Право в Древней Руси 10-12 веков

Штрафы по Русской правде

Правовое положение дружины

При распадении бытовой основы древнейшего дружинного союза общая всем дружинникам связь с княжим двором переходила в новую форму собрания дружины в княжой гриднице на пиры и совещания, а «кормление» дружины князем сменялось заботами об ее обеспечении иными приемами и обычными «дарами» князя своим мужам. Постепенное изменение бытовых отношений должно было влиять и на характер той особой защиты, какую обязан был оказывать вождь дружины своим людям.

Эту особую защиту княжих мужей находим в памятнике, который В. И. Сергеевичем выделен из состава старшей редакции Русской Правды как вторая редакция. Строго говоря, это не «вторая» редакция, а особый устав, выработанный на съезде старших Ярославичей — Изяслава, Святослава и Всеволода и их мужей: Коснячка, Перенега, Микифора Кыянина и Микулы Чюдина. «Правда уставлена Руськой земли», как назван этот памятник в дошедших до нас списках, возникла во время совместного правления старших Ярославичей, т. е. между 1054 и 1068 гг.

В этой Правде видим охрану жизни огнищанина, указаны и частные примеры: ездовой княж, тивун княж, конюх старый у стада, 80-гривенной платой за его голову. Древнейшая Правда Русская знает лишь 40 гривен, уплачиваемых за убийство, если нет мстителя, а также статью: «...аще ли будеть русинъ, или гридЪнь, любо купцЪ, или ябетникъ или мечьникъ, аще ли изгой будеть, любо словенинъ, то 40 гривенъ положити зань».

Эти постановления (статьи 2 и 3 Древнейшей Правды) не связаны друг с другом, так как третью статью нельзя подвести под оговорку: «аще не будеть кто мьстя». Наконец, III редакция (Пространная Правда, как ее называют), пользуясь двумя первыми и соединяя их статьи не всегда удачно , но располагая не дошедшими до нас источниками,они равны загродовой, загоновой шляхте. Фр. Буяк указывает на связь различия владык и шляхты с антитезой землевладельцев, сидевших in vicinatu (в опольном союзе), и nobiles [знатные], имевших bona hereditaria [наследственные владения] вне опольной организации. «Шляхта имела обособленную собственность, владыки принадлежали к опольному союзу, несли опольные повинности, имели земли, разбросанные среди ополя».

Осторожный исследователь считает крайне рискованным делать вывод, что владыки были частью древнего сельского населения, сохранившего свою свободу. Но можно сказать с уверенностью, что его наблюдения ведут к пониманию владык как класса, созданного развитием специализации военного дела и дифференциации среды древних «воев», часть которых была захвачена организацией поместных войск на основе поземельной военной повинности. Ср. замечания автора о влиянии этой последней на социальный строй населения (Bujak Fr. Studia. S. 329, 219). 251 Первая ее статья — сокращение I, 1; вторая соединяет I, 2 с II, 1 и 4, причем неправильно; третья повторяет I, 3, заменяя «ябетника» «боярским тиуном» (это не совсем удачный перевод, хотя коренное значение ябетника —добавляет указания на 40 гривен «въ княжи отроци, или въ конюсЪ, или въ поварЪ». Притом Древнейшая Правда не знает термина «вира», который встречаем в Правде Ярославичей (вирное ст. 2 и «поконъ вирный», ст. 24) и в Пространной.

Все эти данные надо рассматривать в общей связи. Но прежде чем касаться их по существу, необходимо привести некоторые справки относительно самих чисел, означающих размер уплаты.

Дело в том, что пеня в 40 марок имеет свою особую историю на скандинавском севере, не лишенную интереса и для русского историка. Ей посвятил особое внимание К. Леман в труде «Королевский мир у северных германцев»  . Тщательное изучение датской, норвежской и шведской систем уголовных пеней приводит его к выводу, что на всем скандинавском севере первоначальной и исконной была высшая пеня в 12 марок и скала, построенная на основании 3, с его кратными и частями  . Пеня в 40 марок стоит ребром в этой системе и вообще играет особую роль. Происхождение этой пени остается невыясненным; Леман оставляет открытым вопрос, возникла ли она на севере самостоятельно или заимствована. Но вне трех названных стран она нигде, по-видимому, не встречается, кроме, конечно, России, о чем Леман, впрочем, не имел сведений.

