ПРОБЛЕМЫ ФИЛОСОФИИ ПРАВА

СВОБОДА, РАВЕНСТВО И РАВНОПРАВИЕ

Человеческая жизнь приобретает смысл лишь в условиях подлинной свободы. Только свобода все человеческое превращает в подлинно человеческое, и только в условиях свободы личность получает возможности для раскрытия и развития своих способностей и талантов, для проявления инициативы и волевых устремлений.

Многие столетия лучшие люди нашей планеты мечтали о свободном обществе, воспевали его как прекрасный, но далекий идеал. Ценой колоссальных усилий, больших страданий и даже жертв они стремились воплотить его в действительность. Тем не менее свобода не становилась реальностью, а оставалась никогда не покидающей их мечтой.

Идея свободы и поныне тревожит умы людей, и в наше время она начертана на знаменах борьбы с несправедливостью, беззаконием и угнетением. Затрагивая буквально все проявления жизнедеятельности человека, являясь их необходимым условием и одновременно базовой общей целью, свобода выступает предметом всех областей социального знания, и правоведения в том числе. Ученые-юристы оказываются перед необходимостью искать ответы на вопросы о специфике государственно-правовой формы реализации свободы, о тех путях и механизмах, посредством которых государство и право способствуют ее достижению.

Естественно, что стремление найти решение названных вопросов предполагает прояснение некоторых исходных теоретических позиций, а именно раскрытия того смысла, который научное знание, человеческая мысль вкладывает в понятие свободы. Сделать это крайне необходимо потому, что государство и право являются «виновниками» создания своеобразной, парадоксальной ситуации. Они располагают огромными возможностями для достижения и обеспечения свободы как в масштабах общества в целом, так и на уровне каждого отдельного индивида. В то же время энергия, мощность, эффект всеобъемлемости данных институтов используются и в целях ограничения свободы, принуждения и насилия над людьми. Иными словами, они способны противодействовать утверждению свободы, создавать серьезные препятствия на пути к ее достижению.

Парадоксальность подобной ситуации является одним из убедительных и ярких свидетельств противоречивой двойственности государства и права, тяготеющего, как было сказано, к свободе и к ее отрицанию. Поэтому путь познания права в тесной связи со свободой не следует понимать как что-то случайное и тем более чужеродное для исследователя-юриста. Напротив, такой путь органичен для философско-юри- дических исследований, ибо ориентирует на диалектический подход к анализу предмета, подход, позволяющий вскрыть противоречивость права, выявить характер соотношения составляющих его основных противоположных сторон, т. е. проникнуть в самую суть данного явления.

Рассмотрение права сквозь призму свободы служит своего рода исходным и основополагающим моментом в понимании вопроса о разрешении, снятии и преодолении имеющихся здесь противоречий, или, иначе говоря, в нахождении путей выхода из обозначенной выше парадоксальной ситуации.

Итак, обращение к толкованию свободы со стороны юристов-исследователей обусловлено не столько любовью к философствованию, сколько стремлением глубже проникнуть в тайну сложного феномена права1.

Энгельс отмечал, что невозможно рассуждать о праве, не касаясь вопроса о необходимости и свободе . Свобода предполагает не только право и, в частности, соответствующее законодательство; здесь следует также учитывать природу и деятельность государства. Именно поэтому целесообразно провести некоторые высказывания Гегеля, имеющие актуальное значение для современной деятельности государств различных стран, и в первую очередь России.

Гегель писал: «Философия особенно нужна в те периоды, когда происходит переворот в политической жизни общества... ибо мысль всегда предшествует действительности и преобразует ее» . В соответствии с этим утверждением он указывает: «Надо рассматривать как бесконечно большое достижение образования то, что последнее привело к знанию первооснов государственных учреждений и сумело объединить эти основы в простых положениях как элементарный кате- хизис» . Однако если при всей разумности каждого государственного устройства действительность не соответствует таким требованиям, то, по мнению Гегеля, повинен в этом в первую очередь бюрократизм и сословие бюрократов, которые не уделяют «петиции народа никакого объективного вни- мания» . Поэтому они должны исчезнуть. И их уход со сцены становится «триумфом нового права» . Гегель далее пишет: «Основоположения разумного права и всеобщего благосостояния» требуют уничтожения всех сословных привилегий , для чего необходимы «крупные политические движения, осуществляемые народом». Они должны исходить «снизу, где жизнь конкретна». Обманываемый до сих пор народ, к сожалению, вовсе не замечает «отвратительного спектакля», когда «существующее столетиями лишь на словах право», т. е. «форменную несправедливость», которая «довела народ до отчаяния», преподносят ему как реальное право. Поэтому «право и государство должны быть объединены посредством поня- тия»1, старые же понятия должны быть «упразднены». Показательно, что Гегель бичует «извращение понятий о государственном праве и праве на свободу»2. Необходимо, чтобы «определения, данные в конституции... могли стать основой благосостояния народа»3. Государство не принадлежит правительству, оно принадлежит народу этого государства.

Иными словами, конституция должна совпадать с ее реализацией. Государство и народ едины лишь в том случае, если государственная жизнь построена на принципах свободы4.

Каковы же «существенные определения свободы»?

В истории философской, политологической и юридической мысли свобода определялась различными авторами весьма разноречиво . Традиционное (во всяком случае, наиболее распространенное) определение данного феномена сводится к тому, что свобода включает в себя как познание необходимости, так и действия в соответствии с познанным.

Стихийные силы природы и общества могут проявлять себя разрушительно (и нередко так себя и проявляют), пока люди не считаются с ними, не подчиняют их своему влиянию и сознательному контролю. Разумеется, необходимым условием ограничения, обуздания и направления действия этих сил в определенное русло, их использования в соответствии с целями, волей людей является познание объективных законов развития природы и общества. Иначе говоря, действия, опирающиеся на знание окружающего мира, способны вырвать человека из состояния зависимости от природных и социальных сил, обеспечить его существование в качестве свободного существа.

Однако с подобной трактовкой свободы, как было отмечено, соглашаются далеко не все. Как отмечали еще основоположники марксизма: «Свобода определялась до сих пор философами двояким образом. С одной стороны, она определялась как власть, как господство над обстоятельствами и отношениями, в которых живет индивид: так она определялась всеми материалистами. С другой стороны, она рассматривалась как самоопределение, как избавление от действительного мира, как — мнимая только — свобода духа: так она определялась всеми идеалистами... »

Следует, однако, заметить, что в наши дни в понимании свободы имеются различного рода отклонения от обозначенных выше материалистической и идеалистической позиций, хотя они не столь существенны, чтобы говорить об устранении различия между ними. Граница, разделяющая толкователей свободы, до сих пор проходит в основном по прежнему рубежу.

Если в материалистическом понимании свободы многие современные представители философии восходят к Марксу, то ее идеологическая интерпретация находит свое глубокое обоснование у Гегеля.

По Гегелю, свобода есть подлинная сущность духа. «Субстанцией, сущностью духа, является свобода» . Всемирно-исторический процесс «есть не что иное, как развитие понятия свободы» ; движение духа народа по пути «освобождения духовной субстанции»  есть прогресс «в сознании свободы» . Будучи сама по себе «только понятием, принципом духа и сердца», свобода приобретает форму действительности, получает «форму необходимости», поскольку «сама определяет себя к развитию до степени предметности» . Здесь, следовательно, преодолевается сосуществование (Фихте, Кант) свободы и необходимости, которые выступают, скорее, как ступени развития действительности.

Необходимость находится на низшей ступени развития духа, представляет собой «как раз то, о чем не умеют сказать, что оно делает, каковы его определенные законы и положительное содержание...» . Возвышаясь над необходимостью, дух переходит из сферы необходимости в сферу свободы, т. е. в сферу понятия7. При этом существенная особенность духа — его деятельность, создающая «из себя наличный действительный мир, который в данное время держится и существует в своей религии, в своем культе, в своих обычаях, в своем государственном устройстве, в своих политических законах, во всех своих учреждениях, в своих действиях и делах». Действительностью конкретной свободы является только государство, нравственность, право. Гегель утверждает, что система права «есть нечто святое вообще, святое только потому, что оно есть наличное бытие абсолютного понятия, самосознательной свободы. ... Каждая ступень развития идеи свободы обладает свойственным ей особым правом, так как она есть наличное бытие свободы в одном из ее определений» .

