Право в Древней Руси 10-12 веков

Правовое положение бояр и дружинников

Самодовлеющая организация дружины развилась в древней Руси несравненно менее, чем, например, в меровингской Франции. Она не получила особого от князя вождя и не сливалась в рассматриваемый период (позднее отношения строятся на иных основаниях) с княжим двором, точнее сказать, чем дальше, тем больше от него отделялась. Слишком велико было значение организации, которую деятельность князей вносила в среду населения, слишком много уходило на эту организацию дружинных сил, чтобы дружина могла прочно сложиться в особое, самостоятельное целое, отграниченное от верхних слоев городского населения.

Сильно поднявшая свое значение городская вечевая стихия в XI—XII вв. втягивает в себя дружинные, боярские элементы. Яркий пример тому — положение тысяцкого, правой руки князя, который не стал, однако, во главе дружины, не соединил в своей руке всех военных сил княжества. Князь остается сам вождем своей дружины, как сам держит и двор свой. Но это отсутствие в древнерусской жизни, насколько можем ее разглядеть сквозь призму наших источников, четкой обособленности и замкнутости дружины не устраняло особого характера дружинных отношений, влияние которых на положение князя среди населения, чем дальше, тем больше его преобразовывало, подготовляя превращение князя в вотчинника удела, политической единицы, в которой все отношения будут определяться личным отношением к князю составных .ее элементов.

Особенно характерной чертой внутреннего уклада дружинных отношений в древнейшее время была выше признана принадлежность дружинника к княжому двору-огнищу как домочадца, слившего с этим огнищем все свои личные и имущественные интересы. Быстро разлагается в ходе жизни русской бытовая основа этих отношений. Но следы ее живут, как мы видели, в солидарности князя и дружины в доле и недоле. И в конце XII в. могла дружина, как во времена Игоря, сказать князю: «а ты добудеши, и мы», добавив, в годину усобиц: «а ты погубиши — и мы». Но этим не исчерпываются пережитки прежнего положения огнищан, отразившиеся в чертах позднейшего быта. В их ряд надо поставить и статьи Русской Правды о боярском наследстве.

В составе Пространной Правды сохранилась статья: «О задницЪ боярстЪи и о дружьнЪй: аже въ боярехъ любо дружинЪ, то за князя задниця не идеть; но оже не будеть сыновъ, а дчери возмуть»  . Отрицательная форма статьи, противопоставляющая порядок наследования в боярских имуществах тому, какому подчинены смердьи статки, может быть принята за указание на видоизменение прежнего обычая.

Как в вышеупомянутых чертах средневекового западноевропейского и сербского права, вижу тут смягчение в пользу дружины, ставшей боярством, древнего права, не знавшего имущественной самостоятельности княжих мужей-огнищан. Статья — ибо это одна статья — говорит о наследстве дочерей  . Расширять ее значение до наследования боковых нет прямого основания, хотя несомненно, что такое расширение принесено было жизнью, и в этом историческое значение нашей статьи; но едва ли возможно утверждать, что оно лежало уже в первоначальном смысле ее. Такое же ограничительное замечание следует сделать и по вопросу о том, какое имущество разумеет эта статья. Один из списков сохранил в варианте «остатках» указание, что речь шла о «статках», т. е. об имуществе движимом  : нет прямого указания на отношение этой статьи к боярским селам; находим же в «Законнике» Душана рядом со статьей, ограничивающей права царя на ценные статки властелинские, признание наследства в земельных имуществах «до третьега братучада»  . Каково было наследование в боярских селах в эпоху Русской Правды, она не говорит, но чтобы предполагать для древнерусского права такое же различие, как в постановлениях более позднего типа   «Законника» Душана, нужно было бы иметь определенные основания. За неимением их наиболее естественным представляется предположение, что к вопросу о наследовании в земельных имуществах применялись в данном случае те же нормы, что и к «стат- кам». По крайней мере, в позднейшем западнорусском праве не видим различия в наследовании имуществ движимых и недвижимых. Нет основания предполагать его и для Русской Правды.

Чрезвычайно спорен вопрос об отношении статей Русской Правды, трактующих о боярском наследстве, к общему наследственному праву ее времени. М. Ф. Владимирский-Буданов решительно настаивает на том, что в этих статьях перед нами норма общего права, что касаются они наследства «бояр и людей» в отличие от смердов  . В. И. Сергеевич, напротив, считает именно содержание ст. 117 о смердьей заднице «общим правилом о судьбе выморочного имущества»; а объяснению остальных статей Русской Правды о наследстве посвящает несколько страниц своих «Лекций и исследований»  .

Выводы В. И. Сергеевича резко расходятся с изложенным выше толкованием статей о боярском наследстве и основаны на ином чтении самого текста. «Единственно возможным» считает В. И. Сергеевич для 119-й статьи чтение списка Дубенского (Мус.-Пушк.): «аще въ бояр- стЪй дружинЪ, то за князя задница не идеть», отрицая всякую связь между нею и следующей (120): «но оже не будеть сыновъ, а дчери возмуть»; союз «но», связавший непонятным для В. И. Сергеевича образом эту статью с предшествующей, устраняется замечанием, что он встречается не во всех списках, и предположением, что союз этот вставлен некоторыми переписчиками «по непониманию старого текста». Такому исправлению текстов считаю необходимым противопоставить два утверждения: 1) что оценка варианта «аще въ боярстЪй дружинЪ» должна быть поставлена в связь с другими примерами, где Пространная Правда вставляет свои замечания о боярских людях взамен или в дополнение к первоначальным чтениям статей Русской Правды  , и 2) что связь между 119-й и 120-й ее статьями неустранима.

