КАКТУСЫ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПУТИ ПОЗНАНИЯ

Было мне лет семь, а может быть, и того меньше. Я шел по теневой стороне нашего узенького, заросшего тощей лебедой, одуванчиками и подорожником переулка, до того родного мне, привычного, как все тут: дома, заборы, ветхие осветительные столбы со ржавыми абажурами, — столбы, почему-то называвшиеся телеграфными, — что переулок как-то и не воспринимался, а просто входил в мой мир, был всегда со мной, — и вдруг я увидел нечто странное. На окне одного из домишек, припавшего к земле, наклоненного и прислушивающегося, на подоконнике, заставленном обыкновенными геранями и бархатцами в консервных банках, сидел круглый щетинистый ежик с пестрыми, отливающими сизо-черной сталью колючками. Ежик сидел в единственном тут глиняном горшке.

Растение такое было мне совершенно незнакомо. В том, что это растение, я, пожалуй, не сомневался: посажено в горшок, и цвет между иглами глянцевый, живозеленый... Но откуда такие иглы и круглая форма и никаких листьев, даже намека на них? Словно бы совместилось в этом чуде и растительное и животное. Да и сам вид ежика был загадочно как-то смеющийся. Может быть, это плод? Что-нибудь вроде гигантского репья? Или чертополоха? Нет, оно все-таки не походило на плод, оно именно росло и, по-видимому, на корнях, как и подобает растению.

Я долго в задумчивости стоял перед окном домишки. Жила в нем какая-то старуха, похожая на ветошницу; сколько я ни видел ее, все тащила что-нибудь к себе: то оторванную доску, то щепки в мешке, то тряпье, то ковыляла на базар с пучками моркови, укропа и лукового пера. Откуда у нее могло взяться такое диво?

Где мне было знать, что примерно четыреста лет назад, может быть, с таким же или еще большим изумлением рассматривали матросы Колумба подобные растения где-то на песчаных прибрежьях только что открытых островов. Именно испанцы, спутники Колумба, столкнулись в первом же путешествии с кактусами, и, как знать, не один ли из отростков, отпрысков тех колумбовых находок, рос теперь в нашем глухом, забытом временем переулке на старухином окне. Скорее всего так оно и было...

Может быть, читатель ждет, что с этого открытия и началось мое собирательство — любовь, страсть, увлечение... Нет. Наверное, всякой страсти, подобно заболеванию, необходим некий скрытый инкубационный период с тем, чтобы потом вдруг неожиданно для «инфицированного» — употребим здесь и второе сравнение из медицины — проявить себя резко, бурно, со всеми признаками заболевания и потрясения: жаждой, ознобом и неуемными желаниями.

Чтобы закончить о первой встрече с кактусом, скажу лишь, что я восторженно описал «ежика» родителям, получил от них информацию, что это кактус, растет в пустынях, что его можно не поливать, и на этом удовлетворился, как удовлетворяется подобными же знаниями большинство людей, и не подозревающих, как неверно они представляют жизнь кактусов. О «ежике» я перестал как будто вспоминать, тем более что старуха из двухоконного домика куда- то девалась, исчезли с окон герани и бархатцы, потом и самые окна закрыли на ветхие, серые с вековой прожелтью ставни, заколотили их поперек досками, а там подошло то, что неминуемо подходит к, казалось бы, самому долговечному: дом разобрали, а за ним начал исчезать как-то с обоих концов и наш переулок, так что теперь помнят его разве старожилы да остался он еще вместе с тем домишком в моей памяти,

Возможно, что я редко вспоминал про кактус еще и потому, что всякого рода увлечений с избытком хватает в детстве. Увлечения перебивают друг друга, наслаиваются, мешают, идут одновременно и вместе, — тут могут быть и камни, и бабочки, и птицы, и жуки, и путешествия, и рогатки, луки со стрелами, индейские обычаи племени черноногих и навахо — мало ли что еще, чем увлекаются азартно, с отдачей себя всему новому целиком, всему открывающемуся и открытому как будто лишь тебе, для тебя и твоим детским умом... Не самая ли это счастливая пора, оттого что в ней больше всего открытий?