Гегель гениально понял органическую связь необходимости и свободы, но крайне идеализировал их соотношение, абсолютизировал значение разума, духа, идеи, не показал и не объяснил, каким образом в историческом процессе необходимость превращается в свободу.

Действительная, а не иллюзорная свобода вытекает не из самой себя, не из всеобщего разума, духа и идеи как некой тотальности и целостности, а может иметь место лишь тогда, когда действия людей исходят из познанной реально существующей необходимости, когда они опираются в своей практической деятельности на объективные закономерности развития природы и общества, используют их в своих интересах с учетом случайных проявлений. В противоположность гегелевской философии мы исходим из того, что человек в своей практической деятельности зависит от объективного мира, его свобода зависит от осознания необходимости, от использования объективных закономерностей природы и общества, от учета случайных факторов, противоречащих этим закономерностям. Именно познание и действие в соответствии с познанными закономерностями бытия, с учетом всего того, что противоречит этим закономерностям, превращают необходимость в свободу. В своем существовании и деятельности люди не могут игнорировать закономерности бытия (наряду со случайностями), не могут с ними не считаться. Лишь познав эти закономерности, равно как и отклонения от них, научившись использовать их для достижения определенных целей, люди обретают свободу.

Следовательно, объективная сторона общественного развития, объективная необходимость определяет его субъективную сторону. Если же субъективная сторона определяется объективными закономерностями (и случайностями), то человечество может ставить перед собой только такие цели, которых оно в состоянии достичь в данных исторических условиях, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сама цель возникает и формируется лишь тогда, когда объективно существующие условия ее достижения либо уже существуют, либо находятся в процессе становления.

Подчеркивая объективный характер развития мира, закономерную и случайную необходимость такого развития, нельзя в то же время фетишизировать эти закономерности и случайности, поскольку, познав их и предвидя возможности случайностей, люди могут управлять ими, а тем самым и господствовать над ними.

Объективные закономерности (и случайности) выражают не только соотношение между наличными, данными явлениями и процессами, но и отношение к тому, что должно или может существовать, выражают основную тенденцию развития явлений и процессов. Именно поэтому, познав объективную действительность (включающую в себя как необходимость, так и случайность), люди получают возможность предвидеть, предполагать результаты действия объективных общественных сил, сознательно использовать их в своих интересах и в интересах всего общества. Все более глубоко проникая в сущность явлений и процессов, люди могут сочетать действия различных общественных сил или противопоставлять действие одной из них другим и таким образом достигать определенных желаемых целей. Следовательно, положение о том, что человечество не в силах отменить действия объективных сил, не противоречит тому факту, что люди, познав эти силы и научившись ими пользоваться, в состоянии способствовать их более эффективному действию, направлять их действие по определенному руслу, а в случае возникшей потребности — ограничивать сферу их действия путем создания соответствующих условий.

Существуя в определенных условиях объективного мира, люди неизбежно должны приспосабливаться к этим условиям, познавать их, овладевать ими, господствовать над ними, чтобы использовать их для удовлетворения своих потребностей, интересов, желаний, для достижения поставленных целей. Этот процесс начинается уже с момента производства, когда человек, чтобы присвоить вещество природы в известной форме, пригодной для его собственной жизни, приводит в движение принадлежащие ему естественные силы и благодаря этому добивается осуществления соответствующей цели.

До тех пор пока люди в своей деятельности руководствуются лишь чувственной видимостью, которая, как правило, отличается от рациональной сущности, они остаются рабами объективной действительности, оказываются бессильными перед ней. Их волевые действия могут иногда совпадать с движением объективной действительности и достигать желанной цели. Но в большинстве подобных случаев нет возможности гарантировать достижение преследуемых результатов. Когда же волевые устремления людей основаны на знании объективных реальностей, они достигают желаемых результатов, их деятельность приобретает осмысленный, свободный характер. Следовательно, не в воображаемой независимости от объективности бытия суть свободы, а в познании этого бытия и в основанной на этом знании возможности действовать для достижения определенных результатов.

Если люди в своем существовании, деятельности и развитии зависят от объективных условий бытия, то познание этого бытия является предпосылкой достижения ими свободы. Уровень свободы людей тем именно и определяется, насколько всесторонне и глубоко познаны условия их бытия и насколько их действия согласуются с тенденциями объективного развития этого бытия и достигают сознательно поставленных целей, желаемых результатов. Если бы бытие было лишено объективности своего существования и развития, то люди были бы лишены возможности принять решение о каких-либо, в том числе и простейших, действиях, не могли бы осуществить их, ибо не знали бы, что нужно сделать для получения этих желаемых результатов. Целесообразность мышления и деятельности возможна только потому, что реально существуют и действуют закономерности природы и общественного развития; что в человеческом сознании эти закономерности так или иначе отражаются.

Чем глубже человеческое сознание овладевает знанием закономерностей развития природы и общества, тем более успешно оно воздействует на внешний мир. Чем более всесторонне и чем глубже люди познают необходимость, тем более обоснованны их целенаправленные действия, тем выше уровень их свободы, тем свободнее их воля. Достижение цели в соответствии с познанными объективными закономерностями и приводит к свободе: активная, целенаправленная деятельность на основе знания необходимости преобразует возможности в действительность и тем самым превращает эту необходимость в свободу. Здесь, таким образом, обнаруживается методологическое значение категории свободы, поскольку она синтезирует, аккумулирует в себе органическую связь действительности и возможности, необходимости и случайности, цели и волевой деятельности. Познание действительности и порождаемых ею возможностей (необходимых или случайных), установка на преобразование возможности в действительность в соответствии с установленной целью, наконец, реализация цели в результате волевого действия суть высшее проявление свободы.

Итак, нельзя не только провозглашать, но и представлять себе свободу без необходимости, вне объективных закономерностей и случайностей развития природы и общества, если мы намерены рассуждать о свободе в строго научном и действительном ее значении. Подобно тому как «вещь в себе» в результате познания превращается в «вещь для нас», так и объективная реальность становится свободной, коль скоро она познана. Свобода содержит внутри себя эту реальность как снятую.

Отстаивая понятие свободы как снятой реальности, мы вместе с тем далеки от признания исчерпывающим традиционного философского определения свободы: познание необходимости и действие в соответствии с познанным. Оно чрезмерно абстрактно, оставляет без ответа множество вопросов, возникающих с реализацией свободы в практической жизнедеятельности человека. Среди них такие вопросы: как быть с объективно существующими случайностями в развитии природы и особенно общества или в чьих интересах осуществляется познание необходимости (или случайности) и соответствующее действие.

Если принять данное понятие свободы за аксиому, не требующую уточняющих, дополняющих и развивающих ее доказательств, то остается неясным, в частности, как соотносится свобода с демократией, правом, законодательством, равенством и равноправием, каков характер их связи.

Сразу же отметим, что познание необходимости и действие в соответствии с познанным могут (и довольно часто) противоречить общественным интересам. Объективное историческое развитие, например, привело к необходимости создания ядерного оружия, но едва ли кто-либо станет утверждать, что оно продвинуло человечество к свободе.

Подчеркнем, далее, что отнюдь не всегда необходимость преобразования тех или иных сфер жизни, совершаемого в интересах всего общества, соответствует интересам каждой личности, равно как и наоборот — действия отдельной личности в соответствии с познанной необходимостью вовсе не всегда отвечают интересам всего общества. Отсюда возникает потребность поиска ответа на вопрос о том, означает ли свобода общества вместе с тем и свободу каждого его члена. Хорошо известно, что обдуманно, со «знанием дела», прекрасно ориентируясь в ситуации, действует иной преступник. Однако мыслимо ли признать эти действия свободными? Такая «свобода» завершается лишением свободы в интересах общества.