Первое соображение заставляет признать вставку слова «бояр- стЪй» в тех списках, где оно есть, а не пропуск его в остальных. Второе, помимо того что чтение слов «оже не будеть сыновъ, а дчери возмуть» как отдельной статьи, а не окончания предыдущей не дает ответа на вопрос, о чьих сынах идет речь и что «возмуть» дчери, вытекает из параллелизма ст. 117—118, 119—120 (о смердьем наследстве — о правах дочери смерда; о боярском наследстве — о правах дочери боярина)  . Притом сходные черты наследственного права на боярские имущества у других народов устраняют повод и надобность критики, отрицающей содержание нашего источника, критики, для которой нет опоры и в данных нашего отечественного исторического материала.

Таковы немногие черты, какими отразилось в источниках наших правовое положение древнерусского боярства. Они носят черты его дружинного происхождения. М. Ф. Владимирского- Буданова именно эта последняя печать побудила отвергнуть толкование ст. 119—120 как специальных норм боярского наследства, так как «в эпоху 3-й Русской Правды, т. е. в XII—XIII вв., класс этот должен быть признан вполне свободным от личной зависимости от князя»  . Та характеристика эволюции дружины в боярское сословие, которая была выше намечена, лишает меня возможности принять это общее положение за критерий для оценки нашего источника: боярство до конца рассматриваемого периода оставалось, несмотря на глубокие перемены в его положении, классом княжих мужей. И в пользу этой точки зрения на древнерусское боярство говорит, полагаю, между прочим, и то, что она дает возможность более консервативного толкования статей Русской Правды.

Признание за боярскими дочерьми права на наследование отцовского имущества — крупный шаг в развитии прав боярского сословия. Вспомним, что в меровингской Франции право наследования дочерей и сестер ранее признано, точнее, введено для наследования крестьянских имуществ, чем боярских  . У нас признание боярской дочери наследницей стоит рядом с отрицанием женского наследования в статье о наследстве смерда и в ст. 125, формирующей общее положение народного права 27 .

С этим нарастанием боярских прав, вероятно, связана любопытная черта Пространной Правды: те ее статьи, где встречаем слово «боярский». Статья о боярском населедстве в некоторых списках редактирована так: «А иже въ боярехъ или же въ боярь- стЪй дружинЪ, то за князя задниця не идеть» (Кар.), и даже: «аще въ боярстЪй дружинЪ, то за князя задниця не идеть» (Мус.- Пушк.). Что тут мы имеем дело не с первоначальным текстом, заставляет признать невозможность связывать эту форму статьи с дальнейшим: «но оже не будеть сыновъ, и дчери возмуть». Понятно, что В. И. Сергеевич, оказав ей предпочтение, должен был разорвать такую связь статей. Рядом с этим упоминанием о боярской дружине стоят такие черты, как упоминание боярского тиуна в двух статьях — 3-й и 89-й и приписка «такоже и за боярескъ» после статьи «о княжи мужЪ» (13—14). И тут явно сказывается позднейшая рука. Третья статья Пространной Правды повторяет третью же Древнейшей Правды, заменив ее ябетника своим тиуном боярским. Полагаю, что ябетник выбыл не бесследно, а только перешел во 2-ю статью как тиун княжой, как оцененный (по 4-й статье Правды Ярославичей) в 80 гривен: первоначальное значение обоих слов было, быть может, и на русской почве равносильно  .

Заменивший его боярский тиун, по ст. 89 — холоп, на которого «по нужи» вскладают послушество, «оже не будеть свободнаго». Мысль, выраженная его упоминанием в ст. 3, что за его убийство плата 40 гривен, та же, что в ст. 14: «такоже и за боярескъ», пытающейся приравнять плату за боярских людей плате за людей княжих. Точный смысл этого приравнения остается, впрочем, неясным, так как ст. 13 говорит о плате 40 гривен за княжого отрока, конюха или повара, 80 гривен за огнищного и конюшего тиунов, 12 — за сельского и ратай- ного тиунов и 5 — за рядовича. В сущности, приписка ст. 14 имела в виду, скорее всего, только последние две цифры и должна быть отнесена к тексту «а въ сельскомъ тивунЪ ... 5 гривенъ», который можно рассматривать и как отдельную статью: ведь ст. 3 не приравнивает боярского тиуна княжому. Боярский тиун в ст. 77 Карамзинского списка (=ст. 89 по изд. В. И. Сергеевича) определен как тиун «дворьский» (в отличие от сельского, ратайного); перед нами та же фигура в боярском быту, что тиун огнищный при княжом дворе.

Все эти черты — упоминание о боярской дружине, о боярских тиунах — могут иметь реальную, бытовую основу для поздних моментов рассматриваемой исторической эпохи, когда укрепившееся правовое и бытовое положение боярства выдвинуло вопрос о боярских людях, которых зависимость от бояр-вотчинников начинает закрывать от княжой власти. Не придавая, впрочем, особого значения этим предположениям, высказываю их прежде всего для выяснения, почему не считаю упомянутые черты Пространной Правды данными для изучения положения боярства в XI—XII вв., и усматриваю тут позднейшие редакционные наслоения в ее тексте.