Право в Древней Руси 10-12 веков

ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ КНЯЗЬЯМИ РЮРИКОВИЧАМИ. ЧЕРТЫ ДРЕВНЕСЛАВЯНСКОГО СЕМЕЙНОГО ПРАВА

Вопросы древнерусской истории нельзя назвать стоящими на очереди в нашей историографии. Давно затих некогда преобладавший интерес к проблемам так называемого Киевского периода. Но причину такого затишья едва ли можно искать в том, что основные из них признаны решенными. Напротив, ближе к истине будет сказать, что наша историческая наука охладела к их изучению, утомленная противоречиями и спорами, в основе которых слишком часто чувствовалась недостаточность данных для решения поставленных широких задач.

И менее догматичная, более критически настроенная, часто скептичная по отношению к общим построениям, новая историческая литература стала их обходить, отдавая лучшие свои силы другим вопросам, для работы над которыми нашлись обильные материалы, вопросам позднейших периодов. А представления об основах древнерусского быта продолжали жить научной жизнью почти исключительно в общих курсах русской ли истории или истории русского права '. При таких условиях понятно, что в научно-литературном обороте остаются подчас рядом, непримиренные и необобщенные, элементы старых разрушенных теорий с новыми выводами и наблюдениями.

Рассыпанная храмина древнерусской истории требует систематического пересмотра. Но едва ли такой пересмотр может ставить себе задачей, подобно знаменитым теориям старой классической литературы русской истории, найти одно основное начало — родовое, общинное или иное, — чтобы из него объяснить все существенные особенности древнего быта. С другой стороны, критическое изучение этих теорий составляет особую задачу, более существенную для истории нашей научной мысли в XIX ст., чем для разработки истории древней Руси. Более целесообразным представляется другой путь: непосредственного наблюдения имеющихся данных и их обобщения, путь строго эмпирический.

Однако в чистом виде и он едва ли возможен: данные источников для древнего периода столь отрывочны, что простого сопоставления их часто недостаточно для того, чтобы раскрыть их истинный смысл, тем более что понять его — значит для людей нашего времени отрешиться от своих привычных понятий и усвоить, по возможности, воззрения иной, давно минувшей культурно- исторической эпохи. Вот почему трудно согласиться с мнением Н. А. Максимейка 1>2 о том, что следует «давать только то, что содержали в себе памятники, и толковать добытые результаты самостоятельно, не прибегая к искусственному освещению из источника теории и сравнений», что «идти строго индуктивным путем» значит «идти без указки предвзятых мыслей и без помощи аналогий». Едва ли подобное требование выполнимо, да едва ли его выполнение и желательно. «Самостоятельный» путь Н. А. Максимейка, путь личных размышлений над материалом не может быть путем, свободным от предпосылок, так как мысль исследователя не есть tabula rasa [чистая доска], а избегать сравнительно-исторического метода — не значит ли относиться с чрезмерным доверием к привычным категориям собственной мысли, вместо того чтобы воспитывать ее на изучении явлений, родственных с изучаемыми не только по конкретным чертам, но и по принадлежности к сродному культурно-историческому складу быта? И едва ли существует более безопасный, в научном смысле, путь к толкованию явлений прошлой жизни, как наблюдение над сходными сочетаниями и взаимоотношениями черт быта, норм права, элементов мировоззрения у различных народов, живших в сходных исторических условиях.

Нельзя, впрочем, отрицать законности опасливого отношения к пользованию историческими аналогиями. Ими часто злоупотребляли, перенося на изучаемое явление черты других, признанных аналогичными. Это нередко искажало выводы, компрометируя и самый метод. Указанная опасность одинаково сильна и при сравнении черт исторической жизни различных народов и при пользовании так называемым методом «переживаний», например, при сравнительном изучении древнего права, с одной, и современного обычного права, с другой стороны: легко, идя этими путями, внести в вырабатываемое представление об изучаемом явлении черты ему чуждые, заимствуя их либо из чужого быта, либо из позднейших эпох, новообразования которых ошибочно приняты за архаизмы. Но все эти оговорки нимало не умаляют значения сравнительного метода. Избежать возможных ошибок можно не устранением плодотворного метода, а осторожностью в пользовании им.

