Большевики. Большевизм; теория и практика большевистской революции

  

Вся электронная библиотека >>>

 Диктатура большевиков >>>

 

 

 

 БОЛЬШЕВИСТСКАЯ ДИКТАТУРА В СВЕТЕ АНАРХИЗМА


Раздел: Русская история

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Большевизм; теория и практика большевистской революции

  

 

Мстительные стихии, вставшие из столетий рабьей терпеливости, взяли верх над всеми историческими конкретными препятствиями. Рассеялись последние клочки белой России. Ушли европейские интервенсисты, «диктатура пролетариата» стала хозяином страны. Условия ее первоначального существования были трудны. Кругом, во вне — настороженный, ощетинившийся капиталистический мир, уверенный в себе,- испытанный в боях, вооруженный наукой, техникой, орудиями истребления.

Внутри — нищета, первобытные технические навыки масс, тонкая прослойка промышленной культуры, растрепанная мировой и гражданской войнами, отсутствие организационных навыков.

Но стройка началась.

Основной капитальной трудностью советской диктатуры с ее начала до ее юбилейных дней было то, что ставка ее на международную революцию в том виде, как она формулировалась неоднократно вождями партии в 1917-18 г. г. — оказалась несостоятельной.

Октябрьская революция была крушением марксистских схем. Предоктябрьская Россия не походила на страну с натянутой капиталистической оболочкой. Менее, чем какая либо другая из европейских стран, по догме марксизма, могла она претендовать на социальную революцию. Но в мировых и специальных для России коньюнктурах 1917 года был ряд исключительных условий, вызвавших катастрофический распад в производственной системе в национальном масштабе.

«России — писал Ленин — в конкретной исторической чрезвычайно оригинальной ситуации 1917 года было легко начать социалистическую революцию». Такими исключительно благоприятными условиями для подготовки социалистической революции были: 1) возможность сочетания лозунга социальной революции с окончанием мировой империалистической войны, вызвавшей чрезвычайную напряженность и крайнюю усталость масс; 2) возможность, по крайней мере известное время, остаться по выходе из войны вне сферы влияния продолжавших борьбу европейских империалистических групп, источавших одна другую; 3) возможность за этот, хотя бы кратчайший период передышки, приступить к внутренней организационной работе и наметить основные линии революционного строительства; 4) исключительно благоприятное полож_ение России, благодаря огромным масштабам ее террирории и слабо развитым путям сообщений, в смысле возможной встречи с новыми агрессивными поползновениями западноевропейского империализма; 5) наличность тех же условий на случай гражданской войны; 6) возможность почти немедленного удовлетворения основных требований революционного крестьянства, не взирая на глубокое расхождение по существу между общедемократическими лозунгами крестьянства и социалистической программой партии пролетариата, захватившей политическую власть. Наконец, у революционной России был уже огромный опыт, — опыт 1905 года, когда революция была раздавлена самодержавной монархией именно потому, что она вылилась только в политическую революцию, и ее лозунги не могли поэтому всколыхнуть ни крестьянства, ни значительной части пролетариата.

Таковы были эти исключительно благоприятные условия для подготовки социальной революции. Но этот перечень благоприятных условий вскрывает вместе с тем огромную сложность и внутреннюю противоречивость линий, по которым после энтузиастского начала должна была развиваться революция. Незрелость техно - хозяйственных и политических форм таила в себе потенции конфликтов, в государственнических формах диктатуры пролетариата неразрешимых.

Позже, когда с зрелостью большевизма выросла и потребность в большевистской науке, — Бухарин, натасканный Лениным по всем капитальным вопросам теории большевистской революции и научившийся с легкостью неиз'яснимой разрубать все трудные философские, политические и экономические проблемы — сумел подвести марксообразный фундамент революции в своей эфемерной «Экономике переходного периода». «Устойчивость частно - капиталистических систем — писал он — была прямо пропорциональна высоте государственно-капиталистической организации... Наиболее устойчивыми в гигантском конфликте должны были оказаться системы с наиболее развитой техникой, которой требовала империалистическая война... Поэтому, крах мировой капиталистической системы начался с наиболее слабых народно-хозяйственных систем, с наименее развитой государственной капиталистической организацией».

