Эпоха бронзы лесной полосы

Заключение

В вводной части уже говорилось, что настоящий том подытоживает в основном источниковедческий уровень археологических исследований. Необходимость таких работ, помимо их познавательного значения, заключается в том, что они служат базой для широких обобщающих исторических трудов. Это значит, что следующим шагом в реализации информации, заложенной в томах «Археологии СССР», должна явиться подготовка многотомной серии «Древней истории СССР», где основное внимание должно быть уделено анализу исторического процесса в широком хронологическом диапазоне — от глубин каменного века до средневековья, реконструкции экономического и социального уклада древних обществ, исследованию эпохальных и региональных закономерностей и тенденций социально-экономического развития, воссозданию конкретных эпизодов хозяйственно-бытовой, политической и этнической биографии древних народов, выявлению содержания и обусловленности древних этических норм, верований, культов, представлений о мире. Сказанное выше в значительной мере определяет цели, задачи и методы дальнейших историко-археологических исследований.

Сейчас стало совершенно очевидным, что традиционные археологические методы сами по себе, без их дальнейшей разработки и внедрения в них новых подходов, уже не в состоянии обеспечить новых ступеней историзма в археологии, новых уровней теоретических обобщений. Насущной задачей нашей археологической науки на нынешнем этапе ее развития является разработка методов интерпретационного, исторического, теоретического уровней. Среди них наиболее перспективны экологический, палеоэтнографический и системный подходы.

Первым важным направлением экологического подхода в археологии является исследование древних миграционных процессов. В них наиболее наглядно представлены пути приспособления человеческих коллективов к иному естественногеографиче- скому, социально-экономическому и этнокультурному окружению, разные манеры экономической, социальной и культурной адаптации. Не менее важна и другая сторона проблемы, касающаяся причинно- следственных связей разных сторон и этапов миграционного процесса.

В свое время К. Маркс сформулировал тезис о перенаселенности и давлении избытка населения на производительные силы как основной причине древних миграций СМаркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 8, с. 568). Однако следует иметь в виду, что проблема перенаселенности могла решаться не только посредством миграции, но и путем перехода на другой уровень экономики. Оба варианта достигали сходной цели — приводили в соответствие объем пищевых ресурсов с возросшей численностью населения, ново втором случае имел место более активный акт — отказ от традиционной формы хозяйства, а не стремление сохранить его.

Таким образом, эти два внешне непохожих явления — миграция и смена формы хозяйства — протекают в русле единой исторической закономерности и представляют собой всего лишь разные варианты выхода из одного и того же кризисного состояния. Их историческая сопоставимость проявляется, в частности, в том, что миграция нередко завершается переходом на другой уровень экономики, т. е. сам миграционный процесс выступает здесь по существу как процесс перехода от одной формы хозяйства к другой, причем этот переход обычно сопровождается социальной и этнической трансформацией, а также существенными изменениями в материальной и духовной культуре. Отсюда исключительная важность изучения древних миграций для понимания практически всех сторон истории древних обществ.

Другим важным направлением экологического подхода в археологии является исследование факторов и проявлений неравномерности социально-экономического развития. Это направление имеет два ракурса — региональный и эпохальный. Региональный проявляется в том, что наиболее быстрые темпы социально-экономического развития имеют место не в районах с чрезмерно суровой или чрезмерно щедрой природой, а там, где отрицательные и положительные факторы природной среды как бы уравновешивают друг друга. Отрицательные факторы стимулировали активный поиск новых социально-экономических возможностей, положительные — способствовали успеху этих поисков. Для западносибирской территории наилучшие возможности в этом отношении, начиная с эпохи металла были в районах, прилегающих к пограничью таежной и лесостепной зон, т. е. в местах, удобных для ведения рационального и надежного многоотраслевого хозяйства, динамично сочетавшего присваивающие промыслы (охоту и рыболовство) и производящие отрасли (скотоводство и земледелие). Именно поэтому здесь сложились и существовали такие богатые, колоритные и развитые культуры, как самусьская, кротовская, черкаскуль- ская, сузгунская, еловская (бронзовый век), саргат- ская, кулайская (эпоха раннего железа), потчеваш- ская, релкинская (раннее средневековье) и др.

