Пещерное искусство, живопись древних людей

 

«Эврика» 1970. Ищу предка

 

 

Пещерное искусство, живопись древних людей

 

 

 

Искусство человека и «искусство» животных.

 

Дарвин изучал пение птиц (известно, что германские любители чижей знают девятнадцать оттенков их «колоратуры», которые меняются из года в год), наблюдал, как животные (птицы и крысы) украшают гнезда, норы, тащат блестящие вещи, крылья насекомых, яркие листья. Известен интерес животных к различным краскам. Все это внешне похоже на какие-то зачатки искусства.

 

Дарвин не решает вопросы, а только спрашивает себя и других: есть ли какая-либо преемственность между этим звериным украшательством и человеческим искусством?

 

Мы понимаем, что главные причины происхождения искусства не животные, а человеческие, общественные. Но от Дарвиновой задачи не отмахнуться.

 

Какова физиологическая основа искусства? Какие процессы происходят в мозгу, в организме человека, наслаждающегося искусством или совершенно равнодушного, человека, исполняющего чужие произведения или творящего собственные? Несомненно, что эти процессы, во-первых, необыкновенно сложны, а во-вторых, почти совсем не изучены. Мы знаем только, что «мороз продирает по коже», когда слышишь чудесную музыку. Еще знаем, что музыка оказывает странное действие на многих животных (кобры!), и даже, как выяснилось недавно, растения растут лучше или хуже под воздействием определенных мелодий. Кроме физиологии звуков, очевидно, существует физиология цветов, запахов.

 

Обезьянолюди были, конечно, много сложнее и умнее любых обезьян. А ведь даже обезьяны активно воспринимают определенные краски, звуки.

 

Но как это все мало изучено, как мало опытов, мало наблюдений!

Может быть, их мало из-за того самого презрительного: «Ну какое это имеет отношение к великому человеческому искусству?»

 

Идет время. Человек, самолюбиво защищая свое право на первое место в животном мире, сейчас, в середине XX века, пожалуй, больше интересуется не своими отличиями, а сходством с животными. Даже то, в чем мы схожи с собаками, крысами, комарами, оказывается невероятно сложным и еще во многом непонятным.

 

Конечно, и сходство и различия царя природы и рядовых подданных — в общем одна проблема, но именно сейчас, когда задача находится под обстрелом ультрасовременных наук (кибернетики, бионики, биофизики), именно сейчас мы начинаем, пожалуй, с большим уважением относиться к обезьяне и комару.

 

Теперь признаемся, что очень мало знаем о змее, качающейся в такт мелодии, о быке, бросающемся на красное, о сороке, ворующей блестящие металлические опилки для украшения гнезда.

 

Легко быть пророком, предсказывая великие и даже величайшие открытия в этой области!

Обезьянолюди, еще не рисовавшие и не лепившие, были, очевидно, неравнодушны к определенным видениям, краскам и звукам. Этнографы собрали много фактов об искусстве первобытных народов. Конечно, ни одно самое отсталое племя на земле не живет теперь на уровне первых художников и тем более их «безыскусных» предков. Но наблюдения, проделанные в Австралии, Океании, Огненной Земле, среди бушменов, эскимосов, показали, что в искусстве этих народов громадную роль играют ритм, симметрия: симметрия в рисунках, ритм -и в музыке, и в танце, и в ожерелье, где правильно чередуются большие и маленькие зубы зверя. Наверное, сотни тысяч лет назад у обезьянолюдей уже была (унаследованная из животного прошлого) тяга к ритму, симметрии. Потом они сумели перейти от пассивного наслаждения «приятными ритмами» к активному, то есть к творчеству. Сначала обезьянолюди брали от мира все как есть: палки, травы, звуки, краски. И вот величайшее событие: заострили палку, оббили гальку, создали первое орудие, потом более сложное — каменное ручное рубило, с которым не хотели расставаться в течение тысячи веков.

 

Давно замечено археологами, что рубила, каменные треугольники, которые когда-то сжимала рука питекантропа и неандертальца, имеют довольно правильные, симметричные формы. Доказано, что эта симметрия отнюдь не диктовалась «производственными нуждами». Просто у него была потребность, у нашего шерстистого прадедушки, обточить свое орудие симметрично. Тут производственные нужды сливаются с какими-то другими: вся техника, наука, искусство объединялись тогда в одном каменном ручном рубиле. Конфликт физиков и лириков был, пожалуй, невозможен: вся физика и вся лирика заключалась опять же в одном ручном рубиле.

