РУССКАЯ ИСТОРИЯ

Безземельные крестьяне и вотчинная собственность черносошных крестьян

       Но насильственный захват, в легальной или нелегальной его форме, едва ли был главным способом образования крупного землевладения в Древней Руси. В истории, как и в геологии, медленные молекулярные процессы дают более прочные результаты, чем отдельные катастрофы. У нас нет - или очень мало - материала для детального изучения молекулярного процесса, разлагавшего мелкую собственность в древнейший период.

Но мы уже сказали, что у так называемых черносошных (позднее - государственных) крестьян, уцелевших преимущественно на севере России, вотчинная собственность сохранилась даже в XVII веке. Эволюцию мелкого вотчинного землевладения здесь мы можем, наблюдать довольно близко - и, как увидим, есть все основания думать, что происходившее здесь во времена Алексея Михайловича мало чем отличалось от того, что происходило в остальной России при Иване III и Иване IV или даже гораздо ранее.

Здесь, на севере России, мы видим воочию, как под давлением чисто экономических причин, без вмешательства государственной власти или открытой силы, в руках одних сосредоточивается все больше и больше земли, в то время как владения менее счастливых вотчинников тают, как снежная глыба под весенним солнцем.

Сравнивая положение русского крестьянства на Севере по переписям 1623 и 1686 годов, его исследователь приходит к такому выводу: "Разница между худыми, средними и лучшими крестьянами сделалась более ощутительной: отношения между minimum'oм и maximum'oм (по трем волостям: Кевроле, Чаколе и Марьиной горе) изменились с 1:48 (без наезжих пашен) на 1:256", - прежде минимальный крестьянский участок был 1/6 четверти, теперь 1/16.

Четверть - полдесятины, "четверть в поле" равняется полутора десятинам пашни всего, при трехпольной системе. Значит, наименьший крестьянский участок 1623 года составляла 1/4 нашей десятины, 1686 года - менее 1/6.

А наибольший участок в первом случае равняется 8 четвертям, а во втором - 16, причем дворы с наибольшим участком составляли в 1623 году менее 1% общего числа, а в 1686-м - более 6%. "Прежде между самым обычным крестьянским жеребьем и наиболее значительным разница не превышала 2 - 2 1/2: 8 - 10, теперь 2 - 2 1/2: 16 - 20, т.е. прожиточный человек успел сильно обогнать среднего крестьянина". И параллельно с этим таянием мелкой собственности так же наглядно растет зависимость мелкого вотчинника от его более богатых соседей. Тогда как в 1623 году у рядовых крестьян совсем не было половников ни в Кевроле, ни в Чаколе, в 1686 году у 6 крестьян 11 половников: у одного 4, у одного - 3, у остальных по одному.

       Безземельные крестьяне уже попадаются в 20-х годах XVII века: "В Чакольскон волости, в деревне Бурцовской, Федор Моисеев бродил меж дворов, а пашни его жеребей за Н. Алексеевым, или в дер. Фоминской А, Михаилов обнищал, его двор и пашня 1/2, четв. дер. Сидоровской за крестьянами Ив. Кирилловым и Л. Оксеновым". В том и другом случае покупатели - наиболее прожиточные жильцы: Н. Алексеев имеет 5 1/2 четвертей, тогда как у остальных от 1 1/2 до 3 ч., у Кириллова 6 1/4 ч., у его соседа только 2. Это не только покупатели, во и кредиторы маломочных людей: "Двор Патрикейка Павлова в закладе у Д. Никифорова и пашни 1/4 чети". Обнищавшие крестьяне нерезко совсем уходят из деревни: "Их обрали должники, и они от последних долгов сбрели", как замечает Сольвычегодский писец. Нередко они обращались в половников, иногда нанимаясь к своим кредиторам на свой прежний участок; в деревне Сватковской Кеврольского стана в 1678 году брат ушедшего крестьянина владел его явором и пашней, а в 1686 году он же, вместе с племянником, сыном прежнего вотчинника, живет половником на старом участке, перешедшем к богатому крестьянину Дм. Заверину.