Известно утверждение: «Свобода общества — условие свободы каждого». Нет слов, если общество несвободно, то его члены вряд ли смогут обрести индивидуальную свободу. Но, с другой стороны, верно и то, что свобода общества автоматически не влечет за собой свободу всех индивидов. Первая выступает лишь необходимой предпосылкой для реализации второй. Свободное общество предоставляет каждому человеку возможность выбора той или иной жизненной позиции, тех или иных вариантов поступков и действий. Однако спектр такого выбора весьма ограничен, выбирают лишь из того, что предоставляет закон подданным государства. Оттого-то предпочтительнее обратная формула: «Свобода каждого — условие свободы общества».

Традиционное философское определение свободы страдает еще одним существенным недостатком: в нем фиксируется, по сути, ее внешняя форма. Между тем человек как член общества может познавать необходимость, действовать в соответствии с ней, но оставаться несвободным. Скажем, основываясь на познанных экономических и других объективных закономерностях (обладающих, как известно, многовариантностью их использования), общество реализует курс социалистического или капиталистического развития. В это развитие неизбежно вовлекаются массы людей. Отвечает ли становящийся уклад общественной жизни интересам человека или он вынужден подчиниться общему движению? Можно ли признать индивида внутренне свободным, если он участвует помимо собственной воли в создании того, что противоречит его представлениям, мировоззрению, желаниям? Ведь внутренняя свобода предполагает свободу мыслей, убеждений, веры, словом, полную автономию личности.

Человек должен обладать не только внешней, но и внутренней свободой. Он должен иметь возможность реализовать свои индивидуальные (в том числе и физиологические, и биологические) потребности, интересы, свою автономность, независимость, суверенитет. Практические действия человека не только должны быть направлены на овладение силами природы и общества, но и предполагать сознательное руководство собственными силами ради удовлетворения своих индивидуальных потребностей, интересов, целей. Именно поэтому свободу следует понимать не только как господство людей над окружающей их действительностью, над обстоятельствами и условиями бытия, но и как умение владеть своими страстями и помыслами. Иначе говоря, свобода включает в себя не только, так сказать, внешнюю, но и внутреннюю свободу, господство человека не только над силами природы и общества, но и над самим собой. Следовательно, для того чтобы овладеть стихийными силами природы и общества, своими собственными силами, люди должны не только познавать объективные закономерности, управляющие ходом развития материального мира, но и подчинять движение своих собственных сил научному, разумному, целесообразному использованию этих закономерностей как в своих частных интересах, так и в общественных.

Наивно думать, будто весь смысл свободы сводится, например, к гласности, плюрализму мнений или беспрепятственному выбору местожительства. Свобода куда более емкий, богатый по своему содержанию феномен, предполагающий, кроме внешних проявлений, реальные гарантированные возможности индивида: по своему усмотрению придерживаться определенных ценностных ориентаций, распоряжаться своей судьбой и т. д. Сугубо формальными предстают закрепленные в законе широкие права и свободы  при отсутствии условий для их практической реализации. От провозглашения деклараций до их воплощения — дистанция огромного размера, преодолеть ее без соответствующих материальных, духовных и юридических предпосылок невозможно. Как справедливо писал К. Маркс: «На бумаге легко можно прокламировать конституции, право каждого гражданина на образование, на труд и прежде всего на известный минимум средств существования. Но тем, что все эти великодушные желания написаны на бумаге, сделано еще далеко не все; остается еще задача оплодотворения этих либеральных идей материальными и разумными социальными учреждениями» .

Сказанное позволяет предложить следующее определение понятия свободы: это внешнее и внутреннее состояние независимости личности, познающей действительность и действующей в соответствии с познанным, разумно сочетающей свои интересы с интересами общественного прогресса.

Современное общество становится все более сложным и дифференцированным. Решения, принимаемые в интересах целого, не могут абсолютно адекватно отражать и учитывать интересы составляющих его образований и, конечно же, всех индивидов. Естественно, что при этих условиях свобода общества вступает в противоречие со свободой индивида. Поэтому задача состоит в том, чтобы «снять» или, по крайней мере, смягчить данное противоречие. Без этого ни общество, ни индивид не достигнут свободы . Существует по меньшей мере два альтернативных варианта разрешения проблемы. 1. Приоритет общественного перед индивидуальным. Мы на практике убедились в том, что это приводит к ликвидации демократии и утверждению командно-административной системы, монополизации власти и подавлению личности, бюрократизации государства и разгулу беззакония. 2. Приоритет индивидуального перед общественным, предполагающий максимальный учет обществом потребностей, интересов, целей и воли отдельного человека, полную гарантию прав и свобод, разумное сочетание и взаимодействие индивидуального и общественного, баланс которых обеспечивается продолжением одного в другом. Наш народ отверг первый и избрал второй вариант, тем самым открыв путь к утверждению свободы личности в свободном обществе.

Указание на действия в интересах общества и всех его членов превращает понятие свободы из мертвой абстракции в живую категорию общественно-исторической практики человечества, истолковывает господство личности не только как господство над природой и социальной реальностью, но и как господство над самой собой и соответственно ориентирует эту личность на самосовершенствование и активную деятельность во имя общественного прогресса. Именно благодаря господству человека над самим собой его действия, поведение приобретают осмысленный, разумный и практически целесообразный характер, а полученный результат обретает нужный, необходимый, полезный для самого человека и всего общества смысл. Причем плодотворность результата действия — и это особенно важно подчеркнуть — должна расцениваться не только с точки зрения лишь частной выгоды субъекта, но и с позиции общественной пользы этого результата, поскольку свобода общества предполагает свободу его членов. Господство человека над собой в том и состоит, что его природные силы подчинены достижению не только своих частных задач, но и общественно значимых целей, благодаря чему человек достигает и своей личной свободы, находится как бы

шим — тем, кто не стесняется» (Панарин А. С. Драматургия истории и парадоксы современности//Вестник Российской Академии наук. Т. 68. 1998. № 12, декабрь. С. 1123).

в лоне свободы. Поэтому общественно полезные и целесообразные действия людей, направленные на прогрессивное развитие бытия, являются свободными действиями.

Выбор наиболее целесообразного решения вопроса и действия в соответствии с этим решением зависит не только от знания дела, но и, как отмечалось выше, от условий, в которых осуществляется это действие. Лишь в той общественной системе, в которой действует принцип подлинной демократии и права, основанного на справедливости, обеспечивается реальное бытие свободы. В самом деле, если все материальные и духовные богатства общества сосредоточены в основном в руках лишь узкого круга лиц, относящихся к правящей привилегированной элите, а большинство населения фактически лишено возможности пользоваться ими, то свобода этого общества оказывается весьма ограниченной, урезанной. Если общество, эксплуатируя и угнетая людей, лишает их даже минимальных условий для удовлетворения нужд и потребностей, для получения образования, приобщения к духовной культуре, гармоничного развития способностей, то для них свобода является лишь иллюзорной мечтой, недостижимым идеалом. И напротив, если блага, ценности и достижения общества предоставлены в полное распоряжение личности; если созданы все условия и возможности для ее труда, образования и культурного развития, для проявления всех способностей и дарований; если личность живет, работает и творит в условиях подлинной демократии и пользуется гарантированными правами, то истинная свобода каждой личности и всего общества становится реальностью.

Свобода, демократия, законодательство и законность органически между собой связаны. Подобно тому как свобода может быть осуществлена в условиях демократии, так и демократия может быть реальной и действенной лишь на основе законодательства и законности, действующих в соответствии с принципами права. Законодательство и законность составляют необходимую черту, характерную особенность, неотъемлемое свойство демократии. Именно благодаря законодательству и законности обеспечиваются демократические формы деятельности государства, его органов и общественных организаций, взаимоотношения их между собой и с гражданами, гарантируется строгое и неукоснительное соблюдение прав и свобод членов общества .

