«Эврика» 1962. НЕИЗБЕЖНОСТЬ СТРАННОГО МИРА

Ньютон открыл зависимость сил тяготения от массы тел и расстояния между ними

Фотон... Эта частица стоит сегодня первой в списке открытых элементарных частиц материи. Она и есть первое действующее лицо обещанного рассказа. Ее название не нуждается в расшифровке: с греческого «фос», или «фотос», начинаются научные термины, придуманные для световых явлений.

Фотон, конечно, следовало бы придумать раньше других: это — частица света.

Однако откройте любую старую энциклопедию. Вот фотоген, слово похожее, но так называли в прошлом столетии всего только керосин для заправки ламп. Вот фосфор, фотография... А фотона нет. Ни у старого JIapycca, ни в старой Британской энциклопедии, ни у Брокгауза и Ефрона (хотя подходящий 71-й том этого энциклопедического словаря вышел уже в нашем веке).

Так, значит, еще сравнительно недавно наука не нуждалась в слове, * которое обозначало бы «частицу света»? Да. Ученые рассматривали световой поток как бегущую череду непрерывных волн, и только волн.

Возбуждение света тысячи раз сравнивали с падением камня в пруд: от места падения по воде разбегаются волны. Если камень привязан к удочке и его попеременно то вытаскивают из воды, то опускают в воду, волны возбуждаются снова и снова. Они способны огибать препятствия и отражаться от них. Они гасят друг друга, когда движутся не в лад, и впадина одной приходится на гребень другой. Они складываются, усиливаясь взаимно, когда гребни их совпадают. Волны уносят с собою энергию источника колебаний.

О колебаниях и волнах ученые могут рассказывать без конца. Они создали красивый и совершенный математический аппарат для описания волнообразных движений и создали такую же стройную и красивую волновую теорию света. Но о физической природе световых колебаний эта описательная теория не знала и не говорила ничего достоверного. Да это и не слишком беспокоило ее создателей — для математических описаний, как для пейзажной живописи, не очень важно, что скрывается под видимым покровом отображаемого. Волновую теорию в самом деле можно было бы сравнить с великолепной картиной, воссоздающей зрелище моря: все на удивленье похоже — и вольная линия прибоя, и белые барашки, и синева, и ощущение бездонности, и веянье скрытой мощи, одно только не занимало художника — что такое вода? С него достаточно было сознания, что она существует, что она есть нечто.

Волны света? Хорошо. А что при этом волнуется, что колеблется? Гениальный голландец Гюйгенс, зачинатель волновой теории (к слову сказать, младший современник Рембрандта), отвечал коротко и общо: колеблется эфир.

Это было воспоминанием о старой-старой идее древних натурфилософов. Они полагали, что в мире, кроме огня, земли, воды и воздуха, существует «пятая стихия» — тончайшая материя, которая пронизывает все и заполняет собою мировое пространство, лишая его непонятной пустоты. Древние придумали и слово «эфир» — «летучий», чтобы образно запечатлеть его неуловимость.

Мало идей доставляло физикам столько забот и огорчений, сколько доставила эта идея мирового эфира! До сих пор, разговаривая о радиопередачах, мы произносим таинственную фразу: «голос в эфире». Но она пригодна только для стихов — физического смысла в ней не больше, чем в старой надежде — «поможет бог!». Примириться со всепроникающим эфиром физикам было не легче, чем с пустотой. Пожалуй, даже труднее.

Пустота хоть не обязана была обладать никакими свойствами, кроме одного — быть ничем. Оставалось, конечно, безнадежно непонятным, каким это образом разделенные пространством тела могут действовать друг на друга через пустоту — без всяких посредников. Когда спрашивали об этом учеников Ньютона, они отвечали: «Не знаем». И повторяли известную фразу учителя: «Я гипотез не строю».

Эту фразу даже сегодня иногда с удовольствием повторяют ученые. В ней есть утешение для исследователя: вот он нашел математическую зависимость одной величины от другой, нарисовал кривую, написал формулу; остается понять и объяснить, почему явление протекает именно так, а не этак; остается открыть физическую сущность формулы или уравнения... Но эта физическая сущность, черт бы ее побрал, не дается в руки! Тогда-то легко сослаться иа великий авторитет Ньютона: «Я гипотез не строю».

Ньютон открыл зависимость сил тяготения от массы тел и расстояния между ними, но почему тела вообще притягиваются друг к другу, что при этом физически происходит, его знаменитый закон не объяснял. А получалось нечто непостижимое: Солнце и Земля взаимно притягиваются, хотя не связаны никакими нитями и ниточками, хотя между ними только пустота! В пору было бога привлечь к ответственности, чтобы как-нибудь объяснить таинство тяготения.

Бог стал бы в таком случае «физической гипотезой». Да на беду никуда не годной — ничего не объясняющей и не доказуемой. И вот старый-старый эфир был призван уничтожить гнетущую сознание физиков противоестественную пустоту между физическими телами. Еще раньше, чем Гюйгенс приспособил его как среду для распространения света, Декарт ввел во вселенную эту пятую стихию, чтобы избавить

науку от мистического «действия на расстоянии». Вихри эфи* ра стали связывать все тела.

Словно предвидя, что эфир доставит физикам не меньше неприятностей, чем пустота, Ньютон уклончиво и признавал его и отвергал.

А все неприятности проистекали оттого, что этот эфир должен был обладать определенными свойствами. Иначе его незачем было бы и придумывать!

Вы замечаете — едва зашла речь о фотоне как об элементарной частице, возглавляющей нынешний список «первооснов», как нас тотчас увело в непроходимую чащу вечных, столетиями решаемых «проклятых вопросов» науки о природе. Но право же, это произошло не из-за нашей неосторожности. Просто в мире элементарных частиц шагу нельзя ступить, чтобы не влезть в эти дебри. В этом не беда, а привлекательность и соблазн .рассказа про драматические поиски «первооснов материи».