Раньше всего встречаем ее в Дании: Кнут IV (1076—1086) за измену (самовольно разошлись суда, собранные для экспедиции в Англию, в отсутствие короля, отозванного волнениями в Шлезвиге) наложил на начальников судов пеню по 40 марок, на матросов — по 3. Затем идет известие, что при короле Нильсе (1104—1134) старый суровый закон, налагавший полное лишение прав и мира (поток) на убившего или тяжело ранившего члена королевской дружины (Witherlag), был, по частному случаю, заменен новым, назначавшим уплату 40 марок королю, 40 марок, сверх двух унций золота, потерпевшему и 40 марок — товарищам.

 Отмечая, что в обоих случаях 40-марковая пеня заменяет полное исключение из общественного союза, объявление преступника вне закона, Леман устанавливает и общий вывод, что такова была историческая функция этой пени на всем скандинавском севере. Она стала карой за деяния, прежде не подлежавшие выкупу, ценой мира, за которую преступник мог его себе вернуть. Притом в Дании, если королевская пеня стоит рядом с вознаграждением потерпевшему, между ними нет никакого соответствия; если же кроме короля 40 марок получает и потерпевший, то сверх своего вознаграждения; последнее видно из приведенного известия, где вознаграждение потерпевшего составляют 2 унции золота, а также, например, из Ютского королевского закона, где наследник убитого получает как условие возвращения мира убийце 40 марок сверх «правой головщины» и сверх уплаты 40 марок королю.

В Норвегии и Швеции пеня в 40 марок носит черты нововведения, которое лишь постепенно завоевывает себе все большее значение в борьбе со старой пеней в 12 (15) марок. Общая черта ее истории — тесная связь ее распространения с успехами королевской власти. В Исландии, сохранившей старую свободу, она неизвестна. Как в Дании эта пеня есть чрезвычайное «jus regis» [«королевское право»], так в Норвегии ею карает королевская власть нарушение своих велений (своего bann [запрета]), ее ставит ценою мира за наиболее тяжкие преступления. В Швеции она усваивается более всего центральными землями — собственно шведскими (Svealand), причем здесь, где она утверждается, исчезают указания на головщину семье убитого. 40 марок — размер королевской дикой виры. Это, вообще, пеня по «regiae causae» [«королевским делам»], и носит она «публичноправовой» характер. Правда, в Швеции она не всегда идет королю; древнейшие упоминания делят ее на три части, между потерпевшим, сотней и королем: королевская власть сильно ограничена в Швеции и ее нововведения или не проникали, или проникали в измененном виде в действующее право отдельных земель. Характерно, что старейшее указание на пеню в 40 марок в Швеции связано с защитой жизни чужеземца. В Вестётском законе треть 40 марок — королевская пеня за убийство невестёта, причем убийца не платит головщины. Это обстоятельство, как и несоответствие самой суммы счетной системе в уголовных установлениях народного права, показывают, что пеня в 40 марок в него со стороны врезалась. Характерен и перечень преступлений, караемых 40 марками пени. Это, например, по закону короля Магнуса (1285 г.), убийство кого-либо в его доме, за что положены «поток и разграбление» с разделом имущества на три части между истцом, сотней и королем, но поставленный вне закона может, однако, вернуть себе мир по просьбе за него истца и уплате 40 марок королю; эта же пеня назначена за похищение женщины, убийство или нанесение ран в церкви или народном собрании, месть вопреки королевскому приговору и заключению мира, за неправильный арест свободного, за увечье. В Дании это прежде всего пеня за убийство с нарушением домашнего мира, нападение на дом, нанесение ран во время «королевского мира», насилие, чужеложество, удар ножом. Некоторые из этих преступлений прежде карались 12 марками, потом — 40.

