Древняя Русь

Кто такие варяги. Варяжские князья на Руси

Этот процесс поглощения варягов-находников славянской средой сделал, по-видимому, значительные успехи уже во времена Игоря.

В княжеской семье встречаются имена славянские: Святослав, Володислав, Предслава.

 В 960-х годах испанский еврей Ибрахим Ибн Йакуб сообщает, что норманны, покорив славян, смешались с ними и усвоили их язык. В то же, Игорево, время наблюдаем и другое явление, чрезвычайно важное: Киевская Русь уже втянута в круг влияния южной христианской культуры. Текст Игорева договора с греками еще так отредактирован, что «русин» резко противополагается «хрестьянину», т. е. греку. Договор заканчивается указанием, что хартия должна быть препровождена к «князю русскому Игореви и к людем его, и ти, приимающе харатью, на роту идуть хранити истину».

А далее приписано о том, как послы Игоревы подтверждали договор в Византии: «Мы же, елико насъ хрестилися есмы кляхомъся церковью святого ИльЪ въ сборной церкви и предлежащемъ честнымъ крестомъ», что договор будет соблюден князем и иными крещеными и некрещеными; затем в той же записи описывается клятва некрещеной руси на своем оружии. Своеобразную клятву приносили «крещеные» руссы в византийской церкви соборной, т. е. в св. Софии, премудрости божией: они клялись не только предлежащим крестом честным, но и своею церковью св. Илии, о которой летописец сообщает, что эта церковь находилась в Киеве «надъ ручаемь, конець ПасыньчЪ бесЪды», и поясняет: «се бо бЪ сборная церковь, мнози бо бЪша варязи и козаре христиани» .

Во времена Игоря христианство делало большие успехи в самой Скандинавии, хотя и вело еще значительную и упорную борьбу с язычеством. Во всяком случае, возможно, что христиане были и среди варягов, приходивших на Русь из-за моря, но, с другой стороны, именно насаждение в Скандинавии христианства властью конунгов шло рука об руку с усилением этой власти — и вызывало острое недовольство местных князьков и вождей, толкая их на выход в чужие края в роли викингов.

Эти общие условия тогдашних скандинавских отношений делают более вероятным, что на Русь уходили именно варяги-язычники. Не лучше обстоит дело с общепринятым суждением о заносе христианства варягами из Византии. Тщательное обследование данных о варягах, служивших в Византии, приводит к выводу, что «варяжский корпус» в гвардии византийского императора образовался не ранее 980 г., а византийские источники упоминают о нем только с 1034 г., исландские саги «первым варангом» считают некоего Болле, относя его пребывание в Византии к 1027—1030 гг. Притом и Васильевский и Браун признают, что образовался этот византийский корпус варягов не прямо из скандинавских выходцев, а из русских варягов.

Ведь самый термин «варяги» означал в Скандинавии (исландские саги) исключительно служивших в Византии варягов и, вероятно, возник для обозначения дружин скандинавов на Руси, откуда и перешел к грекам: греческое PdpayYoi есть передача славянского «варяг». Стало быть, роль варягов едва ли была значительна при появлении христианства в Киеве ранее времен Игоря (спорадически) и при нем в такой уже силе, что у христиан была даже своя церковь в Киеве. Едва ли можно придавать особое значение и упоминанию о хазарах.

Откуда же они взялись, эти упоминания о христианах-варягах и хазарах, для пояснения христианства в Игоревой дружине?

Думаю, это всего правильнее понять как догадку книжника- летописца XI в., на которую его навели, во-первых, память о киевских первомучениках-варягах (при Владимире), а во-вто- рых, известное ему сказание Жития св. Кирилла и его успешной проповеди среди хазар.

Откуда же пришло христианство в Киев при Игоре? Существование церкви св. Илии, подтверждаемое записью в договоре Игоря с греками и комментарием к ней летописца, который даже знал ее место, говорит в пользу того, что едва ли христианство это существовало только в малочисленной дружинной среде. Раз была церковь, было и богослужение, был причт, были богослужебные книги. Источника христианского культа для Киева времен Игоре- вых негде искать, кроме Болгарии. Соседняя и родственная славянская страна пережила в начале X в. (век царя Симеона, 899—927 гг., и сына его Петра, 927—969 гг.) первый расцвет своей, славянской, религиозной культуры и церковной жизни с самостоятельным патриархатом.

