Христианство

СОЧИНЕНИЯ АПОЛОГЕТА ЮСТИНА - Апологии и Разговор с Трифоном иудеем

Описанный процесс вполне ощутим, еще до создания канона Нового завета, в трудах ранних апологетов, в частности Юстина, большое количество произведений которого дошло до нашего времени. Работы Юстина наглядно показывают, как в борьбе течений внутри христианства создавался евангельский миф о Христе и из каких элементов складывался центральный образ этого мифа.

Юстин — первый из христианских писателей, о котором имеются достоверные данные. Он был родом из палестинской Сирии, его отца звали Приском, а деда — Вак- хием («Апология», I, 1); следовательно, Юстин происходил не из иудейской семьи. В начале «Разговора с Трифоном иудеем» Юстин обстоятельно рассказывает о своем желании заниматься философией и о том, как он учился у представителей различных философских течений. Ни одно из этих учений его не удовлетворяло, так как его наставники были преданы «мирской суете», а кое-кто даже требовал вперед деньги за обучение. С некоторым уважением Юстин говорит только о философии Платона. Случайная встреча со стариком-христианином склонила Юстина к вере в Иисуса. Отказ от философии он мотивирует следующим образом: «Пророки выше философов, они говорили духом святым. Они не пускались в доказательства, ибо они выше всякого доказательства. Они заслуживают веры ради чудес, которые совершили» (гл. 7). Божественность Иисуса Юстин аргументирует исключительно ссылками на пророков.

Разумеется, тот путь, которым Юстин пришел к христианству, не был характерным для основной массы приверженцев новой религии. Их привлекали не записанные в Ветхом завете пророчества о мессии, а надежда на возмездие богачам и на воздаяние трудящимся после установления царства небесного на земле; рабы и трудовая беднота искали в христианстве признания их человеческих прав и равенства, хотя бы иллюзорного; сыграла свою роль и проповедь об искупившем своей смертью грехи человечества сыне божьем. Юстина же, как и некоторых других представителей имущих слоев, склонило к христианству главным образом разочарование в античной философии.

Доводы Юстина поражают своей беспомощностью. Единственное соображение, которое он выдвигает, например, против приверженцев пифагореизма, состоит в том, что они требуют изучения математики раньше, чем переходить к размышлениям о боге. Предпочтение, отдаваемое Юстином пророкам, фактически означало отказ от логического мышления. Он не допускал ни капли сомнения в полной достоверности чудес, якобы совершавшихся ветхозаветными пророками. Таким образом, все рассуждения Юстина свидетельствуют лишь о полной деградации философского мышления во II в.

Сохранившиеся сочинения Юстина — «Апологии» и «Разговор с Трифоном иудеем». В «Апологиях» выдвигается требование судить христиан не за их веру («имя»), а за конкретные проступки; здесь подробно изложены основы христианского вероучения. В «Разговоре...» сообщается история обращения Юстина (гл. 2—8), говорится об отношении христиан к Ветхому завету, причем последний определяется как временный закон, данный только одному народу, в отличие от христианства, которое провозглашается новым и вечным заветом для всего человечества (гл. 9—47). Центральную часть этого сочинения составляет толкование ветхозаветных пророчеств как свидетельств того, что Иисус является мессией (гл. 48—108). В заключительной части «Разговора...» Юстин стремится доказать, что христиане — это новый Израиль (гл. 109— 142).

Наиболее характерным моментом в произведениях Юстина, в частности в его «Разговоре...», является, несомненно, то, что здесь отчетливо прослеживается одно из последних звеньев формирования евангельского мифа о Христе. Юстин был знаком со сборником «Изречений Иисуса» (An., I, 14 сл.). Этот не дошедший до нашего времени сборник, по всей вероятности, аналогичен окси- ринхским находкам (см. стр. 50). Весьма показательно, что большинство цитируемых Юстином изречений вошло в новозаветные евангелия. Однако еще важнее то, что он ссылается и на такие изречения Иисуса, которых в евангелиях нет. Так, например, в «Разговоре...» цитируется изречение: «В чем я найду вас, в том и буду судить» (гл. 47). Согласно Юстину, Иисус, будучи плотником, «делал орала и ярма» (гл. 88); на него было совершено нападение с горы Елеонской (гл. 103) и т. д. Эти сообщения расходятся с каноническим текстом.

