СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО НА РУСИ В ПЕРИОД ОБРАЗОВАНИЯ РУССКОГО ЦЕНТРАЛИЗОВАННОГО ГОСУДАРСТВА

Борьба крестьян за землю. Кто такие старожильцы

Конец XIV и XV в. — время усиления роста феодального землевладения. Сокращался земельный фонд, числившийся за терявшими долю политических прав великими и удельными князьями и их потомками. Перераспределение этого земельного фонда частично удовлетворяло спрос феодалов на земли для вотчин и поместий. Главным же поместным фондом оказывались черные земли.

В этих условиях перед крестьянами черных волостей с осо бон ocTpoToii встала задача по защите своих волостных земел;. от посягательств соседей — землевладельцев-феодалов. Крестьяне черных волостей выступают борцами за свою «пошлину», за свои права. Волостная община в лице своих волостных, сель ских старост и крестьян-старожильцев активно, настойчиво от стаивает свои права на земли и угодья, права на свободное рас поряя«ение ими, вступая в борьбу с землевладельцами-вотчинни ками, посягавшими на земли волости.

В первые ряды наступавших феодалов с конца XIV в. выдвинулись мопастыри; среди них в Северо-Восточной Руси одним из наиболее активных был Троице-Сергиев монастырь. Группа судных дел из двенадцати докладных судных списков   рассказы вает о тяжбе крестьян разных селений Залесской волости Костромского уезда с Троице-Сергиевым монастырем за земли» которая издавна была волостной черной, но была захвачена мо пастырем и теперь эксплуатировалась им. Один за другим предъявляются крестьянами разных селений этой волости иски к монастырю о возврате захваченных им земель-пустошей: Бу- раковой, Матковской, Мичкова, Носкова, Оглоблиной, Парамонова, Подболотлой, Подкосова, Потапова, Стонилова, Стрельникова. В роли свидетелей на суде выступают крестьяне соседних селений, крестьяне и старосты соседних, тоже черных волостей. Выступающие знахори-старожильцы помнят события крестьянской трудовой жизни за 60 и даже за 80 лет. В отношении каждой земли или пустоши они рассказывают, кто там из крестьян волости жил и работал, причем оказывается, что все приведенные наименования пустошей произошли от имен крестьян, которые создавали в этих деревнях (потом из-за бедствий опустевших) свои хозяйства.

Важнейшим признаком принадлежности того или иного поселения или угодья к черной волости является несение общего с волостью тягла: «та земля черная тяглая из старины», «яз жил в той земле, а потуги давал в столец в Залесье»; «Яз... был есмь... староста и на ту землю на Носково метал пометы и дань и проторы подводил».  Один свидетель говорит: «старостил, есми на Залесье, и помет есми метал — дани и проторы на Пота- ново (спорная земля, — Г. К.), а земля — наша Залесская черная тяглая».  Выступающий на суде свидетель был старостой в черной Залесской волости, в нее входила и населенная эксплуатируемая земля Потапово. Староста производил раскладку «даней и проторов» и устанавливал их размер на землю Потапово. Сбор и своевременная выплата тягла — «даней и проторов» — одна нз первых обязанностей черных волостей. Деньги, или оброки и дани в другом виде, поступали в «столец» — в волостную казну в село Залесье. Тянуть «со хрестьяны всеми к Залесью к столцу» — важнейший признак принадлежности к данной волости. Этого признака и ищут судьи, разбирающие дело о тяжбе за земли села Зеленцино в Переяславском уезде.

Деятельные, активные волостные организации прослеживаются в актах Белозерья. Среди судных дел крестьян с Ки- рилло-Белозерским и Ферапонтовым монастырями — большой материал о деятельности волостной организации и их старост. Н. П. Павлов-Сильванский живо обрисовал историю волости Волочек-Славинский — одну из многих черных волостей в Бело- зерье.  Излагаемая в документах и в трудах исследователей история землевладения монастырей Кирилло-Белозерского и Ферапонтова является по существу описанием постепенного захвата монастырями черных волостных земель.

Документы говорят о деятельности старост черных волостей и крестьян по защите своих волостных земельных владений. Монастыри лучше, чем другие землевладельцы, понимали выгодность владений пустошами и другими земельными угодьями, на которые можно было перезывать или, выкупив, сажать крестьян. Отсюда особая настойчивость в приобретении запустевших сел и деревень, в захвате сенных и других угодий. За короткий срок, в два-три десятилетия со времени основания, вновь возникающие монастыри становились обладателями крупных земельных вотчин. Так было в конце XIV—начале XV в. с Троице-Сергиевым, Симоновым, Спасо-Евфимьевым, Кирилло-Белозерским, Спасо- Прилуцким, Калязиным, Ферапонтовым монастырями и с многими другими.

В стремлении во что бы то ни стало, не брезгуя никакими средствами, создать себе обеспеченную жизнь монастыри достигли очень многого по линии расширения владений и умножения в них числа крестьян. Нападение врагов, стихийные бедствия, эпидемии, частые в конце XIV и в первой половине XV в. феодальные войны в Северо-Восточной Руси опустошали страну, вызывали кризисы в сельском хозяйстве. Вот в такое-то время монастыри и старались захватить и заселить опустевшие деревни, освоить пожни, рыбные, бортные и всякие другие угодья, принадлежавшие крестьянам.

Из числа уцелевших судных дел XV в. большинство является тяжбами монастырей с соседями-крестьянами за земельные угодья. До трех десятков таких дел падает на Троице-Сергиев монастырь.  Среди них на первом плане — случаи захвата монастырем земельных угодий черных волостей. Используются тяжелые времена невзгод: разорение деревень от нападений жестокого врага (Едигеева рать), тяжелый «великий мор» 1420-х годов, разорение от ратных людей и разбоев. В судных делах излагаются многочисленные истории поселений, созданных руками крестьян, а потом разоренных, опустевших и вновь восстанавливаемых крестьянами. В борьбу с сильными монастырями решаются вступать крестьяне черных волостей. Опираясь на силу и авторитет коллектива, они находят средства, чтобы начать и вести судебные дела. Известны случаи, когда крестьяне самовольно (до суда) захватывали то, что некогда было отнято у них. Несмотря на правоту, крестьянам редко удавалось выиграть дело. Судьи поддерживали монастырь. По ходу судебного дела и из показаний свидетелей, старожильцев-знахорей, раскрывается деятельность крестьянской общины черной волости.

Нередко вновь севшие на захваченную монастырем землю крестьяне, не зная истинного положения в далеком прошлом — до войны, до «мора», — свидетельствовали на суде, что они знают о данной деревне, пустоши или об угодье как о недвижимости, принадлежащей уже монастырям. Так монастырям удавалось находить поддержку среди плохо осведомленных крестьян, не принадлежавших к волости, выступающей на суде.

Такие судные дела велись и с Симоновым,  Спасо- Евфимьевым Суздальским,  Кирилло-Белозерским,  Ферапонтовым  и Калязиным-Троицким монастырями,  с митрополичьей кафедрой и ее монастырями.  Характерны дела о спорных деревнях и починках митрополичьего дома с крестьянами Ликуржской волости и Минского стана Костромского уезда. Митрополичий дом захватил опустевшие во время «великого поветрия» (1420-е годы) деревни крестьян,  и крестьяне никак не могут вернуть их себе.

На руководителях волости лежала ответственность за целостность волостной территории, в частности защита волостных земель и угодий от захвата их наступавшими феодалами. Представители волостной общины путем свидетельств надежных старожильцев, очень хорошо знавших всю жизнь волости (особенно то, что делалось в ней по сельскому строительству), доказывали свои права на старые волостные земли. Старожильцы, свидетели-знахори, выставленные волостью, знали, кто жил еще в далеком прошлом в существовавших 40—60 лет тому назад деревнях, теперь превратившихся в пустоши и захваченных монастырями; они указывали, где были расположены старые деревни и опорные угодья, и таким образом удостоверяли несомненные права волости на спорные земли. Противная сторона — монастыри — находит свои аргументы в указаниях на фактическое владение спорной землей в настоящее время. Судьи говорят в этих случаях: почему крестьяне до сих пор молчали и не требовали по суду возвращения им спорной земли? Особенно часто монастыри ссылались на документы о продаже и дарении, о пожаловании им спорных земель; нередко в предъявленных документах действительно неясно, из каких земель состоял вклад, зачастую одни и те же пустоши, луга и пожни назывались различно. Монастыри и поддерживающая их власть пользовались этим и, оставляя в стороне ясные показания старожильцев, отстаивавших справедливые требования волостей, решали дело в пользу землевладельцев-феодалов.

Симонов н Спасо-Евфимьев монастыри в очень многих случаях ссылались на приобретение спорных земель путем купли, путем вклада, дарения, а когда дело касалось предъявления документа, то указывали, что во время усобиц и пожаров в их монастырях документы сгорели и они для восстановления своих владельческих прав позднее получали соответствующую жалованную грамоту от великого князя. Власти этих монастырей, Симонова и Спасо-Евфимьева, во всех трудных случаях ссылались на указания жалованных грамот и выигрывали дело, несмотря на противоречившие решению суда показания крестьян-старожильцев, представленных волостью.

Раскрываются характерные черты во взаимоотношениях монастырей с крестьянским миром черных волостей. Монастыри захватывают лучшие, «окультуренные» земли — селища и пустоши, — места, где не столь давно были крестьянские поселения; оттягивают сенные угодья, бортные ухожаи. Наступая, монастыри заводили иочипкп и деревни на самой границе монастырской и черной волостной земли. Захват крестьянских земель осуществлялся в разоренных, опустошенных районах в самых широких масштабах; па пустоши и селища сажали на льготных условиях своих крестьян или крестьян, призванных монастырями со стороны. Монастыри находили поддержку со стороны представителей власти: судьи работали в их пользу. У монастырей оказывается достаточная материальная база, чтобы вести такое наступление. Постепенно в каждом монастыре подбираются, воспитываются из числа «старцев» и слуг кадры, хорошо подготовленные к такого рода «хозяйственной» деятельности по линии расширения своих вотчин, прав и возможностей эксплуатации сельского населения.

Приведенные примеры касаются в основном монастырей центра Северо-Восточной Руси в XV в. То же самое делали и монастыри Севера. Чтобы быть ближе к более верному представлению о масштабе борьбы монастырей с крестьянами соседних волостей, наступления монастырей на черные общинные волости, необходимо учитывать, что в силу плохой сохранности документов до нас дошла лишь небольшая часть дел о конфликтах монастырей с крестьянами.255

В силу особенностей комплектования и условий, обспечивав- 111 их сохранность дошедших до нас архивных фондов, в них слабо отражены те случаи, когда волостные черные земли присваивались, захватывались светскими феодалами. Но есть и такие случаи, когда в условиях нашествия татар, «великого мора» и междукняжеских войн крестьяне бросали насиженные места или погибали, опустевшие же селения («пустоши») или оставленные земельные угодья захватывались боярами или другими светскими землевладельцами; они указаны в нескольких дошедших до нас делах. Эти земли часто путем вклада, дарения или продажи доставались монастырям и потому отмечены уже в монастырских актах, а иск крестьяне предъявляли монастырю.