Все спорное, неясное, темное в ранней истории русского христианства зависит от состояния наших источников. Исследования А. А. Шахматова40 и М. Д. При- селкова41,117 в значительной мере выяснили странную судьбу этих источников, подвергшихся неоднократной тенденциозной переделке, которая тщательно вытравляла из них следы крупного значения Болгарии в просвещении Руси христианством, сводя всю историю этого просвещения исключительно к заслуге греческого духовенства. А между тем культурно-исторические судьбы Днепровской Руси связаны с болгарским влиянием глубже и непосредственнее, чем с Византией.

Вот как говорит об этом А. А. Шахматов в рецензии на книгу Пархоменко: «Болгары были непосредственными нашими соседями с юго-запада; греческая культура шла к нам именно оттуда; на это указывает между прочим то обстоятельство, что редкое греческое культурное слово попало в древнерусский язык непосредственно: посредствующей средой была Болгария. Историку культуры надо прежде всего считаться со следующим реальным и осязаемым фактом: болгары дали нам богослужебные книги и письменный язык; это лучшее доказательство, что христианство пришло к нам из Болгарии» 42. Принятие христианства Владимиром было подготовлено «предшествующей культурной связью с Болгарией». Из Болгарии проникало оно в славянскую среду полян, угличей, тиверцев; из Болгарии шла христианская проповедь к восточным славянам. Таковы общие соображения, подтверждаемые позднейшей историей Святослава и Владимира, которые заставляют и значительные успехи христианства ко времени Игоря и при нем ставить в связь с усилением в это время славянского элемента, подчинившего своему влиянию варягов. В пользу такого воззрения говорит и то соображение, что славянская культура оказалась в X в. сильнее варяжской, раз варяги в несколько поколений вовсе ославянились.

Всматриваясь с возможным вниманием в скудные данные, какие имеем о временах Игоря, получаем впечатление, делающее понятным, откуда взялась, так сказать, психологически, скорее, чем логически и исторически, та концепция древнерусских отношений, какую так блестяще развил В. О. Ключевский. Ведь в основе этой концепции лежит представление, что славянская среда была культурнее и устойчивее, чем наносный элемент «варягов-находников». Это представление разрослось у Ключевского в художественный образ бродячего князя-вождя дружины, наемного военного стража Руси, «блуждающей кометы», «политической случайности» и т. д. Реально тут лишь то, что врастание варяжского элемента в славянскую почву происходило постепенно и проявлялось по временам порывами варяжского авантюризма. Но, как увидим, двойственность устойчивого быта и «варяжских» порывов не совпадает уже для X в. с антитезой между славянами и скандинавами. Это двойственность в деятельности самих князей, с одной стороны, организаторов нового политического быта городских волостей-княжений, с другой — предприимчивых воителей, которые готовы многое вдруг на одну карту поставить. Киевский центр уже при Игоре — прочный опорный пункт княжеской власти, укрепленный центр в «горах киевских», связанный с другими городскими пунктами, где сидели другие «князья» — «под рукою» киевского князя. Их основной интерес — южная торговля, а для нее — господство над славянскими элементами, сбор с них дани и вербовка из них новой военной силы, ее организация вокруг варяжского дружинного ядра для больших походов на печенегов, на Византию. Ближайшее дело — утвердить свое господство над славянскими племенами, «примучить» их, по техническому выражению летописи, и обложить их данью. Это требует борьбы и притом, видимо, двойной: с самими славянами, которые снова и снова восставали, но иногда и с другими варяжскими вождями, которые устраивали себе отдельные княжения и не давались «под руку» великого князя русского или выбивались из-под нее. В обрывках преданий об этой борьбе, какие сохранила нам старая летопись, особенно ярко, хоть тоже обрывками, отразилась упорная борьба Киева с древлянами.