Гуманная и рациональная цель права, законодательства и законности является моральным стимулом, двигательной силой правомерного поведения граждан, предопределяет сознательное, добровольное соблюдение ими права, а в надлежащих случаях и активное исполнение правовых предписаний.

Каждый член общества не может не считаться с правовыми нормами поведения, определяющими его обязанности по отношению к обществу в целом, к другим членам общества и даже к самому себе. Он обязан неуклонно соблюдать эти правовые правила, с тем чтобы обеспечить возможность свободно развиваться всему обществу, коллективу, а следовательно, и самому себе.

Подобно тому как объективные закономерности развития природы и общества не обрекают члена общества на слепое подчинение требованиям этих закономерностей, так и выполнение правовых обязанностей не ограничивает свободу граждан. В условиях, когда правовые нормы служат средством утверждения свободы общества, человек не может испытывать на себе их гнетущее влияние. Напротив, он заинтересован в исполнении правовых предписаний, поскольку лишь при этих условиях возможен социальный прогресс и личное благополучие. Поэтому, действуя в соответствии с требованиями действующего законодательства, выполняя правовые обязанности, подавляющее большинство членов общества не ощущают сколько-нибудь серьезных противоречий между необходимостью соответствующего внешнего поведения и внутренним личным желанием или стремлением. Поскольку свобода человека означает не только господство над обстоятельствами и отношениями бытия, но и включает господство над собой, постольку целесообразное исполнение разумных правовых предписаний возможно лишь при сознательном и добровольном подчинении своих собственных сил, действий и поведения требованиям демократического законодательства. Именно господство человека над собой позволяет ему свободно исполнять правовые предписания, действовать в соответствии с требованиями законности1.

Из сказанного было бы нелепо делать вывод, будто в обществе нет и быть не может правонарушений и преступлений. Представления о бесконфликтности общества неправомерны и иллюзорны. В каждом обществе имеет место множество недостатков, просчетов, упущений во всех сферах общественной жизнедеятельности, имеются правонарушения и преступные элементы. Задача состоит в том, чтобы изживать негативные явления и процессы, развивать демократию, совершенствовать законодательство и укреплять правопорядок.

И тем не менее даже подлинная демократия, совершенное законодательство и строгая законность не исключают противоречий между внешней и внутренней свободой индивида, нередко достигающих трагического уровня. Индивид живет не на необитаемом острове, а в исторически предопределенном обществе, зависит от его колебаний, зигзагов, шараханий. В этих условиях он вынужден, вопреки своей внутренней «независимости», подчиняться историческому времени: он существенно ограничивает свою внутреннюю свободу (или вовсе ее утрачивает). В этой противоречивой ситуации нет иной альтернативы, чем та, которая уравновешивает шансы людей путем установления равноправия и обнаружения справедливой меры, границ самореализации каждого индивида. Тем самым ограничивается эгоистическое своеволие, пренебрежение интересами других, произвол и хаос в человеческом общежитии.

Но и установление отмеченного социокультурного режима вовсе не снижает возникновения иных противоречий, а именно: между свободой, равенством и равноправием, что будет отмечено в дальнейшем. Здесь же укажем, что проблема демократии неразрывно связана с вопросами равенства и равноправия.

Отметим прежде всего, что равенство и равноправие — категории однопорядковые, но вовсе не тождественные. Человек не может быть равен другому, так как каждый обладает своими особенностями умственного, образовательного, культурного, творческого характера и т. д., живет и действует в неодинаковых социальных условиях и обстоятельствах. Как подчеркивал Н. О. Лосский, «каждая личность есть своеобразный, единственный в мире индивидуум, неповторимый по бытию и незаменимый по своей ценности»1.

Уравнивание различных людей, допустим осуществляемое в целях распределения общественных благ в соответствии с универсальным законодательным стандартом, игнорирует их индивидуальные способности, предприимчивость, энергию, заслуги перед обществом и т. д. Поэтому лозунг французской революции «Свобода, равенство и братство» оказался практически нереальным, в полной мере не осуществимым ни в прошлом, ни в настоящем, да и в обозримом будущем. Поэтому не без основания Н. А. Бердяев замечал: «Существует трагическая диалектика свободы и равенства» .

Для государства все граждане и социальные группы должны быть и равны, и равноправны. Исходящие от него акции, утверждающие неравноправие граждан, способны увеличить социальную напряженность, привести к обострению конфликтов и, в конце концов, подорвать его же устои.

Государство, каким бы демократичным оно ни было, не в состоянии обеспечить полного равноправия граждан, тем паче равноправия в отношениях между гражданами и самим государством. Утверждения о «морально-политическом единстве» или «государство и личность — едины» суть не более чем популистские клише. Различие социальных статусов индивида и государства, их материальных ресурсов, возможностей влияния друг на друга вытекает из их неравенства. В руках государства находятся мощные средства идеологического и информационного воздействия, законодательные и исполнительные органы, аппарат насилия и принуждения. Зачастую их деятельность лишь частично регулируется законодательством. Опасность подобной ситуации особенно четко и точно просматривается на примере силовых структур. Именно их деятельность должна в первую очередь быть регламентирована правовыми средствами, потому что в потенции она представляет собой угрозу для прав и свобод граждан. Четкая же регламентация позволяет исключить возможность ограничения и ущемления этих прав и свобод, так сказать, «по усмотрению».

Поддержание правового порядка крайне необходимо в современный период развития российского общества. Точнее, речь идет даже не о поддержании, а о создании законодательных основ этого порядка. Сейчас остро ощущается потребность в правовых нормах, которые бы регулировали жизнедеятельность общества сообразно изменившимся условиям его развития и в соответствии с требованиями социального прогресса. Однако приходится констатировать, что суть происходящих в стране перемен и их основные тенденции остаются непознанными на уровне государственной власти. Проводимая в стране политика ориентирована на решение сиюминутных острых проблем, лишена стратегической долговременной перспективы. К сожалению, и текущие задачи осознаются и решаются с крайне прагматических позиций. При этом радикальные меры направлены на разрушение того, что создавалось усилиями страны в годы советской власти. Нет слов, многое из наследия тоталитарного прошлого, господства административно-командного режима заслуживает такой участи. Однако под дамокловым мечом оказались и достижения, которые признавались не только населением нашей страны, но и международным сообществом.

Известно, что ряд государств с успехом использовали то позитивное, что имелось в отечественном опыте планирования хозяйственной жизни, постановки дела образования, организации научных исследований в области естествознания и техники и т. п. И тем не менее за эталон устройства жизни нашего общества и граждан была принята практика стран Запада и США, опирающаяся на либеральные ценности. Законы рынка были объявлены главными факторами, определяющими организацию всех основных сфер общественной жизни: производства, экономики, социальной области, культуры. Что касается граждан, то те отношения опеки и попечительства, которые связывали их с государством, было решено заменить на абсолютную независимость и суверенитет индивидов. Предполагалось, что подобная замена незамедлительно и, главное, позитивно скажется на деловой активности людей, приведет к всплеску инициативы и предприимчивости. В действительности благим намерениям не суждено было сбыться. По основным показателям общественного развития страна оказалась отброшенной далеко назад. Ее состояние вполне обоснованно оценивается как кризисное.

Свобода личности зачастую являлась миру в отвратительном обличье ничем не обузданного узкоэгоистического своеволия. И представители властвующей элиты, и рядовые обыватели стали рассматривать свое «освобождение» как возможность реализации и удовлетворения корыстных, индивидуалистических интересов и целей. И совсем не важно, выступали ли предметом подобных интересов должность во властных или управленческих структурах, собственность или финансовый капитал. Все было поставлено на службу экономической выгоде или неправедным, амбициозным устремлениям.

В итоге автономия и суверенитет индивида обернулись тем. что он попал в плен собственных низменных страстей. Вместо того чтобы способствовать его самоопределению в качестве свободного существа, происшедшие перемены все настойчивое подталкивают человека к бездне рабского состояния. Если люди, относящиеся к беднейшим слоям, поступаются ценностями свободы и вынужденно действуют вопреки им, дабы выжить физически, то лица, составляющие так называемую элиту, намеренно подчинили свою жизнь достижению узкоэгоистических целей. Все другие являются для них лишь простым средством получения той или иной выгоды.

