РУССКАЯ ИСТОРИЯ

Отмена кровной мести по Русской правде

       На основе общего хозяйственного интереса вырастает вся первобытная общественная организация. Было бы очень наивно представлять себе первобытных людей в образе мирных тружеников, благоговейно относящихся к плодам чужого труда. Продукты этого последнего были обеспечены для семьи лишь постольку, поскольку она силой могла отстоять их от покушений соседей: отношения между соседями были "международными", употребляя теперешнее выражение.

 То, что монархист-летописец изображает как результат отсутствия государственной власти, когда говорит о положении славян перед призванием князей, - "и не бе в них правды и вста род на род, и быша усобицы в них, и воевати самя на ся почаша" - на самом деле было нормой междусемейных отношений и при наличности князей, пока не явились экономические интересы, более широкие, чем семейные, и на их основе не сложилась более широкая организация.

"Русская правда" приписывала отмену кровной мести сыновьям Ярослава Владимировича: значит, при Ярославе, т.е. до половины XI столетия допускалось кровомщение, иными словами, допускалась частная война между семьями. При Ярославе, однако же, как видно из той же "Правды", эта частая война была уже поставлена в довольно узкие пределы: в первой статье устанавливается, кто мог ее начать, и требуется определенный, можно бы сказать, "законный" повод: "аще убьет муж мужа". Семья могла начать войну только в том случае, если один из членов ее будет убит, другими словами, допускалась война только оборонительная.

Но летопись сохраняла живое воспоминание о той поре, когда право частной войны понималось гораздо шире. После крещения Владимира епископы, рассказывает летопись, стали говорить князю: "Зачем ты не казнишь разбойников?" - "Боюсь греха", - отвечал будто бы Владимир. Монах-летописец понял этот ответ как выражение страха Божьего, как опасение согрешить, убив, т.е. казнив, разбойника.

Но князь, вероятно, видел "грех" в нарушении дедовского обычая, допускавшего разбой, т.е. частную войну во всей ее широте. Этот дедовский обычай, в конце концов, и восторжествовал: "и живяше Володимерь по устроенью огню и дедьню", - заканчивает литописец свой рассказ о совещании князя с епископами и старцами. Ограничить же право частной войны удалось только Ярославу Владимировичу.

Итак, хозяйственная организация семьи необходимо предполагала военную организацию для охраны продуктов хозяйства. Остатки этой военно-семейной организации тоже ясно видны в летописи: вместе отбиваясь от соседних "родов", "род" вместе ходил на войну и против общего, племенного врага. Рассказав о том, как Святослав победил греков и взял с них дань, летописец замечает: "брал он дань и на убитых, говоря: это возьмет их род".

       Если прибавить к этому, что, кроме врагов видимых и осязаемых, первобытному человеку за каждым враждебным его хозяйству явлением чудились враги невидимые, "сила нездешняя", то мы сможем себе представить довольно ясно, что такое была первобытная большая семья, "дворище" или "печище" на заре исторической эпохи. Члены такой семьи - работники в одном хозяйстве, солдаты одного отряда, наконец, поклонники одних и тех же семейных богов - участники общего культа. Это дает нам возможность понять положение отца такой семьи. Всего меньше он "отец" в нашем смысле этого слова. Руководство всем семейным хозяйством и военная дисциплина, необходимая для обороны этого хозяйства, дают в его руки громадную власть.

 К этой реальной силе его положение, как жреца семейного культа, прибавляет всю силу первобытного суеверия: отец один водится с богами, т.е. духами предков, его "здешняя" власть увеличивается на всю громадную силу этих "нездешних" членов семьи. О сопротивлении домовладыке не может быть и речи: господин-отец - самодержец в широчайшем значении этого слова, Он распоряжается всеми членами семьи, как своею собственностью. Он может убить или продать сына или дочь, как продают свинью или козу.

Отсюда в первобытной семье нет возможности провести демаркационную черту между членами семейства и рабами - и название для тех и других было общее. Древнеримское familia, которое переводят обыкновенно как "семейство", в сущности означало "рабов одного господина"; древнерусская дворня называлась челядью, чадами своего барина; и теперь еще в слове домочадцы объединяются не только родственники хозяина дома, но и его прислуга. Крепостные крестьяне называли своего помещика батюшкой, а сын в древнерусской семье величал своего отца государем-батюшкой, как величал своего хозяина "государем" и древнерусский холоп. И барин был, действительно, для него государем в наше"! смысле этого слова: он судил своего холопа и наказывал не только за проступки и неисправность в барском хозяйстве, но и за преступления общественного характера. "А старосте ни холопа, ни рабы без господаря не судити" - говорит новгородское право.

Представитель общественной власти не мог произнести приговора над холопом, не спросясь его господина-государя. Зато в приговор, произнесенный этим последним над своим холопом, общественная власть не считала себя вправе вмешаться. "А кто осподарь огрешится, ударит своего холопа или рабу и случится смерть, в том наместници не судят, ни вины не емлют", - говорит уставная двинская грамота (XIV век). По отношению к детям следы таких же прав отца писаный закон сохранил до Петра Великого: его воинский артикул не считает убийством засечение своего ребенка до смерти. Народные воззрения еще архаичнее писаного права: между сибирскими крестьянами еще в середине XIX века господствовало убеждение, что за убийство сына или дочери родители подлежат только церковному покаянию. Тарас Бульба, собственноручно казнивший сына за измену, был вполне верен старому народному представлению об отцовской власти.