметит враждебный отряд чеченцев,  то

не раздумывая, по собственной инициативе  вступит  в  бой.  Донося  об  этом

происшествии императору, наместник Кавказа князь М.С. Воронцов писал, что не

мог без страха видеть, с какой быстротой и смелостью цесаревич  бросился  за

цепь на неприятеля, на большое расстояние от дороги, тем более что не все из

свиты могли поспеть за его породистым конем. "Беспокойство мое обратилось  в

истинную радость, - с явным удовольствием сообщал он, - когда я увидел,  что

обожаемому нашему наследнику удалось присутствовать  хотя  в  небольшом,  но

настоящем военном деле, совершенно в нашу пользу окончившемся; что наследник

лично видел ловкость и самоотвержение не только казаков, но  даже  и  мирных

чеченцев, которые с ним поскакали; но что еще важнее и для нас  драгоценнее,

это то, что не только все войска, составлявшие  отряд,  почти  все  генералы

кавказской армии, но и огромное количество  милиции  разных  племен...  были

лично свидетелями истинно военного духа и благородного, можно  даже  сказать

излишнего, порыва  в  знаменитой  груди  наследника  российского  престола".

Донесение свое князь Воронцов заключал  просьбой  осчастливить  его  и  весь

Кавказский корпус "украшением достойным груди Его Императорского  Высочества

знаком ордена храбрых", то  есть  Георгия  4-й  степени.  Император  Николай

уважил ходатайство, и пожалованный цесаревичу орден тотчас же был  отправлен

навстречу ему (уже возвращавшемуся  домой)  с  его  адъютантом,  полковником

Паткулем.

     Но  вернемся  в  1849  г.,  богатый  для  цесаревича  событиями.  После

возвращения из Вены в Варшаву, в связи с болезнью и  скоропостижной  смертью

от холеры великого князя Михаила Павловича, "как старший в  чине"  Александр

Николаевич заместил его в звании  командующего  гвардейским  и  гренадерским

корпусами, а также начальника военно-учебных заведений. С этого времени  эти

две обязанности стали главными в деятельности наследника на военном поприще.

Своим  долгом  он  считал  строгое  сохранение  направления,  установленного

Михаилом Павловичем как в командовании гвардии и гренадерами, так и  в  деле

военного  воспитания  юношества,  что  вполне   соответствовало   намерениям

императора. Наследник сохранил при себе и ближайших сотрудников дяди,  среди

которых был и генерал Я.И. Ростовцев, сыгравший в дальнейшем огромную роль в

деле  отмены  крепостного  права.  Помимо  новых  обязанностей,   тогда   же

наследнику были подчинены специальные военные училища: Главное инженерное  и

Михайловское артиллерийское, а с 1654 г. и Военная академия.

     Весной 1850 г.  цесаревич  сопровождал  Николая  I  в  его  поездке  по

западному краю и Царству Польскому для осмотра крепостей и войск,  а  осенью

предпринял путешествие на Кавказ  и  в  Закавказье.  Сев  в  Севастополе  на

пароход "Владимир", он высадился на берег в  Тамани  и  через  Екатеринодар,

Ставрополь, Кисловодск, Пятигорск и Большую Кабарду прибыл  во  Владикавказ.