Эпохальный ракурс неравномерности социально- экономического развития проявляется в том, что один и тот же фактор природной среды в разные исторические периоды мог иметь прямо противоположные исторические последствия. Так, отсутствие в Западной Сибири хорошего кремня и, наоборот, обилие в Восточной Сибири, в частности в При- ангарье, источников сырья для каменной индустрии предопределили в дальнейшем разную степень стимуляции технического прогресса. В Западной Сибири скудость источников каменного сырья вызвала по мере развития производительных сил насущную необходимость поставить свое хозяйство на более прочную техническую основу. Используя опыт южных соседей, население Обь-Иртышья начинает осваивать местные месторождения самородной меди и касситерита и создает собственную бронзовую металлургию, о богатстве и своеобразии которой говорят такие блестящие памятники, как Самусьское IV поселение в низовьях Томи и Ростовкинский могильник близ Омска. Население же Восточной Сибири, особенно северо-восточных ее районов, где месторождения высококачественных пород камня были удобны для эксплуатации и практически неиссякаемы, продолжает использовать в основном прежние, доставшиеся в наследство от неолита сырьевые источники, тем самым консервируя свое производство.

Этим обстоятельством следует объяснять тот парадоксальный факт, что неброский, внешне невыразительный (особенно по кремню) неолит Западной Сибири рождает изумительные по богатству культуры эпохи металла и, наоборот, население восточносибирской тайги, создавшее в эпоху неолита богатые, колоритнейшие культуры, позднее консервируется в своем развитии и начинает отставать от своих западносибирских соседей. Исследование вопросов, связанных с проблемой неравномерности социально-экономического развития, чрезвычайно важно для выявления и понимания общих, эпохальных и региональных закономерностей исторического процесса.

Третьим важным направлением экологического подхода в археологии является исследование переходных исторических эпох, особенно периодов, лежащих между каменным и бронзовым, бронзовым и железным веками. В эти узловые эпохи история как бы уплотнялась во времени, социально-экономическое развитие шло удесятеренными темпами. Для понимания стимулов таких «скачков» очень важен тот факт, что в аридных областях Евразии и на юге Западно-Сибирской равнины переход от неолита к эпохе бронзы (и одновременно от охотничье-рыбо- ловческого хозяйства к пастушеско-земледельческо- му), равно как переход от эпохи бронзы к эпохе железа (и одновременно от пастушеско-земледельческого хозяйства к кочевому скотоводству) произошли в условиях жестоких экологических кризисов. Выявление конкретных исторических, экологических, экономических обстоятельств, сопутствовавших этим «скачкам», изучение их соотношения и взаимосвязи внесло бы много нового в понимание содержания и динамики древних исторических процессов, помогло бы полнее и глубже проникнуть в факторы и движущие силы величайших экономических трансформаций древности.

Экологический подход в археологическом исследовании тесно связан с палеоэтнографическим подходом, и они нередко выступают в органическом единстве. Это объясняется тем, что обращение археолога к этнографии наиболее правомерно тогда, когда сопоставляемые археологические и этнографические факты отражают экологическую обусловленность явления, представляют собой закономерный результат рационального приспособления человеческого коллектива к окружающей среде. Поэтому мы остановимся вкратце на специфике палеоэтнографического подхода.

Палеоэтнографический подход во многом близок традиционному сравнительно-историческому методу* но имеет свои особенности. Раскрывая содержание сравнительно-исторического метода, К. Маркс писал: «Анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны. Намеки же на более высокое у низших видов, животных могут быть поняты только в том случае,, если само это более высокое уже известно. Буржуазная экономика дает нам, таким образом, ключ к античной и т. д.» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд.г т. 46, ч. 1, с. 42). Из приведенного следует, что сравнительно-исторический метод, исходя из общих закономерностей и конкретных тенденций исторического развития, позволяет прогнозировать будущее на основе прошлого и реконструировать прошлое на основе настоящего и менее далекого прошлого.

Специфика палеоэтнографического подхода основана на том, что аналогом прошлой (археологической) действительности может выступать живая (этнографическая) действительность. Тактика палеоэтнографического подхода заключается в выборе наиболее адекватной этнографической модели реконструируемого археологического явления. В известном смысле палеоэтнографический подход является приемом этнографического моделирования в археологии. Так, объясняя факт увеличения доли лошади в стаде степного населения эпохи поздней бронзыг мы ищем этнографический аналог этому явлению. Данные по этнографии казахов-кочевников показывают, что в прошлом столетии переход отдельных кочевых казахских групп к оседлости сопровождался уменьшением процента лошади и возрастанием доли крупного рогатого скота, а в случае возвращения к кочевничеству удельный вес лошади в стаде опять увеличивался. В свете приведенной этнографической аналогии (модели) увеличение доли лошади в стаде степного населения на поздних этапах бронзового века можно трактовать как отражение процесса накопления элементов кочевого быта у степняков в связи с переходом от пастушеско-земледельческого хозяйства к кочевому скотоводству.

