Обнародование «Положений 19 февраля» и крестьянское движение весной 1861 года

 

ОТМЕНА КРЕПОСТНОГО ПРАВА

 

 

Обнародование «Положений 19 февраля» и крестьянское движение весной 1861 года

 

Разрабатывая крестьянскую реформу, правительство Александра II ясно отдавало себе отчет в ее грабительском характере и испытывало огромный страх при мысли о возможности крестьянского восстания. Поэтому еще заблаговременно правительством был принят ряд мер для предотвращения, возможных беспорядков на местах.

 

В конце декабря 1860 г. генерал-квартирмейстер Военного министерства генерал- адъютант барон Ливен предоставил специальную записку «Об обеспечении войсками мер для подавления крестьянских беспорядков», в которой он анализировал существующую дислокацию войск с точки зрения необходимости подавления крестьянских волнений. Рассмотрев подробно этот вопрос, он приходил к выводу, что расположение войск, существующее ныне, обеспечивает в целом возможность подавления могущих возникнуть волнений.

 

«Из всего вышеизложенного,— писал он,— явствует, что по причине предстоящего введения новых отношений между помещиками и поселенными на их землях крестьянами ни общих передвижений или перемещений войск, ни сборов частей с целью предупреждения каких-либо беспорядков производить не нужно, а достаточно оставлять оные в местах нынешнего их расположения»1.

 

Вместе с тем Ливен считал необходимым точно определить заблаговременно, какие. части войск должны будут привлекаться для подавления крестьянских волнений в той или иной губернии.

 

На основе этого решения в первой половине февраля Военным министерством были направлены представителям командования специальные секретные предписания. В этих предписаниях предлагалось «... в видах охранения порядка во время предстоящего изменения крестьянского быта»2 направлять воинские части для подавления крестьянских волнений в те или иные губернии в соответствии с ведомостью, приложенной к предписаниям.

 

 

12 февраля управляющий Военным министерством Д. А. Милютин довел до сведения Министерства внутренних дел о сделанных распоряжениях, а также препроводил ему четыре ведомости под литерами А, Б, В и Г, в которых излагалось указанное выше расписание войск3.

 

Правительство не только опасалось крестьянских восстаний, но не исключало возможности революционного взрыва и в самом Петербурге. Свидетельством этого являются детально разработанные меры для подавления восстания в столице, содержащиеся в одном из дел, хранящихся в Центральном военно-историческом архиве4. В этом деле, озаглавленном «Вызов войск на случай беспорядков», имеются заранее заготовленные и подписанные с. -петербургским генерал- губернатором Игнатьевым предписания ряду представителей как высшей административной власти, так и военного командования, которые должны были быть немедленно разосланы в случае начала восстания.

 

Эта диспозиция предусматривала в первую очередь оборону Зимнего дворца и охрану важнейших правительственных учреждений, железной дороги, телефонной станции и т. д.

 

Так, на площади Зимнего дворца должны были быть сосредоточены 4 батальона пехоты, 24 орудия и б'/г эскадронов кавалерии4. «Батальон л.-гв. Преображенского полка,— указывалось в предписании с.-петербургскому коменданту,— строится в колонну на главном большом дворе. Одна рота сего батальона располагается в главных воротах, против монументов.

 

В целях успешной реализации циркулярного предписания обер-прокурора Синода вологодский архипастырь, разрабатывая меры для предотвращения крестьянских выступлений, пытался даже координировать свои действия с местными жандармскими органами. Это трогательное единение нашло свое выражение в ряде секретных совещаний главы епархии со штаб-офицером корпуса жандармов, о чем он не преминул довести до сведения обер-прокурора2.