Наверное, я всегда любил растения и терпеть не мог ботанику, по крайней мере тогда, с тех пор, как столкнулся с нею, преподававшейся по удивительно казенному учебнику. Растения я любил по-разному. С одной стороны, простая и родственная, если можно так сказать, потребительская любовь, присущая каждому, кто с пеленок рос в усадьбе, где есть огород, сад, двор и, следовательно, своя лебеда, своя крапива, своя гусиная трава, разные там хлопушки, «царские кудри», «калачики» и так без числа, ведь любое самое непонятное растение на детском языке имеет свое название, чаще всего произведенное от исследования на зуб, на вкус, на ощупь и на запах — кому не известно, что одуванчик горький, полынь еще горше, хуже не бывает, лебеда пресная, конопля терпкая, черемуха — вот бы и сейчас пожевал, крапива, если хотите, сами попробуйте, — ко всему этому, не говоря про горох, бобы, морковь, малину, лук, огурцы, помидоры, репу, — ко всему ты земно причастен, так же как к своему небу, крылечку, отцу-матери, заборам, поленницам — и мало ли еще к чему. Но я хочу сказать и о любви другой, более возвышенной и более изысканной. Другая любовь — это любовь к экзотике, к растениям дивным и чудным: к пальмам, панданусам, орхидеям, тропическим голубым кувшинкам, манграм, баобабам, пампасовой и слоновой траве, ко всякого рода лианам, бромелиям, ротангам и бамбукам — всему таинственно неведомому, что составляет понятие тропики, южные страны, дальние берега...

Замечено, что интересующиеся многим, как правило, не достигают совершенства ни в чем. На этот счет есть две восточные пословицы — одна из них гласит: знающий сто ремесел не знает ни одного; другая: тот, кто хвалит всех, не любит никого... И все-таки можно утверждать, что иногда из многообразия страстей, именно из этой коллекционерской всеядности в конце концов, как из пресыщенного раствора, начинает выкристаллизовываться одно, а иногда и два-три больших и прекрасных увлечения.

Тот зеленый веселый эхинопсис (конечно, это был самый заурядный кактус, с точки зрения искушенного любителя), возможно, не привел бы меня к собиранию и выращиванию кактусов, он был лишь запалом, капсюлем, а ведь капсюли дают и осечки. Нужно было еще что-то, чтобы этот капсюль дал взрыв, движение, говоря языком техники. А тем временем грянула война, и надолго заглохло, отдалилось все, что росло и цвело в душе или ждало этого цветения, — заменилось житейской болью, тревогами, голодными днями, всем, что составляет страдное и страшное в своей сути понятие «война».

Дорога к кактусам открылась много лет спустя после войны, когда я опять невольно и опять на чужом окне увидел уже другой кактус. Это была опунция — растение с овальными колючими «лепешками», которое тотчас воскресило в моей памяти известный всем рисунок: пустыня, пирамиды, верблюд и эта самая опунция, ощетиненная иголками. Будучи к тому времени человеком уже достаточно просвещенным, я понимал, что все на таком рисунке неверно, ибо пирамиды находятся в Африке, на окраине Сахары, верблюд, по крайней мере двугорбый, животное азиатское, а опунция — растение из Америки. Конечно, сейчас же можно и возразить, что верблюдов теперь распространили по всему свету, а опунции растут ныне и в Египте, и в Испании, и на Кавказе, но все-таки истина дороже, и знать ее надобно каждому. Немало еще литераторов, к сожалению, населяют Африку тиграми, Америку львами, крокодилов называют земноводными, об «африканских кактусах» читаешь сплошь и рядом, даже у, казалось бы, весьма серьезных авторов, таких, к примеру, как Йенс Бьерре в книге «Затерянный мир Калахари».

«Помня, что спуск занял семь часов, мы начинаем подъем до того, как солнечный свет достигает дна каньона. Греющиеся на солнце ящерицы с любопытством провожают нас взглядом и исчезают между камнями. Вот лежит сброшенная какой-то змеей кожа, вот несколько кактусов в цвету... »

Нет, не кактусы цвели в каньоне среди пустынной Калахари — здесь живут не менее удивительные растения (так и хочется сказать существа), так же своеобразно приспособленные к экологическому режиму пустыни: зною, безводью, сезонным дождям и перепадам температур — это могли быть виды группы мезембриантемум, литопсы, конофитумы — «живые камушки». В Калахари есть растения, подражающие кактусам, замещающие их на Африканском материке, — кактусоподобные, как, например, молочаи Euphorbia horrida, Euphorbia meloformis, Euphorbia obesa, либо растения, целиком погруженные в почву и выставляющие на поверхность своеобразные прозрачные линзы-окна, через которые проникает в них свет; есть в Калахари и целые мощные «деревья», скрытые «стволом» и «сучьями» под землей...