 

В эпоху Мустье, при неандертальцах, начинается медленное разделение техники и искусства, пока, примерно 400 веков назад, не происходит великий взрыв, переворот: появляются замечательная пещерная живопись и гравюра на кости — явления, конечно, не менее сложные, чем живопись древних египтян, Андрея Рублева, Рафаэля, Сезанна.

 

Вот обо всем этом: о красоте первобытного мира, о звуках, красках и запахах земли 100 тысяч, миллион лет назад, о необыкновенной тайне творчества — мы говорили и размышляли во время долгих странствий по горным дорогам.

 

Мы у цели. Несколько километров идем по зеленой траве, пересеченной полосами из тысяч красных тюльпанов. Вершины дальних хребтов уж розовеют, под розовой полосой — коричневая, еще ниже — темная; небо бледное, почти подмосковное (только днем оно станет совершенно синим). Примерно через час мы проникаем в узкое ущелье, где шумит, бормочет и, спотыкаясь о камни, стремительно сбегает вниз Зараут-сай. Ширина его один шаг. А справа и слева вздымаются отвесные стены ущелья, по сравнению с которыми поток представляется совсем ничтожным.

 

А ведь все это громадное ущелье он и вырыл, маленький ручеек, каким был и миллион веков назад. С виду он торопится, бежит, а скалы и горы незыблемы. На самом же деле он никуда не торопится, а горам не устоять. Он начал много раньше, чем появился первый человек. Когда-то, миллионы лет назад, он тек где-то на уровне вершин, потом все уминал, углублял, размывал ущелье, буравил, обходил твердые места, вгрызался в мягкие, и вот сегодня его обступили высокие скалы, удивленно разглядывая создавшего их карлика. Еще через 10, 20, 40 миллионов лет долина, наверное, углубится, горы станут много выше, круче.

 

Упасть и разбиться с 5 тысяч или 200 метров — это как-то даже благородно, трагично, все-таки была опасность, была высота... Но грот — в 10 — 12 метрах над дном ущелья. Разбиться с 10 метров как-то нелепо, почти смешно, а между тем разбиться очень даже просто: стены гладкие, внизу река и острые камни. .

 

Наш проводник пастух Норбек взлетает наверх быстро и легко, как серна. Он даже не понимает, как можно в горах медленно ходить. Мы же ползем осторожно и неуклюже. Ноги наши вступают в явное противоречие с руками: руки — вверх, а ноги — вниз; наконец с помощью Норбека делаем последние усилия и ныряем в грот, отбрасывая предательскую мысль: «Как слезать будем?»

 

Мы видим желтовато-бурые изгибы стен и потолка: первобытный камень, первый холст первых художников. По стенам и потолку везде красные фигуры, словно разом высыпавшие при нашем приближении.

 

Большая часть рисунков, в том числе самые интересные, в полумраке утренних теней и слегка прикрыта теплым, мягким чехлом из пыли.

 

Потом мы смотрим вниз. Шум Зараут-сая не ослабляет, а как-то усиливает великую тишину. Вся природа выглядит как древний этюд, нарочно не законченный мастером, чтобы работа никогда не кончалась. Мастер ворчит и тихо перебирает камни.

 

Пещеры и скалы Земли покрыты сотнями тысяч рисунков. Сейчас мы только начинаем видеть первобытную планету, разрисованную древнейшими художниками: несколько десятков знаменитых пещер с рисунками во Франции и Испании. Сотни разрисованных с скал в Скандинавии, Карелии. Недавно открыты скалы с цветными изображениями на Памирском высокогорье. Сотни тысяч изображений в горах Закавказья. Тысячи рисунков на крутых береговых скалах Лены, Енисея, Ангары, Амура.

 

Африканский воздух, видно, благоприятен для всяческой живности, в том числе и нарисованной... В мертвой Сахаре фрески Тассили, скалы Ахагарра. Тысячи пещерных рисунков в Эфиопии. На юго-западе Черного континента — в одном из пустыннейших мест земли, на горе Брандберг — знаменитое и таинственное изображение «белой дамы», за которой следует угрюмый черный скелет, дамы, появление которой один из лучших знатоков первобытной живописи, А. Брейль, объяснял влиянием далекой древнекритской культуры.

