Детский язык. Происхождение названий родства из детского языка

 

История славянских терминов родства

 

 

Детский язык. Происхождение названий родства из детского языка

 

 

 

3. Содержание данного параграфа до известной степени уводит нас за пределы специальной темы «Славянские термины родства». Здесь имеется в виду одно из «общих мест» этимологических исследований, а именно так называемые слова «детского языка», Lallworter. В науке давно утвердилось мнение о происхождении многих простейших названий родства из «детского языка». Так объясняют tata, папа, тата и подобные им образования, отнесенные к различным родственным лицам, главным образом к отцу и матери[1428].

 

Вполне допустима мысль о связи некоторых из этих образований преимущественно с детской речью. Но верно ли будет считать каждое такое простейшее родственное название происходящим из «детского языка»? Позволительно спросить, что это за «детский язык», который на огромном пространстве индоевропейской языковой области выработал небольшое число тождественных по форме и близких по значению названий. Нам трудно судить о далеком для нас предмете, но специалисты по детской речи свидетельствуют, что слова вроде мама, папа с их значением обязаны своим образованием главным образом педагогическим попыткам родителей.

 

 Так, Вернер Ф. Леопольд указывает: «The teaching endeavors of the parents and their persistent misinterpretation of the child’s intentions are entirely responsible for this semantic development»[1429]. Автор правильно отмечает, что многие лингвисты констатируют лишь факт, что то или другое слово является детским образованием, не давая себе труда подробно остановиться на возможности такого образования. В этом отношении очень поучительны опубликованные польским ученым П. Смочинским в специальной монографии[1430] результаты его собственных наблюдений над «детской речью». Собранные им материалы убедительно показывают, что звуковые комплексы, внешне близкие к именам родства, в речи детей самого младшего возраста (около момента появления речи), например, mama, tata, лишены конкретного содержания и только со временем в результате педагогических (часто бессознательных) попыток родителей эти комплексы могут приобрести общеязыковое значение.

 

Мнение о распространенности в языке таких слов «детского языка» пользуется до сих пор широким признанием в науке[1431]. Совершенно очевидно, однако, что конкретный материал не всегда позволяет исследователям удовлетворяться лаконичным признанием того или иного слова «детским» образованием, и следует отметить, что они часто используют возможность объяснить слово в ряду других слов как мотивированное образование. Тем более досадное впечатление производит злоупотребление ссылками на «детский язык», как бы освобождающее этимолога от необходимости определенно объяснять слово и определять в нем объективные фонетико-морфологические моменты. Разумеется, далеко не каждое такое образование поддается объяснению, но ведь то же можно сказать и о множестве других слов. В этом отношении полезно помнить указание Я. Розвадовского[1432], что экспрессивные образования нельзя расценивать как полное исключение из общей закономерности.

 

Определенные закономерности отмечаются и для древних индоевропейских корневых морфем *пап-, *tat- и др., выступающих в роли названий родства, ср., например, факты такого древнего способа словообразования как редупликации: п-ап-, an-, t-at-, at-. О функциональной роли подобной редупликации на первых порах говорит пример из одного древнего языка Эгейской области, отмеченный П. Кречмером: «…характерно…, что на о. Кос отец некоего человека по имени ???????? носит имя ???????»[1433]. В целом проблему связи разбираемых простейших терминов родства и «детского языка» как такового нельзя еще считать удовлетворительно разрешенной. Предлагавшиеся решения как правило носят в той или иной мере эклектический характер. Само по себе изучение развития «детского языка» имеет очень большое значение при анализе интересующих нас слов, но нельзя не отметить, что им до сих пор обычно занимались только специалисты, далеко стоящие от вопросов этимологии, а этимологи, столь категорически классифицирующие известные термины родства как слова «детского языка», сами почти никогда не обращались к специальному изучению детской речи. Счастливое исключение представляет, пожалуй, только О. Есперсен, объединивший в особом разделе своей известной монографии[1434] обширные материалы обеих упомянутых областей исследования.

 

