РУССКАЯ ИСТОРИЯ

Пересветов о Махмет-салтане

По рассказу Пересветова, Махмет-салтаном так была организована полиция безопасности. Если случится в войске воровство или разбой, на таких лихих людей, воров и разбойников, "обыск царев живет накрепко по десятникам, по сотникам и по тысяцким", и который десятник утаит лихого человека в своем десятке, тот десятник с тем лихим человеком казнен будет смертною казнью. "А татю и разбойнику у царя у турецкого тюрьмы нет, на третий день его казнят смертной казнью для того чтобы лиха не множилася; лишь опальным людям тюрьма до обыску царева.

 И по городам у него те же десятские установлены, и сотники, и тысяцкие на лихих людей, на татей и разбойников, и на ябедников, и где кого обыщут лихого человека, татя (вора) или разбойника или ябедника, туг его казнят смертною казнью; а десятник утаит лихого человека в своем десятку, а потом обыщут всею сотнею, ино та же ему смертная казнь". Карамзин, видевший в пересветовских памфлетах "подлог и вымысел", доказывал это свое мнение, между прочим, тем, что "сей затейник" советовал царю "сделать все великое и хорошее, что было уже сделано". Вообще говоря, это совсем не справедливо, что в своих проектах Пересветов опережает часто не только Грозного, но и Московскую Русь вообще.

Но в данном случае мы наталкиваемся, действительно, на некоторую странность: полицейская организация, описанная в приведенных выше строках, с ее характеристическими признаками - специальными властями для борьбы с разбоем, повальным обыском и ответственностью тех, кто обыскивал, за результаты обыска - уже существовала в 40-х годах XVI века на Руси.

С 1539 года до нас дошли две грамоты: одна была дана Белозерскому краю, другая - Каргополю; в обеих великий князь "клал на души" местного населения розыск разбойников и казнь их после розыска без суда. В этом было коренное отличие нового способа расправы от старых: прежде все дела, в том числе и о разбое, начинались в порядке частного обвинения и разрешались в порядке состязательном - присягою сторон или "полем", судебным поединком.

Волостель и в этих делах прежде всего "своего прибытка смотрел" - следил за исправным поступлением судебных пошлин и штрафов. Репрессия и в этом случае, конечно, могла быть лишь очень слабая, даже не считая тех, на практике нередких, случаев, когда кормленщик просто входил в долю с разбойниками, считая такой доход более верным, чем присуд, которого когда-то еще дождешься. В обеих упомянутых нами грамотах упоминается об основании в Москве особого разбойного приказа ("наши бояре, которым разбойные дела приказаны...").

Органами его на местах были не кормленщики, а особые "головы", выборные от местного населения, помощниками которых были старосты, десятские и "лучшие люди". Головы были не только на Белом озере и в Каргополе, а и в иных городах: это была общерусская реформа по широко задуманному плану. Реформа, несомненно, била по карману кормленщиков, отнимая у них главный источник дохода, и в этом смысле ее поняли современники.

Псковской летописец, например, рассказывает, что на новые порядки наместники сильно сердились - "была наместником нелюбка велика на христиан", христианам же "бысть радость и льгота от лихих людей". Тут особенно приходится пожалеть, что нам так обще известна внутренняя история Московского государства в малолетство Грозного. О социальной борьбе 30-х годов мы ничего не знаем, если не считать упоминавшегося уже в начале этой главы восстания новгородских помещиков в 1537 году по призыву князя Андрея Ивановича.

Была ли между этим фактом и первой реформой Грозного причинная связь, мы не знаем. Но то, что потеряли бояре-кормленщики, перешло именно к помещикам, к среднему и мелкому землевладению: белозерская грамота определенно указывает, что головы, ведшие борьбу с разбоями, должны быть взяты из местных детей боярских, притом грамотных, как мы уже отмечали выше. Старосты и десятские из крестьян были им подчинены. Новые власти получили гораздо больше, чем потеряли старые: кормленщик мог возбудить дело только по жалобе, губной голова мог любого человека поставить на пытку, а признавшегося с пытки казнить по собственной инициативе.

Во всей губе не было никого, кто бы от него не зависел. Притом старая судебная гарантия - поединок и присяга - для разбойных дел были упразднены, а новых не введено; новая система и была не судом, а "сыском": разбойников искали, как ищут зверя в лесу, а, найдя, убивали без дальнейших формальностей.

Вполне по совету Пересветова - "разбойника и татя и ябедника и всякого хищника без всякого ответа смертью казнить". Если под террором разуметь суммарные казни не одних бояр, то террор Грозного приходится датировать 1539 годом, когда "тирану" было девять лет.

Но зачем публицисту военнослужилой демократии понадобилось ломиться в открытую дверь чуть не десять лет спустя? Ответ на это может быть один: основные идеи пересветовских писаний значительно старше той редакции, в которой они до нас дошли. Сказание о Махмет-салтане, вероятно, существовало уже в 30-х годах. А при дальнейшей его переработке не находили нужным опускать того, что уже осуществилось в жизни, тем более что в прочности этого осуществившегося не было пока никаких гарантий.

   Пересветовские памфлеты далеко не отражали в себе всех экономически прогрессивных течений своего времени. Так думали и к этому стремились "убогие воинники", масса мелкого вассалитета московского великого князя. Но "воинниками" не исчерпывалось все в тогдашнем московском обществе. Мы видели, что к торговому капиталу служилый человек относился подозрительно, но представители этого капитала должны были относиться к служилой массе не лучше. Люди, шедшие "играть смертною игрою", и тогда не питали к людям мирных занятий большого почтения.

Один современный публицист, стоявший в рядах противников Пересветова, весьма наглядно изображает эти отношения военных и штатских времен царя Ивана. "А верным воинам, - говорят "валаамские чудотворцы" Сергий и Герман, тоже подававшие свои советы в делах московской внутренней политики, - подобает к своеверным и в домах их быти кротко, щедро и милостиво, и их не бити, ниже мучити, и о рабление не творити". Косвенно эту характеристику подтверждает и сам апологет военной демократии: "Ученые люди храбрые" царяМахмета "идут тихо воевать"; русским воинникам этого качества, должно быть, не хватало, если приходилось вводить его в свой идеал. Но это было противоречие интересов еще довольно поверхностное и потому примиримое: тенденции воинников и купцов должны были сталкиваться в более глубокой области, где примирить стороны было несравненно труднее.