На границе Кавказа его встретил наместник, князь М.С. Воронцов, с которым он

продолжил  свой  дальнейший   путь.   "Всюду, -   рассказывает   очевидец, -

расположенные по дороге войска  кричали  "ура"...  Въезд  великого  князя  в

Тифлис  явился  настоящим  триумфом.  Все  население  города  высыпало   ему

навстречу, с туземными музыкантами и песенниками, и вся  эта  пестрая  толпа

теснилась к нему, размахивая зелеными ветвями и флагами. Почетная стража  из

двухсот всадников,  принадлежащих  к  знатнейшим  местным  княжеским  родам,

молодые красавицы в их живописных костюмах из бархата и кашмира, с  одеждою,

убранством чистокровных коней, блестящими золотом,  драгоценными  камнями  и

шитьем, ехали впереди великого князя, всюду сопровождая  его..."  В  Тифлисе

наследник  принял   экзарха   Грузии,   персидского   принца   Бахмен-Мирзу,

представителей  всех  гражданских  и  военных  властей,  посетил   гимназию,

казармы, школы военных воспитанников, женское учебное заведение Святой Нины,

больницу,  Институт  благородных  девиц,  был  на  обеде  у  наместника,  на

роскошном  и  своеобразном  ночном   празднике   города,   напомнившем   ему

"представление о  волшебных  сказках".  Цесаревич  оставлял  Тифлис,  вполне

довольный приемом. "То был, - свидетельствует князь Витгенштейн, -  восторг,

доходящий до исступления,  и  все  женщины  влюбились  в  него.  Он  находил

любезное слово для каждого, и всюду, где появлялся  его  облик,  открытый  и

улыбающийся, он возбуждал одушевление, переходящее в обожание. Я видел  весь

здешний корпус офицеров, со слезами радости на глазах по  поводу  нескольких

слов, сказанных им от имени императора и  от  себя,  при  представлении.  Он

обладает даром внушать к себе любовь всюду, где ни  покажется,  и  когда  он

улыбается, то словно рублем подарит".  В  дальнейшем  своем  путешествии  по

Закавказью Александр Николаевич  посетил  Кутаис,  где  принимал  владетелей

Абхазии, Мингрелии и Сванетии; перевалив через Сурам, он  осмотрел  Ахалцих,

укрепления которого ему показывал  участвовавший  во  взятии  этой  крепости

князь  Бебутов;  следуя  дальше,   остановился   в   Эчмиадзине,   где   его

приветствовал со всеми почестями католикос всех армян,  в  Эривани  принимал

Азис-Хана, чрезвычайного посла персидского шаха. Затем наследник  направился

через Елисаветполь в Шемаху, в Баку и, следуя вдоль берега Каспийского моря,

проехал через Дербент и тогда  незамиренный  еще  Дагестан  на  левый  фланг

Кавказской линии, где и произошла описанная  выше  стычка  с  чеченцами.  Он

вышел из этой неожиданной схватки героем. А в первые годы  его  царствования

войска  покорят  этот  край,  и  тогда  окончится  тянувшаяся  десятилетиями

Кавказская воина.

     Так в этот зрелый период жизни наследник  престола  продолжал  узнавать

родную страну, охватывая в своих путешествиях  окраины  необъятной  империи,

которой  ему  предстояло  управлять.  Никогда  не  удалось  побывать  ему  в

Восточной Сибири, о чем Александр Николаевич мечтал еще в  бытность  свою  в

Тобольске в 1837 году. Однако вскоре после возвращения с Кавказа  он  принял

деятельное участие в  решении  важного  государственного  дела,  касавшегося

занятия  русскими  устья  Амура.  Именно   благодаря   настойчивой   позиции

Александра  Николаевича,  назначенного  председателем  Амурского   комитета,

ходатайство генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н. Маравьева о сохранении

за  Россией  основанного  капитаном  Невельским  Николаевского  поста   было

поддержано и получило  утверждение  императора.  Так  положено  было  начало

распространению   владычества   России   на   обширный   Приамурский   край,

окончательно утвержденный за ней в  1859-1860  гг.,  в  начале  царствования

Александра II.

     В  1851  году  успешно  закончилось  еще   одно   дело,   связанное   с

деятельностью Александра Николаевича, на этот раз как председателя  Комитета

Петербургско-Московской железной дороги. 19 августа в три с  половиной  часа

утра Николай I с женой, в сопровождении цесаревича, цесаревны и двух старших

их сыновей, великих князей Николая и Александра Александровичей, выехали  из

Петербурга и в тот же день, в 11 часов вечера, прибыли в Москву (за 19 часов

30 минут). Состоялось торжественное открытие  железной  дороги,  соединившей

обе столицы.