Характер конфликтов в дошедших до нас судных делах второй половины XV в. указывает на наступление монастырей на черные волости, на угодья черных волостей.

Н. Н. Покровский, автор диссертации «Актовые источники по истории феодальной собственности в России (XIV—начало XVI в.)», приводит многочисленные указания в сохранившихся источниках на случаи перехода черных земель в руки монастырей, церковных и светских феодалов. Им отмечено свыше двухсот таких случаев за XV в.  Волости сплоченно выступают на суде через своих крестьян.

Волостные сельские общины в древней Руси естественно наблюдать во всех землях-княжествах Северо-Восточной и Северо- Западной Русп. Этап наступления феодалов на черные волости в конце XIV-—XV в. и ответной борьбы крестьян за свои земли и свою самостоятельность охватывает почти все землн-княжества древней Русп. Крестьянское население сплоченно выступало в тяжбах с феодалами-землевладельцами волости. Рядом со старостами выступают крестьяне-старожильцы волостей, авторитетные люди не только в среде крестьян, но и в глазах судей и в глазах противостоящей тяжущейся стороны; среди старожиль- цев многие в прошлом сами были старостами.

Черные земли служили фондом для испомещенпя служилых людей и в XV в. Путем великокняжеских пожалований черные земли намного сокращаются. При том состоянии документов, с каким приходится иметь дело занимающимся XIV—XV вв., невозможно разрешить вопрос, в какой мере широко в разных уездах Северо-Восточной Руси были представлены волостные черные земли, и вероятно, что существовали уезды, в которых черные земли были уже захвачены феодалами и сведены на нет. Материалы «старого письма» НПК о землевладении оставлют впечатление, что здесь, в Новгородской земле, феодализация захватила полностью все погосты всех пятин. Находятся землевладельцы-феодалы для каждой земли, как будто для каждого села и деревни. В числе описываемых земельных владений согласно «новому письму», т. е. письму 1495—1505 гг., большое место занимали оброчные земли великого князя. Они могли бы соответствовать черным землям, черным волостям земель-княжеств Северо-Восточной Руси. Но на пути к принятию такого толкования стоит тот факт, что эти «земли оброчные великого князя»- в недавнем прошлом были владениями новгородских бояр и других крупных землевладельцев; в течение долгого времени они как общины были лишены самостоятельности. К тому же эти «оброчные земли великого князя» в ближайшее время могли пойти в поместную раздачу. Напомним, что «старое письмо» НПК свидетельствует о законченности феодализации на территории всей Новгородской земли. Можно выделить лишь небольшие районы особо учитываемых наместничьих земель, да остается нерешенным вопрос, не были ли «государственными» земли новгородского владыки, и если не были такими все, то может быть среди них были все же такие погосты или волости, которые несомненно пе принадлежали владычной кафедре и потому могли входить в земельный фонд государственных земель Великого Новгорода.

Для нас в данный момент интересен вопрос, в какой мере общинные порядки волостных черных общин имели место в Новгородской земле. Высказывания историков Севера Новгородской земли о землях, не вошедших в описание писцовых книг, единодушны в признании тех порядков, которые характерны именно для черных земель. В актах Новгородской земли привлекает особое внимание то, что наряду со сделками на земельные владения крупных землевладельцев, новгородских бояр, мы встречаемся с большим количеством сделок на землю — куплю, продажу, мену, дарение, завещание, совершенных мелкими землевладельцами, владельцами небольших крестьянских участков, теми, которые сами разработали эти небольшие участки («лоскуты») пахотной, сенокосной и другой земли, сами выстроили все, из чего состояло продававшееся или менявшееся хозяйство — «село земли», — или долю его. Особенно же богат и многочислен материал по этому вопросу от более позднего времени (конец XV—начало XVI в.). Поэтому нам пет особых оснований специально заниматься этим вопросом и следует признать правильным вывод, что на Севере Новгородской земли сельская община играла большую роль.

Исследования о жизни крестьянских общин Севера раскрывают сложный процесс происходившей борьбы волостных общин с наступавшими феодалами, с одной стороны, и выделения внутри общины владений мелких и крупных землевладельцев, подрывавших основы общины и в корне менявших ее лицо, — с другой. Естественно было бы ожидать подобных явлений и в волостных общинах Северо-Восточной Руси, но проследить их, видимо, мешает малочисленность источников. В отношении же основной территории Новгородской земли мы можем только указать на отмеченные уже нами случаи. Обычаи мирской общинной жизни сохранялись здесь и во владельческих волостях: были старосты, волостью сообща решались многие вопросы о пользовании волостными и деревенскими угодьями.

Борьба черных волостей с наступавшими феодалами за землю, за волостные, мирские — земельные, сенные, лесные, рыбные и др. — угодья и незримая борьба за самоуправление, ощущавшаяся и во владельческих волостях, составила важную особенность жизни крестьян в изучаемый нами период. Незначительная, когда ведется наблюдение за этой борьбой на примере отдельных селений или одной волости, она выступает как явление крупного масштаба и большого веса, когда удается охватить наблюдением крупный район и учесть результаты за длительный период. Такой пример имеем в истории Белозерского края в XIV—XVI вв. О ходе борьбы и неутешительных для крестьян результатах ее рассказано в труде А. И. Копанева по истории землевладения в Белозерском крае. Ярко выступает напряженность борьбы, в которой крестьянской волостной общине понадобилось выступать в качестве обороняющейся стороны против наступающего агрессора — монастырей-феодалов. Результаты наступления монастырей наглядно показаны на картах, приложенных к этому труду.

СТАРОЖИЛЫДЫ

Во всех указывавшихся нами судных делах в роли активных представителей черных волостей, наряду с выборными властями, выступают еще крестьяне, особо именуемые старожильцами. Старожильцы за 30—40, 50—60, а то и за 80 лет помнят все важнейшие события в жизни волости и выступают на суде в качестве хорошо осведомленных свидетелей. Особенно остра их намять на события, связанные с эксплуатацией земельных угодий волости и успешной производственной деятельностью ее земледельцев- крестьян. В таких случаях память и осведомленность старожиль- цев изумительна. Из хода судных дел мы узнаем, что старо- жильцы-знахори знали до мелочей по всем местным приметам границы своих и соседних земельных владений и угодий. Знали о земельных угодьях, о том, кто пользовался ими; где и когда кто пахал или косил и что сеял; знали на границах земельных владений межевые знаки и «знамена» на межных деревьях п других предметах, а в бортных лесах — бортные знаки («знамена») разных владельцев. Малейшая ошибка, замешательство или неточность в показаниях при особой придирчивости судей и неблагоприятном отношении их к крестьянским свидетелям могли нанести невозвратимый ущерб волости.

Старожильцы — исконные жители волости; именно эта исконная, тесная связь с делами всей волости, непосредственное участие в ее трудовой жизни, тяготы, испытанные совместно с крестьянами волости, обеспечивали старожильцам хорошую осведомленность, большой жизненный опыт, а вместе с тем и большое уважение со стороны соседей; это служило основанием особого лх авторитета в глазах судей и тяжущихся сторон.

Старожильцы, как активные участники и организаторы трудовой производственной жизни крестьянского мира, естественно, не оставались равнодушными к тяжбам своих соседей крестьян с наступавшими феодалами. Всматриваясь в состав свидетелей старожильцев, мы видим, что многие из них незадолго до того, как их привлекали в суд в качестве свидетелей по земельной тяжбе, сами были старостами и сообщали суду факты, происходившие в бытность их в этой должности.  На наш взгляд, именно из этой среды — общественного, мирского актива старожильцев и одновременно должностных лиц — выделяются инициаторы борьбы крестьян с феодалами.

Поддерживая в тяжбах с феодалами своих соседей знанием фактов и обстановки, в которой завязывались конфликты, старожильцы одной волости встречали сочувствие и поддержку со стороны зпахорей-старожильцев соседних волостей. Сообщаемые ими факты исключительны по конкретности и убедительности, они свидетельствуют о важном, большом месте этих крестьян-старо- жндьцев во всей общемирской жизни волостей. Так, раскрывая обстановку, в которой начался захват митрополичьим домом черных крестьянских земель в Ликуржской волости (Костромского уезда), инициаторы иска к митрополиту (крестьяне этой волости) говорят: «Волость.. . Ликуржская запустела от великого поветрия (от чумы,— Г. К.), а те господине (судьи, — К. Г.), деревни и пустоши волостные разоймали бояре и митрополиты... за себя тому лет с сорок, а волостных деревень Ликуржских тогды осталось одна шесть деревень с людьми, и нам... тогды было не до земель, люден было мало, искати некому...». Выставленные крестьянами в качестве свидетелей старожильцы-соседи подтвердили и картину бедствия, и то, как воспользовались крестьянской бедой митрополичьи слуги для захвата запустевших деревень. «И Борис, да Ивашко, да Мартьян, да Федько», — знахори-ста- рожильцы, названные истцами, крестьянами Ликуржской волости, — указав, что они помнят от 70 до 40 лет, сказали: «та церковь, великий Егорей (волостной центр, — Г. К.) и те деревни и починки (которые хотели возвратить крестьяне — истцы Ликуржской волости, — Г. К.) изстарины земли великого князя (т. е. черные волостные земли, — Г. К.) Ликуржские волости тяглые, а опустели... те земли от великого поветрия... и митрополиты. .. те земли поимали за себя, а тому лет сорок... да припустили к сельцом... а митрополичьих... земль туто изстарины одни три сельца.. .».  В этих типичных показаниях, к которым следует добавить, что старожильцы-свидетели готовы были на месте указать, что запустело «от поветрия» и было захвачено митрополичьим домом, ясно раскрывается тесная связь старо- жильцев-знахорей с жизнью крестьян, их органическое единство с волостной жизнью, прямое участие и важное место в ней.

Судьи в ходе судопроизводства обращаются к свидетельствам старожильцев, когда ищут доказательства тому или иному факту, так же как обращаются к письменным актам. Акты, как правило, оказывались в руках феодалов-землевладельцев (у монастырей преимущественно); потому было обычным, когда судьи, не имея оснований искать у крестьян письменных документов, обращались к тяжущимся: «А кто ваши старожильцы?»,  т. е. свидетели, подтверждающие мнение крестьянской стороны.

Старожильцы называются не только в черных волостях. Они в равной мере указываются и в дворцовых волостях, и в частновладельческих — в боярских и других вотчинах и поместьях.

