«Эврика» 1962. НЕИЗБЕЖНОСТЬ СТРАННОГО МИРА

Индетерминизм

Свою памятную лекцию 1952 года Луи де Бройль озаглавил так: «Останется ли квантовая физика индетерминистической?»

Слышите: «Останется ли?»

Когда дети спрашивают, останется ли котенок слепым, они видят: он незряч. И знают: он был незрячим с рождения.

Индетерминизм — отрицание детерминизма

Так уж не хотел ли де Бройль сказать, что квантовая физика с самого своего рождения отрицала причинно-законо- мерный ход вещей в природе? Да, он хотел сказать и сказал именно это, если днем рождения квантовой механики считать тот день, когда возникло вероятностное толкование ее законов.

Наука, отрицающая причинность! Для непривычного уха это звучит, наверное, чудовищно или смешно. Я говорю «наверное», потому что не помню уже собственного первоначального ощущения от студенческих разговоров об индетерминизме в квантовой механике. Разговоры эти — бесчисленные и нескончаемые — засасывали, как трясина, и требовали такого изнуряющего хитроумия и так часто кончались ссорами и «выяснениями отношений» с лучшими друзьями, что где уж там было сохраниться в сознании первому впечатлению от невероятной 'встречи с беспричинностью в науке. Или точнее —первому впечатлению от неожиданного открытия:

— Целая плеяда выдающихся физиков утверждает, что события в атомном мире ничем не обусловлены, беспричинны!

.Де Бройль ничего не преувеличил. Он знал, что делал, когда ставил в заглавии своей лекции этот нелепейший, казалось бы, вопрос: «Останется ли квантовая физика наукой, отрицающей причинность?» Вот это и есть то «кое-что», чего не хзатало в рассказе о том, как было дело.

Гроссмейстеры квантовой механики, победившие в 27-м году, выглядели до сих пор .совершенно безгрешными творцами й защитниками революционных физических представлений. Такими безгрешными, что и слово-то «гроссмейстеры» тут могло показаться слишком легкомысленным или журналистски развязным: гроссмейстеры — они земные, небеспорочные, они ошибаются и даже нередко проигрывают. А эти—• почти небожители с золотистым нимбом вокруг чела. Или по крайней мере рыцари без страха и упрека. Или, на худой конец, первые ученики с неизменными пятерками в табеле, без запинок и без ошибок отвечающие на любые вопросы. На самом же деле ни Бор, ни Гейзенберг, ни Борн, ни Дирак не таковы: рыцарями без страха они, пожалуй, были всегда, но без упрека — нет, этого не было! А если позволить себе говорить, подражая примеру Борна, менее почтительно, то нашелся предмет, по которому эта группа выдающихся людей сумела сразу же нахватать отнюдь не пятерки. Этот предмет — философия. Или по крайней мере философская терминология. Вы спросите: а кто выставлял отметки? Ответить легко: истина и история!

Здесь невольно вспоминается смешное и грустное замечание одного из сотрудников Нильса Бора: «Квантовая теория очень похожа, — сказал он,—на иные победы: вы смеетесь в течение месяцев, а потом плачете долгие годы».

Было так: едва увидев, что в микромире власть однозначно-причинных классических законов кончается, они, эти бесстрашные теоретики, признали ниспровергнутой причинность вообще.

Открывшийся им вероятностный мир природы они назвали миром без детерминизма.

Случай, который был ничем в классической механике и стал всем в механике квантовой, показался им синонимом произвола, не связанного ни с какою формой необходимости.

Вероятностные закономерности не приобрели в их глазах объективного смысла: они сочли эти закономерности чем-то таким, что возникает только в ходе нашего познания микрореальности — в статистике измерений — и из этой статистики переносится в саму природу.

В вековечной борьбе материализма и идеализма непогрешимые физики оказались вольно или невольно на стороне последнего, как это уже бывало не раз в истории естествознания и о чем так страстно и глубоко писал в свое время Ленин.

Вернер Гейзенберг совершенно отчетливо понимал источник тревог Эйнштейна и других «возражающих в философии». Он писал по поводу этих тревог: «Критические замечания в адрес квантовой теории... начинаются обычно с опасения, что квантовая теория даст повод отрицать существование объективно реального мира, то есть считать мир в некотором роде иллюзией...» Но защищал он квантовую теорию от этих подозрений довольно своеобразно: он добавил в скобках, что у Эйнштейна и других проявляется «недопонимание доктрины идеалистической философии»!

Вы -видите: проницательнейшие исследователи, обладатели тончайшего чутья физической реальности совершили в истолковании собственных открытий жалкое философское грехопадение. (Этим эпитетом «жалкий» когда-то наградил философа Маха Альберт Эйнштейн.)

Малоприятное сообщение, согласитесь?

Я нарочно не спешил с ним, стараясь найти для него место поближе к концу этого рассказа. Очень не хотелось, чтобы философские заблуждения или философская неосторожность целой плеяды создателей квантовой механики бросили тень на физические истины новой науки. Это ведь бывало. Тот, кто не желал понять или не хотел принять физические принципы микромеханики, немедленно обрушивался на философские суждения Бора, Борна, Гейзенберга, Дирака. И, расправившись с этими суждениями, утверждал, что ему удалось показать несостоятельность самой механики микромира. С таким же успехом, отвергнув философский фатализм Лапласа, можно было бы торжественно объявить, что тем самым упраздняется и механика Ньютона. Но вспомните еще раз слова мудрого Менделеева: «Оно, конечно, сказать все можно, а ты поди демонстрируй!»

Соотечественник Гейзенберга и Борна, великий Гёте когда- то говорил, что созданное поэтом стихотворение уже не принадлежит поэту — оно принадлежит людям, и что думает о нем сам поэт, не столь уж важно. О научных завоеваниях можно сказать то же самое. Соотношение неопределенностей не собственность Гейзенберга, а волны вероятностей не собственность Борна. И философские .мнения первооткрывателей по поводу их открытий решительно ни для кого не обязательны. Нередко это просто плоды бесполезной работы «не по специальности». Этими плодами никто не жаждет завладевать. Что с того, что Мопертюи видел в принципе наименьшего действия доказательство премудрости божьей? К физике это отношения не имеет. Конечно, прекрасно, когда философия исследователя так же истинна, как его эксперименты или математические построения. Тогда она может предостеречь ученого от ложных исканий или направить его мысль в нужную сторону. Но когда физик склоняется к идеалистическим нелепостям, не надо привлекать к ответственности за эти его физические идеи: они тут, право же, ни при чем; их источник — изучение реальной природы, а не философские раз- мышления на досуге!