     Занятый в основном делами  военными  и  внутриполитическими,  наследник

престола  интересовался  и  высказывал  свои  суждения  и  о   международных

отношениях. В письме  к  великому  князю  Константину  Николаевичу  13  (25)

декабря 1851 г. он писал: "Про политические дела не стану тебе говорить, все

добромыслящие, мне кажется, должны  радоваться  успехам  Louis  Napoleon  (2

декабря 1851 г. с помощью военных Наполеон III  совершил  контрреволюционный

переворот. - Л. 3). Своей решимостью и твердостью он оказал прямую услугу  a

la bonne causa. Дай Бог ему сдобровать. Странно будет, если Франция,  первая

показавшая пример революции, первая же отвергнет все несчастные  плоды  этой

революции". Наследник не ошибся в своих предположениях - 2 декабря  1852  г.

Наполеон  III  провозглашен  императором.  Позже,  в   начале   царствования

Александра II, они обменяются письмами и встретятся.

     Николай I ценил службу своего наследника, особенно на военном  поприще,

и неоднократно объявлял ему в рескриптах свою  "душевную  благодарность".  В

одном из них 10 августа 1851 г. он писал: "Вообще родительскому моему сердцу

отрадно видеть, до какой степени Вы постигли звание военного  начальника,  и

за Ваши неусыпные заботы о войске, столь искренне  мною  любимом,  благодарю

Вас от всей полноты души". В другом рескрипте от того же числа благодарил за

превосходное состояние военно-учебных заведений.  Сообщая  содержание  этого

рескрипта  всем  сотрудникам  и  воспитанникам   военно-учебных   заведений,

Александр Николаевич в своем приказе благодарил членов ученого совета,  всех

своих  помощников,  почтенных  директоров,  добросовестных  воспитателей   и

воспитанников. Обращаясь к последним,  он  писал:  "Благодарю  и  всех  моих

добрых детей. Благодарю вас, мои дети, как отец, утешенный  вами;  благодарю

вас как начальник,  осчастливленный  за  вас  милостивым  одобрением  своего

государя. Молю Бога, чтобы вы всегда любили меня, так же, как я  вас  и  как

государь любит вас и меня. В этом чувстве  -  условие  вашей  пользы,  моего

утешения и милости к вам нашего государя, нашего отца - и моего, и  вашего".

Эти    слова    Николая     I     и     цесаревича     свидетельствуют     о

романтически-восторженном, отеческом отношении к войску, о близости  отца  и

сына. Оба были военными по интересам, душевной склонности, кругу общения.

     В  1852  г.   великий   князь   Александр   Николаевич   произведен   в

главнокомандующие гвардейским и гренадерским корпусами.  Во  время  Крымской

войны 21 февраля  1854  г.,  когда  Петербургская  губерния  "при  появлении

англо-французского флота  в  виду  Кронштадта"  была  объявлена  на  военном

положении,  наследник  престола,   по   званию   главнокомандующий   армией,

начальствовал над всеми войсками, направленными  для  обороны  в  Петербург.

Именно в этой роли  он  подойдет  к  рубежу  своей  жизни  -  восшествию  на

российский престол. За два дня до этого события, 16 февраля, он по поручению

уже тяжело больного отца и от его имени пошлет письмо князю М.Д.  Горчакову,

только что назначенному командующим войсками в  Крыму.  В  нем  указывалось:

"Его Величество  имеет  в  виду,  что  сохранение  Севастополя  есть  вопрос

первейшей важности  и  потому  решается,  в  случае  разрыва  с  Австрией  и

наступления  неприятеля,  жертвовать  временно  Бессарабией  и  частию  даже

Новороссийского  края  до  Днепра,  для  спасения  Севастополя  и  Крымского

полуострова".

     С  такими  тяжелыми  мыслями   кончал   свое   30-летнее   царствование

могущественный монарх и в таких тяжелых условиях начнет царствовать его сын,

который увидит, переживет падение Севастополя через полгода и будет вынужден

искать свои решения и свой путь в правлении Россией.