Возвращаясь к вопросу о происхождении пени в 40 марок, Леман ее родину для скандинавского севера ищет в Дании. Только тут можно проследить ее в прошлое до середины XII в., а отчасти до конца XI в. Только тут не видно ее борьбы с иной системой, а вся скала кар строится на 40 и 3 марках. Отвергая мнение Стеенструпа 49, что основное и древнее значение этой пени — плата за убийство ввиду несоответствия ее другим данным о размере последней, Леман видит в ней кару за нарушение мира наиболее тяжкими проступками, и прежде всего, думает он, преступлениями против неприкосновенности чужого дома (Heimsuchung), затем кругом деяний, на которые направлено действие королевской власти как установительницы и охранительницы внутреннего порядка в земле. Как новая и повышенная кара эта пеня стала существенным орудием королевской власти в области охраны мира и права.

Нельзя не пожалеть, что Леман не знал Русской Правды. Он нашел бы в ней указание на существование 40-гривенной пени более раннее, чем все ему известные указания на пеню в 40 марок. И нашел бы ее в связи именно с охраной жизни, с платой за убийство, притом в такой форме, которая проявляется в шведских законах XIII в. как нововведение. Именно в Остётском законе читаем: «А будет убит королевский муж, то ценится он столько, как ранее было определено за свободного человека, и, кроме того, пеня королю за бесчестье: прежде это было 12 марок, но потом Биргер ярл 50 так поставил в закон: это должно быть 40 марок; прежде было это так, что, был он убит у корабля или на корабле или в сотенном собрании, тогда получал король пеню за бесчестье, а не иначе; а после так установлено во времена короля Эрика: что всегда, где он будет убит, должны, кому это надлежит, взимать за то пеню за бесчестье» . В сопоставлении с древними нормами Русской Правды постановления Биргера получили бы больше интереса в глазах исследователя, как и связь, по старейшему Вестётскому закону, сорокового счета с охраной жизни иноземца  .

Обращаясь к Русской Правде, находим прежде всего те же две скалы денежных кар, которые привлекли внимание Лемана: скалу продаж — 3, 12, и вир — 20 (полувирье), 40, 80 гривен  . У нас они не конкурируют, как в Норвегии и Швеции, а, подобно датским, стоят рядом, каждая в своей области. Принципиально тождественно и значение нашей 40-гривенной виры с тем, какое она имела на скандинавском севере: замены более суровых кар и княжого нововведения. Но область применения — значительно уже и, полагаю, ближе к первоначальному смыслу этой пени.

В Повести временных лет под 996 г. читаем следующий рассказ: «Живяше же Володимеръ в страсЪ Божьи и умножишася разбоеве, и рЪша епископи Володимеру: се умножишася разбой- ници,почто не казниши ихъ? Он же рече имъ: боюся грЪха. Они же рЪша ему: ты поставленъ еси отъ Бога на казнь злымъ, а добрымъ на милованье; достоить ти казнити разбойника, но со испытомъ. Володимеръ же отвергъ виры, нача казнити разбой- никы. И рЪша епископы и старци: рать многа; оже вира, то на оружьи и на конихъ буди. И рече Володимеръ: тако буди» 51. В. О. Ключевский толкованию этого отрывка посвятил особое приложение в «Боярской думе» 52. Слово «казнь» в древнем языке означает наказание вообще, в частности же правительственное возмездие. Из слов «отверг виры, нача казнити» В. О. Ключевский выводит, что при Владимире действовало иное уголовное право, чем в Русской Правде, где разбойник карается потоком и разграблением (III ред., ст. 10), и что вира при нем не была «штрафом в пользу князя»; Владимир впервые заменил эту старую виру за разбой казнью, т. е. правительственным наказанием (потоком и разграблением). Вторая половина отрывка, по мнению В. О. Ключевского, сообщает о другом постановлении, не стоящем в прямой связи с предыдущим: Владимир обратил все вообще виры в «казнь», в наказание правительственное, в ту плату князю, какой является вира в Русской Правде. Таковы текст первого известия о русской вире и наилучший комментарий к нему. Остается, конечно, открытым вопрос, насколько само летописное предание исторически достоверно. Его значение В. О. Ключевский определяет так: «Оба постановления Владимира ставят нас при начале законодательного процесса, создавшего Русскую Правду». Проверить само известие мы можем только сопоставлением его с Русской Правдой, которая содержит указания на несколько иные условия происхождения своих вир.