Однако, и Бухарин вслед за Лениным признал, что «после победы пролетариата, причина легкости этой победы диалектически превращается в причины величайших трудностей. Экономическая отсталость страны, громадное поле расщепленного, раздробленного, мелко - собственнического труда, в противоположность труду действительно обобществленному — все это представляет громадные препятствия для организации планомерной обще-хозяйственной системы».

Именно здесь и, конечно, еще гораздо ранее, чем были осознаны все трудности консолидации нового порядка, приходила на помощь ставка на международную революцию. Последняя, принимая во внимание высокую техно - экономическую зрелость западно - европейских капиталистических систем, казалась не за горами. В каждом движении пролетариата венгерского, берлинского, гамбургского чувствовалось приближение желанного девятого революционного вала. Он должен был развязать все трудности, сложившиеся для страны с нищенским техническим оборудованием, чудовищной диспропорцией между потребностями страны и ее производительными возможностями, окруженной враждебными капиталистическими системами. Ленин в «Тезисах о тактике РКП», принятых 3-м Конгрессом Коминтерна 12-VII-21 года, говорил, что «получилось хотя и крайне непрочное, крайне неустойчивое, но все же такое равновесие ,что социалистическая республика может существовать, конечно, не долгое время в капиталистическом окружении».

Еще прямей и откровенней высказался он в речи о Тактике РКП, произнесенной 5-VII-21 г. — «Когда мы начинали в свое время международную мировую революцию... нам было ясно, что без поддержки международной мировой революции победа пролетарской революции невозможна. Еще до революции, а также после нее, мы думали сейчас же или по крайней мере очень быстро наступит революция в остальных странах, капиталистически более развитых, или в противном случае, мы должны погибнуть... Но, в действительности, движение шло не так прямолинейно, как мы этого ожидали. В других капиталистических, наиболее развитых странах революция еще до сих пор не наступила. Правда, революция развивается... во всем мире и только благодаря этому обстоятельству международная буржуазия, хотя она в экономическом и военном отношениях в сто раз сильнее нас, не в состоянии задушить нас».

Однако, революция развивалась очень медленно. Шли годы. Новый тезис был поставлен на обсуждение партии — тезис о стабилизации капитализма. И большевистский стан раскололся: одни (так называемое большинство) взяли смело курс на изолированное социалистическое развитие, не надеясь более на поддержку мировой революции в ближайшие годы; другие (оппозиция) полагали, что установка на независимый от мирового хозяйства темп развития искажает все перспективы, сбивает с пути плановое руководство.

И вот еще недавно (12-10-27 года) бессменный большевистский Фигаро — Бухарин, во чтобы то ни стало желающий быть оптимистом и вместе приятным человеком, на VII Московском Губернском С'езде профессиональных Союзов, развил, по мысли не очень новую, но впервые откровенно до конца высказанную теорию международной революции. Он посмеялся легонько над наивными людьми, представляющими международную революцию в качестве «какого то в известной степени одновременного акта, происходящего сразу в ряде капиталистических стран в один прекрасный день»; потрепал устряловщину и, вспомнив Ленина, глубокомысленно пояснил, что мировая революция есть «эпоха революций, есть длительный процесс, есть в высшей степени длительный процесс, не только длительный, но и разнородный процесс и т. д. и т. д.». В качестве до конца убеждающих аналогий, он сослался на буржуазные революции — английскую, французскую и пр. и пр. — и успокоительно заверил, что «великий процесс революционного перехода человеческого общества от господства феодализма к господству капитализма на разных континентах и материках занял изрядное количество столетий». Конечно, тут же он оговорился, что «с международной социальной революцией будет много иначе», что «рабочий класс завершит свою революцию по всему земному шару в несравненно более быстрый срок, ;чем это делала буржуазия» <— все же на этот раз Бухарин поостерегся устанавливать календарные сроки, тем более, что после обидных для буржуазии параллелей было уже легко перейти к шаблонной магии большевизма: об'явить, что международная революция «не есть нечто, что будет, а есть нечто, что происходит, не есть нечто только чаемое и ожидаемое, а есть сущее, не есть то, что придет через неизвестный срок, а есть то, что имеет уже место в действительности». И на самом деле, Бухарин, после этого, пред'явил послужной список международных революций, в который, руководясь правилом, что пригодится и веревочка, внес все то, что мог, — и то, что является подлинными симптомами приближающей международной революции, и то, что является заурядным продуктом органического развития буржуазного общества.