Отсюда следует два важных вывода: 1) Юстин писал тогда, когда еще не существовало канонизированных евангелий; в противном случае он бы не отклонился от них ни на йоту; значит, новозаветные евангелия были оформлены не раньше середины II в.; 2) евангелисты не были современниками предполагаемой деятельности Иисуса, а писали лишь на основании приписываемых ему изречений ^логий) и соответствующих ветхозаветных пророчеств. Притом часть логий они изымали по тем или иным соображениям; ведь и у Юстина и в оксиринхских папирусах встречаются изречения, не вошедшие ни в одно из канонических евангелий. С этими выводами полностью согласуется тот факт, что из христианских писателей только Юстин говорит о «Воспоминаниях» апостолов, а не об евангелиях. Достаточно напомнить, что возникновение одной из наиболее серьезных ересей — арианства было связано со спором буквально из-за одной буквы в тексте писания, чтобы понять неслучайность применения термина «воспоминания» вместо «евангелия» у Юстина. Евангелия просто-напросто были ему неизвестны.

Юстин ссылается на множество подробностей, вошедших позже в евангельский рассказ об Иисусе. Он говорит о бегстве в Египет («Разговор...», гл. 78), об избиении младенцев (там же), о волхвах (там же, гл. 77), о Понтии Пилате (An., I, 13 и др.). Но и здесь у него имеются отклонения от евангелий: например, Иисус рождается в пещере («Разговор...», гл. 78), а не в яслях (Лук., II, 7). Во всех 60 главах «Разговора...», посвященных Иисусу, Юстин ни разу не упоминает об его родословной, восходящей к царю Давиду. Раньше уже говорилось, что ученик Юстина Татиан, составивший в конце II в. сводное евангелие «Диатессарон», отказался включить в свой текст родословные Иисуса из евангелий от Матфея и от Луки. Таким образом, здесь выступает еще одно звено в последующем, после Юстина, мифотворчестве евангелистов.

Центральная часть «Разговора с Трифоном иудеем» дает возможность лучше понять не только что цриписы- валось Иисусу в период создания евайгелий, ЙО Й к а к это приписывалось. Желая убедить собеседника, что именно Иисус является заповеданным пророками мессией, Юстин ссылается на многие места Ветхого завета, причем толкует их самым причудливым образом, заведомо не имеющим ничего общего с приводимыми им текстами. Достаточно сказать, что он находит символ креста в библии там, где говорится, что во время одного из сражений руки Моисея поддерживались, вытянутыми по сторонам. Отсюда Юстин делает вывод, что победа была одержана благодаря знаку креста. Самое имя «Иисус» (по-древне- еврейски — «бог спаситель»), по мнению Юстина, также полно символики, так как у иудеев был лишь один единственный человек, носивший такое имя — Иисус, сын На- вина, который после смерти Моисея руководил израильским народом. Данное соображение Юстин считает решающим, поэтому он приписывает Трифону слова: «Имя Иисус, данное сыну Навина, расположило меня согласиться на это (т. е. согласиться с тем, что Иисус был Христом.—Я. Л.)» (гл. 89).

Таким образом, все псевдоисторические подробности евангельского мифа о Христе, включая собственное имя Иисуса, оказываются в изложении Юстина лишь исполнением «реченного пророками». Если принять во внимание, что в наиболее ранних источниках вообще нет сообщений о земной жизни Иисуса, остается единственный возможный вывод: источником евангельской «биографии» Иисуса являются не смутные воспоминания о реально существовавшем человеке, а прежде всего подборка изречений ветхозаветных пророков о грядущем мессии; плодом объединения этих пророчеств в одно целое и явился евангельский Христос.