С другой стороны, разочарование в прежних стройных теориях, вполне законное само по себе, не должно вести к скороспелому разрыву научной традиции. Напротив, выделение из завещанных ими результатов того, что может и должно быть принято, — естественный исходный пункт упомянутого необходимого пересмотра вопросов древнерусской истории.

Одним из таких результатов, особенно ценных для целей моих очерков, нельзя не признать понятия «задруги», или «семейной общины», выдвинутого Ф. И. Леонтовичем  для объяснения древнерусского быта . На понятии этом придется несколько остановиться, не потому чтобы представлялась возможность сказать о нем что-либо новое, но потому, что оно, отчасти по вине самого создателя задружной теории, отчасти по другим причинам, обросло в нашей научной литературе некоторыми недоразумениями; их надо устранить, прежде чем формулировать то определение «задруги», которым придется пользоваться в дальнейшем изложении.

Несомненную заслугу Ф. И. Леонтовича составляет привлечение югославянского и западнославянского материала для выяснения основ семейного быта и гражданского права древней Руси. Но мысль его под влиянием этих ценных аналогий направилась в иную сторону — к созданию теории, пытавшейся из найденного «задружного» начала объяснить весь склад древнерусской жизни: «задружный принцип общей думы, единения, уговора» оказался лежащим «в основе вечевых и княжеских отношений» и, таким образом, перенесенный в несвойственную ему сферу не мог не потерять значительную долю не только своего научного значения, но и своего реального содержания, превращаясь в растяжимое и мало определенное начало общинности, под которое подводятся самые разнохарактерные явления. В частности, стремление объяснить из «задруги» происхождение территориальных общин, образовавшихся будто бы простым разрастанием «первичной задруги», привело к неудачному отождествлению с задругой верви Русской Правды поддержанному неточным и произвольным переводом статей Полицкого статута ь, в которых встречается слово «врвь»  .

С другой стороны, то же расширение понятия «задруги», давшего столь драгоценный ключ к пониманию процесса как старославянской, так и позднейшей колонизации, в связи с изучением форм дворищного расселения, хозяйства и землевладения, привело у некоторых исследователей к преувеличенному подчеркиванию экономической, трудовой основы старой земледельческой семьи, затушевавшему различие «семейной общины» от позднейших явлений сябровства, складничества, искусственной, договорной семьи и т. п.; кровная связь, лежащая в основе так называемого задружного начала, стала представляться второстепенной чертой, чуть не случайным элементом старого семейного быта, особенно ввиду социально-экономических аналогий его с иными формами земледельческого быта, так богато развившимися на русской почве '.

Не эти ли черты историографических судеб понятия задруги объясняют возникшую против него реакцию и отрицание? Пример такого отрицания находим в трудах В. И. Сергеевича8. Полемика авторитетного историка русского права против введения этого понятия в толкование явлений древнерусского права"немногословна. Легко и метко устранив аналогию «задруги» и русской верви3, В. И. Сергеевич замечает: «Южнославянская задруга и сама не древнего происхождения; она не старее XV века»,— и поясняет в другом месте4: «Такая семейная община весьма позднего происхождения; ее не было еще в XIV веке; с южнославянской задругой случилось то же, что с русской крестьянской общиной: явление новой истории перенесли в седую древность», ссылаясь при этом на работу Пейскера 5 9 и на «заслугу правильной постановки этого вопроса и основательного его решения» Стояна Новаковича 6'10.