В тех случаях, когда интересующие нас тенденции и закономерности прослеживаются в течение нескольких исторических эпох, палеоэтнографический подход может выступать на уровне сравнительно-исторического метода. К сожалению, это обстоятельства обычно остается вне поля зрения археологов. Нередко приходится слышать упрек: «Как можно, характеризуя хозяйственно-бытовой уклад ранних кочевников, обращаться за аналогиями к поздним кочевникам! Ведь это две разные ступени исторического развития». Между тем в зависимости от цели исследования бывает можно и нужно сопоставлять уклад не только ранних и поздних кочевников, но кочевников и оленеводов, кочевничество эпохи железа и подвижную охоту на степных копытных каменного века, так как эти разные формы хозяйства демонстрируют во многом сходную манеру адаптации к окружающей среде.

Основу системного подхода в научном исследовании составляет анализ явления (системы) в многомерной, многоуровневой и многогранной связи как с внутренними структурными составляющими, так и с другими системами, образующими полисистемный комплекс. Сущность системного мышления была определена Ф. Энгельсом, который, в частности, отмечал, что одно из основных условий научного познания тех или иных явлений — определение их «места в системе природы» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 20, с. 547).

В археологии нередки случаи, когда закономерные различия в системных уровнях воспринимаются как взаимоисключающие противоречия. Так, если рассматривать бронзовый век Западной Сибири в целом, можно говорить об одновременном существовании нескольких орнаментальных (культурных) традиций: андроноидной, гребенчато-ямочной и отступающе-накольчатой; если же касаться отдельных районов этой территории — Тюменского Притоболья, лесостепного Прииртышья, Томско-Чулымского Приобья и др., то там одна культурная традиция сменяется другой, другая — третьей, и они воспринимаются как разновременные, причем последовательность культурных напластований на одновременных памятниках разных районов могла быть не вполне одинаковой. Случаи неоднозначной стратиграфии особенно часты в контактных зонах, где тесно взаимодействовали два или несколько культурных ареалов. Это неоднократно вводило исследователей в заблуждение, порождая споры о том, какая стратиграфия верна, а какая является результатом ошибочной методики раскопок (например, многолетняя дискуссия о хронологическом соотношении федоровских и алакульских комплексов). Между тем, если бы стратиграфия памятников разных микрорайонов рассматривалась в связи с общей историко-культурной стратиграфией региона, т. е. системно, с учетом особенностей микро- и макростратиграфии, с умением видеть не только отдельные «деревья», но и «лес» в целом, перед исследователями предстала бы действительная стратиграфическая картина во всей ее сложности и неоднозначности.

Системный подход наиболее перспективен при реконструкции крупных экономических и социальных трансформаций древности — таких, как переход от каменного века к эпохе металла, от присваивающего хозяйства к производящему, от родового строя к раннеклассовым образованиям, когда динамичное взаимодействие разноуровневых факторов (ланд- шафтно-климатических, экологических, социально- экономических, социально-политических, этнических, демографических и др.) было особенно сложным и многоплановым. Не менее рационален он при анализе структуры древних формаций. В этом отношении удачным опытом системного анализа можно считать, например, статью Е. Н. Черных и А. Б. Венгерова «Нормативная система в структуре древних обществ» (Черных, Венгеров, 1984).

Следует оговориться, что для большей акцентировки мы, может быть, излишне жестко оторвали системный подход от экологического и палеоэтногра- фического, сузив круг его эвристических функций до конкретных задач историко-археологического познания. Между тем на более широком исследовательском фоне, особенно на уровне интеграции наук, системный подход может органично включать в себя другие подходы, в том числе экологический и палео- этнографический.

Наш заключительный очерк будет неполным, если мы не остановимся еще на двух актуальнейших проблемах исторического уровня археологического исследования. Одна из них касается вопросов этнической интерпретации древних культур, другая —путей реконструкции древнего мировоззрения.

Комплексное изучение этнической истории исследуемых регионов затруднено тем, что разные ученые — археологи, этнографы, лингвисты и антропологи вкладывают в понятия «этнос», «этническая общность» неодинаковый смысл. В обозначении разных категорий этнических общностей у нас существует по крайней мере четыре параллельные терминологии: 1) археологическая: этнокультурная общность, культура, локальный вариант культуры; 2) этнографическая: этнолингвистическая общность, этнос, этнографическая группа; 3) лингвистическая: языковая группа, язык, диалект; 4) антропологическая, обозначающая разные по объему, вписывающиеся друг в друга популяции в зависимости от широты эндогамных кругов и степени проницаемости генетических барьеров. Слить названные аспекты в один не представляется возможным, ибо здесь имеют место несколько разных специализированных подходов, несколько разных систем характеристик. Это естественно — так же как естественны, например, специфические акценты в понимании четвертичного периода у геологов, палеонтологов, гляциологов и палеоботаников.