Признание авторитета показаний старожильцев как судебного доказательства выступает с еще большей силой, когда речь заходит о размежевании владений, когда необходимо определить на месте принадлежность земли, угодий. При размежевании земель, при отводе владений и указании их границ, при производстве описательных работ и составлении писцовых кииг и при дозорах (когда специально ставился вопрос о проверке фактического состояния хозяйств) старожильцы являлись наиболее авторитетными свидетелями как в глазах местного населения, так и в глазах представителей государственной власти, судей и межевщиков. И потому в указных грамотах великого князя, когда речь идет о размежевании спорных земель, пишется: «И ты бы к ним на те земли ехал, взяв с собою старост и крестьян лутчих, да того бы еси обыскал тамошними людми лутчими старожильцы, чьи то земли изстарины, да те бы еси им земли и розъехал».  Присутствие старожильцев при размежевании — обязательное условие для признания его законности. «Розвели старожильцы с иконою», — пишется в такого рода документе.  Называются десятки таких старожильцев, присутствовавших при «розъезде владений».

Свидетели старожильцы из местного населения не всегда обязательно крестьяне, они могли быть и из посадского, городского населения, и из слуг монастырских, и из служилых людей, и из землевладельцев. Но преимущественно старожильцы были из крестьян, тесно связанных с волостью, с тем районом, в каком происходили события.

Мы изучаем сельское население. Закон (и обычное право) всех земель-княжеств Северо-Восточной и Северо-Западной Руси с конца XIV в. знает одну основную категорию трудового сельского населения — крестьян; и лишь тогда, когда и из крестьян необходимо было выделить наиболее авторитетных лиц, крепче связанных с яшзнью волости и деревни, власти и закон (и судебные органы), следуя своим постановлениям и тому, что подсказывали обычай п нормы сельской жизни, в качестве таких, называли старожильцев. Дошедшие до нас источники знают старожильцев как давно живущих в той или иной «волости» (говорить в данном случае о волости, а не о вотчине будет вернее); в этих источниках ясно указывается, что «давность» старожильцев солидная, она сливается с «исконностью» жизни их и их отцов и дедов в этой волости (т. е. и тогда, когда в описываемой в документе владельческой волости еще не было феодала-землевладельца) .

Такое понятие «старожильства» судебными властями и представителями центральной власти (в судебниках, в судных делах,, у (межевщиков и у составителей писцовых книг) проведено очень строго. Судебники знают старожильцев-крестьян, — именно таких п только таких, — которые вследствие длительного проживания в том или ином районе и в силу принадлежности к исконному местному населению могли выступать в качестве авторитетных свидетелей па суде по земельным тяжбам. «А судити о землях сыскивати старожилы, хто знает межы, или преж сего ту землю пахнвал или живал», — говорит статья 17-я Краткой редакции Судебника 1589 г.;   «А в землях судити старожилцы, хто знает межу или преж сего ту землю пахивал и живал», — записано* в статье 151-й Пространной редакции Судебника 1589 г.

В памятниках законодательства и в судных делах Псковской земли старожильцев называли «стариками». При «стариках» по Псковской судной грамоте производилось размежевание спорных земельных угодий.  О практическом применении этой статьи и: об участии в размежевании «старика» мы узнаем из правой грамоты псковским монастырям — Снетогорскому и Козьмодемьян- скому.

Указания на старожильцев обычны в судных делах, в разъезжих, в отводных и межевых грамотах; ста рожи льцы выступают здесь одновременно в роли надежных, авторитетных людей и вместе с тем свидетелей — людей большой осведомленности, «знахорей»; поэтому в отдельных документах их именуют просто «знахори». Упоминания старожильцев — волостных крестьян встречаются в судных делах и разъезжих грамотах XIV—XV вв. всех крупных монастырей: Троице-Сергиева,  Кирилло-Белозерского,  Ферапонтова,  Симонова,  Спасо-Евфимьева   и др.279. Они встречаются и в тех немногих судных делах (а также межевых), которые касаются светских феодалов.

В жизни сельской волостной общины, судя по документам, старожильцы были активными участниками борьбы за земли, за угодья волости, за общинную волостную собственность. Под наименованием старожильцев выступают те земледельцы-крестьяне, которые в своей деревне и волости были инициаторами и руководителями общедеревенских и общеволостных мероприятий по освоению, планомерному использованию и охране угодий; материалы о старожильцах во всех этих случаях раскрывают большую их роль в разрешении вопросов общемирскон жизни, сельскохозяйственного производства, сельского строительства и взаимопомощи. Такие жизненно важные производственные дела и обычаи, связанные в первую очередь с правильным, в общих интересах решением вопросов производства, сплачивали крестьян, обеспечивали жизненность сельской общине в условиях наступления феодализма.

Старожильцам уделено большое место и в дореволюционной и в советской историографии.  Но историки, занимаясь вопросом о старожильцах, сосредоточили свое внимание не на старожиль- цах — представителях сельской мирской общины (место и роль которых в сельской крестьянской волостной общине мы уже постарались выяснить), а на старожильцах — старинных крестьянах владельческих волостей-вотчин, правовое и экономическое положение которых, по мнению этих историков, резко отличалось от положения крестьян и черных и дворцовых волостей. Повышенный интерес именно к этой категории старожильцев подсказан тем, что их рассматривают как слой крестьян-земледельцев, который якобы первым потерял право свободного перехода от одного землевладельца к другому. В силу этого соображения на судьбе крестьян-старожильцев владельческих вотчин указанные историки находят более удобным прослеживать процесс развития феодально-крепостнических отношений на Руси. В советской историографии вопрос об этой категории старожильцев — и именно в плане увязки его с проблемой развития феодально-крепостнических отношений — более резко был поставлен и разработан Б. Д. Грековым в его труде «Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII в.».

Мы уже говорили о наступлении феодалов на материальную основу крестьянского хозяйства — волостные земельные угодья, — наступлении, подсказанном желанием увеличить доходность своих вотчин и поместий, о попытках их увеличить оброчные платежи и отработочную ренту; за этим следовало уже наступление на труд и права крестьянина и его семьи, желание на долгие годы закрепить за собой и за своим потомством «доходы» и право на груд крестьян, живших в деревнях и селах их вотчин и поместий. Так окреп особый интерес к старинным крестьянам, самой нроч ной основе их доходов.

А когда в условиях различных невзгод и усилившегося феодального гнета крестьяне оставляли родные места и переселялись г. другие волости, у землевладельцев в качестве отклика на не приятное для них явление зародилось и вынашивалось заветное желание — закрепить в своей вотчине крестьян, создать условия, которые затрудняли бы их переход и в то же время исключили бы для других землевладельцев возможность переманивать крестьян в свои волости и села. Вместе с тем землевладельцы хорошо сознавали, что первыми, кого выгодно и легко закрепить за собой, являются исконные жители и их вотчины — старинные крестьяне. Среди землевладельцев появилась и крепла мысль, что эта мотивировка будет оправдана и поддержана и самой государственной властью. Так вызревало особое внимание к старинным крестьянам, и в словаре землевладельцев слово «старожилец» получило еще новый смысл: давнего, старинного крестьянина той или иной волости-владения.

Рассмотренное нами наступление феодалов на земли и крестьян черных волостей связывалось с общим повышением хозяйственной и политической активности феодалов-землевладельцев, со стремлением феодалов к расширению своих владений, к повышению их доходности. А к этому был лишь один прямой и надежный путь — увеличение числа зависимых крестьян.

Хорошо известно положение марксизма о значении крестьянина как основного производителя материальных благ при феодализме. «Могущество феодальных господ, как и всяких суверенов, определялось не размерами их репты, а числом их подданных, а это последнее зависит от числа крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство»,282 — пишет К. Маркс. Действительно, деревня без земледельца — бездоходная пустошь; землевладельцы знали это лучше, чем кто бы то ни было. Поэтому перед ними остро стоял вопрос о привлечении новых земледельцев со стороны на пустующие участки, на пустоши, а еще лучше — о приглашении «на лесе дворы ставити».

Так перед землевладельцами определились две конкретные, насущные задачи: первая — увеличение количества зависимых крестьян путем прочного закрепления тех, кто уже жил в вотчине; вторая — приглашение и поселение крестьян в пустых дворах или на пустошах, а то и иа целинном участке, предназначенном к разработке.

Первая половина и середина XV в. заполнены междоусобными феодальными войнами, нападениями внешних врагов и стихийными бедствиями, в результате которых многие районы были разорены и опустошены. Власти стремились поддержать землевладельцев — как тех, кто восстанавливал разрушенные, опустевшие крестьянские деревни, так и тех, кто желал расширить или оживить свои вотчинные или поместные владения. Средством для привлечения таких «пришлых» (вновь поселявшихся) крестьян или возвращавшихся старых являлись предоставляемые им в особых жалованных грамотах податные льготы, т. е. освобождение этих «пришлых» крестьян от различных видов тягла на 5, 10, 12, а то и на 20 лет. Обычно одновременно в поощрение землевладельца, стремившегося укрепить рабочей силой свою вотчину, давались некоторые, но более урезанные льготы и старым, издавна жившим крсстьянам-старожильцам. Так, в этих жалованных грамотах привилось житейское бытовое употребление слов «люди пришлые», т. е. вновь поселившиеся в деревне или волости крестьяне, и «старожильцы» — в значении старых жителей волости, не пользующихся особыми податными льготами в сравнении с вновь заводящими хозяйство.

Значительная численность таких жалованных грамот еще в первой половине XV в., на фоне общей скудости наших источников, навела некоторых исследователей на мысль о важности уже для этого времени вопроса о переходах крестьян и о развернувшейся среди феодалов борьбы за рабочую силу. Возникшие догадки связывались с попытками усмотреть в упоминавшихся грамотах о «пришлых людях» и «старожильцах» отражение важных сторон в социальной жизни феодальных вотчин. Материалы из истории сельского населения ближайших соседних западных стран — Польши, Литвы, Галицкой Руси — подсказывали возможность толковать старожильцев как некое промежуточное звено по пути превращения свободного земледельца-общинника в зависимого, а потом и в крепостного крестьянина. Хотя то, что было в упомянутых нами грамотах XV в., резко расходится с материалами о крестьянах западных наших соседей (позднее об этом мы скажем с большими подробностями), но рисовалась возможность при характеристике общего процесса развития феодализма и социальпых отношений в деревне древней Руси сопоставить и сблизить эти явления.