Быть может, она потому была столь упорна, что у древлян были свои племенные князья — издревле или как организационный элемент, выступивший на сцену по необходимости, ради этой самой борьбы. Разумею упоминание в летописном сказании о мести Ольги за смерть Игоря князьям, «иже распасли суть Деревьску землю». Драматические эпизоды этой борьбы Киева с древлянами — смерть Игоря и месть Ольги — запечатлены тем же характером суровой дикости и эпической силы, какими веет от северных саг. Расправа Ольги с древлянами, по этому сказанию, закончилась избиением и порабощением («старейшины же града изънима, и прочая люди овых изби, а другия работЪ предасть мужемъ своимъ») древлян, а «прокъ ихъ остави платити дань»

На юге, вне киевского центра, власть киевских князей только устанавливается «примучиванием» и «полюдьем». И в тех же древнейших преданиях более организованным выступает княжеское властвование на новгородском севере. Этот новгородский север вообще выступает как главная опора княжеской силы со времен Олега и до Ярослава: отсюда черпают князья боевую мощь, когда своей дружины не хватает, набирают «воев многих и храбрых», кроме заморских варягов, от словен и кривичей («верховнии вой» Владимира). Установление определенной дани со словен, кривичей и мери при Игоре дополняется преданием, что Ольга в Новгородской земле ввела вместо полюдья сбор дани в определенном размере («оброки») путем повоза, т. е. доставки ее в определенные пункты, «погосты», где ее, как видно из позднейших известий, принимали княжие мужи («даньщики»)г. К тому же времени отнесло предание и другое установление — особую дань с Новгорода, «мира деля», на лето. Термин «мира деля» вполне соответствует скандинавскому термину, означающему вознаграждение наемной дружине: tributum quod mir vocatur [подать, которая называется «мир»], известен и западнославянским источникам и обозначает, например, в Чехии дань населения за охрану и защиту его княжеской властью. Эта дань — та самая, что позднее (при Владимире) упоминается как «урок», идущий в двух третях Киеву, а одна треть — раздается в Новгороде «гридем», т. е. дружине, названной тут варяжским словом bird — дом, двор; ср. hirdmenn — дружинники. Аналогичный раздел древлянской дани приписывает летопись Ольге: две части дани идут Киеву, а третья — Вышгороду к Ольге, «бЪ бо Вышгород град Вользин». Вспомним, что, по свидетельству Константина Багрянородного, при Игоре сидел в Новгороде его сын Святослав.

Так несколько выясняется значение Новгорода и Киева как главных центров варяжской княжеской власти на Руси; так обеспечено было в них и содержание княжеской дружины. Остальные города пока в тени. В них сидят особые вожди — князья, которых естественнее представлять себе неродственниками Игоря. Лишь постепенно вытесняют их князья «Рюрикова» рода в пользу своих родичей или мужей-посадников и вводят их плотнее в организацию своего Киевского государства.

Если не упускать из виду, что главным мотивом утверждения варяжских князей на Руси было стремление к югу ради торговли и добычи, то их организационная работа представится преимущественно работой над обеспечением себе, во-первых, опорных пунктов для этих южных отношений, а во-вторых, источников обновления боевой силы для господства над славянами и для военных предприятий в направлении южном, византийском. А среди этих источников боевой силы долго важнейшим и наиболее надежным остаются «варяги из-за моря», которых князья зовут всякий раз в трудную минуту. Сохранить связь с заморской «Варангией» для них поэтому особенно важно. Связь эта обеспечена укреплением в Новгороде; тут всего ранее прочно сорганизовано княжеское дело; Новгород — опора для покорения юга Руси. Отсюда тесная связь Новгорода с Киевом со времен Игоря до времени упадка Киевской Руси. Путь «из варяг в греки» — ось не только политической карты, но и политической жизни Киевской Руси. Ее единство крепко, пока оба конца пути в одних руках. Оно крепнет, когда крепко соединение Новгорода и Киева под одной властью, слабеет, когда ослабевает эта опора киевского князя.