РУССКАЯ ИСТОРИЯ

Дворянский царь Борис Годунов

      Борису Годунову удалось покончить с крупнейшим из новых феодалов, созданных опричниной. Но, присмотревшись ближе к нему самому и его карьере, мы увидим те же знакомые нам черты крупного феодального сеньера.

Что у этого феодала оказалась политическая голова, это было индивидуальным исключением, не менявшим его объективного положения. Трагизм судьбы Бориса в том и заключался, что он был соткан из противоречий: разрешение этих противоречий закончилось катастрофой.

За Годуновым в нашей исторической литературе прочно утвердилась репутация человека, отстаивавшего интересы "простого служилого люда, который служил с мелких вотчин и поместий", иначе говоря, это был "дворянский" царь, в противоположность "боярскому" царю, каким рисуется обыкновенно Василий Иванович Шуйский. Насколько верна традиционная характеристика этого последнего, мы увидим в своем месте. Что же касается первого, то сведение всей его политики, с начала и до конца, к отстаиванию дворянских интересов делает совершенной загадкой конец его царствования.

Ведь именно дворянская масса и низвергла Годуновых, как мы скоро увидим, за что же она разрушила свое собственное орудие? За измену? Но в пользу какого же общественного класса, казалось бы, мог изменить Борис, преследовавший бояр не меньше Грозного и закрепостивший крестьян? С другой стороны, если в его истории мы, вне всякого спора, имеем ряд фактов, позволяющих говорить о его "дворянской" политике, мы имеем и ряд свидетельств довольно хорошо осведомленных современников-иностранцев, утверждающих в один голос, что "мужикам черным при Борисе было лучше, чем при всех прежних государях", и что за то они ему "прямили" и смотрели на него, как на Бога.

И если бы спросить самих дворян под конец годуновского правления, они, пожалуй, назвали бы его крестьянским царем с такою же уверенностью, с какой современные историки объявляют его представителем помещичьего класса. А бояре далеко не все и не всегда были его врагами. С Романовыми у него было даже какое-то специальное соглашение, и едва ли не этому соглашению Борис больше всего был обязан царским престолом; с Шуйскими у него началось открытой схваткой, а под конец он доверял им, как мы видели, в самом важном для него и всей его семьи деле. Присматриваясь ко всему этому, мы видим, что "дворянский царь", "продолжатель опричнины", - может быть, и не совсем неверная, но все же очень суммарная характеристика для такой сложной фигуры, какой был этот "рабоцарь", безо всякого "отечества", забравшийся на самый верх московского боярства.

       Борис начал, повторяем, как один из магнатов опричнины, как Вельский, стало быть, только на более почетной роли. Личное влияние и семейное положение - вот что было исходной точкой его карьеры. Второй человек по влиянию на Грозного в последние годы его жизни, - первым был Вельский, - шурин старшего царевича Федора, слабоумного, но "правоспособного", наиболее вероятного наследника Ивана Васильевича, Борис легальным путем достиг того, к чему его соперник стремился нелегально, стал своего рода удельным князем, или "принцем крови", если угодно. Иностранцы называют его "князем" (prince) и "правителем государства" (livetenant of the empire) уже через два года после смерти Грозного.

Несколько лет позже это уже его официальный титул - московские дипломатические документы титулуют его "государевым шурином и правителем, слугою и конюшим боярином, и дворовым воеводой, и содержателем великих государств, царств Казанского и Астраханского, Борисом Федоровичем".

Иностранцам объясняют, что "те великие государства Орды Астрахань и царство Казанское даны во обдержанъе царского величества шурину" и что этот последний "не образец никому" - выше всех служилых князей, царей и царевичей. Он самостоятельно сносился с иностранными правительствами - с кесарем, с крымским ханом.

Один литературный памятник, хорошо сохранивший то, что говорилось о Годунове в народных массах, приписывает царю Федору такие слова: "Аз вам глаголю всем, да не докучаете мне во всяком челобитье, идите обо всяком деле бить челом болшему боярину Борису Годунову - так бо царь государь и великий князь Феодор Иоаннович изволил называть его большим - аз убо указал все свое царство строить и всякую расправу ему чинить, и казнить по вине и миловать, а мне бы отнюдь ни о чем докуки не было"*, а сам Федор Иванович "прилежа к божественному писанию, во всенощных упражнялся пениях". Если бы понимать эти слова буквально, вышло бы, что Годунов фактически был царем задолго до своего избрания, что и утверждает цитируемый нами памятник, говорящий о Борисе: "Только окаянному имени царского нет, а та власть вся в его руках". На деле народная фантазия, как всегда, преувеличивала - Годунов не был совсем один на самом верху феодальной иерархии.

Но преувеличивать было что - личное, помимо всякой делегации от какой-либо общественной силы, положение Бориса Федоровича было такое, что мы напрасно стали бы искать в московской истории другого примера, исключая разве митрополита Алексея в дни юности Дмитрия Донского. Все более хронологически близкие к Годунову временщики ни в какое сравнение не шли, и когда одному московскому дипломату по поводу Бориса напомнили Алексея Адашева, дипломат был совершенно прав, возразив на это: "Алексей был разумен, а тот не Алексеева верста!" Адашев держался силою своего ума и поддержкой того общественного класса, который его выдвинул, - у Годунова лично была в руках такая материальная сила, что судьбы Адашева он не боялся**.