Стремясь реабилитировать во что бы то ни стало свою партию от обвинения в отсутствии революционной интуиции, Бухарин одним взмахом языка отожествил историю буржуазного общества вообще с социальной революцией. Конечно, факт развития буржуазного общества есть процесс заострения его противоречий и приближения таким образом революции. Но самые жестокие противоречия капитализма и самые жестокие способы разрешения их не есть еще социальная революция, как принято понимать ее в теоретических исследованиях, как и в практических соображениях. У Бухарина революция всегда, везде, во всем. Это великолепный способ развязать себе и партии руки и отпустить единомышленникам все грехи по части предвидения.

Но... одно дело ждать революцию, как заострение социального процесса, опрокидывающее социальную базу через 5, через 10, через 50 или через 100 лет. Если руководствоваться правилом — над нами не каплет — можно с революцией вставать, с революцией обедать, с революцией ложиться спать и так, прожив спокойно узаконенное число лет, передать резолюцию в безмятежное пользование наследникам. Но в стране, где техно - экономические и финансовые рессурсы напряжены до крайности, где сохранение фасадов на предмет международной рекламы и все тех же надежд на революцию достигается за счет эксплоатации рабочих сил с одной стороны и чрезмерного же их расточения с другой — революция перестает быть ласкающим пейзажем. Она есть острая необходимость, вне которой немыслимо строительство.

Дело разумеется не в том, что самый важный основной прогноз партии оказался ошибочным, и тем более не в том, что в бухаринских фокусах больше смелости, чем чистоты и ловкости, но в том, что медленность революционного развития в Европе создает для нас специфические трудности.

В ранний период советской истории Россия должна была одновременно на разных фронтах вести неослабную борьбу с агентами мирового империализма и просто авантюристами. Лишь с ликвидацией врангелевской армии, при том исключительно при решающей помощи революционного повстанчества Украины (махновщины) непосредственному вооруженному вмешательству во внутренние дела страны пришел конец. Позже началась эра невооруженного вмешательства, когда планы и предположения советской власти становились игрушкой в руках владеющих командными экономическими высотами империалистов, когда советской власти, в поисках кредита и машин, приходилось жертвовать своими, годами облюбованными, принципами и при том, в конечном счете, без надлежащего эффекта. Так было, хотя бы в вопросе о признании царских долгов. Никакое оппортунистическое красноречие не замажет здесь глубокой обиды революционного самолюбия.

Не менее сложным, запутанным, даже хаотическим было и остается внутреннее положение страны.

Решительный катастрофический разрыв всей сети производственных отношений, расстройство транспорта, голод, безработица, относительная неорганизованность пролетариата, необычайная сложность и противоречивость условий крестьянского хозяйства; психология «мелкого хозяйчика», непримиримо враждебная новому советскому строю; частью добровольный, частью вынужденный «саботаж» советских учреждений со стороны технической интеллигенции; незнание местных условий и практическая неумелость партийных вождей; наконец, глубокая ненависть и недоверие масс ко всему государственному, — таковы были условия, в коих протекали первые самые трудные шаги социалистической революции.

Нельзя не отметить также особых трудностей, вытекающих из глубокой противоречивости и даже противности интересов и вожделений наиболее влиятельных в стране социальных групп.

Передовая, наиболее влиятельная в промышленных центрах, группа фабрично - заводского пролетариата, независимо от его относительной технической обще - культурной отсталости, сравнительно легко допускала возможность применения чисто коммунистических методов.