Положение усугублялось тем, что общество в лице государственных и правовых институтов явилось весьма слабым препятствием на пути распространения подобных пагубных тенденций. Более того, нередко эти институты действовали в унисон с последними, поощряя не личностные качества людей, культивирование которых ведет их к свободе, а сугубо индивидуалистические свойства, потворство которым чревато деградацией личности.

Здесь мы вплотную подошли к трактовке свободы, предложенной еще Н. А. Бердяевым. Будучи представителем экзистенциализма, он усматривал смысл свободы в творчестве, каждый акт которого продвигает процесс становления личности и одновременно равнозначен привхождению в нее свободы. По мысли Н. А. Бердяева, «быть свободным есть не легкость, а трудность, бремя, которое человек должен не- сти» . И далее: «Личность не самодостаточна, она не может довольствоваться собой. Она всегда предполагает существование других личностей, выход из себя в другого... Эгоцентризм, поглощенность своим "я" и рассмотрение всего исключительно с точки зрения этого "я", отнесение всего к нему разрушает личность»2.

Нельзя не согласиться с подобным пониманием свободы и вместе с тем невозможно не заметить, что положение человека в нашем обществе еще необычайно далеко от свободы. Пока его развитие в качестве личности имеет обратную направленность.

Из сказанного неправильно было бы сделать вывод вообще об отсутствии каких-либо реальных перспектив движения к свободе. Разрушением порядка, при котором государство патронировало, опекало и контролировало жизнедеятельность членов общества, обрекало их на беспрекословное повиновение и подчинение государственной воле, были разорваны узы, сдерживающие инициативу и самодеятельность людей, ограничивающие возможности их свободного волеизъявления. Однако этим возможностям не суждено было реализоваться по целому ряду причин, устранение которых не под силу каждому отдельному человеку, но может быть плодом лишь совместных усилий. Восприятие и ощущение индивида как внутренне свободного существа не делает его таковым в отношении к другим людям и обществу. Акцентируя внимание на том, что свобода — это прежде всего внутреннее состояние духа, Бердяев приходит в противоречие с самим собой, ибо утверждает, что это состояние выражается в творческих актах, в создании нового. Однако же, заметим, что, совершая творческий акт, человек выходит за пределы собственного «я», активно вступает в окружающий мир, непосредственно сталкивается с условиями и отношениями, сложившимися помимо его воли. Именно эти условия и отношения в своей совокупности либо способствуют, либо, напротив, препятствуют творчеству, отдаляют человека от свободы. Следовательно, его движение к свободе включает как преодоление в себе раба, культивирование творчества, так и сопротивление внешним условиям и обстоятельствам, препятствующим этому движению. Путь к свободе обеспечивается благодаря сочетанию огромного напряжения внутренних духовных сил с практическим овладением внешними условиями и обстоятельствами совместной жизни людей. Иными словами, усилия духа дополняются и подкрепляются здесь практически-действенным началом, энергией воли человека. Взгляд на индивидуальную свободу через единение этих двух моментов обладает тем преимуществом, что позволяет понять движение к подобному состоянию, во-первых, в реальности его сложностей, трудностей и противоречий, а во-вторых, в его связях и взаимозависимостях с более общим процессом развития свободы.

На смену тоталитарному государству пришла «демократия», которая, к сожалению, оказалась в плену радикализма. Провозглашенные ею лозунги, выдвигаемые цели и программы носят в основном декларативный характер, не подтверждены конкретными действиями, повседневной кропотливой и необычайно сложной работой по организации многообразного жизненного уклада общества. «Радикальные демократы» еще продолжают пребывать в плену эйфории от одержанных побед над административно-командным режимом. Над ними до сих пор довлеет установка во что бы то ни стало и незамедлительно одолеть остатки прошлой партийно-государственной номенклатуры. Тем временем они отстают от насущных требований дня — столь же незамедлительно разрабатывать стратегию и тактику реализации государственной политики, добиваться общественного согласия и принятия компромиссных решений. Очевидно, сказываются и их неподготовленность к созидательной деятельности, и недостаточно высокий уровень профессионализма, и отсутствие опыта ведения общественных дел в соответствии с принципами демократии, отчего основой государственного управления продолжает оставаться метод проб и ошибок.

Непоследовательность и противоречивость действий государственных органов дезорганизует общество, нарушает процесс стабилизации общественных отношений, вносит неоправданные ограничения в гражданские права.

Народ всегда покорно сносит превратности судьбы, ухудшение материального положения вследствие стихийного бедствия или войны, каких-то иных объективных обстоятельств. Но когда человеческая свобода грубо попирается сознательно направленными действиями государства, то это, естественно, вызывает общественное возмущение и протест.

Актуально звучат ныне слова Джона Стюарта Милля, сказанные сто лет назад, о том, что люди, может быть, готовы были бы принять раз навсегда установленный закон, например о равенстве, как они принимают игру случая или внешнюю необходимость; но чтобы кучка людей взвешивала всех остальных на весах и давала одним больше, другим меньше по своей прихоти и усмотрению, — такое возможно вынести только от сверхчеловеков, за спиной которых стоят ужасные сверхъестественные силы.

Монополия государства на распределение общественных благ побуждает многих проникать в его структуры с вожделенной надеждой извлечь для себя материальную выгоду, а то и обрести власть над другими людьми — отвратительное порождение тоталитарного строя. И те, кто рвется к государственной власти с помощью неправедных средств, не хотят замечать, что, поднимаясь к ее вершинам, они фактически спускаются вниз по лестнице, ведущей не только к попранию свободы, равенства, равноправия, но и к утрате чести, достоинства, морали.

Итак, полное равенство людей неосуществимо, а равноправие в действительности нередко сужается до такой степени, что становится своей противоположностью.

И тем не менее правовое государство исходит из идеала равенства граждан, стремится создать условия для их равноправия и свободы. Здесь каждая личность заинтересована в эффективной деятельности государства и не может не содействовать или даже непосредственно не участвовать в осуществлении его функций . Неоправданно мнение, будто независимость личности означает игнорирование всего государственного, противопоставление частного общественно- политическому. Невозможно обустроить личную жизнь, одновременно не заботясь об общественном благополучии, о цивилизованных формах социального бытия, развитии демократии, совершенствовании государства, формировании гражданского общества, обеспечивающих практическую реализацию индивидуальной свободы.

Необходимо преодолевать крайние представления о государстве, согласно которым оно выступает либо как сила, противостоящая людям, либо как единственное средство организации человеческого сообщества. Во-первых, государство отнюдь не всегда действует против интересов индивидов. Во- вторых, оно, как правило, способствует упорядочению общественной жизнедеятельности. В-третьих, это вовсе не единственное средство организации сообщества людей, которые могут самостоятельно регулировать отношения между собой. Отсюда следует, что регулирование государством, в частности, экономической жизни должно быть ограничено разумными рамками и, конечно же, осуществляться не методами экономического администрирования. Государство призвано устанавливать лишь общие принципы экономической деятельности и выступать в качестве третейского судьи в случае конфликта интересов различных хозяйственных субъектов. Оно обязано не указывать, как им следует действовать в тех или иных ситуациях, но пресекать действия, которые противоречат установленным законом принципам хозяйственной деятельности и наносят ущерб другим субъектам экономических отношений. Аналогичным образом правовая регламентация не должна вмешиваться в любую иную частную деятельность, за исключением тех редких случаев, когда такое вмешательство законом допускается.

Вл. Соловьев писал, что свободное развитие личности есть существенное условие ее совершенствования. Поэтому право «позволяет людям быть злыми, не вмешивается в их свободный выбор между добром и злом, оно только в интересах общего блага препятствует злому человеку стать злодеем, опасным для существования общества» .