Показательно и то, что в сочинениях Юстина, несмотря на наличие в них множества вошедших в евангелия моментов, Иисус представлен не столько как земное, сколько как небесное существо. Одним из основных в «Апологии» является утверждение: «Слово, которое приняло видимый образ, сделалось человеком, нареклось Иисусом Христом» (I, 5). В «Разговоре...» Юстин заявляет: «Бог родил из себя самого некую разумную силу, имеющую много названий: то Сын, то Ангел, то Господь, то Слово» (гл. 61). Он постулирует извечное существование Иисуса еще доСотвореййя мира. У Юстийа отсутствует йграЮщее столь большую роль в церковной догме положение о непорочном зачатии; да и вообще он почти ничего не говорит о богоматери.

Юстину известно только одно единственное новозаветное сочинение — Откровение Иоанна; и он непосредственно продолжает развивать мысли автора Откровения. Юстин также называет Иисуса «агнцем, закланным как пасха; агнец был символом страдания... которым имел пострадать Христос» («Разговор...», гл. 40). Следовательно, и здесь мы находим одно из звеньев постепенной эволюции образа Иисуса от божества к евангельскому богочеловеку, причем и тут человеческие черты образа Иисуса развиты все еще значительно слабее, чем божественные.

Отношение Юстина к иудаизму двойственно. С одной стороны, он полностью признает Ветхий завет, считает Ягве богом-отцом, подчеркивает, что иудейские пророки несравненно выше любого греческого философа. С другой стороны, он резко враждебен евреям как народу. Он обвиняет их в распространении всяких небылиц о христианах, в том, что в их молельнях предают христиан проклятию, и т. д. По мнению Юстина, иудейский закон потерял свою силу со времени явления Иисуса. В этом он полностью согласен с кругом идей ранних посланий Павла. Важно его высказывание: «Мы знаем, что христиане из язычников многочисленнее и ревностнее христиан из иудеев» (An., I, 53).

Однако Юстин становится в тупик перед неоднократно повторяемым Трифоном вопросом: «Но если кто и ныне захочет жить по закону Моисееву и вместе уверует в этого Иисуса распятого и будет признавать, что он Христос божий... то могут ли спастить и такие?» («Разговор...», гл. 46 сл.). После длительных колебаний Юстин заявляет, что такие люди могут спастись, но при условии, что они не будут настаивать на обрезании христиан из язычников. Здесь мы подходим к наиболее уязвимому пункту рассуждений апологета. Категория лиц, о которой спрашивает Трифон, это эбиониты, важнейшая из иудео-христианских сект, которая была фактическим родоначальником христианства. Осудить их Юстин не может, так как вместе с ними он был бы вынужден осудить и автора Откровения. Но он не может и признать их правоту, ибо это составляло бы определенное преимущество для иудео-христиан и нанесло бы сильнейший ущерб проповеди христианства среди язычников. По этим именно соображениям предлагаемый им компромисс впоследствии был сочтен церковниками ересью.

Выступления христианских апологетов против иудаизма неизбежно должны были обостряться по мере развития и закрепления христианской догматики. Элементы ее вполне отчетливо выступают в сочинениях Юстина. Выше уже отмечалось подчеркивание им символики креста. К этому можно добавить, что Юстин подробно останавливается на таинстве причащения и видит в причастии «плогь и кровь Иисуса» (An., I, 67). Говорит он и о крещении, называя его, впрочем, все еще «омовением» (Ап., I, 61; «Разговор...», гл. 13). Юстин понимает близость некоторых христианских таинств соответствующим обрядам митраистов, видит в этом, вопреки исторической истине, не заимствование от митраизма, а наущение «злых демонов» (An. I, 66). Формулирует он еще в неразвернутом виде христианский символ веры: «Он родился через деву и был назван Иисусом, был распят, умер и воскрес и восшел на небо» (An., I, 52). Юстин упоминает уже о троице (там же, 13).