Могучая численным составом и определяющим влиянием в хозяйстве, группа крестьянства подозрительно и даже ненавистно относилась и относится ко всем попыткам коммунистической государственности опекать и контролировать ее хозяйственную деятельность.

Наконец, многочисленная и технически влиятельная группа мещанства, включившая в себе разнородные служилые и нетрудовые элементы: от осколков буржуазии, позже нэпачей, бесчисленных «мелких хозяйчиков», до авторитетных спецов и технических агентов всех сортов и видов, — представляла весьма неустойчивую, живущую зигзагами среду, — от полного отождествления себя с коммунистическими заправилами страны, от под- коммунивания, лакейства, лизоблюдства до полного отвращения к новому режиму, до явного и скрытого саботажа.

Все эти группы жили — особенно в начале — своими установившимися бытом, профессией, способами; по своему расценивали революцию и ее дальнейшие возможности, по своему реагировали на мероприятия советской власти.

Известный теоретик анархизма, т. Боровой, был глубоко прав, когда писал уже в самом начале революции: «Не взирая на наличность мучительных антагонизмов, не взирая на то, что в стране быть может не было достаточно реальных предпосылок для революции, было поздно рассуждать о том, что бы загонять ее, преждевременную гостью, назад, обратно и ждать нового более благоприятного момента. Только слепым, тенденциозным или определенно реакционным элементам могло казаться, что революция могла быть «сделана» иначе. Революция не была и не могла быть механическим продуктом отвлеченной человеческой воли. Она была процессом, со стихийной силой вырвавшимся из нужд народа, из всей сложной совокупности условий, определявших органическое содержание его жизни».

И именно потому, что революция пришла стихийной силой, вспоенная лишениями и страданиями народа, что она не укладывалась ни в какие теоретические сметы, обманула рассчеты всех партий, она была живой, действенной, неотразимой.

Возвращение к старому хозяйственно - политическому типу, типу промышленного феодализма, было невозможно, ибо оно прежде всего шло в разрез с ве- дичайшим приобретением революции — утверждение принципиального права каждого трудящегося на достойное человека существование. Оно невозможно было и по соображениям обще-экономической логики, ибо старый хозяйственный тип имел свою собственную внутреннюю логику, напоенную содержанием, враждебным интересам свободной общественности. Он не давал места трудовой инициативе.

И мнилось, что единственно здоровый, единственно правильный путь — спасти революцию от внешних врагов, избавить ее от раздирающих ее мучительных противоречий, расширить и углубить ее содержание — заключается в обращении к непосредственной творческой инициативе трудящихся масс. Они, столетиями несшие на плечах тяжесть государственности, одни могли найти верные слова для созидания новой свободной общественности. Последняя должна была стать достойным увенчанием беспримерного революционного под'ема.

Задача революционных партий состояла в том, чтобы слить свое одушевление с одушевлением масс, передать им свои знания, свой организаторский опыт, быть на страже приобретений революции, сигнализируя массам о каждой грозящей революции опасности...

И на заре революции, независимо от путей ее победы, Ленин понимал как будто верно роль, которую должен был сыграть большевизм в утверждении и развитии революции. — «Чем держится дисциплина революционной партии пролетариата? Чем она проверяется? Чем подкрепляется?» И на вопросы эти он сам определенно недвусмысленно ответил: «Его умением связаться, сблизиться, до известной степени, если хотите, слиться с самой широкой массой трудящихся, в первую голову пролетарской, но также и с непролетарской трудящейся массой».

Однако, эта мысль уже тогда и особенно сейчас находится в вопиющем неразрешимом противоречии с духом марксизма в его оффициальном большевистском преломлении.

В жертву старому, мертвящему канону, утверждавшему недоверие к революционной инициативе масс, монополизирование ее за штабом патентованных революционеров, государственным централизмом, — в жертву этому канону были принесены все весенние мечтания большевизма.