Б. Д. Греков, приступая к исследованию вопроса о старожильцах, счел необходимым прежде всего отметить, что среди сельского населения наших западных соседей, в Галицкой Руси, в Польше и Литве, имеются категории крестьян, аналогичные нашим старожпльцам и новопорядчикам, социальное лицо которых достаточно ясно раскрыто в имеющихся там документах. Так, в Польше и Литве среди земледельцев-крестьян, наряду с «людьми похожими», т. е. вольными, пользующимися полным правом свободного перехода от одного землевладельца к другому, указываются «люди непохожие», т. е. крестьяне, лишенные этого права перехода; рядом с ними документы называют еще «прихожих» (т. е. пришлых) людей. «По московской терминологии, — поясняет в данном случае Б. Д. Греков, — мы имеем основание первых («непохожих», — Г. К.) — называть „старожильцами", а вторых („прихожих",— Г. К.) — „новопорядчиками"».  Пере-' ходя же к конкретному изложению вопроса о старожильцах, Б. Д. Греков отмечает, что этот сложный вопрос «тесно связан* с нашим представлением об общем ходе развития хозяйств общественных отношений на Руси». И в особом параграфе своего труда, поименованном «Боярщина-сеньерия XIII—XV вв. в Северо-Восточной Руси»,  Б. Д. Греков после характеристики эволюции и жизни крупной феодальной вотчины излагает свой взгляд на взаимоотношения между вотчинником и земледельцами-крестьянами. Свои выводы он формирует в ряде тезисов. Последний из них — заключительный — говорит о старожильцах. «Совершенно четко, — пишет Б. Д. Греков в этом тезисе, — обрисовываются две основные категории крестьянства: полноценные тяглецы, исстари живущие на своих участках, и вновь привлеченные в сеньерию путем договоров».  Это положение о двух резко различных категориях крестьян является у Б. Д. Грекова основой его оценки положения крестьян, их места в производстве и взаимоотношений между землевладельцами и крестьянами. Указания на особую зависимость старожильцев от сеньера-землевладельца увязывается с таким пониманием эволюции феодально-крепостнических отношений на Руси, при котором старожильцы считаются особой категорией крестьян, первой из всех потерявшей право на свободный переход от одного землевладельца к другому. «Полноценные тяглецы» — это старожильцы; им противопоставлены «новопоряд- чики». Показательно то, что никаких «новопорядчиков» не упоминают документы XIV—XV вв. Этот термин ввел Б. Д. Греков и разъяснил его содержание применительно к своему пониманию «пришлых» крестьян.

Излагая и аргументируя свой взгляд на «старожильцев», Б. Д. Греков дает понять, что в основание его точки зрения взяты данные о феодальной вотчине — материалы о ее хозяйственной жизни и об отраженных в ней социальных отношениях населения вотчины. Но поскольку в высказанных первых положениях о старожильцах многое оказывается в противоречии с документами, Б. Д. Греков, устраняя эти расхождения, считает необходимым пополнить и уточнить содержание, вкладываемое им в понятие о «старожильцах»; он ссылается на то, что многое новое диктуется меняющейся обстановкой, переменами в вотчинном хозяйстве землевладельцев. Но основное — как в характеристике «старожильцев» и «новопорядчиков», так и оценке направления хозяйственной производственной деятельности владельческой вотчины, в истолковании взаимоотношений между феодалом и крестьянами и связей между владельческим хозяйством и крестьянскими хозяйствами — остается.  Таким является положение о жесткой зависимости старожильцев от сеньера-землевладельца, от их «государя», о потере ими раньше других права на то, чтобы свободно определять место приложения своего труда, выбирать место жительства и самостоятельно распоряжаться своим хозяйством. С этой точки зрения старожильство — самостоятельное звено на пути развития крепостничества. В другой работе Б. Д. Грекова, в той ее части, в которой дается разъяснение о старожильцах, прямо сказано: «Первыми, потерявшими право ухода от хозяина-господина, были крестьяне-старожильцы».

Советские историки хорошо знают академика Б. Д. Грекова но его большому вкладу в разработку истории крестьян и в решение проблемы развития феодализма в древней Руси. Поэтому легко была принята и его теория о старожильцах. В понимании и в изложении принявших ее кое-что дополнялось, уточнялось, излагалось более ясно,  а там, где недоставало аргументов, доказательств, принимались меры к тому, чтобы подыскать их.

Из характеристики владельческого хозяйства — вотчины и поместья — в данный момент для пас является важной оценка взаимоотношений между владельческим и крестьянскими хозяйствами. И здесь мы встречаемся с единой по основе установкой, обозначившейся еще в характеристике «боярщины-сеньерии» XIII — XV вв.

Наметившиеся вопросы о «старожильцах» и «новопорядчи- ках» и логически связанный с ними вопрос о характере взаимоотношений между землевладельцами-феодалами и крестьянами их волостей-вотчин или поместий, а также о характере хозяйственно- производственных связей между владельческими и крестьянскими хозяйствами, поскольку их решение разъясняет положение крестьян, — удобнее и полезнее разобрать отдельно.

Материалы о том, кого называли старожильцами в XV в., конечно, следует искать в уже упоминавшихся нами жалованных грамотах о податных льготах переселявшимся или старым владельцам, налаживавшим свое хозяйство. Если не учитывать указаний па старожильцев, представителей сельских общин и «зна- хорей» в судах, то других документов со сведениями о старожильцах и нет.

Приводим место с указаниями о старожильцах и пришлых людях из одной такой жалованной грамоты великого князя Василия Васильевича Троице-Сергиеву монастырю: «И яз... пожаловал: которые люди у них в тех селцех и в деревнях (в селе Нефе дьевском с деревнями в Угличском уезде, недавно данных монастырю Б. И. Потопчиным, — Г. К.) нынича живут старожилци, или кого к собе в то село и в деревьни призовут жити людей ста- рожилцов, которые переж сего туто живали, или призовут к себе людей из ыных княженеи, а не из моие вотчины из великого кня- женья, ино тутошним их людем старожилцем, которые нынича у них живут, и тем их людей не надобе моя дань на пять лет, а пришлым людем старожилцом, а тем не надобе моя дань на * семь лет, а призваным людем из ыных княженеи, а тем не надобе моя дань на десять лет».  Подобных жалованных грамот о льготах переселенцам и старым крестьянам, с одновременным упоминанием и сопоставлением старожильцев и пришлых людей, многие десятки.  Смысл их и цель пожалования совершенно ясны. В связи с мероприятиями землевладельцев по увеличению числа крестьянских хозяйств в деревнях и селах их вотчин и поместий — путем приглашения крестьян переселиться сюда и здесь, на новом месте, завести свое хозяйство — даются льготы по государственным и иным платежам и повинностям как этим переселенцам, так и тем, кто постоянно здесь живет. Характер льгот и объем их для разных отмеченных категорий различны. Все льготники, отмеченные в указанных грамотах, — крестьяне: одни-- старинные, никуда не двигавшиеся; другие — тоже старинные, но выселявшиеся и вновь возвратившиеся в свое старое, покинутое хозяйство; третьи — переселившиеся сюда из другого княжества или из какой-то другой волости Московского княжества. Различие между указанными в грамотах крестьянами-льготниками можно усмотреть лишь в размере льготы. Самая большая льгота дается прптльтм, чужим людям: если эти люди из соседней волости или уезда, но из великого княжества Московского, то срок льготы установлен в 7 лет, вышедшему же из иного княжения льгота дана па целых 10 лет. А в том случае, когда возвращается крестьянин, еще ранее живший в этой волости (значит, он сядет в хорошо ему известном хозяйстве, на свое хозяйство), льгота предоставлена всего на 5 лет. Заодно льгота распространена и на остальных живущих в волости крестьян'— это уже поощрение владельцу волости.

Естественно установление великими князьями таких льгот, оно подсказано желанием экономически поддержать своих землевладельцев-феодалов; и нет причин в этих документах, подсказанных чисто деловыми, хозяйственными соображениями, вести речь о расчленении крестьян-земледельцев на особые, социальные разнородные категории. Также нет оснований и для того, чтобы опираясь на материалы этих грамот, усматривать резкую грань в правах и социальном положении между пришлыми и старожильцами; тем более нет основания доводить эту грань до той резкости и остроты, какая указана в тезисах Б. Д. Грекова.

Обращает на себя внимание описательный характер в наименованиях старожильцев. В цитировавшейся нами грамоте великого князя Василия Васильевича упомянуты: «которые люди в тех сельцех... и нынича живут старожильцы», «люди старожильцы, которые переже сего туто живали» и «тутошние их люди старожильцы, которые нынича у них живут». Рядом с такими словосочетаниями, в том же смысле местных старинных крестьян, называются «тамошние старожильцы».  Что здесь: многообразие явлений или неясности бытовой речи в описании и в характеристике одного и того же явления? То же бытописательство выступает и в рассказах о людях пришлых.

Центральный вопрос документов, разбираемых нами, — это вопрос о переходах крестьян. В приводившихся нами цитатах уже встречались указания князей, выдававших грамоты о нежелательности или о запрещении землевладельцам приглашать и переманивать к себе крестьян из вотчин князя или из его княжения. Это не категоричные указания, временами они имеют характер рекомендаций, но и это важно как показатель большой заинтересованности в вопросе о переходах крестьян, заинтересованности в том, как, в каком направлении будет разрешаться этот вопрос. Кроме князей, высказывавшихся за ограничение рамок, в которых был бы допустим переход или «перезывание» крестьян («не из нашего, а из иного княжения», «не из нашей волости, не из наших владений», а из других волостей), высказывались и те землевладельцы, кто принимал меры к ояшвлению своей вотчины и переманивал к себе крестьян. Показателен факт появления с первых десятилетий XV в. сравнительно большого количества документов, прямо отражавших большой интерес к вопросу о крестьянских переходах как со стороны землевладельцев, так и со стороны представителей государственной власти. Оживление в хозяйственной деятельности землевладельцев, судя по документам, особо остро ставит вопрос о рабочей силе. В грамотах, наряду с указаниями на обычность переходов крестьян, многочисленны сведения и о переходивших старожильцах; из них некоторые возвращались на старые места.  Так документы оказываются в противоречии с тем, что писал Б. Д. Греков о старожильцах и ново- порядчиках.

И. И. Смирнов, разбираясь в материалах судных списков по земельным делам крестьян Переяславского уезда с Троице-Сергие- вым монастырем, счел необходимым обратить внимание на частые передвижения крестьян и расценил их как результат легкости, с какой меняли место жительства и старые свои хозяйства новые крестьяне вотчины Махрищского монастыря и крестьяне соседней бортной (Ехтовской) волости великой княгини. По оценке И. И. Смирнова, эта необычайная «подвижность, мобильность является существенной чертой, характеризующей статус феодально зависимых крестьян XV в.».  При этом конкретно указанные им крестьяне являлись «старожильцами» Федениной деревни, об угодьях которой шел спор. По нашему мнению, неправомерно делать широкие обобщения, на основе частного случая с материалами малого масштаба, тем более ошибочно не обратить внимания на особые, из ряда вон выходящие обстоятельства, которые послужили начальным толчком для этой мобильности крестьян. В материалах уже этих судных списков они ясно указаны: «Едигеева рать» (1490 г.) и «Белевщина» (1438 г.). К этому следует добавить наступление на разоренных крестьян феодалов в рясах, зарившихся и на крестьянские земельные угодья, и на рабочие руки. Сам И. И. Смирнов в этой же статье разбирает подобный материал о Коробовской земле (Московского уезда), где внешним толчком к подвижности послужил «великий мор» 1420-х годов.