Тут перед нами новое надоразумение, давно выясненное польским и чешским критиками Пейскера 7. Нельзя не согласиться с отзывом В. И. Сергеевича о превосходном труде Новаковича и тем более не пожалеть, что он взглянул на выводы Новаковича глазами не самого ученого серба, а г. Пейскера, не сумевшего различить «родовой общины» от неразделенной семьи, ни понять терминологию Новаковича, который «сельской задругой» называет то, что мы зовем сельской общиной, нигде не смешивая ее, подобно Пейскеру, с «задругой» в смысле большой семьи, для обозначения которой слово «задруга» стало техническим термином лишь в условном научном употреблении.

Настаивая на том, что сербская старина не знала сельской общины, ни тем более сельского общинного землевладения, Новакович указывает, что в древности реальной бытовой единицей была не эта община, а село иного типа — группа «кучь» (огнищ или дымов), считает даже излишним настаивать на «происхождении села из задруги, расширенной семьи и племени», так как это «обстоятельство, которое у нас видно по самым именам» (патронимическим), и не только далек от фантастической мысли, будто семейная задруга возникла в XV в. под влиянием податной системы, но указывает ряд данных относительно существования семейных общин в 7—11 мужчин, maximum 13—16 в XIV в. В «неразрывную связь» с финансовой системой государства Новакович ставит «устойчивость и развитие» задруг, а никак не их происхождение  , тем более что сербский государственный строй в эпоху Законника Душана 12 и система властель- ского крупного владения не только не были благоприятны задруге, но часто открыто действовали против нее по тем же мотивам, по которым и фирман 1766 г. направлен против обычая христиан жить в задруге, избрав одно лицо старейшиной: «потому что этим уменьшаются доходы, которые они платят». Как правительственная податная система, так и феодальные владельцы стремились единицей обложения платежами и повинностями считать не сложную задругу, а индивидуальную семью (инокоштину), отдельный двор (кучу), содействуя своим давлением разложению более крупных единиц сельского семейно-общинного быта.

Воззрение, согласно которому исходным пунктом истории гражданского права славянских народов (точнее, вообще народов арийского корня) надо признать семейное право задружного типа, можно назвать прочно установленным  . Как бы ни были разнообразны бытовые судьбы славянской семьи в зависимости от тех или иных условий расселения, колонизации и хозяйства, политической и социальной организации; как бы, с другой стороны, ни разрешился в науке сложный и спорный вопрос о происхождении этой семьи из иных доисторических форм племенного быта, существенно отчетливо установить основные черты того семейного обычного права, которое составляет в границах доступного историческому наблюдению прошлого древнейший момент истории славянского права 13. Богишич 14 и Кадлец 15 исходят в характеристике этого права из отрицания всякого качественного различия, в правовом отношении, между многолюдной семейной общиной и малой семьей, между задругой и инокоштиной, признавая их правовой строй тождественным. Суждение это возникло естественно в противовес часто встречавшемуся смешению большой семьи (rodinny nedil) и родовой общины (rodovy nedil) и преувеличению значения количественного состава тех или иных семейных общин |0. Однако трудно принять это мнение без существенных оговорок. Приведу его так, как его резюмирует Кадлец: «Как и в задружной семье, так и при инокосной, отец семьи не владелец семейного имущества.