На пламенный энтузиазм, на глубокую революционную напряженность, с которыми трудовые массы выступили на завоевание свободы и новых прав, коммунистическая государственность ответила политикой компромиссов и террором. Болото приспособленчества, в которое погрузилась большевистская диктатура, ядовитыми миазмами отравила революцию. Большевизм убил её душу, убил ее моральный смысл.

Прежде всего народно-хозяйственная система, утверждаемая, и охраняемая большевизмом, есть система универсальной и беспощадной эксплоатации.

На деле, по существу, а не по оффи- циальной прессе, не в утопиях, не в методологических исследованиях понятий — строй советской диктатуры есть система капитализма.

Основной признак последней — антагонистические формы социальных отношений — вычеркнут только формально, только в декретном праве. Фактически антагонизм этот живет, глубок и упорно растит бунтарские чувства. Закабаление труда, упразднение рабочего и служащего, как человека, как личности; усиливающаяся государственная эксплоатация труда, нарастающая безработица; решительная невозможность для трудящихся масс отстаивать свои интересы там, где они в чем либо противоречат директивам из центра; превращение профсоюзов в бессильный подголосок партии; беспощадные санкции против протестантов; чудовищный рост карательного аппарата; образование привиллеги- рованных паразитических групп, выполняющих исключительно функции надзора и охраны — таковы основные черты советской капиталистической государственной системы.

Только схоласты и фанатики могут в советской форме наемничества усмотреть раскрепощение труда.

Но то же должно быть сказано и в отношении к крестьянству.

И здесь государство — универсальный хозяин, всесоюзный мироед, опутавший крестьянство крепкой сетью партийных мероприятий. И здесь — тяжелый неоплачиваемый по его действительной стоимости труд; систематическая экспроприация продуктов крестьянского труда под формой государственных заготовительных операций; обесценение крестьянского рубля; непрерывное нарастание избыточного населения; убивающая мед-» ленность сельскохозяйственного прогресса, благодаря неуклюжему централизму большевистской политики; судорожные метания от бедняка к середняку, от середняка к кулаку и обратно; глубокое, не взирая на отдельные подачки, пренебрежение к культурным интересам деревни, относительно далекой, не мозолящей глаз; беспощадные репрессии за попытку активного или пассивного сопротивления хищнической политики диктатуры.

Ни политическая, ни экономическая эксплоатация пролетариата и крестьянства не исчезли. Изменились формы эксплоатации: прежде она была просто капиталистической, ныне, под именем «рабоче - крестьянской» власти, «советского хозяйства» — она стала государственно - капиталистической.

И вопрос, поставленный 5 лет тому назад «рабочей оппозицией» партийному руководству, остается актуальным и до сих пор: «Действительно ли мы (пролетариат) хребет классовой диктатуры, или же мы — безвольное стадо, быдло, которое служит подпоркой для тех, кто, оторвавшись от масс и угнездившись под надежную сень партийной вывески, творят политику и строят хозяйство без нашего руководства, без нашего классового творчества?».

 

** *

 

Воззрения большевизма на государство — каноничны. Имеется законченная, общепризнанная догма государства — шедевр марксистской диалектики и вместе виртуозный вариант поэмы «Великий Инквизитор».

Догма большевизма вынашивалась еще в мансарде эмиграции, но боевое крещение получила в пору, когда страна потрясалась гражданскими войнами, а хозяйство

умирало в силу полного распада производственных связей.

Логическое «совершенство» догмы обеспечило ей «долгую жизнь». И ныне, к десятилетию, ее принципы остались «незыблемыми».

Своим заявлением: «Государство — это я», большевистская диктатура взяла на себя ответственность за революцию во всей ее исторической и моральной полноте.

Убивая общественное творчество, она отныне полагалась только на свою инициативу.

Какими же средствами большевистская диктатура полагала консолидировать социальную революцию? Какой путь избрала она, чтобы не только механически подчинить массы своей феруле, но воспитать их, вдохновить передовыми социалистическими лозунгами, вдохнуть в них, искалеченных войной, продовольственной разрухой, полицейской регламентацией, мнгочисленными тяжкими неудачами на внутреннем и внешнем фронтах — свежий, бодрый дух, веру в социалистическое строительство?