Чтобы лучше уяснить силу этих внешних обстоятельств, срывавших крестьян с насиженных мест и превращавших одних в «пришлых», а других в «тутошних», недавно вернувшихся в старые родные места старожильцев, укажем на ряд жалованных льготных грамот Нижегородскому Благовещенскому монастырю (1418—1446 гг.).  Эти грамоты интересны еще и потому, что они конкретизируют данные о «старожильцах» и «пришлых» людях. В этих грамотах речь идет о ряде сел, деревень и пустошей монастыря. Поскольку это жалованные грамоты, а не судные дела, в них не рассказывается о «великом море», о «Белевщине» и о Мамутяковой рати как причинах, вызвавших уход старых крестьян из сел и деревень этих мест и появление пустошей; но действовали именно эти причины. Стихийные бедствия и феодальные войны, особенно обострившиеся в конце XIV и в первой половине XV в., были истинной причиной смены крестьянами своего места жительства; они действовали с особой силой в центральных районах Северо-Восточной Руси. А монастыри и другие феодалы-землевладельцы, захватывавшие опустевшие селения и не эксплуатировавшиеся угодья, мешали хозяйственному устройству крестьян. Не все, но многие крестьяне в повествовательных материалах жалованных грамот названы в своих селах «старожиль- цами», другие выступают уже «пришлыми людьми». Именно такой материал сообщают десятки жалованных грамот, в которых сдвинувшиеся крестьяне или просто восстанавливающие свое хозяйство при даровании им податных и других льгот, назывались одни «старожильцами», или «тутошними старожильцами». а другие «пришлыми людьми», а то и «пришлыми (возвратившимися, —-Г. К.) старожильцами». Для нас здесь важен материал о том. из кого в основном комплектовались «пришлые люди», которых Б. Д. Греков называет «новопорядчиками».

В первых тезисах о старожильцах (в боярщине-сеньерип XIII- XV вв.) Б. Д. Греков разъяснял вводимые им новые по нятия о «старожильцах» и «новопорядчиках» методом противопоставления одних другим. Новопорядчики — это «вновь привле ченные в сеньерию путем договоров». Сеньер — полновластный господин для всех подданных, живущих в вотчине, — уже в качество фактического распорядителя его хозяйственной жизнью вступает в договор с иовонорядчиком. Так, помимо желания Б. Д. Грекова, выдвигается категория арендаторов, вольных людей, ни с какой территорией не связанных, всегда готовых откочевать в другую вотчнну-сеньерию. И естественно, что Б. Д. Грекову все это было необходимо исправить в работе, сгладить. В специальном параграфе (< Крестьяпе-новопорядчики») последней части труда «Крестьяне на Руси...»   «новопорядчики» обрисованы Б. Д. Грековым во многом по-новому — уже как органическая составная часть крестьян-земледельцев. Действительно, как старожильцы. так и «пришлые», т. е. те, кого называл Б. Д. Греков «новопорядчиками» - -названием, не употреблявшимся в документах XIV XV и первой половины XVI в.,— и те и другие были крестьянами, и их гражданское, правовое положение было единым. А для того, чтобы верно понять различие их хозяйств, следует более внимательно всмотреться в существо владельческих и крестьянских хозяйств.

XV в., особенно середина и вторая его половина, в крестьянской жизни отмечен умножением случаев крестьянских переходов и одновременно с этим случаев перезывания, переманивания крестьян-земледельцев землевладельцами всех категорий. Частые переходы увлекали и тех крестьян, для которых свобода хозяйствования оказывалась урезанной вследствие задолженности и взятых ими в силу этого особых обязательств перед землевладельцами, согласно которым они не могли, не погасив задолженности, уходить и создавать хозяйство в новом месте. Как отклик на нарушение таких обязательств, явились грамоты некоторых удельных князей и московского великого князя монастырским людям — серебреникам, половникам, рядовым юрьевским об «отказе» из-за монастырей только в Юрьев день и при условии полного расчета по задолженности.

Частые случаи перехода от одного землевладельца к другому, казалось, естественно могли вызвать постановку феодалами- землевладельцами вопроса о воспрещении переходов крестьян, или о введении строгих условий для выхода (для «отказа») крестьян; но этого еще не произошло в изучаемое нами время. Была попытка постановки такого вопроса перед московским великим князем, но она не привела к желаемому для части феодалов-землевладельцев результату. Хорошо известны две жалованные грамоты Троице-Сергиеву монастырю о разрешении не выпускать крестьян старожильцев из села Присек и из сел в Угличском уезде. Обе грамоты даны великим князем Василием Васильевичем (1455—1462 гг.). Одна грамота, касающаяся крестьян угличских сел Троице-Сергиева монастыря, была дана в связи с тем, что крестьяне («люди») вышли из сел монастыря в села великого князя, великой княгини или в боярские села «сего лета, не хотя ехати на мою службу великого князя к берегу»,  т. е. уклонились от выполнения одной из воинских повинностей. Естественно, что великий князь признал этот уход нарушением нормы и приказал вернуть крестьян на старое место. Грамота была ответом на просьбу монастыря. Вторая же грамота необычна по структуре.  Ее основной текст включает обычное запрещение боярским людям ездить незваными к крестьянам на пиры («в пиво»). И лишь в конце грамоты говорится о разрешении монастырю не выпускать крестьян из монастырского села Присек: «Такъ жо есьмь игумена з братьею пожаловал: которово их хрестьяннна не того села и из деревень кто к собе откажот, а их старожилца, и яэ князь велики, тех хрестьян ис Присек и из деревень не велел выпущати ни х кому». Здесь прямо указано на просьбу монастыря, и именно в отношении одного частного случая — села Присек. Великий князь удовлетворил эту просьбу. Почему? — Разбирая иммунитетные жалованные грамоты удельных князей, С. М. Каштанов отмечает, что причиной выдачи таких грамот являлась заинтересованность князей в поддержке столь влиятельных корпораций, как крупные монастыри.  Это соображение в полной мере относится и к выдаче данной грамоты: великий князь Василий Васильевич в это время был особенно заинтересован в поддержке Троице-Сергиева монастыря. Следует обратить внимание, на то, что в грамотах речь идет о крестьянах, которых только монастырские власти называют старожильцами. Перед нами решение великого князя московского — от времени, когда Москва терпела еще неудачи в попытках стать во главе всей Русской земли, это частное и временное решение и поэтому не следует расценивать его в более широком плане; оно касается только Троице-Сергиева монастыря. Вопрос о воспрещении или ограничении крестьянских переходов, равно как и вопрос об установлении единого порядка «отказа» крестьян, еще не назрел.

Выше мы отметили прямое высказывание Б. Д. Грекова о том, что старожильцы первыми потеряли право ухода от хозяина- господина; так же излагается точка зрения Б. Д. Грекова в учебниках, учебных пособиях, в научных трудах — теми, кто принял его точку зрения на старожильцев. О жесткой зависимости старо- жильпа, как подданого своего «сеньера» — землевладельца, говорят и первые тезисы Б. Д. Грекова о старожильцах, рассказывающие о XIII—XV вв. Документы же, которые мы цитировали и на которые ссылались, ясно указывают на многие случаи ухода старожильцев со твоего привычного хозяйства — на реализуемое право перехода. В тезисах о хозяйстве второй половины XV и первой половины XVI в. Б. Д. Греков пишет, что в XV в. старожильцы — это зависимые люди, как правило, ^пользующиеся правом перехода;   но то, как он изображает взаимоотношения между феодалом-вотчинником и старожильцами, показывает, что, по его мнению, практически о пользовании их этим правом не могло быть и речи: оно было эфемерным правом. В тезисах о старожильцах второй половины XV в. особенно поражает появление дополнений, по которым особенность положения старожильцев определена как резкая, необычная. По-новому и логически не обоснованно звучит и само определение старожильства: «Старо- жильство определяется не сроком прожитых за землевладельцем лет, а характером отношений между старожильцем и землевладельцем, либо старожильцем и государством». Рядом же тезис: «Старожилец — это феодально зависимый тяглый крестьянин. За выполнение им тягла отвечает землевладелец».  Ответственность за тягло может быть именно тем, что можно усматривать в особом характере отношений между вотчинником, старожильцем и государством. Такая ответственность могла бы быть некоторым оправданием особой власти феодала над крестьянином и силы связи его с вотчиной феодала, но именно эта сторона взаимоотношений вызывает серьезные сомнения в ее документальной оправданности.

По-новому, существенно изменяя понятие старожильства, звучит одно из положений Б. Д. Грекова об источниках комплектования старожильцев. В нем говорится о «непосредственно поря- жающихся в старожильцы»; и далее Б. Д. Греков добавляет: «... вопрос о необходимости срока пребывания в данной вотчине для превращения в старожильца отпадает».  Понимая недостаточность документального обоснования, Б. Д. Греков для подкрепления такого тезиса о непосредственном поряде в старожильцы обращается к трем поздним записям в расходных книгах Иосифо-Волоколамского монастыря о поряде людей на земельные участки. Но несмотря на то, что опубликовавшие эти записи И. И. Смирнов и А. Г. Маньков твердо убеждены (вместе с Б. Д. Грековым), что это именно нужные им случаи прямого поряда в старожильцы, на деле эти документы не могут расцениваться как свидетельство о практике таких порядов. Первая запись (1592 г.) говорит о том, что монастырский детеныш «сел на пашне в старожильцах», для чего ему выдана подмога. Вторая аналогичная запись, но несколько более поздняя (1619 г.),  рассказывает о том, что один вотчинник отпустил своего крестьянина в Иосифо-Волоколамский монастырь «жити в старожильцах». А в третьей записи (1588 г.) сказано: «...дано крестьянину Савке за поряженной семенной овес 10 алтын, что он сел на пустой доле в старых жильцов, а преж того был он бобыль».  Однако все это записи в частных документах, в расходных книгах. Законодательные же акты Русского государства, знают лишь о поряжающихся «в крестьянство», о живущих «во крестьянех».

К этому надо еще добавить: акты законодательства — «Судебники» 1497 и 1550 гг., — в которых отводится достаточно места вопросам социальных отношений, указывают на крестьян, но нигде не говорят о старожильцах в том смысле, какой придают этому слову наши комментаторы. Записи в монастырской расходной книге, где неточности в формулировках не только естественны, но могут быть и преднамеренными, имеют силу только для администрации монастыря. Поэтому говорить на основании их об акт? совершенно необычного, нигде не упоминавшегося поряда, но нашему мнению, не следует.

Администрация монастыря, внося подобные записи, не имела намерения указывать, что поселившиеся на монастырской пахотной земле («на пустой доле») бывший крестьянин— «бобыль» — или «детеныш» превратились в земледельца, навечно крепкого монастырю (именно так толкует «старожильца» Б. Д. Греков). Монастырский келарь старец Мисаил Безнин, хорошо знавший законы, иного мнения о «старожильцах». Он знает именно тех старожпльцев-знахорей, уважаемых представителей волостной общины, каких признавал и обычай, и закон конца XVI в. В данном случае М. Безнин и для себя, и для вновь поселившегося крестьянина хотел отметить одно: крестьянин сел на новый участок, поэтому ему полагается льгота от тягла по крайней мере на 5 лет. Монастырь же этой льготы давать не желает, тем более что поряжающимся оказана материальная помощь. В приходе расходной книге записано: «...дано буягородцкому крестьянину Савке за норяженый за семенной овес 10 алтын, что сел он на пустой доле в старых жильцах» (т. е. сел без всякой льготы и. как старые крестьяне, сразу же будет платить все оброки и нести тягло). Пто именно «старые» (нельготные) жильцы, а не какие-то особые «старожильцы». А приведенные нами документы свидетельствуют, что сам келарь Мисаил Безнин, иод руководством которого велось все хозяйство Иосифо-Волоколамского монастыря.