Важно сформировать четкий, исправно действующий механизм, обеспечивающий такое регулирование общественных отношений, при котором идеал свободы превратится в реальную общечеловеческую ценность, а равноправие достигнет максимально возможного уровня не только между гражданами, но и во взаимоотношениях личности и государства.

Пока такой механизм у нас не создан. И в этом в известной мере повинна юридическая наука. Ведь подавляющее большинство советских ученых-юристов свыше полувека были заняты пропагандой, оправданием, апологетикой любых, в том числе и противоправных, законодательных актов, принимавшихся социалистическим государством. Трудно без специального анализа судить об истоках и причинах этого; вероятно, одни шли на это в силу приверженности идеям тоталитаризма, другие — из-за чувства личной безопасности, третьи — по неосведомленности и т. п. Но не может не вызывать недоумения то печальное обстоятельство, что и ныне, в условиях относительной свободы, гласности и плюрализма мнений, находятся отдельные представители науки, продолжающие благосклонно относиться к незаконным актам и акциям государственных органов и должностных лиц.

Важнейшая задача современной юридической науки — преодоление нормативистского догматизма и подчиненности политике, определение соответствия действующих и вновь принимаемых законов, равно как и правореализуюшей практики, объективным правовым принципам. А для этого необходимо в первую очередь выявить и сформулировать требования самих этих принципов, на твердом фундаменте которых парламент сможет творить правовые акты, содействующие установлению гармонии, свободы и справедливости.

Изложенные соображения, во всяком случае в отдельных моментах, не разделяются рядом как западных, так и отечественных авторов. Так, Т. Парсонс, пытаясь найти «теоретическую формулировку отношений между социальной системой и личностью», указывает, что личность усваивает те или иные образцы господствующей в данном обществе «культуры», преобразуя их в свои «ценности». Многие из этих «ценностей» санкционируются обществом в качестве господствующих норм, соблюдение которых позволяет личности удовлетворять свои интересы и превратиться в социальную личность . Ю. Биндер также пишет, что нравственное сознание человека требует «подчинения правовому порядку; велением нравственности является одобрение и уважение государственного и правового порядка как учреждения, коренящегося в природе человека; нравственность требует действовать согласно велениям этого порядка...».

Сказанное не вызывало бы возражений, если бы к этому было определенно добавлено, в какой мере «социальная система» демократична, справедлива, а ее «правовой порядок» соответствует общепризнанным ценностям права. Иначе можно допустить, что «социальная система» и «правовой порядок» установлены в интересах отнюдь не народных, а каких-то антинародных сил.

Такое стечение обстоятельств вполне допускают иные западные авторы. Так, Э. Фехнер отмечает, что воля граждан отсутствует при решении общих проблем государства. «Везде, — пишет он, — жалуются на то, что этой воли нет». Между тем «желание участвовать в общем соответствует естественной склонности человека», о чем свидетельствуют «неоспоримые успехи тоталитарных государств при активизации молодежи». Отсутствие же такой активности в капиталистическом мире автор объясняет, в частности, «трудностью борьбы за существование», «безнадежностью общественных обстоятельств», являющихся причиной того, что индивид оказывается «замкнутым и ориентируется только на самого себя». Указывая, что в целях ликвидации пассивности масс недостаточно лишь красивых слов о самопожертвовании, которые им «уже надоели», Фехнер рекомендует давно известное, но в такой же мере безнадежное мероприятие, а именно предоставить трудящимся «право хозяйственного соучастия в предприятиях».

Но тот же Фехнер признает, что «свобода» и «права», закрепленные законодательством за трудящимися, не будучи обеспечены материальными, политическими и юридическими гарантиями, остаются риторическими украшениями, призванными прикрыть действительное отсутствие свободы и равенства. Он пишет: «Чем более свободным является, например, содержание части конституции по вопросам трудового права, тем обычно интенсивнее фактическое принуждение к труду». Более того, оправдывая наступление реакции на демократические свободы граждан, Фехнер заявляет: «Ограничение свободы принуждением осуществляется — это со временем становится неизбежным — в той же мере, в какой необходимые общие задачи в дальнейшем не могут быть осуществлены свободно» .

Итак, вместо свободы — принуждение!

Как же в этих условиях западные ученые представляют себе будущее демократии и свободы?

Они пытаются, как бы это парадоксально ни выглядело, доказать, что в современных условиях демократия... противоречит свободе или даже что демократия и свобода угрожают существованию общества, а поэтому и то и другое должно быть ликвидировано. Так, С. Герц считает, что вообще «идеал свободы — явление противоестественное», против которого действуют «все естественные тенденции и силы» . Еще дальше идет В. Кюннет, утверждающий, что демократическое большинство является опасностью для демократии; что оно влечет за собой опасность «господства черни». Поэтому «на определенное время» необходимо отменить демократические «права и свободы личности» . Л. Фрейнд, предостерегая от «неосторожного» обсуждения темы свободы, которое свойственно современным, по его словам, сторонникам просветительских доктрин XVIII в., указывает на опасность либеральной демократии и рациональной концепции свободы. Эта опасность будто бы состоит в том, что предоставление широких свобод народным массам может привести к использованию ими этих свобод для уничтожения существующего строя .

Наконец, Д. Майкл рисует, как он сам выражается, «удручающую» картину будущего общества в США. По его мнению, социальные кризисы могут «начисто уничтожить нашу демократию. Обшей тенденцией для всей страны будет создание двух обществ — белого, привилегированного, занятого квалифицированным умственным и техническим трудом. и негритянского, занятого в сфере обслуживания и на неквалифицированной, черной работе». Более того, в городах усилится тенденция к образованию негритянских гетто. «В последующие несколько лет контраст между одной частью нашего населения, обездоленной и влачащей нищенское существование, и другой, наслаждающейся высоким уровнем жизни, будет вопиющим укором нашему чувству равенства... В том мире, куда мы идем, различие между "имущими", "менее имущими" и "неимущими" возрастает... Растущая взаимозависимость большого бизнеса и федерального правительства... еще более уменьшит различие между ними. Кадры технократов, стоящих у пульта управления всей жизнью страны, составят элиту, а рядовая молодежь будет все острее испытывать чувство отчуждения и неполноценности» .

На каком же основании это общество именуется «свободным» и имеет ли смысл ему бездумно подражать? Какой смысл называть его «свободным»? Оказывается, очень простой! «В поиска лозунга, который стал бы аксиомой и саморекламой, — пишет С. Ниринг, — современные западные лидеры перебрали целый ряд эпитетов, как-то: "цивилизованный", "христианский", "западный", отвергнув их по причине неэффективности и неубедительности. Они остановились на слове "свободный", услышав в его звучании самый вдохновенный, всеобъемлющий и убедительный панегирик западному образу жизни» . В этой связи один из представителей официальной академической науки США, К. Бей, пишет, что центральная задача американской политической науки состоит в том, чтобы «превозносить нынешний порядок, критиковать другие системы и ниспровергать радикальные и утопические политические идеи» .

Очевидность этих признаний исключает необходимость полемики, но будем надеяться, что они несколько умерят восторг наших сторонников «прелестей» западного мира.

Обратимся теперь к тем соображениям отечественных авторов, которые представляются нам ошибочными. Речь идет о специфически юридическом вопросе, имеющем, однако, общетеоретическое значение, а именно: свободен ли совершивший социально опасное деяние преступник?

При анализе преступного деяния отдельные авторы допускают смешение избирательного момента в сознании и поведении преступника со свободой воли как философской категории. В результате утверждается, будто бы свобода воли

является необходимой предпосылкой виновности лица, совершившего преступление .

С этим выводом нельзя согласиться по следующим основаниям. Во-первых, преступление, даже совершенное в соответствии с познанной действительностью, «со знанием дела», отнюдь еще не означает, что оно совершено на основе познанной необходимости развития этой действительности. Осознав действительность, индивид волен выбирать направление своих действий, но свобода выбора того или иного поведения еще не означает достижения свободы этим индивидом, поскольку избранный путь поведения может противоречить необходимости. В том-то и дело, что индивид, совершивший преступление, при всем знании действительности действует в противоречии с ходом ее закономерного движения, опирается не на необходимость, а на «благоприятно» сложившие случайные обстоятельства, которые не только не являются выражением внутреннего развития действительности, но и находятся с ней в противоречии .