Что противопоставила она их первоначально так ярко горевшему революционному энтузиазму?

Две вещи были и остаются началом и концом творческой деятельности большевистской диктатуры: 1) Теория коммунистической государственности и 2) Красный террор.

В программных речах, в выступлениях и дискуссиях на с'езде, в знаменитом памфлете по адресу болеющих «Детской болезнью левизны», Ленин постепенно создал ту своеобразную доктрину коммунистического государства, которой было суждено войти в обязательное руководство партии и определить все дальнейшие ее шаги на поприще практической политики.

Это — доктрина зигзагообразной политики: «лавирования», «передышек», «соглашательств», «дани», выгодных «шагов назад», выгодных «отступлений» и «отказов» — законченная классическая теория компромиссов.

Пренебрегая «хихиканием лакеев буржуазии», Ленин в своих речах к трудовому народу звал его «лавировать», «отступать», «выжидать», «медленно строить» и пр. и пр. Не пламенный коммунизм, а трезвая коммерция, выторговывающая у непобежденной еще буржуазии клочки социализма, должны были стать лозунгом момента. Воспитание в себе мещанских добродетелей, скопидомчество духа, боязнь в себе и других «вора» — вот то, что должно было войти в первую заповедь возрождавшегося народа.

В памфлете, задуманном и написанном по всем правилам партийного маккиавелизма, Ленин, пренебрегая отжившей неклассовой моралью, уподобляет тактику возглавлявшейся им партии, тактике военного вождя, не желая замечать пропасти, разделяющей их цели.

Все средства хороши, раз они ведут к победе. Есть компромиссы и компромиссы. «Вся история большевизма — поучал он «левых» немецких коммунистов, захлебывавшихся в своей революционности, — и до, и после октябрьской революции полна (курсив Ленина) случаями лавирования, соглашател- ства, компромиссов с другими и в том числе с буржуазными партиями». И, не оставаясь голословным, Ленин подробно перечислил соглашательские шаги своей партии, начиная с соглашения с буржуазными партиями в 1905 году до принятия — уже в момент октябрьского переворота — «целиком, без изменения эс-эровской аграрной программы».

Компромисс и соглашательство, заклейменные — и столь справедливо — большевиками для всех иных фракций государственного социализма, — стали маяками, светившими путь их революционному творчеству. И эта политика погрузила их в бездны приспособленчества, лицемерия и беспринципности.

Брестский мир, аграрная политика с ее судорожными метаниями, недоуменное качание между «коллегиальностью» и единоличием; геркулесовые столбы несведения концов с концами в политике частного капитала; экс- промтные и вместе беспокойные призывы по адресу западно - европейского капитализма через головы своего и иностранного пролетариата; в целом, с неслыханной беззастенчивостью применяемая система двурушничества, когда шуйца компартии сознательно игнорирует, или даже принципиально отрицает то, что делает ее десница; когда с одной стороны важнейшей очередной задачей'текущего момента возвещается борьба с мелкой буржуазией, а с другой стороны в ряде декретов, дифирамбически раз'ясняемых и комментируемых оффици- альными публицистами, создаются техно - экономические и психологические предпосылки для воссоздания и укрепления ее же, — все это останется навсегда железным памятником насквозь противоречивой, насквозь лживой, себялюбивой, думающей лишь о самосохранении, оппортунистической политики большевистской диктатуры.

Ленин умер, но дело его живет. Оппортунистическое знамя было подхвачено верными руками и продолжает реять перед редеющими рядами старой большевистской гвардии.

В июле 1927, оффициальный орган «Правда» опубликовал трехэтажные «Заметки на современные темы» Сталина, в которых заместитель Ленина должен был китайские поражения партии превратить в китайские победы. Сталин мысленно обращается к незабвенным тактическим принципам ленинизма и иллюстрирует их удачными примерами собственной политической практики.