 

Земля — вся в целом — оказывается громадной, великолепной картинной галереей... Но самое смешное, что многие весьма ученые мужи еще не знают или не хотят знать об открытии галереи; все та же старинная идея: «Куда им, древним, диким, до нас!»

При этом случаются эпизоды грустные и веселые.

Веселый эпизод: группа студентов отправилась на Енисей, где нашла и зарисовала несколько новых наскальных изображений.

 

Изображения любопытные, хотя похожие на сотни других так называемых сибирских писаниц. Однако несколько солидных искусствоведов с высокими учеными степенями приветствовали студентов как «великих первооткрывателей», сделавших «второй шаг» после открытия пещерной живописи во Франции и Испании. Ей-богу, они не подозревали, эти профессора-искусствоведы, как много рисунков оставили древние.

Бывает хуже: известна докторская диссертация «успешно защищенная, в центре которой — опровержение рисунков: «не было древних рисунков, и все».

 

Такой великолепной живописи, как в пещерах Франции и Испании, мало во всем мире. Почему же на территории остальной планеты подобных шедевров нет или почти нет?

Конечно, во Франции и Испании жили художеств венно одаренные племена. Но много ли мы знаем о своих пещерах?

 

Биолог Рюмин несколько лет назад нашел в Каиновой пещере громадные изображения лошадей, носорогов, по стилю близкие к первобытной живописи Франции и Испании. Никто не ожидал такого на Урале. Правда, Рюмин увлекся: ему уже грезились громадные рисунки в натеках Каппо-вой пещеры, а в выступах уральских утесов и скал — колоссальные изображения верблюдов и других животных. К сожалению, он поторопился разослать статьи, где сообщал о фресках, которым едва ли не 100 тысяч лет, о культуре, будто бы породившей едва ли не все культуры, в том числе французских и испанских художников...

 

Это, конечно, «перегиб», но действительные находки Рюмина очень интересны.

Наверх, в грот, поднимаем ведро воды, обмываем рисунки и, подобно древним шаманам, ждем солнца, чтобы с первым лучом исполнить свои заклинания.

Солнце поднимается и вдруг освещает красные фигурки быков и охотников. Это длится всего несколько минут каждые сутки. А за всю историю рисунков из этих минуток можно сложить столетие.

 

В солнечные мгновения археологи выстреливают кадры цветной пленки.

Потом мы снова садимся и смотрим. Смотрим и молчим. Быки, мастерски нарисованные выцветшей от тысячелетий охрой; стремительные фигурки охотников с луками и собаками, какие-то таинственные фигуры в колоколообразных одеяниях. Еще фигуры и какие-то знаки: один похож на ключ, другой — на жука (они посветлее, верно, на несколько тысячелетий моложе). И наконец, надпись из корана—совсем светлая, ей нет и тысячи лет.

 

Грот у самого входа в ущелье. Сидящего в гроте снизу не видно. Пожалуй, это лучшее место для засады на пути быков, идущих по ущелью. Может быть, животных гнало сюда солнце, и они хотели скрыться в прохладных расщелинах.

«Пещеры, где палящим днем таятся робкие олени... »

 

Одни охотники, наверное, сидели в гроте с рисунками, другие подползали с тыла, и сотни быков падали на землю, окрашивая кровью камни Зараут-сая и отдавая мясо с костями своим победителям. Победители хотели рисовать. Может быть, они это делали, дожидаясь добычи или на досуге, спокойно, сознательно «отвлекаясь от текущего момента»?

Пространства, заполнявшиеся древними изображениями, обычно под стать самим рисункам и художникам: бивень мамонта, лопатка орла, рог северного оленя, стены и потолки пещер и скал.

 

К сожалению, в ложе Зараут-сая мало надежд найти кости или первобытные орудия. Каждый год река наполнялась тающим снегом и за тысячелетия унесла все... Но, может быть, совсем рядом, в неоткрытых пещерах, орудия, остатки пиршеств, костров и, наконец, кости тех охотников, которые сидели здесь и, слушая говор Зараут-сая, ждали зверя и рисовали.

 

Самое интересное на фресках, пожалуй, быки. Это дикие яки или туры, которых уже давным-давно не встретить в здешних краях.

Быки нарисованы мастерски и к тому же обладают знаменитой родней. Быки шествуют по стенам десятков знаменитых приледниковых пещер Франции и Испании, а рядом с ними олени, бизоны, козлы, мамонты... Громадный «зал быков» в пещере Ляско, во мраке, над подземным потоком, среди фантастического изгиба стен. Темные быки будто парят над стадом диких лошадок, и между крупными зверями несколько маленьких желтовато-красных оленей.