Во-вторых, господство индивида над действительностью возможно, как известно, лишь в условиях господства всего общества над действительностью, предполагающего такую деятельность членов этого общества, которая основана на познанной необходимости и направлена на достижение не только извращенно понятых интересов индивида, но и на достижение общественно значимых целей. Совершенно естественно поэтому, что общественно опасные действия являются не только противоправными, но и несвободными. Следовательно, несмотря на то что преступление совершено «со знанием дела», оно не может характеризоваться как подлинно свободный акт, поскольку находится в противоречии с интересами самого преступника как члена этого общества.

В-третьих, свобода индивида представляет собой способность принимать решения не на основе произвола, нарушения общепризнанных и научно обоснованных норм поведения, а исходя из познанной необходимости и в соответствии с правилами (нравственными и правовыми). Свобода индивида как раз и состоит в подчинении своей воли, своих побуждений, своих поступков осознанным общественно значимым целям, что обеспечивает господство разума над чувствами, самообладание, организованность и самодисциплину, направление своей деятельности не во вред, а на пользу общества. Поскольку деятельность каждого индивида является необходимым составным звеном в общественном движении, постольку господство над самим собой каждого отдельного члена коллектива имеет смысл лишь в той мере, в какой оно опирается на сознание необходимости принимать участие в прогрессивном развитии общества. Именно эта глубокая связь личного сознания с развитием объективной реальности порождает свободу личности, ибо только с этого момента начинается сознательное направление своих чувств, желаний и поступков на преобразование действительности . Подчинив же свои действия целям, обусловленным произвольно возникшим страстям, индивид теряет господство над самим собой, вступает в противоречие не только с интересами общества, но и со своими интересами как члена данного общества. Разумеется, потерю господства над самим собой нельзя понимать в абсолютном смысле, как слепую, неизбежную зависимость индивида от фатальности.

Всякое действие индивида причинно обусловлено, но не всякое причинно обусловленное действие является необходимым. Если же признать всякое причинно обусловленное действие необходимым, то пришлось бы оправдать все без исключения поступки людей, в том числе и преступные. Несвобода преступника выражается не в том, что его действия фатально неизбежны, а в том, что он, несмотря на осознание общественной опасности своих действий, не воздержался от их совершения, сознательно посягнул на интересы общества и его членов. Гегель по этому поводу писал: «Часто выражаются так: моя воля была определена такими-то мотивами, обстоятельствами, соблазнами и побуждениями.

Это выражение содержит прежде всего ту мысль, что я был при этом пассивен. На самом же деле я был при этом не только пассивен. Я был также и существенно активен в том именно, что моя воля приняла эти обстоятельства как мотивы, допускает их как мотивы. Причинно-следственное отношение при этом не имеет места. Обстоятельства не являются причинами, а моя воля — их следствием. Согласно причинно-следственному отношению, то, что содержится в причине, должно последовать необходимо. Я же в качестве рефлексии могу выйти за пределы всякого определения, установленного обстоятельствами. Если человек ссылается на то, что с истинного пути его совратили обстоятельства, соблазны и т. д., то этим он хочет как бы отстранить от себя поступок, но тем самым лишь принижает себя до несвободного существа — существа природы, в то время как на самом деле его поступок всегда является его собственным поступком, а не поступком кого-то другого, т. е. не является следствием чего-либо вне этого человека. Обстоятельства или мотивы господствуют над человеком лишь в той мере, в какой он сам позволяет им это»'.

Следовательно, детерминированность действий индивида, в том числе и преступных, не лишает его волю избирательного момента и именно поэтому «нимало не уничтожает ни разума, ни совести человека, ни оценки его действий. Совсем напротив, только при детерминистическом взгляде и возможна строгая и правильная оценка, а не сваливание чего угодно на свободную волю» .

Наконец, в-четвертых, свобода индивида, как отмечалось, предполагает не только его внешнюю, но и внутреннюю свободу. Если же индивид совершает преступление, то тем самым отрицает, извращает свою внутреннюю свободу, которая предполагает не подчинение эгоистическим страстям, а гармоничное совершенствование своей духовности, нравственности, долга, в том числе и перед собой. Совершение преступления противоречит этому совершенствованию, означает потерю индивидом внутренней свободы не только потому, что ему грозит вообще лишение свободы, но также и потому, что подчиняет свою волю не разуму, а прихоти, страсти, эгоизму.

Характер цели, как и пути ее достижения, избранные лицом на основе познания порождаемых действительностью возможностей, позволяет судить не только о свободе данного лица, но и о правомерности или неправомерности его поведения, о наличии в его действиях состава преступления .

Способность лица принимать то или иное решение, сознавая цель, значение и последствия своих действий, определяет, в случае противоправного поведения, его вину, а следовательно, и ответственность за свои поступки. Гегель писал: «Человек может считать нечто совершенно противным своей воле, хотя оно тем не менее есть его воля.

Преступник, которого наказывают, может, конечно, желать, чтобы его избавили от наказания; всеобщая же воля ведет к тому, что преступление наказывают. Необходимо, следовательно, предположить, что абсолютная воля самого преступника требует, чтобы его наказали. Поскольку преступника наказывают, это предполагает требование, чтобы и он понимал, что его наказывают справедливо, и если он понимает это, то хотя он и может желать, чтобы его освободили от наказания как внешнего страдания, тем не менее его всеобщая воля, поскольку он признает, что его наказывают справедливо, согласна с наказанием»1.

С изложенными соображениями и выводами не соглашаются и другие авторы. Так, И. С. Самощенко и М. Х. Фарук- шин полагают, что «деятельность в соответствии с познанной необходимостью и выбор различных вариантов поведения — два самостоятельных аспекта свободы воли человека»2. И отсюда делается вывод, что свобода воли является необходимой предпосылкой ответственности человека за свои противоправные поступки.

На первый взгляд такой вывод кажется вполне естественным. Но при более глубоком рассмотрении проблемы он оказывается ошибочным. На самом деле избирательный момент (который в данном случае отождествляется указанными авторами со свободой воли) отнюдь не всегда является свободным в смысле действия в соответствии с познанной необходимостью и, следовательно, не всегда является проявлением его свободной воли. Если лицо избирает поведение хотя и основанное на познанной действительности, но противоречащее ее закономерно необходимым тенденциям развития, то, очевидно, такое поведение нельзя характеризовать как свободное.

Следовательно, не всякий вариант поведения, как бы «свободно» он ни был избран, является действительно свободным. А поэтому и нельзя такой вариант поведения называть «аспектом» свободы воли человека, поскольку он не только противоречит, но и вступает в непримиримый конфликт с действительной свободой. Свобода и свобода воли не противоположные, а однопорядковые категории. Философское понимание свободы как действия в соответствии с познанной необходимостью нельзя противопоставлять свободе воли, которая есть не произвольное, анархическое действование, а представляет собой продолжение и конкретное проявление свободы, т. е. избрание человеком такого поведения и деятельности, которые соответствуют познанной необходимости.

В том же случае, когда человек избирает поведение в противоречии с необходимостью закономерного развития действительности, речь должна идти не о его свободе, в том числе и не о его свободе воли, а лишь о том, что, имея все возможности для действительно свободного действования, он избрал противоположный путь поведения. Действовал ли он в данном случае свободно? Разумеется, нет. «Свободно» ли он избрал путь своего поведения? Конечно, да, но «свободно» лишь в том смысле, что сознательно действовал вопреки объективной необходимости, тенденции развития которой знал или, во всяком случае, мог и должен был знать. Не во всех случаях такое поведение влечет за собой правовую ответственность, но в тех случаях, когда оно социально опасно, наносит вред обществу или отдельным его членам, правовая ответственность в соответствии с действующим законодательством и на его основе неотвратимо должна иметь место.