Все движется — даже марксистская диалектика. Ленинская диалектика «лавирования» перешла в Сталинскую диалектику «виляния». Почти с иезуитской ловко- ( стью, Сталин ошарашивает ко всему привычную аудиторию ленинской постановкой вопроса — «каким образом лозунги для партии перевернуть в лозунги для масс?., как и каким образом подводить массы к революционным позициям, чтобы сами массы убедились на своем собственном политическом опыте в правильности партийных лозунгов? А убеждать массы нельзя лишь одной пропагандой и агитацией. Для этого необходим собственный политический опыт самих масс». Затем следуют исторические экскурсии, и Сталин выходит из китайской авантюры победителем. Оказывается, китайские коммунисты, полгода назад, не должны были бороться с гоминдан- ским руководством. Почему? Потому что сладости Гоминдана не успели еще набить массам оскомину, и правильная позиция компартии должна была заключаться в

том, чтобы она, потирая руки, наблюдала, как Гоминдан, фатально исполняя свое историческое предназначение, становился все более постылым массам и без навязчивой указки коммунистов. В весьма короткий срок Гоминдан себя исчерпал до конца и вскрыл свою зловредную сущность.

В этом раскрытии гнусной природы Гоминдана, по- видимому, была повинна не столько китайская история, сколько «провокационные» бумажки оппозиции. Но о таких деталях Сталин не пишет и не говорит. Во всяком случае, коммунисты и русские и китайские получили право завопить: долой! Вопила ли китайская коммунистическая партия или русская китайскими голосами, но Сталинская политика «виляния» закончилась трагедией Кантона, и массы, руководимые «великим» тактиком приобрели тяжелый, но «собственный политический опыт», — как не следует доверять вождям, хотя бы и действующим по патентованным принципам.

Вторым методом управления был и остается террор. Террор по отношению к классовым врагам, недовольным, инакомыслящим, всем, кто не только действует, но и мыслит ортодоксально. Массы в значительных слоях — еще темны, извращены многовековым рабством, скрывают в своей толще немало индиферентных и прямых шкурников и потому они, по старинному рецепту Руссо, насильно должны быть сделаны свободными.

«Пролетарское принуждение»—писал Бухарин (особенностями своей логики и своего письма, состряпанный из двух вождей—Плеханова и Ленина) — «во всех формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

И это, одновременно наивное и полное цинизма доктринерство, эта изуверская социальная квази-филосо- фия, сдобренная партийной педагогической указкой и нажимами «канонизированных чиновников» (выражение Шляпникова) — стали единственными методами управления в партийной диктатуре, сохранившей вывеску «диктатуры пролетариата» для домашних праздников и международных выставок.

Итак, беспрекословная социалистическая паства, безмолвствующий народ с одной стороны, всеведующая, всестроющая партия — с другой. Неисповедимые иным пути — открыты только ей.

В стране есть только один бесспорный источник истины — государство. Но... государство есть диктатура пролетариата, диктатура пролетариата есть диктатура партии, диктатура партии — диктатура ее Центрального Комитета, диктатура Ц. К. — диктатура Политбюро, пресловутой таинственной «семерки». Наконец, диктатура «семерки» есть диктатура первой головы, сверх головы, головы из голов. На ролях сверхголовы был прежде Ленин; ныне волею большевистского провидения — Сталин. Формально, государственная азбука большевизма усвоя- ется легко. Каждый гражданин есть прежде всего слуга государства, его чиновник, творящий волю его, если не за совесть, то за страх. Свободная инициатива личности или общества категорически вычеркивается из обихода государства. Нет иных целей, кроме целей государства. Попытки выйти из заколдованного круга должны караться беспощадно.

Советы — филиальные отделения правящей партии, советские учреждения — канцелярии, исполнители, передаточной инстанции воли центра на переферии.