 

Не лишено интереса также и послание архиепископа Полоцкого и Витебского Василия к духовенству по поводу циркулярного предписания Синода: «Постарайтесь внушить и уяснить им (крестьянам.— П. 3.) истинное евангельское и единственное здравое и законное понятие о свободе человеческой, то, что в высшем своем проявлении она равносильна необходимости и полнейшему подчинению божественным и гражданским законам, что она состоит в исполнении требований человеческой природы и общественного порядка, а не требований плоти и страстей»3. Все это достаточно убедительно характеризует служебную роль церкви, которая была по существу одним из органов правительственной власти, призванных обеспечивать интересы самодержавного государства.

 

Жажда народа как можно скорее ознакомиться с «дарованной ему волей» была чрезвычайно велика. Общая молва утверждала, что обнародование манифеста произойдет 19 февраля, в день восшествия на престол Александра II. Эти слухи достигли таких размеров, что 17 февраля петербургский военный генерал- губернатор принужден был опубликовать в газетах специальное извещение о том, что «19 февраля никаких правительственных распоряжений по крестьянскому делу обнародовано не будет» 1. Стремление к воле было так велико, что 19 февраля, как указывается в одном перлюстрирован- || ном письме (из Москвы), крестьяне подмосковного села Архангельское избили в церкви во время обедни священника за то, что он «не объявляет им вольной»2.

 

Правительство и Александр II находились 19 февраля в величайшем страхе, опасаясь народного восстания.

 

Подобный же панический страх испытывало и поместное дворянство. По мере того как близилась к концу подготовка реформы, этот страх приобретал все большие и большие размеры. «...Наиболее трусливые помещики, — рассказывает Скабичевский,— в паническом страхе стекались в города, а то бежали и за границу»2.

 

Обнародование «Положений 19 февраля» производилось по всей России, как и было заранее намечено, в период великого поста с 7 марта (Владимир) по 2 апреля (Кишинев). Исключение представляют лишь Петербург и Москва, где это произошло в последний день масляной недели, в так называемое «прощеное воскресенье», 5 марта. Объявление населению о «дарованной крестьянам воле» производилось путем чтения манифеста, в котором излагалось основное содержание реформы.

 

Этот манифест, автором которого был известный крепостник московский митрополит Филарет Дроздов, ставил своей задачей разъяснить «справедливость» реформы, подчеркивая при этом, что дворянство пошло на «серьезные жертвы» во время «блага» крестьян. «...Крепостные люди,— говорилось в манифесте,— при открывающейся для новой будущности поймут и с благодарностью примут важное пожертвование, сделанное благородным дворянством для улучшения их быта»3.

 

Основная мысль, которая проводилась в манифесте, заключалась в стремлении доказать, что уплата крестьянами повинностей за пользование их собственной землей в пользу помещиков вполне справедлива. Для подтверждения этого аргумента Филарет счел необходимым сослаться на религию, в частности на авторитет апостола Павла. «Некоторые,— говорилось в манифесте,— думали о свободе и забывали об обязанностях. Но общий здравый смысл не поколебался в том убеждении, что и, по естественному рассуждению, свободно пользующийся благами общества взаимно должен служить благу общества исполнением некоторых обязанностей и по закону христианскому всякая душа должна повиноваться властям предержащим... воздавать всем должное и в особенности кому должно: урок, дань, страх, честь... что законно приобретенные помещиками права не могут быть взяты от них без приличного вознаграждения или добровольной уступки, что было бы противно всякой справедливости пользоваться от помещика землею и не нести за сие соответственной повинности»1.

 

Таким образом, задача манифеста заключалась в доказательстве того, что ограбление крестьян является актом «величайшей справедливости», вследствие чего они безропотно должны выполнять свои повинности помещику.

 

Известный общественный деятель либерального направления Ю. Ф. Самарин в своем письме к тульскому помещику князю Черкасскому именно так и оценивал значение манифеста.

 

Критикуя с либеральных позиций манифест, от которого, по его словам, «веет скорбью по крепостному праву», он вместе с тем указывал, что если бы он был написан иначе, то едва ли «народ легко перешел на барщину, хотя и облегченную»2.