в качестве признаваемых законом «старожильцев» считал именно «старожильцев»-знахорей.

Документально обосновать резкое разделение между «старожильцами» и «новопорядчиками», особенно в условиях, когда документы XIV—XV и половины XVI вв. никаких «новопоряд- чиков» не знают, — задача сложная, и Б. Д. Греков исправляет и дополняет свои высказывания об этих категориях. Заканчивая параграф о новопорядчиках в последней части своей работы «Крестьяне на Руси...», Б. Д. Греков пишет: «Новопорядчики — это обедневшие люди (заметим, Б. Д. Греков избегает их называть крестьянами, — Г. К. ), которые не могут справиться с крестьянским тяглом, не имеют средств начать крестьянское хозяйство, но надеются со временем при помощи землевладельцев встать в ряды крестьян-старожильцев».  Этому положению предпослано предупреждение, что «новопорядчики — особая категория сельского населения, которую нельзя смешивать с массой крестьян-старожильцев». А разве крестьяне-старожильцы, т. е. всякие другие крестьяне, не могли оказаться в числе не справляющихся с тяглом? Документы еще первой половины XV в. указывают на многих старожильцев, вынужденных бросать свои родные места, свое хозяйство, надеясь в другом месте устроить его лучше. Тяжелая феодальная эксплуатация, ослабляя крестьянское хозяйство, делала непрочным благосостояние крестьян, и при всякой невзгоде — неурожае, недороде, любом стихийном бедствии, падеже скота или других неблагоприятных обстоятельствах — крестьянское хозяйство могло прийти в упадок.

По нашему твердому убеждению, между «пришлыми» и «старожильцами» разница лишь в количестве льготных лет: для одних 7—10 лет, для других 5—7 лет. А стоит только обратиться к высказываниям представителей государственной власти, как наше мнение — что не было никаких указанных Б. Д. Грековым (и П. И. Беляевым) категорий крестьянства — подтверждается: это ясно определено в законах судебников.  Столь же ясно это единство всех крестьян (т. е. отсутствие деления на старожильцев и повонорядчих) показано в описаниях многих десятков тысяч крестьянских хозяйств Новгородской земли.

По существу же настойчивое желание создать впечатление, что трудовое сельское население состоит из двух качественно различных категорий, направлено на то, чтобы заслонить самостоятельную, основополагающую в строительстве и в жизни народного хозяйства роль крестьян. Старожильцы и новопорядчики, в сочетании с фигурой сеньера, заслонили крестьян. Со слов воображаемых высказываний этих сеньеров создан и тип «новопоряд- чиков» — малоценных, с их точки зрения и ненужных потому, что они какое-то время не работали на господина.

Вызывает серьезные возражения нарисованная Б. Д. Грековым картина жизни вотчины-сеньерии XIII—XV вв. и вотчины XV—XVI вв. Отведя первое место рассуждениям о «старожильцах» и «новопорядчиках» — категориях, различимых и имеющих свой смысл и содержание лишь с точки зрения сеньера-феодала, — Б. Д. Греков не нашел возможным обрисовать крестьян в их подлинном единстве как социальную категорию и созидательную силу, противостоявшую феодалам. При наличии отдельных высказываний не сделано необходимой полной ее оценки. Между тем крестьяне, уже с первых указаний источников на них, выступают как важная социальная категория со строго определенным содержанием. Ранние из дошедших до нас письменных памятников, в которых встречается термин «крестьяне» с ясным значением трудового сельского населения, относятся к концу XIV в. В хорошо известной уставной грамоте митрополита Киприана Царево- константиновскому монастырю земледельческое население деревень монастыря называется в начале общим, характерным для языка церковных деятелей наименованием — «сиротами монастырскими», а затем уже «христианами (т. е. крестьянами, — Г. К.) монастырскими»: «И Киприан митрополит... так рек игумену и христианом монастырским: ходите же вси по моей грамоте, пгумен сироты держи, а сироты игумена слушайте, а дело монастырское делайте». 

Совершенно сходное сочетание этих двух терминов встречается в новгородской жалованной грамоте «сиротам» Териилова погоста о порядке несения тягла.  Первый документ относится к району г. Владимира и датируется 1391 г., а второй — к Новгородской земле и датируется 1411 г. В жалованной грамоте яро славского князя Федора Федоровича Толгскому монастырю речь идет о таких же крестьянах монастыря; в ней называются еще «волостные крестьяне» самого ярославского князя, т. е. крестьяне черных волостей.  А в жалованной грамоте звенигородского князя Савво-Сторожевскому монастырю говорится о льготах крестьянам этого монастыря.  Термин «крестьяне» в это время был уже широко распространен и в Северо-Восточной Руси, и в Новгородской земле; он обозначал все трудовое сельское земледельческое население. Социальное положение крестьянина определилось зависимостью от лица, владевшего в порядке феодальной собственности землей, на которой жил и трудился крестьянин; а в черных волостях, где земля принадлежала самой волостной общине, крестьянин был свободным членом общины.

По написанию слово «крестьянин» встречается в различных формах: «крестьянин», «хрестьянин», «християнин», «христья- нин», поэтому на первых порах оказывается трудно отличимым от слова, указывающего на принадлежность к христианской религии. Письменные памятники отражают процесс происходившего постепенно различения вообще всех христиан, противопоставляемых не только магометанам-татарам, но и вообще чужестранцам,  от христиан-крестьян — тоже массовой категории населения, — жителей сельских поселений, деревень, т. е. земледельцев. В летописных записях и в других литературных памятниках не всегда можно уловить это смысловое различие. Постепенно «крестьянин» как термин социальной категории ясно отделяется от «христианина» как термина категории населения, выделяемой по признаку вероисповедному.  О «христианах», противопоставляемых людям иной, не христинской веры, письменные и особенно литературные памятники говорят с XI в. Слово «крестьяне» как обозначение ясно определившейся социальной категории появилось позднее, его мы начинаем встречать с конца XIV в.

В отличие от слова «деревня», которое с опозданием стало распространяться в Новгородской и особенно Псковской земле, слово «крестьянин» сразу становится одинаково общераспространенным в Северо-Восточной и Северо-Западной Руси.  Слово «крестьянин» вытесняет местные (ограниченного хождения) термины («сирота», «смерд»), а также слова с неясным содержанием («селяне», «сельчане», «люди бедные», «люди меньшие»), под которыми, вероятно, подразумевалось зависимое сельское население; многие слова превращаются в термины видового значения по отношению к «крестьянину»: половник, серебреник, юрьевский и т. п.

Широкое распространение слова «крестьянин» совпало по времени с четким оформлением социальных признаков трудового сельского населения — земледельцев Руси. Понятие о «крестьянах» связывалось с их трудовой деятельностью в качестве земледельцев, оно было широкообъемлющим, совпадало с понятием о всей массе трудового сельского населения. Поэтому неудивн- тельно, что на первом этапе, в период вынашивания слова «крестьяне», в языке церковников оно тесно переплеталось со столь же массовым словом «христиане». Время распространения слова «крестьянин» совпадает с периодом наибольшего гнета от татарского ига. Но ошибочно связывать его происхождение с татарами или средой, близкой к татарам.  Это слово народного языка, и потому оно общераспространенное; и в литературные памятники, и в деловой приказной язык, и в акты законодательства оно вошло со строго определившимися признаками термина, отражающего социальные отношения. Волостная, сельская, мирская организация — крестьянская организация.

«Старожильцы» и «пришлые» — слова бытового, житейского языка — о крестьянах одних и тех же деревень: об издавна здесь живущих и только что поселившихся. Выше мы приводили документы об этом, приведем еще. В рассказе о крестьянах в жа лованной середины AV в. говорится: «Пожаловал еемь (великий князь Василий Васильевич, — Г. К.) церковных христиан и мит- рополичих, что ся остали на церковных пустошех на Погорелиц- ких Федяйка, да Микитку, да Левона, старых оброчников церковных домовных, а з дву деи пустошей их два товарищи розошлися, а придут опять на Погорелицкие на те пустоши жити, или иных христиан на те пустоши призовут в тот оброк и тем всем христианам старожильцем и пришлым не надобе моа... дань». И. в другом документе: «... и хто у них в тем селце людей живет старожилцов, или которые... люди разошлися ис того селца или с тое пустоши..., да опять пойдут в то селцо... и тем людем не надобе моя дань на пять лет... А кого к собе в то селцо и на пустошь призовут людей из иных княженьи и тем людем пришлым не надобе им моя дань на десять лет. .. а отсидят свои урочные лета, ине потянут в дань и в пошлины но силам с своею братью с крестьяны». 

Изучение материалов о крестьянском и владельческом хозяйствах привело нас к таким выводам об организации, производственной жизни и связи этих хозяйств, и о взаимоотношениях крестьян и землевладельцев, которые решительно расходятся с мнением Б. Д. Грекова. Правда, расхождения эти не касаются раннего периода, когда крестьяне выступали в составе сельской . общины, а землевладельцы-феодалы делали первые шаги в наступлении на общинные земли и крестьян. В полном объеме эти расхождения обрисовываются в характеристике боярщины-сенье- рии и в теории о старожильцах и новопорядчиках, развитой еще П. И. Беляевым и, надо прямо сказать, во всем ее облике и со всей социальной характеристикой населения воспринятой Б. Д. Грековым. Первое, что мы никак не можем оправдать, — это то, что Б. Д. Греков не указал на самостоятельность крестьянских хозяйств и на их особое, важнейшее место в народам хозяйстве. Выше мы постарались нарисовать по возможности # полную картину трудовой жизни и организации крестьянского хозяйства и жизни владельческого хозяйства, его организации, отраженных в нем социальных отношений, его уклада. С Б. Д. Грековым мы пользовались одним и тем же материалом, но делали это но-разному. В обрисовке уже того, как проходил процесс формирования крестьянских и владельческих хозяйств, на чем и как создавалась их основа, мы присоединяемся к мнению Б. Д. Грекова.

Возражая В. О. Ключевскому по поводу его высказываний о перехожем крестьянине-арендаторе, Б. Д. Греков писал: «Он (В. О. Ключевский) не допускает мысли, что боярин стал боярином потому, что овладел населенной землей и заставил работать на себя сидевшего на этой земле смерда».  И далее, в связи с вопросом о возникновении боярского землевладения, говоря о таком же крестьянине-смерде, Б. Д. Греков продолжал ту же мысль: «Смерд начал пахать землю за много столетий до появления боярства, пахал на себя и на своих родных, не зная над собой никого, кому бы он был обязан принудительно отдавать часть своего труда или продукта. Сидел он на земле, которую в той или иной степени считал своей».  Смерд — крестьянин-общинник. Говоря о смерде-общиннике, Б. Д. Греков мог иметь в виду южную Киевскую Русь времени Правды Русской. В наших черных волостях Северо-Восточной Руси крестьяне-общинники XIII—XV вв. выполняли ту же роль земледельцев-тружеников, создававших деревни и села, передававшиеся потом землевладельцам-феодалам в их вотчинное или поместное владение.