 

Мрачный, полный достоинства козел из пещеры Кастильо весь в движении, ритме. Детали недорисованы, будто искушенный художник знал, что, если дорисует, хуже будет, тяжелее.

Нежная, трогательная лань из Альтамиры.

Мамонт из Фон-де-Гом... По рисунку ученые восстановили неизвестные детали строения хобота (потом на севере нашли целую сохранившуюся тушу зверя: детали подтвердились).

 

Подлинность всех этих «зверей» доказана несколькими способами.

В одних пещерах зола, кости, каменные орудия (то, что мы называем культурным слоем) закрывали полностью или частично некоторые настенные рисунки: значит, последние обитатели этих пещер уже пировали у костров, освещавших громадные фрески, нарисованные прежде.

 

Возраст культурного слоя этих пещер определяется теперь довольно точно: от 15 до 30 тысяч лет — эпоха кроманьонцев.

 

В других пещерах геологи четко определяют время завала, когда единственный вход на десятки тысячелетий становился недоступным. Знаменитый французский ученый Норбер Кастере, автор книги «30 лет под землей», должен был нырнуть в невидимое подземное озеро, чтобы, вынырнув, открыть пещеру Монтеспан с ее замечательными скульптурами.

 

Другой прославленный изыскатель, Бегуэн, полз десятки метров вместе с сыном по необычайно узкому тоннелю. В то же время два юных Бегуэна карабкались по двум соседним тоннелям, и в конце концов все встретились в громадном подземном дворце, украшенном множеством первобытных рисунков. Дворец получил название «Пещера трех братьев». В одном из углов пещеры Бегуэн разыскал ступку для растирания краски и другие вещи древнего художника, забытые много тысяч лет назад.

 

В другой пещере нашли незаконченный этюд — на лопатке орла, валявшейся на дне, было начертано изображение оленя, и абсолютно тот же, но уже законченный рисунок был рядом, на известковой стене пещеры. Маленький эпизод из жизни художника 150-х веков до нашей эры.

 

Наконец, еще доказательство «неподдельности»: одни рисунки безжалостно нарисованы на других: раскрашенные львы движутся поперек контуров пасущихся оленей; перемешиваются, как бы заходя друг в друга, бизоны, олени, мамонты. Одни старше других. Может быть, на год, или век, или несколько тысячелетий. При этом предки и потомки стихийно создали неожиданные, прекрасные, смелые композиции, хотя каждый из них рисовал только своего зверя. (Специалисты полагают, что перед очередным сеансом художник, возможно, размазывал краску по стене — старые фигурки исчезали, и по краске вырисовывался новый контур; однако спустя тысячелетия краска полностью или частично сошла, и мы видим несколько «звериных слоев» одновременно.)

 

В Зараут-сае потемневшая и более светлая красная краска разных фигур явно свидетельствует, что стены пещеры использовались для живописи не раз...

Самой темной, то есть древней, краской нарисованы быки, менее совершенные, чем их приледниковая родня, но достаточно хорошие, чтобы вспомнить о ней.

Мы сумели спуститься вниз, съели припасенную банку консервов, выпили чистой прохладной воды, послушали тишину.

 

Разговор о тайне древнейшего искусства должен был начаться и поэтому начался.

Я неосторожно заявил, что вот-де кроманьонец развил мозг и сразу создал пару десятков орудий и сотни великолепных рисунков: переворот в технике повлек за собой революцию в искусстве. Археологи ухмылялись.

—        Все у тебя просто: технику подразвил, искусство расцвело.

—        Да нет, я этого не говорю, я знаю, что лучшие византийские фрески и иконы создавались на закате империи, а у немцев и итальянцев лучшие композиторы были до объединения и усиления Германии и Италии. Но это в наше, сложное время.

—        Да. и у первых людей тоже ни черта не поймешь. Пришли кроманьонцы, поселились, охотятся у ледника, совершенствуют свои кремни, начинают рисовать: период Ориньяк, длившийся несколько тысяч лет. Со временем рисуют все лучше — сперва только очертания, контуры, потом стали делать гравюры, штриховку; фигуры еще одноцветные, но мастерство уже высокое. Вдруг наступает так называемая эпоха Солютре (все названия в честь пещер и находок). Солютре — это еще несколько тысяч лет. Легче произнести, чем представить. Ведь вся наша цивилизация — древние, средние и новые века, вместе взятые, — пожалуй, короче, чем это самое Солютре.