Однако и с ним нельзя согласиться в ряде существенных моментов. Есперсен правильно указывает, что даже большинство звукоподражаний, слышанных от детей, не их собственные изобретения, но усвоены ими, как прочие слова[1435]. Это может служить ответом на вопрос, создают ли дети новые слова. В то же время образование слов типа мама и папа Есперсен склонен расценивать следующим образом: «…ребенок дает звуковую форму, а взрослые придают ей значение»[1436]. Далее: «Во всех странах во все времена в детской разыгрывается маленькая комедия: младенец лежит и лепечет свое „мамма“ или „амама“, или „папапа“, или „апапа“, или „бабаба“, или „абабаб“, не сообщая этим упражнениям голосовых связок ни малейшего значения, а его старшие друзья, в своей радости по поводу ранней одаренности ребенка, приписывают этим слогам разумный смысл, поскольку сами они привыкли к тому, что произнесенный звук имеет соответствующее содержание, мысль, понятие. Так мы получаем целый класс слов, отличающихся простотой образования — без стечения согласных, обычно с повторением того же согласного с гласным а между ними, часто также оканчивающихся гласным а, — слов, находимых во многих языках, часто в различной форме, но с близким значением». Когда ребенок произносит слоги тата, мать думает, что он зовет ее и, откликаясь, она тем самым приучает его употреблять их с определенным значением. «Так они становятся признанным словом для понятия ‘мать’»[1437]. Становясь обычными словами, эти слоги повинуются действующим законам языка; так получено нем. Muhme ‘тетка’. Очень рано слог та получает в наших языках окончание, откуда ?????, mater, mother. Эти слова становятся признанными словами взрослых, в то время как mama остается интимным словом в семье[1438].

 

Нам представляется, что Есперсен не показал главного: взаимодействия между речью взрослого и ребенка. Из его слов следует, что слоги та, та-та безусловно берутся для обозначения матери из детской речи. Но ведь это не совсем так. Ребенок произносит в известный период очень много комбинаций разных слогов без определенного значения, как бы играя голосовыми связками[1439]. При этом особое внимание взрослых сразу привлекают сочетания (та-та и др.), близкие соответствующим полнозначным словам. Родители, сознательно или бессознательно, сразу выступают в роли воспитателя: они словно отбирают нужные звучания, приучая ребенка употреблять именно их и именно в определенном значении. Это значит, что, например, морфема та- существовала в речи взрослых всегда до того, как они обнаружили что-либо сходное в лепете ребенка. И так происходит в каждом отдельном случае. Несомненно, условия и возможности детской речи учитывались родителями, но это уже особый вопрос. Соответственно вышесказанному взрослые интерпретируют слоги с р, иногда с b как названия отца[1440], хотя положение здесь гораздо сложнее, о чем см. ниже.

 

Обстоятельный очерк развития речи ребенка дал чехословацкий фонетист и специалист по детской речи К. Онезорг[1441], который правильно отмечает важность фактора подражания ребенка и влияния среды, прежде всего — родителей, в начальной стадии развития речи. Онезорг анализирует значительную литературу вопроса. Намеренно избегая постановки вопроса о генезисе слов мама и папа после О. Есперсена, автор останавливается на формулировке Р. Якобсона, также углубленно изучавшего проблемы детской речи: «…das Kind ist ein Nachahmer, der selbst nachgeahmt wird»[1442]. К. Онезорг целиком принимает это положение. Действительно, формулировка Р. Якобсона превосходно схватывает основную сторону развития речи, но она нуждается, как нам кажется, в определенном уточнении — в том, что касается подражания родителей своему ребенку. Роль подражания необходимо учитывать, но она сказывается, по-видимому, только во внешних моментах. Прежде всего сюда относится повышенная эмоциональность, которую родители сообщают первым словам, усваиваемым от них ребенком.

 

Непосредственным следствием этой эмоциональности является бесспорно своеобразие, давно подмеченное у этих слов, например, колебания р/b в пределах отдельных языков, ср. ит. padre — babbo, франц. papa ‘отец, папа’; видимо, сюда же в порядке гипотезы допустимо отнести пару и.-е. *pat?r: слав. bat’a, batja ‘отец’; t/d, ср. tata: dada, например, англ. dad ‘папа, папаша’ и др.[1443]; наличие вариантов с экспрессивной палатализацией и без нее: tata/t’at’a. Описанную неустойчивость внешней фонетической формы обычно стремятся истолковать как доказательство происхождения этих простейших имен из «детской речи». Мы считаем нужным объяснить именно эти фонетические особенности данных слов как главное проявление подражания родителей.

 

Чрезвычайно важно иметь в виду, что, приспосабливая слова своего языка к звуковым возможностям своего ребенка, подражая таким образом, родители находятся под свежим впечатлением периода развития речи, непосредственно предшествующего появлению членораздельной речи, который изобилует множеством неартикулированных звуков, допускающих совершенно свободное варьирование глухих и звонких, мягких и твердых согласных, более того — звуков, нередко совершенно чуждых индоевропейской фонетической системе. Оправданным в этой связи будет предположение, что именно здесь коренится причина черт экспрессивности, характеризующих вокализм и консонантизм ряда разбираемых индоевропейских слов. Этим подражание родителей исчерпывается, и в остальном они преподносят своим детям совершенно объективные продукты словообразовательной системы своего языка. Последнее очень важно для правильной оценки образования ряда древних индоевропейских терминов родства: tata, atta, mama, папа.