 «Землевладельцы осваивали крестьянскую населенную общинную землю», — пишет Б. Д. Греков о начальном периоде развития феодализма в Северо-Восточной Руси, а в отношении землевладения более позднего периода он, указывая на жалованную грамоту князя рязанского Олега Ивановича, говорит: «Перед нами... уже знакомый нам акт передачи государственной властью населенной земли в руки частному владельцу с наделением его правами сеньера».  Конечно, практически возможны были и такие случаи, когда отдельные частные владельцы создавали хозяйства руками своих холопов, а потом несколько расширяли их, окружая село деревнями, но эти случаи были очень редкими сравнительно с указанным выше путем, притом это случаи формирования небольших по размеру феодальных владений.  Откликаясь именно на этот вопрос, Б. Д. Греков пишет: «Рассуждения о том, что землевладельцы занимали лишь пустую землю, а затем уже заселяли ее обезземеленными смердами (крестьянами) на основе арендного договора, не имеет под собой никакой почвы».  Так появлялось и крупное землевладение: «Наиболее распространенный способ их (земель) освоения — это приобретение различными путями уже давно населенной земли. Об этом совершенно ясно говорят источники, когда оперируют терминами „волость", „село"».  Мы уже имели случай указывать на эти взгляды Б. Д. Грекова, когда отмечали ошибочность представления о сущности феодализма и процессе его образования у С. Б. Веселовского в его труде «Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси».  Мы напоминаем о нашем согласии с Б. Д. Грековым в этой части его высказываний для того, чтобы в дальнейшем, когда нам придется говорить о резком расхождении в оценке крестьянского и владельческого хозяйств, было яснее, с чего начинаются эти расхождения.

Описывая дальше процесс превращения общины в феодальное владение, Б. Д. Греков говорит: «Над волостью и селом (над волостной общиной и ее частью, — Г. К.) таким образом надстраивался новый этаж, появлялся собственник, хозяин земли и людей».  Из предшествующего изложения вопроса о «старожильцах» мы знаем, что Б. Д. Греков называл это феодальное владение «боярщиной-сеньерией». Термин «сеньерия» — не из наших документов; Б. Д. Греков внес его в свою работу, следуя за высказываниями П. И. Беляева как в характеристике феодального владения XIII—XV вв., так и в основных моментах общей оценки процесса развития феодальных отношений на Руси в это время и во второй половине XV и в XVI в.  Пояснен и смысл этого термина: «...феодал землевладелец стал государем для своих подданных». Как же происходило превращение воло- сти-обпшны в такое феодальное владение? Рассматривая этот вопрос/Б. Д. Греков еще раз отмечает необоснованность предположений JI. Е. Михайлова и М. А. Дьяконова, что власть имущие занимали пустую землю и потом уже приглашали к себе арендаторов, т. е. обезземеленных смердов (крестьян), а затем пишет: «... сильные мира сего путем внеэкономического принуждения ставили в зависимость от себя массу полноценных земледельцев; надо признать и наличие крестьянской общины, PI внутренние процессы, проистекавшие внутри нее, и наступление на общину поддерживаемых государством высших классов». Б. Д. Греков еще раз повторяет фразу, что «включение новых кадров крестьянства под ее власть (под власть светской и духовной знати, — Г. К.) шло и могло идти прежде всего именно... путем внеэкономического принуждения сидящего на своей земле и ведущего собственное хозяйство крестьянина, превращения крестьянской массы в своих подданных».

У Б. Д. Грекова особенно подчеркнуто, что превращение свободной крестьянской волостной общины в барщину-сеньерию и крестьянских масс в подданных сеньера шло и могло идти лишь внеэкономическим путем. Но он не указал, во что, по его представлениям, вылилось включение крестьянской волости или сел и деревень во владельческую вотчину, как было связано владельческое хозяйство с крестьянскими. Признавая обрисованную II. И. Беляевым боярщину-сеньерию, Б. Д. Греков в тезисах о «старожильцах» охарактеризовал сеньера, главу боярщины, как полновластного господина не только боярского хозяйства, но и всех крестьянских хозяйств, по договору садившего «новопорядчиков» на крестьянские участки. Но как сельская община с ее крестьянами подошла к этому положению? Да и было ли все л действительности так, как представляется по характеристике, данной боярщине-сеньерии П. И. Беляевым и принятой Б. Д. Грековым? Вспомним, что после приведенной цитаты из работы П. И. Беляева Б. Д. Греков пишет: «Прикрепленные крестьяне — это и есть старожильцы, иначе вековые, природные, нскони вечные».  Прикрепление крестьянина—это «крепость к земле», «крепость к сеньерии», — такими «крепкими» к'земле или к сеньерии представляются Б. Д. Грекову и старожильцы.

В полном согласии с этими положениями сформулированы первые тезисы о старожильцах, о времени и условиях их появления. «Вопрос о происхождении старожильцев, — говорится в первом тезисе, — не может быть отделен от вопроса о происхождении основной массы зависимого тяглого населения вотчины сеньерии»; «Зависимое тяглое население в вотчине, — гласит тезис второй, — появилось вместе с рождением класса крупных землевладельцев и есть результат прежде всего внеэкономического принуждения». Б. Д. Греков считает необходимым отметить естественность и оправданность этого процесса. Он пишет: «...одно несомненно, ясно: каждое из правительств, каждый землевладелец старался оберечь свои рабочие руки. Чем сильнее землевладелец, тем с большим успехом он справлялся с этой задачей». Это «оберегание» представлялось в единой форме внеэкономического принуждения — в форме крепости к земле, к сеньерии. А так как наиболее ценной оберегаемой частью населения, зависимого от сеньера-феодала, являлись старожильцы, то По ходу своих рассуждений Б. Д. Греков делает вывод, «старо- жильство — явление очень старое, едва ли не ровесник Русскому государству, которое без сильного экономически класса землевладельцев, способного взять в руки власть, без податей и, стало быть, тяглецов существовать не могло».033

Невысказанной предпосылкой всех приведенных суждений является представление о том, что без крайних мер принуждения (без закрепощения) крестьянин не будет прочно сидеть на земле. Нами уже был приведен большой материал, ясно свидетельствующий, что крестьянин-земледелец (смерд киевской верви, а позднее крестьянин сельской общины-волости Северо-Восточной и Северо-Западной Руси) был намного крепче связан со своей родной землей, с волостью, с деревней и своим хозяйством, чем бояре и дружинники, ездившие за своими князьями.

Взгляд о том, что феодализация тесно связывалась с закрепощением крестьян (с лишением их Права перехода), с еще большей ясностью развит И. И. Смирновым, принимающим выдвинутую Б. Д. Грековым теорию о старожильцах.

И. И. Смирнов неоднократно высказывался на эту тему, -— в последний раз в прямой связи с 'тем, как следует понимать постановку вопроса о старожильцах в жалованных льготных грамотах XV в. Для более ясного разрешения этого вопроса, тесно связанного с общей проблемой развития феодализма и крепостничества, И. И. Смирнов обращается к начальным моментам феодализации и появления крестьянской зависимости. «Киевская Русь не знала права крестьянского перехода», — пишет он. Не имея данных для доказательства этого положения, молчанию источников он противопоставляет цепь отвлеченных рассуясдений, которые должны нарисовать картину феодального закрепощения крестьянина и подвести читателя к высказанному им, И. И. Смирновым, положению. «Переход крестьянина из одного места в другое включал в себе момент разрыва общинных отношений и выхода крестьянина из своей общины. В Киевской Руси порвавший со своей общиной крестьянин-смерд становился изгоем (т. е. человеком лишенным общественной защиты, — Г. К.)... Крестьянин, перешедший ^ черной земли на землю владельческую, терял право собственности на общинную землю и получал от землевладельца землю уже не на праве собственности, а на феодальном праве владения — пользования, включавшего в себя как экономическую, так и политико-юридическую зависимость крестьянина от феодала». В другом месте, возражая уже против истолкования процесса развития социальных отношений в древней Руси дворянско-буржуазной историографией, И. И. Смирнов пишет: «... возникновение крестьянских переходов... в действительности представляло собой одно из выражений процесса разрушения сельской общины и закрепощения крестьян-общин- ников феодалами-землевладельцами».034 Но все это отвлеченные суждения, пригодные лишь в условиях молчания источников. Между тем по ряду важнейших из затронутых вопросов они говорят достаточно ясно. Например, указывая на социальные категории, из которых пополнялись изгои, сельских земледельцев в их составе источники не называют. Совершенно по-иному рисуют они процесс феодализации, превращение общинной крестьянской земли в феодальную собственность. Об этом рассказал сам И. И. Смирнов, возражая JI. В. Черепнину (что нами уже было отмечено). Несогласованность приведенных высказываний автора с другими его же собственными высказываниями, уже продиктованными большим фактическим материалом, имеется и в других местах. Документы ясно указывают на многочисленные случаи фактической реализации крестьянами своего права перехода. Это документы Северо-Восточной Руси — правда не XI—XII, а XIV—XV вв. И. И. Смирнов должен считаться с этими многочисленными свидетельствами документов — и, чтобы не отказываться от ранее высказанных (не оправданных источниками) положений, он пишет: «Я считаю, что право крестьянских переходов возникает в XIV в. и в XV в. переходы нарастают». Что же, произошел в это время какой-то особо серьезный перелом в социальных отношениях, во взаимоотношениях крестьян с феода- лами-землевладельцами? Крепость ослабили? Безусловно, следует признать большую разницу в жизни сельского населения Южной it Юго-Западной (Киевской) Руси и населения Северо-Восточной п Северо-Западной Руси; процесс феодализации мог не везде совпадать во времени и в формах, но общее его направление было единым. Мы не можем согласиться с приводившимися общими, отвлеченными суждениями о процессе феодализации в Киевской Русп и вооб.це в древней Руси на ранней его стадии. Но считаем необходимым подчеркнуть свое согласие с оценкой И. И. Смирновым содержания тех, разбиравшихся нами, жалованных льготных грамот XV в., от которых отталкивается Б. Д. Греков в построении своей теории о старожильцах. И. И. Смирнов пишет: «...рассмотренные формулы жалованных льготных грамот не означали ни запрета переходов крестьян, ни ограничения крестьянских переходов... Эти грамоты выражали собой определенную форму борьбы с перехода^ ^щстьян, однако борьбы не! путем юридических „запретов", а путем определенной системы финансовых стимулов и санкций».