Так вот, в Солютре происходят великие технические открытия. Изобретается такой совершенный каменный наконечник для копий и дротиков (луков еще нет), какой обычно встречается много позже — через 10 — 15 тысяч лет — в неолите, новокаменном веке.

Ты представляешь, что такое обогнать технику на 10 — 15 тысяч лет?

 

Я делаю вид, что представляю.

—        Трудно нам разобраться во всех событиях и перипетиях тех веков, но несомненно, что в технике была преждевременная революция, искусство же в солютрейские времена явно затухает. Сейчас в науке гуляют гипотезы, отчего бы это могло произойти?

—        Все силы людей ушли в технику, было не до лирики...

—        Пришла суровая, техническая, низкорослая раса, подчинившая художников-кроманьонцев.

 

Сейчас ты спросишь, конечно: «А отчего в самом деле произошел этот спад?» Отвечаем ясно и четко:

«А кто его знает?»

 

Затем наступает так называемая эпоха Мадлен. Совершенные наконечники исчезают: они слишком дороги для такого, в общем, низкого уровня цивилизации; позже, через 10 тысяч лет, к этим наконечникам вернутся (вернее, изобретут их снова), и они себя оправдают... Техника Мадлен в общем мало отличается от техники Ориньяк (легко изготовляемые костяные наконечники!). Но искусство вдруг снова резко оживляется, причем стиль, манера таковы, будто Солютре вовсе не было, будто минуло всего несколько лет, а не десятки веков со времен первых, ориньякских художников.

 

Рисуют в Мадлен там же и так же, только еще лучше. Мадлен — это расцвет, апогей. Здесь употребляют несколько красок, знают перспективу, отлично передают движение. Если употребить современные термины, то Мадлен — это расцвет древнейшего импрессионизма... В эти-то века и создается лучшая живопись Альтамиры, в которую не верили скептики XIX века. Тогда появились и быки Ляско (по измерениям, произведенным новейшими техническими приемами, время обитателей Альтамиры — 15500± ±700 лет; Ляско — 15516 ± 900 лет).

 

То был неслыханный расцвет «звериной живописи» (людей почти не рисуют). Когда глядишь на эти изображения, кажется, что мы уже переходим во времена Египта, Греции, Рима, Возрождения, что стовековой пропасти от этих быков и бизонов до первых пирамид не существует.

 

Но после эпохи Мадлен великий ледник начинает отступать на север, подчиняясь тем же таинственным законам, которые прежде гнали его к югу. Становится теплее, техника в общем прогрессирует, труд, охота, жилища совершенствуются, но искусство, как всегда, своевольничает.

 

Великая живопись Мадлен исчезает. Искусство совершает странный, неожиданный ш ворот и как бы ныряет в ту самую стовековую пропасть, о которой только что говорилось.

На зараут-сайских быков несутся люди и собак и в этом сразу целая эпоха, потому что в великих пещерах Франции и Испании человеческих изображений почти нет. Звери там органически «не выносят» присутствия людей. Зато эти звери огромны, до 2 — 3 метров, иногда в натуральную величину, словно никто и ничто не мешает им разгуляться на стенах древних пещер.

 

А здесь, в зараут-сайском гроте, бегут быки, их атакуют собаки, вдоль щели (естественной линии, пересекающей стену) вытянулись еле намеченные, стилизованные тонкие фигурки охотников, натягивающих луки. И вот уже стрелы несутся и впиваются в быков.

 

А справа и слева, как бы выстроясь вдоль выступа скалы, идут к быкам какие-то странные фигуры, одетые в колоколообразные капюшоны. У этих фигур луков нет, лишь какие-то трещотки или топорики, но они явно принимают участие в охоте.

 

Археолог, этнограф для расшифровки сравнивает. Сравнение — очень сильное оружие, тем более что другого вооружения для этого случая почти нет. Подобные изображения известны: далеко отсюда, на другом конце Старого Света, в юго-восточной Испании и Северной Африке.

Скалы юго-восточной Испании покрыты быстро несущимися фигурками оленей, в стремительном движении несутся люди, летят стрелы. Фигуры мелки, как в Зараут-сае. Звери и люди изображены вместе, бегут собаки, натянуты луки

—        все как здесь.