 

Решение обнародовать манифест в Петербурге и Москве 5 марта было принято внезапно. Даже III отделение не было заранее уведомлено о намерении царя.

 

В очередном донесении по поводу обнародования манифеста в Петербурге, хранящемся в секретном архиве III отделения, говорится, что это «совершилось совершенно неожиданно»1. Действительно, только накануне, 4 марта, решение об обнародовании манифеста стало известно весьма близким кс двору лицам. Так, Валуев 4 марта заносит в свой дневник: «Завтра манифест об отмене крепостного состояния читается в здешних и в московских церквах»2,

 

О внезапности этой меры достаточно убедительно свидетельствует донесение шефу жандармов Долгорукову жандармского подполковника Воейкова 3-го из Москвы. «В дополнение отправленной к Вашему Сиятельству телеграмме,— писал он 6 марта,— имею честь почтительнейше донести, что внезапным объявлением высочайшего манифеста все жители столицы чрезвычайно были удивлены... По сему случаю к ген.-майору Потапову3 4 сего марта в 11 часов вечера съехались полицмейстеры и частные приставы за получением приказаний»4.

 

Бесспорно, что в Москве распоряжение об обнародовании манифеста было получено не ранее 4 марта. По-видимому, стремление Александра II опубликовать манифест в столицах неожиданно и заставило -его избрать для обнародования такой день, когда меньше всего можно было этого ожидать, т. е. «прощеное воскресенье».

 

Обнародование манифеста вызывало большой страх у правительства и дворянства, в силу чего был принят ряд специальных мер.

 

Как рассказывает Э. Перцов в цитированной выше записке «5 марта», в этот день были осуществлены те же меры, что и 19 февраля. «Повторились,— пишет он,— те же усиленные военные патрули, расстановка солдат с заряженными ружьями в съезжих домах и двориках Зимнего дворца, заряжение пушек, запрещение офицерам отлучаться от команд и из квартир, невпуск в город и невыпуск в Шлиссельбургскую заставу и т. д.»5.

 

По линии III отделения были также приняты меры.

Так, в цитированном нами выше агентурном донесении в III отделение об обнародовании манифеста в Петербурге указывалось, что «...всем агентам приказано было находиться у обедни в разных церквах, а немедленно после обедни — на Дворцовой площади, близ Сенатской типографии [и] на Сенкой...»1. Как рассказывает автор воспоминаний «Из памятных заметок старого гвардейца», «накануне (т. е. 4 марта.— П. 3.) во все полки разослана была печатная инструкция от с. -петербургского генерал-губернатора с подробным обозначением, в какие именно части города отряжать солдат и как им поступать при первых признаках уличного смятения»2. Атмосфера во дворце была в этот день весьма тревожна. Тот же автор, будучи 5 марта как свитский генерал дежурным во дворце, достаточно ярко характеризует эту обстановку: «Лица, собравшиеся туда (в Зимний дворец.— П. 3.), в ожидании государева выхода были очевидно неспокойны. Послышался какой-то глухой гул, как бы выстрел. Генерал- губернатор посылает узнать, что такое, и ему докладывают, что это глыба снега скинута с дворцовой крыши... Через несколько времени послышался колокольный звон; опять опрометью скачет фельдъегерь и, возвратившись, докладывает, что звонили у Исаакия по поводу похорон какого-то священника»3.

 

Мы не располагаем, к сожалению, данными о мерах, принятых ген. -губернатором Тучковым и обер-полицмейстером Потаповым 5 марта, так как ни в фонде московского генерал-губернатора, ни в фонде обер-полицмейстера не сохранилось материалов, связанных с обнародованием манифеста в Москве. Как утверждает автор «Материалов" для истории упразднения крепостного состояния помещичьих крестьян...», по Москве 5 марта «..ходили по улицам и даже по трактирам патрули конные и пешие с заряженными ружьями, обнаженными саблями» 1.