Развитые Б. Д. Грековым положения о крепости крестьян бонрщины-сеньерии и об осуществлении сеньером-феодалом всей- полноты власти как государя и как хозяина-руководителя не только собственного боярского хозяйства, но и крестьянских хозяйств в деревнях и селах принадлежащей ему вотчины, решительно расходятся с ясными массовыми показаниями источников о крестьянских и владельческих хозяйствах Новгородской земли и Северо-Восточной Руси. Так, теория о «старожильцах» и «ново- порядчиках» еще раз оказывается в резком противоречии с приведенными здесь свидетельствами документов.

Содержащийся в источниках конца XIV и XV в. фактический материал, особенно уставных грамот, и массовые данные писцовых книг и сотных конца XV—начала XVI в. позволяют достаточно ясно представить, как выглядели на деле экономические их хозяйственные связи между владельческим и крестьян скими хозяйствами. Основа — самостоятельные крестьянские хозяйства, а выплачиваемая крестьянами феодальная земельная рента (в НПК она названа «доходом») являлась главной статьей дохода владельческих хозяйств.

Все это рассказано в основном по материалам конца XIV и XV в. Но может быть, в более раннее время облик боярщины- сеньерии был иным, близким к обрисованному в тезисах Б. Д. Грекова (и в работе П. И. Беляева)? Таких ранних материалов ничтожно мало. Как цельный и лучший источник по хозяйству крупного феодала выделяется духовная («рукописание») Климента-новгородца, датируемая 50—60-ми годами XIII в.  Доподлинно сказать, кем был новгородец Климент, составитель этой духовной, сказать трудно, но несомненно то, что для своего времени он не мелкий землевладелец, что он был бо гат и близок к воинским делам. М. Н. Тихомиров считает вероятным, что это упомянутый в новгородской летописи Климент тысяцкий новгородский. Его земельные владения — четыре села, с малыми селищами, каждое с ценными бортными угодьями, в селах зерновое земледельческое хозяйство, домашний, рабочий и мелкий мясной скот. Приведены особые распоряжения о верховых боевых конях. Не сказано, кем велось сельское хозяйство; вероятно, были холопы. Нет ни слова о сельском земледельческом на селении (т. е. о крестьянских хозяйствах) во владениях Климента. Если он боярин, а тем более тысяцкий (если это так), тозависи мыс крестьяне-земледельцы должны были быть у него; но, вероятно, их материальная связь с боярином и значимость были столь слабыми, что Климент считал неуместным говорить о них в духовной.

Изучая в НПК материалы о «старых доходах» новгородских бояр и монастырей, мы отметили, что в более раннее время «доходу» — основному, мелкому и ключничьему — предшествовали спорадические сборы феодалами всякой натуральной продукции, постоянные подношения им «дара», «поклона» и т. п. Практиковались поездки феодалов по вотчинам, когда вершение судебных, административных и других дел сопровождалось приготовлением пива—«перевары», взиманием различных натуральных сборов и установлением праздничных сезонных сборов. И эта старина не подходит к абстрагированному облику «боярщины- сеньерии».

Мы с особым вниманием изучили сведения писцовых книг, уставных грамот, сотных, выписей из писцовых книг, акты, рисующие крестьянские и владельческие хозяйства, их связь друг с другом и взаимоотношения, свели к итоговым показателям содержащийся в них массовый материал по многим десяткам тысяч крестьянских и не одной тысяче владельческих хозяйств. Эти же источники сообщают конкретный материал о таких отраслях крестьянских хозяйств-дворов, как зерновое хозяйство, скотоводство. Знакомясь с тем, какими уходили под власть феодалов волости, села и деревни, и с указаниями на полноценность крестьянских хозяйств, составляющих эти села и деревни, мы, естественно, должны считать, что утрата крестьянскими хозяйствами этой полноценности и самостоятельности была бы неестественной; она противоречила бы интересам самих феодалов.

И все же крестьянские хозяйства — как самостоятельные, как составная часть каждого селения и каждой волости — не учтены Б. Д. Грековым; они в его пояснениях полностью поглощены владельческими хозяйствами. Б. Д. Греков пользовался источниками по своему выбору, причем оказался обойденным массовый материал. Даже при изложении особо заинтересовавшего его вопроса о «старожильцах», как мы видели, он ограничился использованием лишь отдельных грамот и не учел их общих данных, характеризующих одновременно и «старожильцев», и «пришлых людей». Владельческое хозяйство им обрисовывается на материалах вотчины князя Ивана Юрьевича Патрикеева. В доказательство того, что управление всем сельским производством и в этой вотчине велось по воле господина-феодала, Б. Д. Греков указывает как на основу вотчинного аппарата на семь ключников. Разбросанность, лоскутность владений феодалов отмечена и самим Б. Д. Грековым.  Оброчные платежи, и по его мнению, были основой феодальной земельной ренты; и лишь самостоятельная спокойная деятельность земледельцев деревень, сел, волостей могла гарантировать надежность такой оброчной системы. Все указывает на то, что мысль о полновластном хозяине — владельце всеобъемлющей вотчины-сеньерии — не оправдана фактическим материалом. И даже если мы учтем как возможность обязательных порядов и заключения договоров с сеньером «пришлых» крестьян, то все же должны признать, что «новопорядчик», прибывая для устройства собственного хозяйства, был прежде всего заинтересован в том, чтобы скорее и более прочно войти в крестьянскую среду. Порядок пользования земельными и сенными угодьями, выгоном для скота был делом деревни, а не феодала и его слуг. Самую действенную, необходимую помощь могли оказать и оказывали «пришлому» соседи-крестьяне.  В письменных источниках нередки указания на переманивание крестьян землевладельцами, на то, что они «сажали» крестьян «на пустошах жити». Но и здесь внимательное ознакомление с материалами не дает оснований особенно завышать роль землевладельцев, когда дело касается сельскохозяйственного строительства. Землеьла- дельцы-феодалы (фактически их слуги), конечно, заботились об увеличении своих доходов, но основное сельское строительство велось и во владельческих волостях самими крестьянами деревень и волостей. Об этом ясно говорят материалы НПК и прежде всего имеющиеся в них материалы о хозяйственном использовании пустующих угодий, о строительстве починков, о появлении новых хозяйств с ростом населения и увеличением числа семей в хозяйстве.

В подтверждение особых прав феодала-землевладельца над своими подданными Б. Д. Греков указывает на якобы существовавшую ответственность феодалов за несение тягла крестьянами. Нами приведен материал из НПК, показывающий, как ставился этот вопрос в Новгородской земле; он не оправдывает такого мнения.

Содержание льготных жалованных грамот XV в. о перезывае- мых крестьянах говорит не в пользу выдвинутого Б. Д. Грековым положения о двух категориях крестьянства — о «старожильцах» и «новоиорядчиках». Решающий удар по этой теории наносят акты законодательства конца XV—середины XVI в.

В 1497 г. появился «Судебник» молодого Русского государства. Все неясное, не завершенное в области законодательства и правоотношений было окончательно установлено в этом Судебнике. Есть в нем важное постановление и о гражданских правах крестьян — о праве перехода, т. е. по главному вопросу взаимоотношений крестьян с феодалами-землевладельцами. Этому вопросу посвящена специальная статья «О христианском отказе». Ее текст гласит: «А христианом (крестьянам, — Г. К.) отказыватися из волости,  из села в село, один срок в году, за неделю до Юрьева дни осеннего и неделю после Юрьева дни осеннего. Дворы пожилые платят в иолех за двор рубль, а в лесех полтина. А которой христианин (крестьянин, — Г. К.) поживет за ким год да пойдет прочь, и он платит четверть двора, а два года поживет да пойдет прочь, и он полдвора платит; а три годы поживет, а пойдет прочь, и он платит три четверти двора; а четыре годы поживет, а он весь двор платит».  Мы привели весь текст статьи; так как он до предела ясен, то избавляет от необходимости дополнительно комментировать его. Установлен единый закон для всех крестьян — значит, едины все земледельцы, зависимые от землевладельцев, все они крестьяне и имеют право отказа (т. е. право на свободный уход из села или деревни землевладельца в другое место, — вероятно, к другому землевладельцу, а может быть и в черную волость), но при соблюдении условий, четко определенных в этой статье.

Но эта ясность и четкость закона, повторенного потом в новом «Судебнике» (1550 г.) почти текстуально, — лишь с исправлением недописанного и с пояснением тех мест, где можно было рассказать еще яснее, — не удовлетворила Б. Д. Грекова. Он не может согласиться с определенным, не оставляющим места для кривотолков указанием на единство крестьян, с отсутствием даже каких-либо намеков на «старожильцев» (конечно, и с полным невниманием к «новопорядчикам»). Отстаивая теорию о. «старо- жильстве», Б. Д. Греков и в этих, совершенно изменившихся условиях, все же пытается спасти свою и в старом состоянии не оправданную теорию. Не считаясь с ясностью текста, он все же ставит вопрос: «О каких крестьянах идет (и во втором «Судеб- пике!» — Л К.) речь?». И разъясняет: «Если взять вторую половину статьи, начиная от слов: „А которой христианин, поживет за кем год...", то совершенно очевидно, что речь идет о новиках, иоряжающихся на разные сроки. Но первая половина статьи говорит о старожильцах».  Очевидно, скажем мы, другое: если крестьяне пользуются правом перехода, то на новом месте они могут прожить и год, и два, и три, и четыре, но из-за этого они не потеряют качества крестьянина и закон не назовет их иным наименованием.

В 11)52 г., когда готовилось новое академическое издание «Судебников», J1. В. Черепнин, комментировавший статью 57, соглашался с Б. Д. Грековым и писал, что «он дал и наиболее правильное толкование ст. 57 „Судебника".  Однако в дальнейшем более глубокое изучение документов позволило ему отойти от подмены единых земледельцев-крестьян «старожильцами» и «но- воиорядчиками». «„Судебник", — пишет JI. В. Черепнин в своей монографии, — уже пе говорит о каких-либо разрядах крестьянства, употребляя обобщающий термин крестьянин-христианин».

Упоминавшиеся в документах XIV и XV вв. «старожильцы» были не такими, какими во что бы то ни стало хотел их иред- ставить Б. Д. Греков, а «новопорядчиков» вообще не называют документы ни этого, ни другого времени. «Старожильство (по своей основе) явление очень старое, — пишет Б. Д. Греков,—ровесник Русскому государству».  Б. Д. Греков говорит, что уже в начале XV в. возникла мысль о запрещении государственной властью права перехода крестьян. Практически эта мысль была очень далека от реализации не только в начале или в середине, по и в конце XV в. «Центральная власть еще не была достаточно сильна для осуществления политики полного юридического закрепощения крестьян», — пишет JI. В. Черепнин.  Мысль о том, что именно старина может и должна быть признаком, на основе которого следует определять крепость крестьянина и принадлежность его к земельному владению того или иного феодала, издавна жила среди феодалов, реализация же ее пришла с большим запозданием — лишь в конце XVI в., когда вопрос назрел, а власть оказалась способной его разрешить. Когда крепостничество действительно стало оформляться, то в качестве документа, устанавливающего старину, были привлечены (с конца XVI в.) писцовые книги. «Старину» надо было доказать документально. Писцовые книги, а позднее переписные книги в этом случае выполняли роль крепостных актов.