 

Каждый год в Европе, Африке и Азии открываются новые скалы и гроты с маленькими, стремительно несущимися фигурками. Изображения выполнены в лучшем современном стиле — передается прежде всего основное настроение, движение, динамика. Лишние детали, которые могут помешать целому, отбрасываются.

Возраст этих фигурок уже расшифрован. Это мезолит, среднекаменный век.

Примерно десять тысяч лет до нашей эры.

 

Ледник тогда отступил, с ним ушли его громадные звери

—        северный олень, мамонт, бизон. Происходит новая техническая революция: люди выходят из пещер, начинают селиться «под небом» (научились, да и потеплело), овладевают великим оружием грядущих тысячелетий, луком и стрелами, приручают собаку.

Тысячи фигур со стрелами и собаками «пробегают» от Северной Африки до Средней Азии. Дальше, насколько мы знаем, не идут. Лишь через несколько тысяч километров начинается область новых наскальных изображений — Сибирь. Но там другие рисунки, другая культура.

 

Здесь еще много неведомого, непонятного.

Десятки и сотни веков назад протягивались таинственные связи от Испании до Памира; люди, которые жили здесь, близ Зараут-сая, конечно, понятия не имели ни об Испании, ни о Средиземном море. Для них это невообразимое расстояние. Скорость передвижения была, как известно, не больше 20 километров в сутки. Впрочем, скорость была невелика, зато времени хватало.

 

Несутся по стене Зараута древние охотники, солидно выступают люди в «колоколах»... Г. В. Парфенов думал, что это охотники, замаскированные под дрофу, подобно бушменам, которые на охоте «переодеваются» в страусов. Однако страусов в горах Памира не было, а дрофы слишком малы, чтоб человек мог ими прикинуться.

 

Но, может быть, ответ проще: фигуры в капюшонах — женщины? Такие колоколообразные костюмы встречаются у женщин на фресках юго-восточной Испании.

 

Сначала женщина охотилась наравне с мужчиной, но с развитием оседлости, домашнего очага, материнского рода она либо помогает при загоне зверя (трещотки, шум!), либо просто сидит дома, но приносит мужчине удачу, колдуя и заклиная, и тем самым заслуживает свое право на добычу.

Может быть, загадочные фигуры без луков, участвующие в загоне, — одно из древнейших изображений женской участи?

 

Легко критиковать тех, кто нашел десяток «лишних» изображений: мы сами это испытали, попав в Зараут-сай. Я делал великие открытия раз двадцать: видел пещерного медведя, готовящегося к броску, громадные неясные изображения то ли тигра, то ли другого зверя... Горы наклоняли исполинские бычьи головы, по скалам стремительно неслись красные и темные охотники. Членам экспедиции Парфенова показалось даже, что они обнаружили грубое изображение карты ущелья.

 

Но все это была игра света, природных красок, черных гротов, желтых вершин.

Тысячи причудливых трещин и натеков могут обмануть кого угодно. Прибавьте к этому то особое влияние, которое оказывает на «свежего человека» глухое, загадочное ущелье.

Мы проходим в тот день больше двадцати километров, раз пятьдесят переходим Зараут-сай, который бежит то справа, то слева, то под нами. Время от времени укрываемся от горячих лучей под сухой ароматной арчой или под громадной зеленой кроной карагача. Каждый раз, останавливаясь, пьем горную воду — уж очень жарко и очень приятно.

И снова идем по ущелью, и снова на каждом шагу нам чудятся пещеры, изображения. Заходим в гроты и углубления — там тишина и прохлада, и вдруг попадаются иглы дикобраза, который недавно чесался о выступ скалы.

Мы поднялись довольно высоко, а над нами, еще выше, снеговые вершины Гиссара, уходящие на восток, к Памиру...

 

Дальнейшая беседа происходила вечерней дорогой из Зараут-сая к нашей юрте. Потом в грузовике, который вез нас обратно. И наконец, в тенистом саду Термезского музея, когда у ног булькает арычок, в тени сорок градусов, а сколько на солнце, никто не знает.

Высшее удовольствие, получаемое простым смертным во время беседы со специалистом, заключается в серии вопросов, в конце которой специалист объявляет: «не знаю», «не знаем», «наука не знает» или «ишь чего захотел!».

 

Именно к этой цели я и продвигался, атакуя моих археологов, чьи силы были ослаблены жарой и коварством проблемы.