Оно принадлежит всей задруге, всем членам семьи, и отец, живущий в общине с взрослыми сыновьями, не имеет права располагать семейным имуществом без согласия сыновей, и это не только по отношению к распоряжению при жизни, но и по отношению к распоряжению на случай смерти, так что и завещания отец инокоштины не может сделать без согласия сыновей. Так же как в задруге, так и в инокоштине отец семьи в имущественном отношении только старейшина семейной общины, и может как старейшина быть заменен одним из своих сыновей, если по какой-либо причине не способен исполнять должность старейшины. Так в инокоштине, как в задруге, сыновья могут, особенно если женились, требовать раздела имущества. По смерти отца настают в инокоштине такие же отношения, как в задруге: все остается in status quo [в существующем положении], конечно, если братья хотят оставаться нераздельными»^ этой характеристике инокоштины, установленной Бо- гишичем   на основании современного обычного права южных славян, она действительно сливается с задругой во всех существенных чертах, и Кадлец прав, когда настаивает на тождестве в правовом строе многолюдных задруг с теми малыми задругами, которые Бо- гишич назвал инокоштинами. Но, с другой стороны, для Богишича инокоштина, равная индивидуальной семье по составу, противополагается вместе с задругой городской семье по правовому строю. Отношение же Кадлеца к этому существенному вопросу для меня не ясно, так как он видит, например, следы задружной общины у словинцев в том, что «еще теперь, под влиянием старых традиций, словинский крестьянин хозяйничает до смерти, хотя бы имел и нескольких сыновей, давно взрослых и далеко более способных вести хозяйство, чем он сам: сыновья у него как бы в услужении». Казалось бы, что тут перед нами строй отношений, резко отличающийся от задружных. Тот же Кадлец указывает, что, по чешскому праву, хотя отчуждение имущества недопустимо без согласия членов нераздельной семейной общины, «но дети не могли препятствовать распоряжениям отца относительно родового имения, пока жили нераздельно» ,2. Даже относительно правильности характеристики современной сербской крестьянской семьи Богишичем некоторые сомнения выражает Милан Маркович 13,17. указывая на принцип сербской судебной практики, что между отцом и детьми не может быть задружных отношений, так как между ними нет общности имущества; так и современное швейцарское право, признавая задругу — Gemeinderschaft, сохранившуюся в некоторых кантонах, не допускает, чтобы родители с детьми могли составить настоящую общину ввиду неравноправия лиц.

Полное тождество семейно-имущественных отношений в союзе отца и детей, с одной, и более сложных семейно-общинных организаций, с другой стороны, едва ли может быть установлено с достаточным основанием для какого бы то ни было исторического периода. Но и настаивая на их различии, мы не придем к отрицанию неразрывной внутренней связи между правом индивидуальной семьи и так называемых «семейных общин». Напротив, рассмотрение их характерных черт ведет к признанию их органической и генетической взаимной связи, вскрывая общую им обычноправовую и историческую основу. Она выясняется на анализе, во-первых, отношения семейного права к вопросу об имущественных правах членов семейного союза, о владении, распоряжении и наследовании, и, во-вторых, форм семейной организации.

Вышеприведенная установленная Богишичем сравнительная характеристика инокоштины и задруги легко может привести к представлению, что перед нами в обоих случаях своеобразный вид совладения. Ряд попыток подвести представление об имущественном праве древней семьи — простой и сложной — под современные юридические понятия привел к значительным разногласиям. Одни, как, например, хорватский ученый Спевец 14,18, видят в задруге общность имения, совладение, так что задру- гари — участники общих правовых взаимоотношений, субъекты прав на задружное имущество, а не члены какого-либо высшего правового организма без самостоятельного значения юридических лиц. Другие такому определению противопоставляют различие моментов развития семейного союза, подчеркивая, что в древнейший период лицо было в столь сильной зависимости от задруги, что не могло проявлять своих прав как прав сколько-нибудь индивидуальных, так что о каком-либо праве собственности отдельного задругаря как совладельца не может быть и речи: права, вытекающие из собственности на имущество, принадлежали целому, задруге, а не членам, составляющим ее в каждый данный момент; лишь постепенно, по мере разложения основ старого за- дружного права, задруга все больше приближается к совладению, принимая характер корпорации  . Основанием для этой последней точки зрения, отрицающей по существу за отношением членов древнейшего семейного союза к семейному имуществу характер совладения, служит отсутствие у них первоначально права распоряжения своей долей в общем имуществе, так что самое понятие о такой доле, которое можно конструировать как так называемую Anwartschaftsquote [долю в праве на преемство], лишено всякого реального и юридического бытия  . Чтобы осмыслить этот тип имущественного права, Г. Кон применяет к нему понятие германской «gesammten,Hand», общего, нераздельного владения. И вопрос этот получает особое значение при свете разногласия относительно строя древней индивидуальной семьи, и прежде всего относительно того, можно ли говорить, при таком складе семейно- имущественных отношений, о каком-либо наследовании.