Антропологическая преемственность далеко не всегда совпадает с культурной, культурная преемственность не обязательно сопровождается языковой и антропологической. Так, афанасьевский антропологический тип в Хакасско-Минусинской котловине близок тагарскому, однако из этого не следует, что тагарская культура генетически вытекает из афанасьевской. Современные шорцы — тюркоязычная народность, но по своему антропологическому типу и многим особенностям культуры они близки угро- самодийским группам севера Сибири. Поэтому при попытках выявить ретроспективным путем далеких предков современных народов надо в каждом отдельном случае оговаривать, какую ретроспективную линию мы считаем ведущей, т. е. во избежание разночтений необходимо уточнять, какие предки интересуют нас прежде всего: предки по языку, предки, оставившие в наследство специфический комплекс культурных черт, или предки, передавшие более поздним группам характерные антропологические особенности.

Думается, что археологи, коль скоро они имеют дело с материальной культурой древних народов, должны обращать основное внимание на историко- культурную преемственность. Способность передавать из поколения в поколение традиционные черты культуры, специфику погребального ритуала, своеобразие культовых атрибутов и т. д. является наиболее ярким показателем этнической цельности. В подходе к проблемам этногенеза надо, видимо, исходить из допущения, что археолог вправе искать предков современных народов так далеко в глубине веков, насколько глубоко в древность позволяет идти ретроспективная линия культурной преемственности, независимо от того, сопровождается она на всем ее протяжении антропологической и языковой преемственностью или нет. Разрабатывая вопросы этнической истории на археологических материалах, необходимо выявлять и изучать этапы преемственности культурных традиций —с древнейших времен до этнографической современности. Это позволит в будущем успешней использовать ретроспективный метод в исследовании вопросов этногенеза. Новые археологические изыскания, видимо, следует направить в первую очередь на изучение глубинных северных районов, демонстрирующих наиболее «чистые» линии культурной преемственности. Вместе с этим надо продолжать активные работы в районах, лежащих на стыке культурных ареалов, где полнее, чем где-либо, должны были отражаться наиболее важные события этнической истории разных народов, особенности их этногенеза, характер и направление этнических связей.

Большим недостатком нынешнего этапа археологических исследований является слабая разработка вопросов, связанных с реконструкцией древнего мировоззрения. К сожалению, те немногие археологические источники, которые при умелом подходе могли бы пролить свет на древнее миропонимание, например погребальные ритуалы, зачастую используются формально, без должного внимания к этнографии. Так, обычно считают, что древний похоронный обряд был призван обеспечить благополучный уход покойника (его души) из мира живых в мир мертвых. Но этот в общем верный тезис раскрывает лишь функциональную сторону погребального ритуала. Гораздо важнее понять семантику погребального комплекса в целом. Археолого-этнографиче- ские материалы говорят о том, что древняя могила являет собой, во всяком случае начиная с энеолитической эпохи, не что иное, как модель мира: подземная часть символизирует нижний мир, надземная — верхний.

Это членение соответствовало представлению о двух основных «душах» человека. Первая из них известна в этнографии как душа-тень. Ее посмертное существование связано с низом, с севером, со стороной солнечного заката. Это темная сила. Вторая из двух душ, известная в урало-западносибирской этнографии как душа-имя, душа-птица, являлась олицетворением бессмертия человеческого рода, носительницей наследования жизни. Бе посмертное существование было связано с верхом, с югом, со стороной солнечного восхода. Вообще идея совмещения в человеке, как и во всем сущем, двух противоположных начал — темного и светлого — лежала в основе всего первобытного мировоззрения.

В целом история древних верований отражает процесс приспособления человека как к природе, так и к человеческому коллективу, к формирующимся хозяйственно-бытовым, социальным, культурным и этническим традициям, во имя объяснения, оправдания п закрепления этих традиций. Этот процесс в разных географических условиях, у носителей разных хозяйственных типов и в разных исторических ситуациях не мог быть сходным.

Неудачи русских духовных миссий в распространении православия среди финских, угорских, самодийских, тунгусских и других северных народов объясняются тем, что христианская религия, классовая по своему содержанию и пастушеско-земледельческая по своему происхождению, не соответствовала потребностям, духу и морали аборигенных охотничье-рыболовческих обществ, не вышедших до конца из состояния первобытности. Известно, что святой Ни- колай-Чудотворец, считавшийся по христианским представлениям покровителем охотников и рыболовов, повсеместно и довольно легко вошел в религиозный пантеон христианизируемых угров, тунгусов и др., но на языческий манер, не изменив существа исконных верований этих народов. Таким образом, подлинная история древних народов может быть воссоздана лишь в том случае, если материальная культура и социально-экономические процессы будут изучаться в неразрывной связи с историей духовной культуры. Это прекрасно понимали такие крупные археологи, как А. А. Спицын, А. П. Окладников и В. Н. Чернецов, в работах которых реконструкциям духовного мира древних обществ всегда уделялось большое внимание.