Все продукции государственной жизни должны нести на себе печать коммунизма в его оффициальном, правительственном истолковании. Иное излишне, вредно и опасно. Последняя и высшая инстанция в суждении о правде и справедливости — Чека, ныне ГПУ. Вот аракчеевски ослепительная, большевистски законченная система казарменного единоличия, подчиняющая себе все стороны жизни, не останавливающаяся ни перед разрушением культурных ценностей, ни перед хищническим расточительством человеческой энергии. Система — подкрепляемая штыками, тюрьмами, концентрационными лагерями, административной ссылкой, расстрелами.

Террор всегда был и остается последним доводом дрожащего за свое существование правительства.

Террор соблазнителен огромными возможностями. Он дает как бы механическое решение безвыходным вопросам. Но принципы террора наносят непоправимые удары свободе и революции. Чудовищная власть одинаково развращает и губит, как ее врагов, так и ее служителей. Народ, не знающий свободы, привыкает к диктатуре. Сражаясь против деспотизма и контрреволюции, — террор становится лучшей их школой.

Правительство, вступившее на путь террора, неизбежно отрывается от масс, — оно должно с'узить до предела круг лиц, облеченных чрезвычайными полномочиями во имя его спасения. И неизбежно рождается то, что может быть названо паникой власти. Диктатор всегда труслив. Везде мерещатся ему измены и опасности. И чем страшнее деспоту, тем беспорядочнее, тем беспощаднее разит все окружающее, — не различая призраков и реально существующих вещей — его напуганное воображение; тем более сеет оно вокруг себя отчуждения и ненависти.

Правительство, вступившее на этот путь, силой внутренней логики, должно пройти его до конца.

Народ безмолвствует, а именем его идет беспощадная расправа сперва с партийными врагами, потом инакомыслящими, наконец, всеми сомневающимися в незыблемости канонов диктатуры.

 

 

СОДЕРЖАНИЕ КНИГИ:  БОЛЬШЕВИСТСКАЯ ДИКТАТУРА В СВЕТЕ АНАРХИЗМА

 






Смотрите также:

 

Большевики, партия большевиков. Октябрьская революция, РСДРП б

Большевики приходят к власти. После провала корниловского мятежа большевики, арестованные в ходе июльских событий, бы-ли освобождены из тюрьмы.

 

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА. Белые против красных

Одной из действенных форм массово-политических кампаний РКП(б) по разъяснению политической линии большевиков в
Вряд ли Е.А. Беренс разделял идеологию большевизма.

 

Большевики. Левые эсеры. Анархисты

Колеблющиеся попутчики большевиков. Наиболее радикальные из приверженцев демократических идеалов крестьянства — левые эсеры.

 

...политико-правовая идеология (социал-демократия и большевизм)....

Большевизм победил в России, но социализм потерпел там поражение".
Большевики и социал-демократы — интернационалисты делали центристам II Интернационала тот упрек, что...

 

Партии и общественные движения. Кадеты, эсеры, большевики...

Активизировали свою работу большевики. Численность этой фракции РСДРП к моменту выхода из подполья составляла всего 24 тыс. человек (в том числе 2 тыс. в Петрограде).

 

СОВЕТСКИЙ СОЮЗ. Становление советской системы 1917-й–1930-е годы

Большевики обещали мир измученному войной народу, землю – крестьянам, фабрики – рабочим, требовали передачи всей полноты власти Советам...

 

БОЛЬШЕВИКИ. Правительство большевиков однопартийное - Совет...

Вместо подавших в отставку в правительство были введены большевики А. Г. Шлихтер и Г. И. Петровский. Этот эпизод явился продолжением предоктябрьского спора в самой...

 

кадеты, октябристы, эсеры, меньшевики и большевики. Политику...

Большевики на своей VII (Апрельской 1917г.) конференции ут-вердили курс на подготовку социалистической революции.

 

Большевики внедрились в Штаб, сделав военно-революционный комитет....

Большевики со вчерашнего дня внедрились в Штаб, сделав «военно-революционный комитет», без подписи которого «все военные приказания недействительны».

 

Октябрьская революция 1917 года и гражданская война в России

Большевики лучше, чем другие партии, знали настроение масс, их чаяния. Вторая причина, прямо вытекающая из первой, в том...