Но мы уклонились от темы — вот только дай себе волю... Опунция же, увиденная на окне, и произвела давно готовившийся взрыв страстей. Почти каждый день проходя мимо того окна, я бросал на него, как писали в старину, жадные взоры. Опунция манила меня, точно некая красавица. Кстати, почему не может быть красавицы с именем Опунция; они ведь, говорят, тоже с колючками и тоже редки, пусть простят автору такую вольность те, кто ждет поскорее описания опунций, их посадки, выращивания и точного видового названия, тем более что тогда я его не знал... В магазинах «Цветы» — были они в те дни до безобразия бедны, и купить там можно было лишь столетник-алоэ, гортензии, аспарагусы и еще что-то немудреное в унылых горшках — об опунциях слыхом не слыхали. В ответ на вопрос продавца: «А что это такое?» — я, горько махнув, уходил. Сие, наверное, и заставило меня решиться на отчаянный шаг и позвонить в незнакомую квартиру. Может быть, сейчас, тридцать лет спустя, меня просто бы не пустили за порог, но тогда нравы были не столь строги. Хозяин в полосатых пижамных брюках не только широко распахнул дверь, не только позволил уколоться об опунцию, но еще и щедро отломил мне без всяких просьб большую лепешку и снабдил устной инструкцией к выращиванию — все это с улыбками, с добротой невыносимой, на которую я сам, очевидно, совершенно не способен. Так на моем окне появился первый кактус. Мой кактус. И начался период собирательства, первичный и начальный, точнее ею можно было бы назвать «оконным», имея в виду не столько свое, сколько чужие окна, «попрошайническим» или еще того хуже...

О периодах собирательства ниже будет сказано, а кактус мой, без всякой, впрочем, надежды, после подсушивания в течение двух дней (владелец рекомендовал сушить неделю-другую, но я так боялся потерять лепешку-черенок, что не мог вынести такого ожидания) был посажен в обычную жирную и черную землю с добавлением малой толики песку. Я посадил бы и вообще в один песок, помня, что опунция родом из пустыни, но даритель не рекомендовал мне этого, и сама его опунция росла в черной садовой земле. Недели три кактус был без признаков жизни. Оглядывая его всякое утро и всякий вечер, я лишь удовлетворенно отмечал, что опунция не гибнет, не сгнила и не свалилась. А на четвертую неделю на одном из округлых боков лепешки обнаружилась ярче других зеленеющая точка, уже на другое утро точка превратилась как бы в зеленый бутончик, а «бутончик» с каждым днем все явственнее стал превращаться в новую ярко-зеленую и необычайно прекрасную, как мне тогда казалось, лепешку. Кактус ожил! Много с тех пор миновало времени, тысячи самых разных кактусов довелось мне видеть, иметь и выращивать, но никогда уж не было такой свежей радости, как от той первой лепешки-побега, растущей как будто не по дням, а по часам. Кактус ожил. Он дал начало всей моей коллекции, а возможно, и этой книге.

Хотелось мне в ней рассказать о кактусах с момента их возникновения на Земле, рассказать о своей гипотезе их распространения, поделиться опытом как собственным, так и собранным и проверенным, хотелось, чтоб кактусы стали друзьями каждого неравнодушного к чудесам природы. Тридцать лет отделяют начало коллекции автора от этих строк, и все кажется, что мало еще изучен кактус, лишь начал приоткрывать свои тайны; строптивое, замкнутое, неразговорчивое это растение, и многое-многое еще не понято в нем, хотя попадается и немало любителей с апломбом, мнящих, что знают и ведают все. Забывают они только, что истинная мудрость не растет на догме, что там, где воцаряется самодовольство всезнания, кончаются и удивления, и открытия, и сама радость находок. Идти же к открытиям приходится с усвоения и повторения простого, с тех известных истин, подвергая сомнению которые только и можно прийти к открытию нового...