 

Обыкновение приписывать детям создание «детского языка», самостоятельное образование упомянутых названий родства объясняется недостаточным учетом специальных исследований по детской речи, представленных к настоящему времени уже солидной литературой. Эта точка зрения напоминает попытки средневековых схоластов толковать даже первый крик ребенка как жалобу новорожденного на первородный грех своих родителей, причем мальчик якобы кричит обычно «а!», поминая Адама, а девочка — «е!», жалуясь на Еву. Желательно поэтому, чтобы точные результаты специальных исследований детской речи шире привлекались в помощь этимологии при изучении данной проблемы.

 

Наконец, изучение этих простейших терминов родства представляет еще одну проблему, имеющую отношение, возможно, к древнейшему периоду развития терминологии родства. В своей известной книге А. Соммерфельт, обращая внимание на первоначальное неразличение между мужчинами и женщинами в терминологии родства аранта, сопоставляет это состояние с индоевропейской терминологией, где, как он считает, названные отличия являются характерными[1444]. Но если мы обратимся к пресловутым «Lallworter», мы сразу отметим нечто напоминающее положение в терминологии аранта: слабое различение между мужскими и женскими терминами, восходящее, если оценить это состояние логически, к древнему неразличению. Так, используя некоторые из многочисленных фактов совмещения мужских и женских значений, рассмотренных на протяжении всей работы, сравним следующие морфемы: греч. ????? (о мужчине) — слав. teta (о женщине) — литовск. tetis (о мужчине); лат. асса, греч. ????, болг. kaka (о женщине) — польск. диал. kak (о мужчине), санскр. atta-, atti- (о женщине) — готск. atta (о мужчине).

 

Если взглянуть на эти многочисленные факты так, как А. Соммерфельт смотрел на генезис соответствующей терминологии аранта, то хаос, обычно констатируемый для индоевропейских «Lallworter» лингвистами, приобретает известную стройность. Имея в виду различие между мужчиной и женщиной, Соммерфельт говорит: «Понятно, что это различие играет меньшую роль для человека аранта, который, по-видимому, не знает природы продления рода. Можно сравнить тот факт, что в индоевропейских языках обычно отсутствуют специальные названия для самок за исключением тех случаев, когда они играют роль в экономической системе и мифологии»[1445].

 

Это правильное сравнение необходимо распространить также и на факты, более близкие терминологии аранта, а именно — на древнейший период истории индоевропейских терминов родства. Нам кажется, что принципиального отличия между системой родства и всем мировоззрением первобытного австралийского племени аранта и исторически вероятной системой родства индоевропейцев нет. Напротив, в различных местах работы мы отмечали много общих моментов в обеих системах, причем документированное знакомство с родственной организацией аранта помогает правдоподобно объяснять различные моменты древне-индоевропейской системы. В упоминавшихся неоднократно простейших названиях родства мы имеем древнейшие индоевропейские термины, носящие на себе следы родственной системы, которая не делала принципиального различия между мужчиной и женщиной по той же причине незнания природы продления человеческого рода.

 

Путь развития индоевропейской родственной терминологии очень долог и сложен. Если в необычайно архаической системе аранта мы встречаемся с довольно прозрачными способами дифференцированных обозначений мужчины и женщины [ср. присоединение к нужному термину родства слова woia (worra) ‘молодой человек’ и kwaia (kwara) ‘девушка’ для образования вторичных названий, дифференцирующих мужчину и женщину][1446], то в индоевропейской системе родства мы имеем мощное развитие этих дифференцирующих названий. Тем не менее для исторически правильного понимания индоевропейской родственной терминологии чрезвычайно существенное значение, на наш взгляд, имеет оценка дифференцирующих терминов родства p?ter, mater как вторичных, а остатков недифференцирующих терминов, неверно относимых лингвистами к области детского языкового творчества (ра-ра, ma-ma, ba-ba, ta-ta, at-ta), как древнейших обозначений родства.

 

Потребность в дифференцирующих обозначениях родства, столь типичная для индоевропейской терминологии, представила благодатную почву для подлинного расцвета так называемого супплетивизма, еще в течение индоевропейской общности пронизавшего всю систему родственных названий. Эта тенденция привела к значительному преобразованию индоевропейской терминологии родства, старые недифференцирующие обозначения были оттеснены, ограничены в употреблении. Часть старых названий была оформлена супплетивно. Так, еще Г. Остгоф правильно понимал наличие пары pater — mater как проявление супплетивизма в индоевропейском[1447]. Выдающуюся роль в преобразовании имен родства приобрел формант ?ter, ставший типичным признаком ряда старых общеиндоевропейских названий.

 

 

К содержанию книги: Термины родства семейные у славян

 

 Смотрите также:

 

Древность славянских языков. Схожесть балтских языков со...

 

ВОСТОЧНЫЕ СЛАВЯНЕ. Родоплеменной быт славян  Древнеславянский язык. Индоевропейские языки.