О воскресении во плоти он говорит с оттенком сомнения: «Мы надеемся опять получить умершие и в землю обратившиеся тела наши, утверждая, что нет ничего невозможного для бога» (там же, 17). Так, мнивший себя философом Юстин, вопреки очевидному для него же факту разложения тел умерших, считал все же возможным воскресение во плоти, исходя из того, что «бог все может». На это заявление остроумно ответил еще в древности один из противников христианства: «Бог не может сделать, чтобы дважды два было пять, а не четыре».

Таким образом, в сочинениях Юстина был совершен серьезный шаг в развитии христианской догматики и обрядности. В этих сочинениях новое вероучение выступает в еще не завершенном, но уже в сформировавшемся виде.

Становление христианской догматики неизбежно означало разрыв не только с иудаизмом, но и с иудео-христианскими учениями. Поэтому нет ничего удивительного в том, что этому процессу неизбежно сопутствовало возникновение ересей. Действительно, в сочинениях Юстина мы встречаем не только перечисление ересей, но и резкие вы- оказывания о них. Кроме эбионитов, которых он, впрочем, не называет по имени, Юстин часто упоминает о мар- кионитах, валентинианах, василидианах, сатурнилиа- нах и сторонниках других ересей («Разговор...», гл. 35; An. I, 25, 56, 58). Он признает, что многие христиане верят Маркиону.

Много места в сочинениях Юстина занимают эсхатологические моменты. Он неоднократно говорит, что приближаются «последние времена», верит, подобно автору Откровения, в небесный Иерусалим и даже проповедует хилиазм — тысячелетнее царство божье. В «Разговоре...» (гл. 5 и 80) он заявляет: «Я сам и другие здравомыслящие во всем христиане знаем, что будет воскресение тела и тысячелетие в Иерусалиме, который устроится, украсится и возвеличится». Впрочем, он здесь же указывает, что многие христиане не согласны с ним. Хилиазм впоследствии был осужден церковью, так как в нем сохранилось чересчур много от бунтарских идей первоначального христианства.

Впервые у Юстина формулируется в развернутом виде мысль о двух пришествиях: об одном, уже свершившемся, в котором Христос представляется как страдалец, бессильный, обесчещенный и распятый, и о другом, когда он со славой придет с небес («Разговор...», гл. 110). Эта мысль вытекает у Юстина из необходимости как-то согласовать разноречивые свидетельства ветхозаветных пророков, в которых говорится о мессии то как о победителе, то как о мученике. В последующем развитии христианства идея второго пришествия в значительной мере впитала в себя эсхатологические мотивы.

В сочинениях Юстина можно найти важные сведения об организации и составе христианских общин. В заключительной части первой апологии он рассказывает, что во всех городах христиане собираются по воскресеньям (следовательно, уже не по субботам) и все вместе празднуют этот день. В одном только Риме верующие собираются по районам города, ибо только римская община была, по- видимому, относительно многочисленной. В других больших городах вся христианская община собиралась в одном месте. Очевидно также, что христиане находились тогда по крайней мере на полулегальном положении.

Наконец, в отличие от посланий Павла, у Юстина почти ничего не говорится о рабах. Лишь в заключительной части «Разговора...» он заявляет, что «люди всех стран, рабы ли или свободные, если они веруют в Христа... знают, что они будут вместе с ним в той земле и получат вечное и не тленное наследие» (гл. 139). Таким образом, и в вопросе о рабстве, который играл важнейшую роль в период возникновения христианства, Юстин является представителем той линии, которая победила впоследствии в церкви. Вместо свободы и равенства в этом мире он обещает рабам только загробное блаженство.

Взятые в целом сочинения Юстина знаменуют собой новую стадию в развитии христианской идеологии. В середине II в. христианство выступает уже как вполне отделившаяся от иудаизма религия, обладающая своей догматикой и обрядностью, с довольно крепкой, хотя еще далеко не централизованной организацией. Сочинения Юстина имеют важное значение для понимания источников евангельского мифа. В этом отношении его сочинения непосредственно предшествовали каноническим евангелиям.