Исходным пунктом является третья статья Древнейшей Правды: «Аще ли будеть русинъ или гридЪнь, любо купцЪ, или ябетникъ, или мечникъ, аще ли изгой будеть, любо словенинъ, то 40 гривенъ положити зань». Из перечисленных лиц гридень, ябетник, мечник — люди княжие, члены княжой дружины, его двора; нападение на них есть прежде всего нападение на «княжих» людей, и естественный мститель за них — сам князь. Весь склад понятий и отношений, связанный с представлением о дружине как княжом дворе-огнище, заставляет признать, что 40 гривен тут вира, шедшая князю в случае убийства его мужа. То же надо сказать об изгое: с ним еще встретимся и найдем его под княжой властью и защитой внутри союза княжого мира. Остаются русин, купец и Словении. Договоры с греками под Русью разумели прежде всего княжую дружину; объединение в понятии дружины княжого двора и городской старшины, создание княжой властью городской организации могли привести к тому значению слова «русин», какое всего лучше подходит к смыслу данной статьи  .

Купца ее можно истолковать двояко. Если понимать под ним купца, гостя иноземного или иногороднего, то упоминание о нем среди лиц, состоящих под особой опекой князя, — обычная черта средневекового права; если же это купец местный, городской, то его можно сопоставить с словенином и связать обе эти черты нашей статьи с новгородской традицией о расширении прав и вольностей новгородских при Ярославе: как упоминалось выше, уравнение словенина (добавим: и купца) в охране его жизни вирой с княжими мужами дает некоторое объяснение, почему в Новгородской I летописи текст Русской Правды помещен вслед за рассказом о награждении новгородцев за киевский поход и получении ими особой грамоты. В этом смысле прав составитель III редакции, приписывая к статье об убийстве княжого мужа (ст. 5): «пакиль людинъ, то 40 гривенъ». Высокая вира, распространение которой на все население (города или земли?) могло первоначально иметь значение уравнения его с кругом мужей княжих, на деле оказалось орудием усиления княжой власти и увеличения княжого дохода: естественно было ей распространиться и на юге и удержаться в практике княжого управления.

Но о 40-гривенной вире говорит и вторая статья Древнейшей Правды: «аще не будеть кто мьстя, то 40 гривенъ за голову». Следуя за статьей, определяющей круг законных мстителей как ближайший круг родичей, она говорит о случае отсутствия мстителя. Не вижу возможности переводить с В. И. Сергеевичем: «когда нет желающих мстить», ни принять его замечание: «если некому мстить, то и выкуп платить некому». При дикой вире ни мстить, ни искать некому, а вира платилась. С этим позднейшим правилом о дикой вире естественно сопоставить и данную статью: нет мстителя, то 40 гривен князю  . В 40-гривенной пене Древнейшей Правды вижу санкцию охраны прежде всего членов княжого двора-огнища, распространенную по мере развития роли князя как охранителя общего мира до значения виры — правительственной кары за всякое совершенное убийство.

Та же печать дружинного быта и княжого права лежцт на пени в 12 гривен «за обиду». Это первоначально не «продажа», шедшая князю, но и не «частное вознаграждение». Ее значение представляется тождественным с теми 40 марками, какие получал член датского витерлага сверх двух унций золота (вознаграждения за рану), или тех 9 и 6 марок «ob injuriam» [«за обиду»], какие получали шведские герцоги, епископы и бояре при убийстве их человека. Она стоит рядом с возмещением нанесенного ущерба  .

Истинный ее смысл как платы «за обиду» виден, из того, что эта плата за личное оскорбление  .

В. О. Ключевский отметил, что Русская Правда «оказывает усиленное внимание к чести людей, постоянно имеющих при себе наготове меч, т. е. военно-служилого класса, так что это внимание является не правом всех, а привилегией лишь некоторых», но полагает, что «эти тонкие различения оскорблений по их нравственному действию» внесены в Правду позднее  . Но они особенно характерны именно для Древнейшей Правды, свидетельствуя о том укладе быта и воззрений, среди которых возникли ее древнейшие нормы, чтобы затем, видоизменяясь, войти в общенародное право.