Это понимают и критикуемые авторы, когда пишут, что «непознанность объективных закономерностей развития природы и общества препятствует господству человека над обстоятельствами и над самим собой, хотя и не исключает возможности выбора им в конкретной ситуации различных вариантов поведения. Однако в данном случае этот выбор не будет опираться на познанную необходимость, что, в свою очередь, подрывает эффективность человеческой деятельности и, более того, может вызвать вредные для общества или класса последствия. Лишь тогда, когда выбор поведения основывается на познании закономерностей естественного и общественного развития, обеспечивается целесообразность и эффективность деятельности людей» .

Трудно предложить более подходящие доводы, которые бы так удачно показали несостоятельность «двухаспектного» понимания свободы воли, предложенной теми же авторами. Из цитированного положения со всей очевидностью вытекает ошибочность отождествления избирательного момента, выбора различных вариантов поведения лица с его свободой воли. И тем не менее авторы считают, что отрицание относительной свободы воли человека (которую никто не отрицает; ее лишь рекомендуется не смешивать с любым выбором поведения) является «источником взглядов, согласно которым нарушитель норм общественного поведения есть "жертва обстоятельств", его вина и наказание исключаются, его исправление невозможно, к нему можно применять лишь меры "социальной защиты"» . Однако детерминизм, как известно, вовсе не исключает в каждом конкретном случае множества вариантов поведения, в том числе и противоречащего объективной необходимости, и именно поэтому предполагает и ответственность, и наказание, и исправление нарушителей норм общежития. Если же предположить, что человек действует во всех случаях свободно, проявляет свою свободную волю, то тогда- то именно и получается парадоксальная картина, исключающая его ответственность, ибо за свободу не судят.

Таким образом, строго логически конструкция И. С. Са- мощенко и М. X. Фарукшина не выдерживает критики. Но с другой стороны, следует признать, что как отстаиваемая, так и критикуемая позиции не преодолели еще трудностей последовательного восхождения мысли от всеобще абстрактного к тому многообразию конкретного, в котором богатство данного всеобщего своеобразно проявляется в юридически значимых явлениях. Не допускаем ли мы здесь той ошибки, стремясь из всеобщей философской абстракции прямо и непосредственно вывести своеобразие отдельного?! Рассуждая о свободе и ответственности в юридическом смысле, мы пытаемся, минуя посредствующие звенья (которые еще не обнаружены), прямолинейно решить проблему. Между тем абстрактно-философское понятие свободы не только восходит к многообразию конкретного через ряд посредствующих звеньев, но и проявляется различно на различных уровнях, «срезах», направлениях. Едва ли нужно доказывать, что избирательный момент в противоправном поведении в такой же отдаленной степени связан с общефилософским пониманием свободы, как, например, и павловский «рефлекс свободы». Но если оправданно было показать, что свобода как всеобщая философская категория не может быть непосредственно распространена и тем более отождествлена с поведением субъекта, совершившего преступное деяние, то тем более необходимо в юридическом исследовании обнаружить причины, характер и специфику избирательного момента в поведении данного субъекта. В этом и состоит задача наших дальнейших поисков, которые окажутся успешными лишь при использовании новейших и тех предполагаемых достижений, которые обоснованно ожидаются в ближайшем будущем на «пограничных» зонах физиологии мозга, высшей нервной (психической) деятельности и комплекса наук о социальном поведении человека.

Особое внимание, которое в данном случае было уделено философскому осмыслению поведения лица, совершившего преступное деяние, вполне естественно уделять работе, посвященной философии права. Что же касается поведения значительного большинства граждан цивилизованного общества, то их свобода состоит не в том, что они «свободно» нарушают законы, а в том, что они сознательно, добровольно соблюдают и активно исполняют предписания этих законов.

Изложенное со всей очевидностью свидетельствует о том, что мы придерживаемся детерминистического понимания не только воли как таковой, но и вообще бытия, мышления и познания. Вместе с тем многие устоявшиеся догмы детерминизма с самого начала вызывали у нас сомнения. Такие сомнения были порождены, в частности, формулой о «случайности как форме необходимости». Наши размышления завершились предположением о возможности самостоятельного существования и действия случайности вне необходимости, без всякой связи с последней.

Основные сферы реальности действительно подчиняются объективным закономерностям, для них характерны господство порядка, стабильность, равновесие и определенная планомерность развития. Но наряду с ними действуют и иные сферы реальности, которые отмеченными свойствами не обладают; напротив, они характеризуются неожиданными, непредсказуемыми, спонтанными тенденциями развития. При этом вторые могут воздействовать и нередко воздействуют на первые. И такое воздействие, достигнув максимальной силы, может не только видоизменить, но и разрушить объективную закономерность. В этих случаях объективная закономерность утрачивает свою «равновесность» и заменяется или превращается в случайность.

Следовательно, модель мироздания, детерминированная действием универсальных объективных закономерностей, не может быть принята как однозначно абсолютная. Эта модель не выдерживает критики.

Эти предположения утвердились в нашем сознании с еще большей силой после изучения блестящих трудов лауреата Нобелевской премии Ильи Пригожина .

В данном случае мы вовсе не намерены так или иначе оценивать идеи этого глубокого мыслителя; это прежде всего коллективная задача представителей естествознания и философии. Ограничимся лишь воспроизведением тех идей При- гожина, которые созвучны нашим мыслям. Исследования привели И. Пригожина к выводу о «неустойчивости динамических систем, поведение которых можно охарактеризовать как случайное» . (Этот вывод стал возможным благодаря работам А. Н. Колмогорова, Я. Г. Синая, В. И. Арнольда.)

Илья Пригожин и Изабелла Стенгерс пишут: «Оглядываясь на прошлое, мы ясно видим, что понятие закона, доставшееся нам в наследство от науки XVII в., формировалось в результате изучения простых систем, точнее, систем с периодическим поведением, таким, как движение маятника или планет. Необычайные успехи динамики связаны со все более изящной и абстрактной формулировкой инструментов описания, в центре которого находятся такие системы. Именно простые системы являются тем частным случаем, в котором становится достижимым идеал исчерпывающего описания. Знание закона эволюции простых систем позволяет располагать всей полнотой информации о них, т. е. по любому мгновенному состоянию системы однозначно предсказывать ее будущее и восстанавливать прошлое. Тогда считалось, что ограниченность наших знаний, конечная точность, с которой мы можем описывать системы, не имеют принципиального значения.

Предельный переход от нашего финитного знания к идеальному описанию, подразумевающему бесконечную точность, не составлял особого труда и не мог привести к каким-либо неожиданностям». Ныне же при рассмотрении неустойчивых динамических систем мы не можем «отказаться от рассмотрения поведения системы в терминах случайности...» . И в дальнейшем авторы указывают: «Искусственное может быть детерминированным и обратимым. Естественное же непременно содержит элементы случайности и необратимости» .

В этих условиях «стрела времени» (по выражению И. При- гожина и И. Стенгерс) проявляет себя в сочетании со случайностью. И как бы парадоксально ни звучало положение о том, что из хаоса рождается порядок, оно имеет под собой аргументированные основания.

Наши сомнения относительно догм детерминизма вызваны еще одним важным моментом. В частности, марксистский детерминизм трактует свободу как освобождение человечества от всех видов угнетения и эксплуатации. И это достигается тем, что субъектом свободы признается вовсе не человек, а общество или история; индивидуальность растворяется в социальном, подчиняется социальному (иной раз и принудительно).

Между тем игнорирование свободы индивида лишает понятие свободы практического для людей смысла, ибо отдаленное «светлое будущее», «царство свободы» превращается в мечту, идеал, которого нет в настоящем, не существует в реальной действительности.

Поэтому-то марксистский детерминизм менее всего заботится о внутренней свободе личности, которая превращает свободу из «вещи в себе» в «вещь для себя». Только в этом случае, при этом условии, как отмечалось выше, свобода члена общества делает свободным и само общество.