 

Характеризуя обстановку во время опубликования манифеста в Москве, некий Новиков в перлюстрированном письме своему знакомому А. Н. Бахметьеву в Саранск писал: «Выбор минуты для объявления был счастлив, как нельзя более: наплыва рабочих не бывает в это время в Москве. Расчет на неожиданность и внезапность также отлично удался... Ловкость исполнителей так изумительна, что, казалось, сама тайна была заодно с ними...»2.

 

По единодушным свидетельствам современников, повсеместно крестьяне встретили объявление «воли» нерадостно, царили всеобщее уныние, разочарование.

 

Даже Валуев, говоря об обнародовании манифеста в Петербурге, принужден был 5 марта отметить, что «он не произвел сильного впечатления в народе и по содержанию своему даже не мог произвести этого впечатления. Воображение слышавших и читавших преимущественно остановилось на двухгодичном сроке, определенном для окончательного введения в действие уставных грамот и окончательного освобождения дворовых. «Так еще два года!» или «Так только через два года!»— слышалось большей частью и в церквах, и на улицах»3.

 

Один из современников, сельский священник, в своих воспоминаниях приводит интересный рассказ о реагировании крестьян на чтение манифеста. «Перекрестившись,— пишет он,— священник начал читать. Как только прочел он слова манифеста: «Добрые отношения помещиков к крестьянам ослабевали и открывался путь к произволу...», народ зашумел... Исправник обратился к народу, тихо и протяжно сказал «тс!» Все разом умолкли. Священник прочел: «Самому дворянству предоставили мы, по собственному вызову его, составить предположение о новом устройстве быта крестьян...» Народ загудел опять.

 

Исправник остановил опять. При словах «...Помещики, сохраняя право собственности на все принадлежащие им земли, предоставляют крестьянам за установленные повинности... усадебную оседлость» ...крестьяне зашумели опять. Исправник опять остановил их. Когда прочтено было: «Пользуясь сим поземельным наделом, крестьяне за сие обязаны исполнять в пользу помещиков определенные в «Положении» повинности...», крестьяне, видимо, были огорчены и повесили головы. Один из стоявших впереди крестьян сказал вслух: «Да какая же это воля?» Но становой пристав дернул его за рукав, и он замолчал. Когда прочтено было: «Как новое устройство... не может быть произведено вдруг и потребуется для сего время, примерно не менее двух лет...», народ зашумел опять. А этот же крестьянин ...сказал: «Да господа-то, в два-то года-то, все животы наши вымотают». Но порядок опять тотчас же был восстановлен. Священник прочел: «До истечения сего срока крестьянам и дворовым людям пребывать в прежнем повиновении помещикам и беспрекословно исполнять прежние их обязанности... » Крестьяне зашумели не на шутку. Поднялся ропот и крик до того, что священник должен был остановиться чтением» 1.

 

Приведенный рассказ чрезвычайно характерен. «Манифесту никто не обрадовался,— пишет в своем дневнике сельский конторщик из Владимирской губернии.— От крестьян ни слова, ни звука радости. Народ понял одно: оставаться ему, дескать, два года крепостным, да и шабаш, а льгот никаких нет. Снова уныло повесил он голову... Мне тяжело»2.

 

Об этом же сообщает из Самарской губернии Ю. Ф. Самарин в своем письме к Черкасскому от 23/III 1861 г. «Манифест,— пишет он,— нигде не произвел сильного впечатления... Больше всего выдалась тема, [что] в течение двух лет все остается по-старому. В толпе слышались отзывы: «Ну, не того мы ждали, не за что и благодарить, нас надули» и т. п.»3.

 

Все это достаточно убедительно свидетельствовало о настроениях крестьян, об их отношении к «дарованной воле».

 

К содержанию книги: П. Зайончковский: "Отмена крепостного права в России"

 

Смотрите также:

 

Крепостное право  Открепление крестьянина  Крепостное право от бога  монастырское крепостное право   Закон о беглых