Такое представление о древнейшей основе Древнейшей Правды тесно связано с развитым на предыдущих страницах мнением об организующей городской строй и городские области деятельности князей, кульминационный пункт которой естественно отнести ко временам Владимира и Ярослава. Так определится по совокупности данных время, к которому можно предположительно отнести первое значительное воздействие княжеско- дружинного права на обычное право восточного славянства, или, точнее, распространение некоторых норм первого на примкнувшие к городскому строю княжих городов элементы второго. Подобно тому как на скандинавском севере 40-гривенная вира стала орудием значения князей как защитников мира и права. Но ее происхождение следует искать в области специального княжого мира, охранявшего прежде всего княжих людей. Отсюда переходит она в более широкую область общего земского мира и права, как и пеня «за обиду».

Правда Ярославичей раскрывает нам дальнейшие судьбы специальной княжой защиты. В первых пяти ее статьях речь идет о защите княжого огнищанина. Вира за его убийство — 80 гривен, вира двойная. Трудно сомневаться, что это нововведение времени Ярославичей. За это говорит запись такого факта: «а конюхъ у стада старый 80 гривенъ, яко уставилъ Изяславъ въ своемъ конюсЪ, егоже убилЪ Дорогобудьци» (ст. 5). Конюх старый — княжой муж, тиун конюший 13-й статьи Пространной Правды, которая рядом указывает виру в 10 гривен за простого конюха, равного отроку или повару. Конюх старый — огнищанин, подобно ездовому или княжому тиуну (Пространная Правда — ст. 13 — видит в этом последнем, упоминаемом в ст. 14 Правды Ярославичей, тиуна огнищного, дворового). Но, с другой стороны, ездовой и тиуны отличаются от огнищанина, быть может, тем, что они — вспомним каженика, тиуна огнищного князя Изяслава, упоминаемого в Патерике Печерском, — могли быть и несвободными людьми. Если при этой вире платилась особо головщина, то она могла быть и различной для различных людей княжих при одинаковой вире. Но платилась ли особая головщина при 80-гривенной вире? На это Русская Правда прямого ответа не дает. Сравнительно-исторические данные говорят, однако, скорее в пользу утвердительного ответа  , как и Пространная Правда. В этой последней находим повторение ст. 2 Правды Ярославичей относительно платежа 80 гривен за княжого мужа- огнищанина вервью, если «убийца не изыщуть» («головника не ищють»), и следом ряд статей о платеже вир вервью. Правда, тут читаем только о 40 гривнах, платимых «вообчи», «из дружины», с упоминанием о том, что головничество платит сам головник. Но что 80-гривенная вира не разложима на 40 гривен виры и 40 гривен головщины, видно из «урока Ярославля» о «поконЪ вирном» в той редакции, какую находим в Пространной Правде 2 3. Нет оснований предполагать, что при уплате 80-гривенной виры головник не платил головщины и что, стало быть, слияние их в одной сумме вызвано было тем, что обе суммы шли князю, да особым порядком взыскания: тут все платилось вервью как вира.

Кроме того, Русская Правда не дает никаких указаний на размер древнерусской головщины. Единственное упоминание о ней — указанная статья Пространной Правды 264, и переносить на время Ярославичей позднейшее равенство виры и головщины (например, в Литовском статуте) нет основания. Как бы то ни было, перед нами двойная вира княжого мужа-огнищанина. Не думаю, чтобы эту двойную виру было правильно назвать привилегией княжих мужей. Не их это привилегия, а князя, которому шла вира; не в силу самодовлеющего общественного значения, а по личной связи с князем и его двором пользовались они усиленной защитой. Так князь и юрисдикцию свою над своими людьми охранял высокой пеней за наложение кары («муки») «без княжого слова» на огнищанина, тиуна княжого или мечника  . Повышенная вира обнимала не все разряды княжих людей: отроки, детские, мечники остались, судя по указаниям Пространной Правды, при 40-гривенной. Лишь бытовое положение и равенство в вире с людьми свободными выделяли их как мужей княжих, да защита 12 гривен, пеней от «муки без княжого слова».