— Все вы, дорогие товарищи, вроде бы объяснить можете. И сколько лет рисункам — определяете, и Испанию с Памиром соединяете: «Люди, луки, собаки — мезолит... » А отчего, разрешите полюбопытствовать, раньше, в палеолите, рисовали иначе: только одних животных, красками и крупно — едва не в натуральный размер?

—        Ответим: у кроманьонцев в период их «лучших пещер» главное в жизни — зверь, охота. К зверю громадный интерес. Заметь, рисуют главным образом промыслового зверя, а не «страшного»: медведей, львов, тигров — совсем мало. Потом ледник уходит, крупный зверь исчезает; начинается иная жизнь — по-прежнему охотятся, да уж не так, как бывало. В мезолите начинают приручать животных, «берут курс» на скотоводство и земледелие. Поэтому рисуют дикого зверя меньших размеров, не стремясь к реалистической передаче всех подробностей.

—        А людей отчего прежде мезолита не рисовали? Может быть, их тоже до мезолита не было и пещерные фрески выполнены машинами?

—        Тут дело сложное — надо бы сначала точно разобраться, для чего они, древние, рисовали.

Хохочем: выяснилось, что многодневный разговор был без начала.

—        А в самом деле, для чего рисовали?..

Позже, в Москве, я задал этот же вопрос нескольким знакомым — людям самых различных профессий (но прежде специально не занимавшимся или же не интересовавшимся происхождением искусства):

«Предки совсем не рисовали, а затем стали рисовать зверей, прекрасных зверей. Как вы думаете, зачем?»

 

Ответы были разные, но, по сути дела, сводились к трем основным вариантам.

Вариант первый: «А кто его знает, зачем им, предкам, это надо было, нам их не понять».

Вариант второй: «Тут замешана религия, магия:' рисовали, чтобы помолиться перед охотой на этого самого, нарисованного зверя».

 

Вариант третий: «Захотелось им порисовать, вот и все: развлекались... »

Позднее я узнал, что все споры о тайне искусства, которые давным-давно ведутся среди «профессионалов» и «любителей», сводятся в общем к этим же трем вариантам.

А какой же из них нравится мне самому? Я принялся сравнивать разные точки зрения и пришел в ужас. Каждый казался мне в чем-то правым. Неприемлемые на 100 процентов просто не встречались.

 

Леонардо да Винчи: Искусство — детище, вернее, внук природы (ибо дети — это мы). «Искусство появилось из подражания человека природе».

Конечно, было подражание: утесы, трещины, натеки, похожие на звериные головы и лапы, волновали древних людей не меньше, чем нас. Подражание было, но почему однажды вдруг стали так активно подражать, творить?.. Одного «подражания» мало.

Ф. Шиллер: «Искусство — незаинтересованное наслаждение», не связанное с грубым материальным интересом. Значит, оно возникло из наиболее примитивной, древнейшей формы «бескорыстного удовольствия» — игры.

 

Игры были и у животных и у обезьянолюдей. Но неясно, отчего, в связи с чем звериные игры могли превратиться в высокое человеческое искусство. Тот, кто рисовал бизона в Альтамире или быков в Зараут-сае, конечно, испытывал «чистое удовольствие» художника, но только ли? Как понять тогда, что лучшие кроманьонские шедевры, находившиеся в темных, иногда не заселявшихся пещерах, порой проткнуты копьями, стрелами (нарисованными, а то и вполне реальными)?

Гаузенштейн (немецкий искусствовед): «Великолепная, дерзкая небрежность этих форм имеет... что-то спортивно- изящное, джентльменское». Рисовали,,;, «если погода мешала охоте», из чисто эстетические побуждений.

Вроде бы чепуху говорит Гаузенштейн, но живость, свежесть искусства схвачены верно. Так что чепуха не стопроцентная.

 

Бегуэн (известный исследователь пещер): «Если бы искусствоведы полазили вместе со мной сотни к тысячи метров по трудно достижимым закоулкам пещер, они быстро изменили бы свою точку зрения на существо искусства каменного века как «искусства для искусства».

Конечно, Бегуэн прав!

С. Рейнак (другой французский исследователь): смысл древнейшего искусства — магия, колдовство древних охотников.

Этот взгляд поддержали большинство французских исследователей, лазивших по пещерам.

Конечно, они знают, что говорят!

 

Г. Кюн (крупный специалист по первобытному искусству) : магия, религиозные обряды у первобытных племен ведут обычно к отвлеченному, нереалистическому, стилизованному искусству. Но рисунок древних пещер слишком свеж и жизнерадостен — какая уж тут магия, религия?

 

Но ведь действительно у первых художников не чувствуется тяжелой, унылой печати религии, обряда. Пожалуй, ни один из так называемых первобытных народов XIX — XX веков не рисовал так хорошо и живо, как кроманьонцы или люди мезолита (исключение — бушмены).

 

А. С. Гущин (советский исследователь, писавший в 20 — 30-х годах): искусство порождено первобытной магией и развитием коллективного трудового процесса.

Это правильный, материалистический подход. Это правда. Но вся ли правда?

Все ли причины, корни происхождения искусства умещаются в этой формуле?

 

Выходит, «о вкусах не спорят», но спорят (еще как!) о происхождении вкусов!.. Скажите, наконец, археологи: так для чего и отчего они рисовали?

А археологи отвечали мне тогда и позже:

—        Была охотничья магия, но не слишком развитая, не слишком темная и мистическая, чтобы ослабить свежесть наблюдений, рисунков, красок.

И конечно, была у древнего жителя пещер и внутренняя потребность — творить, воссоздавать окружающий мир...

—        И все-таки не ответили вы, отчего кроманьонцы не рисовали самих себя, а зараутсайцы рисовали?

—        Ответим. У пигмеев, австралийцев и других народов известен охотничий обряд: чертится контур зверя, которого должно убить. Затем следует заклинание или пляска. В какой- то миг (у пигмеев — когда солнечный луч касается края изображения) художник или один из его соплеменников метает в рисунок копье или стрелу. Обряд окончен... Что здесь происходит? Австралийцам и пигмеям человека рисовать не нужно. Художник собственной персоной является частью картины. Вероятно, у кроманьонцев автор и нарисованный зверь тоже составляли как бы одну систему «человек — картина».

—        Система, давно утраченная человечеством!

—        Да, уже обитатели древнего Зараут-сая, как и других частей мезолитического мира, людей рисуют, то есть себя за часть картины, очевидно, не принимают.

Что ж, выходит, они поумнели, научились лучше понимать, обобщать, абстрагировать, нежели их ледниковые предки.

—        Понимать и абстрагировать стали лучше, а рисовать похуже?

—        Да, с нашей сегодняшней точки зрения... Но с этими «лучше», «хуже» казусы случаются: искусствоведы XIX века обругали знаменитую бушменскую фреску (несущиеся в беге фигурки воинов), а сегодня специалисты ею восхищаются и находят в ней черты совершенно современного по стилю произведения.

—        Ну, не будем толковать: «лучше», «хуже», хотя почти всем больше нравятся пещерные старики, нежели мезолитическая молодежь. Но отчего же все-таки, объясните мне, фигуры людей, зверей стали более обобщенными, стилизованными?

—        Видно, «распалась цепь времен», утратилось свежее единство человека с природой. Скотоводство, земледелие усиливало человека, но при этом разъединяло его с природой; он забывал многие из ее голосов, которые слышал прежде, идя на охоту. К тому же с годами усиливались магия, мистика, религия... В самом деле, у бушменов и эскимосов-охотников реализма в рисунках и гравюрах много больше, да и склонность к живописи велика по сравнению «с культурными соседями». Зато «первобытные народы», меньше занятые охотой, рисуют меньше и хуже. Не посвященным в их тайны не понять, отчего перекрещенные линии — это кенгуру, а кривая, волнистая линия — стадо буйволов.

—        Так это же зачатки письменности.

—        Да, письменность. В средневековой Японии лучшие каллиграфы почитались наравне с выдающимися художниками!

И еще несколько дней мы объезжаем угрюмые долины, взбираемся на перевалы, разглядываем желтые скалы. Археологи спрашивают стариков о пещерах с кремнями, пещерах с рисунками.

 

 

К содержанию книги: О происхождении человека

 

 Смотрите также:

  

Неандертальцы и кроманьонцы    Неандертальцы и кроманьонцы. Ашельская и мустьерская культура

 

кроманьонский человек. Питекантроп. Родезийский человек.

До самого последнего времени почти все палеоантропологи считали неандертальцев звероподобными
Сначала в Мугарет-эт-Табун («Пещере Печи») археологи нашли женский скелет, бесспорно
Раскопки в Мугарет- эс-Схул («Пещере Козлят») обнаружили 10 скелетов.